Наталия Романова
Огонь наших сердец
Глава 8
Одновременно я услышала какой-то громкий шелест, мат, оглушающий визг Алёнки. Поняла, что я всё ещё здесь.
Здесь, где запах гари проникает в нос, рот, глаза, впитывается в кожу. Здесь, где сизый, полупрозрачный дым стелется вокруг, как хищное животное, которое вот-вот сожрёт, поглотит, не оставив и следа. Здесь, где становится невозможно дышать.
– Твою мать… – услышала я голос Никиты, которые сидел у ствола покосившегося дерева, согнувшись пополам, и держался за ногу.
– Перелома нет. Вроде… – сказал Паша. Он устроился рядом, покрутил голеностоп Никиты, озадаченно глядя на пострадавшего. – Идти можешь? – наконец выдавил он.
– Да, конечно, – сквозь зубы прошипел Никита.
Поднялся, держась за корявый ствол дерева, переступил с ноги на ногу, скривился, стиснул зубы до появления побелевших желваков на всегда беззаботном лице, сделал ещё шаг.
Паша подхватил Никиту с одной стороны, тут же подскочила Даша, подставила плечо с другой.
– Чуть-чуть осталось, – сказала она ободряюще. – Правда, ведь, Паш?
– Да, в общем, да, – кивнул Паша, отводя глаза в сторону. – Девчат, прибавим ходу, – крикнул он мне и ревущей в три ручья Алёнке.
Пока я пыталась хоть как-то угомонить плачущую, скорее впавшую в истерику девочку, троица немного продвинулась вперёд. Был слышен шум рации, переговоры с Амгаланом, кажется, ещё с кем-то, я не разобрала из-за рёва Алёнки. Отборная ругань Паши разнеслась по лесу, да такая забористая, что, несмотря на всё происходящее, никак не вписывающееся в понятие «привычная жизнь», я всё равно покраснела.
Через несколько секунд мы с Алёнкой подбежали к троице. Бледный Никита потрепал по взлохмаченной макушке сестрёнку, подмигнул ей, сказал, что всё будет отлично.
– Там вертолёт садится, нас ждут… – шепнула Даша.
– Где? – уставилась я на подругу.
– Сказали, долго ждать не могут…
– Подождут, куда денутся, – отрезал Павел.
– Ребят вы идите вперёд, – сказал Никита. – Я сам доберусь, – он попытался откинуть руки Павла и Даши.
– Не-е-ет! – завизжала Алёнка, чуть не запрыгнув на брата со всего маха, благо, Паша мгновенно сориентировался, перехватил шуструю и истерящую мелочь.
– Ты давай заканчивай в сорок второй год играть, – одёрнул Никиту Павел. – Все дойдём. Дождутся, никуда, на хуй, не денутся!
Он даже не стал извиняться за мат, никто и не ждал. Мы продолжили брести, хорошо хоть началась ровная просека, словно в этом месте спилили деревья сплошной стеной, как скосили. Если присмотреться, то так оно и было, за порослью молодых деревцев виднелись огромные, не в обхват, пни. Вспомнилось, как говорили, что часто случаются пожары именно в местах незаконных вырубок.
Тогда я не придавала этому значения, казалось, всё это – пожары, огонь, незаконные и законные вырубки, экологическая обстановка, – не имеет никакого значения, ведь лично меня не касается, и коснуться никак и никогда не может!
– Вот что, – после разговора с Амгаланом остановился Павел.
Мы тоже. Картина была понятна, ясна без лишних слов, только не укладывалась в голове. Вертолёт через десять-пятнадцать минут должен был подняться, с противоположной стороны шёл огонь, и ждать он больше не мог. Обещал кружиться в нашем квадрате, в удобном месте подхватить, но ждать не мог никак.
– Ты же спортсменка, Даш? – посмотрел он внимательно на Дашу. – Здесь по прямой, никуда не сворачивая, дождутся. Беги. Марина, Алёна, вы тоже. Дашунь, как добежишь, ори что есть мочи, что за тобой ещё двое. Поняла меня? Хорошо поняла?
– Да, – кивнула Даша.
– Давайте, девчат, – подтолкнул он нас с Алёнкой. – Бегите, только не сворачивайте. Не сворачивайте!
– Нет! – заорала Алёнка, да так громко, что заложило уши. – Я не побегу без него.
– Алён, ты должна, – рявкнул Никита, чего не случалось никогда в жизни.
Алёнка – «ребёнок» Никитки, он никогда, ни при каких обстоятельствах не повышал на неё голос.
– Нет! – продолжила визжать Алёнка. – Нет! Нет! Нет! Нет же, я сказала! Я тебя не брошу! Не брошу, так и знай!
– Я не добегу, – прошептала я. – Я бегать не умею…
Я на самом деле не умела бегать, тем более на большие дистанции. Задыхалась, меня скручивало, как черепаху, прогневившую бога, начинал болеть правый бок, а потом и весь живот по поясу, появлялась тошнота, слабость, могло и вырвать. Не могла я бегать. Не умела.
К тому же «не сворачивайте» в лесной местности для меня звучало какой-то китайской грамотой. Всем известно, что прямых путей нет, тайга блудит, кружит, куда я в итоге добегу, если добегу? Кто меня отыщет потом, если отыщет? Как я останусь одна, посреди тайги и пожара?
– Марина, ты должна, – прошипел Павел, глядя в упор на меня.
– Дашка, беги! – крикнула я. – Беги!
Она посмотрела на меня, обвела взглядом всех нас, я запретила себе думать, что прощальным, обернулась и рванула со всех ног, что было силы побежала. А мы остались…
– Пойдём, – скомандовал Павел. – Стоять нельзя. Дождутся, – упрямо твердил он, подставляя плечо Никите, а потом и вовсе подхватил его на закорки.
Время от времени он переговаривался, орал в рацию, матерился, как последний сапожник. Амгалан твердил, что пойдёт навстречу и поможет, но даже я понимала, что это бессмысленная трата времени. Добежать-то он добежит, только быстрее мы все идти не сможем. Критически ничего не решит, только подвергнет Амгалана лишней опасности.
К тому же, как я поняла, наши парни рвались в бой, хотели вернуться, а это совсем никуда не шло. Они уже сидели в вертолёте, и пилоты, конечно, их не отпустили бы, не за тем прилетели, чтобы оставить кучу трупов из гражданских лиц. Удерживал троицу Макса, Алика и Тима всё тот же Амгалан.
Я тащила упирающуюся Алёнку, отойдя хоть немного вперёд. Далеко отходить от Паши я боялась на физическом, если не животном уровне. Словно приручённый зверёк, боялась упустить из вида хозяина, постоянно оборачивалась, но в то же время питала надежду, что нас дождутся. Должны дождаться, просто обязаны.
Что даже если я сама не залезу в вертолёт без Паши, то Алёнку затолкаю, чего бы мне это ни стоило.
– Добежала! – крикнул Пашка, взмахнув рацией.
Я поняла, что Дашка добралась. Поняла и разревелась, словно одна из пружин, туго натянутых в моём организме лопнула со звоном и разлетелась на множество мелких-мелких осколков, заставивших задыхаться.
Добралась. Добралась. Добралась Даша. Даша добралась!
Значит, и мы успеем. Успеем же, правда? Только я собралась крикнуть что-то в ответ, передать Дашке привет, например, как услышала шум вертолёта. Лопасти шумели где-то совсем рядом, будто над головой, казалось, прямо в желудке.
Я крутила головой во все стороны, не понимая, что происходит, наконец, посмотрела в сторону Паши. Он, поддерживая одной рукой Никиту, отчаянно махал нам с Алёнкой, чтобы мы шли к нему.
Что я могла думать в тот момент? Только то, что нас просто-напросто бросили, как ненужные игрушки на детской площадке. Только изо всех сил отказывалась понять это, принять сердцем, душой, всем перепуганным организмом. Но я всё равно потащила упирающуюся от страха Алёнку за собой на буксире.
Но нет, вертолёт подлетел, сделал круг над нашими головами, едва не касаясь верхушек деревьев, как мне казалось, и завис, издавая лопастями оглушительный звук.
– Сейчас спустят спасательный трос. Страховочная система у меня одна, моя личная. Алёна, ты первая полетишь! – рявкнул он.
– Нет! – снова взвилась Алёнка.
Упрямое, невыносимо создание, которое только и делало, что тормозило всех, вредничало, визжало и требовало, чтобы поступали так, как она хотела. А хотела она одного – быть рядом с братом, что бы ни происходило вокруг. Пожар, потоп, групповое помешательство – Аленка не собиралась бросать Никиту в любой, самой ненормальной ситуации.
– Ты меня достала, девочка! – заорал Пашка, дёргая оранжевую конструкцию из строп-лент с широким поясом и множеством защёлок, заклёпок, карабинов и приспособлений, о предназначении который я и догадываться не могла.
Я такие видела в кино о промышленных альпинистах. Запросто могла ошибиться, что я в этом понимала, в конце концов. В тот момент я оранжевый от зелёного не отличила бы, имя собственное не вспомнила, год и место рождения, как зовут маму, папу, кота. Впала в нереальный ступор, соображала с огромным трудом, глядела на происходящее, как сквозь толщу воды.
Мир словно замер, застыл, замолчал. Лишь глухая тишина, давящая с огромной силой на голову, и воздух, который даже не качнулся, несмотря на всё происходящее. Явно шумное, громкое, вопящее.
– Твою ты богу душу мать! – услышала я, как сквозь толстый ватин, Пашу.
В оцепенении смотрела, как он буквально запихивает в страховочную систему Никиту и вцепившуюся в него мёртвой хваткой Алёнку. Читала по губам, как орал в рацию:
– Поднимай! Поднимай, я сказал! Беру ответственность на себя. Сказал, на себя. Надо будет, сяду! Поднимай!
Парочка взвилась вверх, быстро превращаясь в крошечных человечков, болтающихся в небе на тонкой тесёмке. До одури пугающая картина. Нереальная, фантастическая, из фильмов-апокалипсисов, всего, что никак не могло произойти в жизни студентки-второкурсницы, самый большой экстрим которой – полёт лоукостером к месту учёбы.
– Сейчас ты, – крикнул мне Пашка, глядя, как Никитос с Алёнкой скрываются в чреве вертолёта, и оттуда вылетает трос с болтающейся на ветру страховочной системой.
В ужасе я замерла. Просто не могла поверить, что сейчас на меня наденут страховку и поднимут на чёртову высоту самых больших деревьев, даже выше.
– Спокойно, всё хорошо, Марин, – чётко, почти по слогам проговорил Паша. – Зажмурься, не смотри вниз, в вертолёте тебя парни подхватят.
В ответ я кивнула, изо всех сил постаралась как можно уверенней, ведь если подняли Никитоса с Алёной, то и меня обязательно поднимут. Посмотрела наверх, к шумящей над нами машине.
Вдруг внезапный порыв раскалённого ветра, который обдал нас таким жаром, что я невольно взвизгнула, накренил вертолёт, как детскую игрушку. Спасательный трос, уже размотанный на большую часть длины, зацепился за опору шасси.
Пашка отчаянно замахал руками, глядя наверх и крича в рацию. Вертолёт, опасно кренясь, начал набирать высоту и удаляться от нас, постепенно превращаясь в точку размером с муху.
Мы остались посреди тайги, один на один со стихией. В лицо ударил обжигающий ветер. Мгновение назад ветер если и был, то не палящий, а самый обыкновенный, приносящий запах леса, сейчас же словно жерло вулкана открылось, и оттуда, опаляя, плевалась магма.
От ужаса и осознания происходящего, я впала в нереальный ступор. Соображала с огромным трудом, глядела на происходящее, как сквозь толщу воды, и ничегошеньки не понимала.
Окружающее замерло, застыло, замолчало. Меня окружала глухая тишина, давящая с огромной силой на голову.
Мир качнулся. Закружился. Стал одним расплывчатым пятном, похожим на керосиновые круги на воде.
– Марин? – слышала я откуда-то чей-то неясный, незнакомый голос. Не понимала, чей это голос, откуда он звучит, что происходит прямо здесь и сейчас. Я проваливалась в кроличью нору и летела, летела, летела вниз, не соображая, кто я и где нахожусь… – Марина? Марина!
Резкая боль от пощёчины вывела меня из транса вместе с очередным окриком: «Марина!». Рефлекторно я схватилась за щёку, мгновенно приходя в себя.
– Бежим! – крикнул Паша, схватив меня за запястье.
– Я не могу, – сказала я.
– Должна смочь, – всё, что ответил он, дёрнув за руку.
Я вынуждена была рвануть следом. Я бежала, бежала и бежала, снова бежала и снова. Переставляла ноги, не чувствуя под собой почвы. Падала, поднималась, снова бежала, бежала, бежала.
Задыхалась, но бежала, бежала, бежала, и бежала. Глотала казавшийся горячим воздух, давилась собственной болью.
Ветки хлестали по лицу, рукам, ногам, я не чувствовала ничего, кроме оглушающей боли и руки Паши, которая тащила меня вопреки всему.
Вопреки мне самой, моей слабости, моего сковывающего страха, вопреки всему и вся… всему и вся… всему и вся.
Пока, наконец, не свалилась, распластавшись на мягком, как постель, мху.
– Марина, – слышала я голос Паши.
С трудом соображала, что случилось, почему мы больше не бежим, отчего остановились. Дышала через раз, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох… Воздух, который должен быть свежим, обжигал горло, лёгкие, давил на солнечное сплетение.
– По чуть-чуть пей, – Паша приставил к моему рту бутылку с водой. – Всё позади, крошка, всё позади.
Глава 9
Марина тяжело, надрывно дышала. Потом, захлёбываясь, пила и снова так же тяжело дышала. Павел не представлял, не мог даже на секунду вообразить, что было у неё в голове, какие мысли крутились. Могла ли она думать в принципе после всего, что пришлось перенести бедняжке.
Его и самого поколачивало изнутри мелкой дрожью, по венам растекался ужас от пережитого. Страх не за себя. Сам себя он бы спас легко, не такая и критическая обстановка была вокруг. Пожар тлел на приличном расстоянии, явно не верховой, иначе бы всё уже было в огне. Ветра, слава богу, тоже не было – словом, одному обученному, опытному пожарному выбраться из такой ситуации – как два пальца об асфальт.
Но Пашка был не один и отвечал в первую очередь не за себя, а за группу бестолковых студентиков с отбитыми напрочь головами. И если бы только студенты, ещё и ребёнок. Упрямая девчонка, которую временами хотелось придушить.
Павел Кононов сразу вспомнил, почему он отказался от работы в МЧС, когда предлагали хорошее место, более хлебное и менее опасное, минимум не такое нервное. Работа с людьми, не просто людьми, а в опасности, когда неподготовленный организм выдаёт такой коктейль гормонов и, как следствие, эмоций, что порой оставшемуся в адекватном состоянии легче пострадавшего прибить, чем спасти.
Хорошо ещё, что Амгалан сумел остановить добрых молодцев из спасаемых, да вертолётчики подсобили, а то бы вылавливали идиотов по всей тайге, если бы вообще поймали. А вот что откровенно плохо – Марина осталась.
Горячий порыв ветра обдал висящий в небе вертолёт, заставив накрениться, в итоге запутался спасательный трос. Ни минутой позже, ни мгновением раньше, а в нескольких секундах от того, чтобы закрепить Марину в страховочную систему, дать отмашку и смотреть, как она взлетает вверх, к верному спасению.
Твою мать, да как так-то?!
Пашка со злостью ударил ладонью по земле, высохший мох поднялся столбом и осел, пронизанный солнечными лучами. Картина, достойная макросъёмки, честное слово.
– А-а-эх, – издала неясный звук Марина, обернулась на Пашку, замерла, как насмерть перепуганный зверёк.
– Марина, всё хорошо, – прошептал Павел. Протянул руку, осторожно прикоснулся к горячей ладони Марины. – Всё хорошо, крошка.
Правда, неплохо. Ребята знали квадрат, где их искать, вертолётчик всё верно рассчитал, крикнул в рацию, пока та ещё была в зоне доступа. Пашка сумел доставить сюда Марину. У них была вода, минимальный запас еды, GPS-навигатор, рация, которая сейчас молчала, но при приближении помощи обязательно подаст сигнал.
Даже если вертолёт прямо сейчас улетел на базу, зализывать раны, то за ними пришлют другой. Надолго не оставят, не сейчас.
Если бы не было ничего, но рядом была река – это уже было бы огромным плюсом. Только Пашка понимал это умом, звериным чутьём чуял, Марина же попросту не могла этого знать, да и не должна была.
Хорошим девочкам нужно дома сидеть, книжки умные читать, математику какую-нибудь высшую учить, на свидания со сверстниками бегать, думать о цвете ногтей и фасоне юбок, а не нестись сквозь таёжные буреломы от лесного пожара.
– Успокойся, – проговорил он тихо, пододвинулся в сторону Марины, поднявшись на колени.
– Э-а-ах, – снова пролепетала Марина неразборчивое. – Я, мне, они, я… – продолжила она, придвигаясь ближе, точно так же на коленях, как Пашка.
Пока не свалилась в его объятья. Он подхватил её, упавшую почти мешком, повисшую на нём, плачущую горячими, отчаянными слезами, даже не пытающуюся бороться с мелкой дрожью, которая завладела телом.
Обнимал крепко, делился уверенностью, будто это возможно в реальности, не в паршивом героическом кино, а посреди тайги, где того и гляди подползёт дым, шипя склизкой гадиной, что грядёт беда.
В реальности возможно только сильно обнимать, прижимать к себе стройное женское тело, именно женское, со всеми соблазнительными изгибами и манкими впадинами, отчаянно возбуждающее, и ровно дышать, надеясь, что дыхание рядом постепенно успокоится.
Вот только дыхание Пашки не было ровным. Оно было глубоким и с каждым вздохом более рваным, сиплым. Он хватался за рубашку Марины, комкал её, поднимал, чтобы добраться до гладкой кожи на пояснице. Стало важно, необходимо до неё добраться, коснуться тепла, впитать его, вмять, вжать в себя.
Марина неясно всхлипнула, то ли сопротивляясь, то ли поощряя. Ни один чёрт, никакой ангел не разберёт, а Пашка со своим земным желанием, шальным, захлёбывающимся сердцебиением в висках тем более.
Невольно, рефлекторно, как велит мужская природа, он толкнулся пахом, почувствовал плоский, в то же время мягкий живот, в который упёрся нешуточной эрекцией. У него была здоровая сексуальная конституция, он не помнил осечек, не знал, что значит «не встал», но сейчас член готов был лопнуть. Единственным желанием в обозримым будущем стало одно – кончить. Снять напряжение, которое выросло в доли секунды и продолжало безжалостно расти.
Марина качнулась вперёд, замерла, придвинулась ближе, подняла лицо к Паше. Он посмотрел немного вниз. Красные пятна на нереально бледном лице, припухшие от слёз губы, глаза… выразительное, как… как… Пашка понятия не имел, как что, но проваливался в этот взгляд со скоростью олимпийского чемпиона по санному спорту – вокруг так же неслись границы, рамки, за которые он не должен перелететь.
И которые смелись от одного-единственного поцелуя. Одного. Всего лишь единственного. Несмелого, обрушившегося на него лавиной чувств такой силы, что противиться не мог и не собирался.
Марина сама прикоснулась к его губам. Осторожно, словно пробу снимала. Он же в ответ смёл её губы в жадном поцелуе, ворвался во влажный рот, всё ещё прохладный от воды, почувствовал, как прикусывает сладкие губы, впивается в них, скользит языком по её языку, вынуждает ответить, пойти навстречу его безудержному желанию, похоти.
Он поднимал рубашку Марины одной рукой, сминая ткань. Второй с осторожностью сжал грудь – небольшую и упругую, чувствуя ладонью острый сосок. Не выдержал, скользнул проворными пальцами к пуговицам, ловко расправился с ними. Стянул рубашку с плеч, отбросил в нетерпении в сторону.
В глазах отчаянно потемнело, руки затряслись, кровь рванула с пущей силой, разнося по телу адреналин, всё ещё бушующий, рвущийся наружу тестостерон, требующий взять своё, вжаться, ворваться, получить.
Руки сами жадно обхватили тонкую талию, рванули на себя, впечатали в тело в тело. Марина судорожно дышала, хваталась за футболку Паши, тянула наверх, пытаясь стащить как можно быстрее. Пришлось отстраниться на секунду, снять ткань, отбросить в сторону, как ненужную, раздражающую ветошь.
Одно мгновение. Одного прикосновения обнажённого тела к такому же голому, и остатки самообладания, если они и теплились в Паше, взорвались, как фейерверк в голове и глазах. Яркий, переливающийся всеми оттенками желания, умопомрачительный.
Он навалился на Марину, сообразив кинув под неё свою куртку и придержать, чтобы не упала плашмя. Навис сверху, смотрел бесконечно долгие секунды. Вжался в тело, раздвигая своим коленом её ноги, которые всё ещё были в ненужных в этой ситуации джинсах.
Стоило бы уделить внимание предварительным ласкам, обнимать эту девушку с удивительными глазами долго-долго, ласкать её отчаянно нежно, но ни на что подобное Пашка был попросту не способен. Для этого пришлось бы задуматься хотя бы на долю секунды, остановить себя.
Он же только и мог, что проводить руками по телу, от которого буквально сошёл с ума, оглох, ослеп, потерялся во времени и пространстве, да справится с замком на джинсах. Сначала её, а потом с кнопками на своих штанах.
Марина приподняла ягодицы, он легко стащил джинсы, благо фасон был достаточно широкий, следом скинул свои штаны вместе с бельём. Остановился перевести дыхание, всего на мгновение, на большее не был способен физически.
Глянул на Марину. Светлые, какие-то совсем простые трусы-шортики с крошечным бантиком сверху. Подрагивающий пупок на плоском девичьим животе, тонкая талия. Небольшая грудь, которую хотелось сжимать, мять, перекатывать соски, так, что пальцы вздрогнули от этого желания. Ключицы, яремная ямка, где бешено бился пульс. Шея, покрасневшие скулы, поплывший в истоме взгляд, раскиданные наполовину по куртке, наполовину по мху волосы.
Всё увидел за доли секунды, запомнил, запечатлел в памяти. Навис сверху, выверенным движением снял трусы эти, шортики, с бантиком. Машинально провёл рукой, почувствовал желанную гладкость и влагу, много влаги.
Пристроился ко входу. Зачем-то задержался взглядом на отрешённом лице Марины, мелькнула царапающая, странная мысль, что что-то не так, не то, не… но мысль, как мелькнула, так и погибла под спудом похоти, поглотившей Пашку с головы до ног.
Он вошёл небыстро, но одним выверенным движением. Что почувствовал? Тесноту, обжимающую, обжигающую, непривычную. Стиснул зубы, зашипел, слизал капельку пота у губы. Начал двигаться, сначала осторожно, ожидая ответа, но мужская природа, почти звериная, быстро брала вверх над человеческой сущностью.
Постепенно темп нарастал. Пашка переставал соображать кто он, где, с кем. Подтянул ноги Марины в коленях, постарался раздвинуть их – слишком тесно, было бы дискомфортно, не будь так невыносимо сладко.
Двигался, двигался, двигался, наращивал скорость, менял угол проникновения. Упивался горячим, глубоким дыханием Марины, которое бывает только при откровенном женском удовольствии, страсти, желании. Ощущением впившихся ногтей в его спину, губ на своих губах, срывающихся женских стонов под ним, пока, наконец, свет окончательно не померк в глазах.
Невероятным чудом, не иначе по наитию, он успел вытащить член из горячей, обхватывающей плоти и кончить на женский живот, который в эти мгновения подрагивал.
В бессилии упал рядом, рванул на себя Марину, затих, пытаясь собраться, восстановить дыхание, разобраться, что вообще случилось, где, с кем. В какой точке пространства и времени они сейчас находились.
Кажется, они провалились в небытие. Сколько они пролежали вот так, не шевелясь, Пашка не мог сказать точно. Наверняка не слишком долго, судя по не сожранным комарами вконец оголённым частям тела.
Он пошевелился, растолкал полусонную Марину, оглядел её снова, с удивлением отмечая, что она всё ещё прекрасна для него и так же желанна. Не такой большой опыт был у Паши до Лены, он вообще ходоком никогда не считался, но одноразовый секс всегда заканчивался отторжением к партнёрше – это была аксиома. Здесь же ничего подобного не произошло. Напротив, появилось тепло в груди, щемящее, жалящее, острое. Не иначе наваждение, морок, чудо.
Что ж, с новым опытом вас Павел Кононов. Пожарный-десантник. Герой, на взгляд восторженной общественности, далёкой от реальности.
Взгляд опустился на живот Марины. Странно… Он даже привстал, бесцеремонно провёл пальцами по остаткам того, что выплеснулось совсем недавно и успело размазаться по их вспотевшим от секса телам.
– Кровь? – посмотрел он на Марину. – Ты поранилась? Где?
– Всё нормально, – пискнула Марина.
Заёрзала, потянулась за своими трусами, начала искать рубашку, приподнялась, невольно демонстрируя розовые пухлые половые губы и остатки успевшей размазаться и запечься крови. Немного, совсем чуть-чуть, вот только вряд ли это была царапина, рана, укус комара, змеи, да хоть медведя, мать твою, но не то, чем являлось на самом деле.
– Марин, ты девственница? – прохрипел он, резко повернув девушку к себе.
– Уместнее сказать «была», – ответила та, отводя взгляд.
– Господи… – Пашка поднял глаза к небу.
Там покачивались стволы деревьев – свидетели произошедшего, где-то вдали щебетали птицы, и ветер с лёгким шелестом путался в кронах.
– Что же мне теперь с тобой делать? – болезненно, сквозь силу произнёс Пашка…
