Наталия Миронина
Случайные люди
– Ты?! – изумился муж.
– Я, – просто ответила любовница.
– Она, – подтвердила жена.
– Как?! – изумился он.
– Самолетом, – просто ответила любовница.
– Ну да, самолетом, – подтвердила жена.
– А почему у нас?
– А где ж ей еще останавливаться, как не у родных людей? – изумилась жена.
Муж потребовал водки.
– У нас еще осталось? – осведомилась любовница.
– Да, налей ему, пожалуйста, – попросила жена.
После того как он выпил, они ему рассказали, как любовница приехала по его же приглашению, будучи уверенной, что делает ему приятный сюрприз.
– Ты же меня приглашал. Адрес, конечно, точный не оставил. Но в общих чертах рассказал. А тут уж добрые люди мне подсказали, где ты живешь. Знаешь, такие у вас улыбчивые и участливые соседи. Все объяснили, все показали, только что до дверей не проводили и про жену с ребенком не рассказали.
– У нас да… люди… – рассеянно сказал муж. Он представил, какими веселыми сплетнями сейчас кишит военный городок.
– Да, люди хорошие и отзывчивые, – вступила в разговор Архипова, – если что – они помогут. Ну, там борщ сварить, котлеты пожарить, постирать…
– Это как? – не понял муж.
– А я улетаю. С дочерью. Даже вещички наши собрала. – Архипова развела руками.
Муж подумал, что, если она уедет, он сойдет с ума.
– И я. Тоже улетаю. У нас билеты на один день. Почти в одно и то же время, – добавила любовница и лучезарно улыбнулась.
Муж подумал, что она все же очень красивая.
– А я? – растерялся он.
– А мы не знаем, как ты… – произнесли в один голос женщины.
Муж ночевал у сослуживца, женщины остаток ночи провели в сборах. Вечером следующего дня они выехали в аэропорт.
За те два дня, которые жена и любовница провели вместе, они помогли другу другу понять, что шансов ни у той, ни у другой нет.
– Знаешь, – сказала Архипова любовнице своего мужа, – мы даже не можем быть уверены, что нет третьей.
– Или четвертой… – вздохнула та.
* * *
Жизнь в Москве была настолько непростой, что Архипова не успевала переживать по поводу развода. Уйдя от мужа, она начинала с нуля – работа, детский сад, мама, которая стала часто болеть. И была главная проблема их жизни – жилье. В той самой, по словам отца, «хорошей и удобной квартире» разместиться троим оказалось невозможно. Архипова спала на раскладушке, которая еле-еле помещалась на кухне, ее маленькая дочь с мамой – на диване в единственной комнате. Была проблема со стиральной машиной, которую оказалось негде поставить, с письменным столом, который вскоре понадобился подросшей дочери. Одежду они хранили в коробках или развешивали на спинках трех стульев. Всех проблем этой квартирки было не сосчитать. Иногда, когда мама и дочь засыпали, Александра вертелась без сна, пытаясь придумать, как выйти из положения и решить проблему с жильем. Конечно, она могла обратиться к Стасу Бажину, который вернулся из командировки. По-прежнему в нее влюбленный, он был готов в любую минуту прийти на помощь. Но Архипова – честная и принципиальная – не хотела обращаться к человеку, который ее, несмотря ни на что, любил, но которому она не могла ответить взаимностью. Александра ломала голову, иногда плакала. Наутро она вставала с больной головой, бежала читать лекции, принимать «хвосты», заседать на кафедре. И слушая долгие выступления коллег, опять же возвращалась мыслями к их малюсенькой квартирке. Однажды, выйдя поздно вечером после работы, она почувствовала голод. Ехать было долго, и она купила в палатке блины с сыром. Пока умелая тетка разливала на толстых кругах тесто, Архипова разглядывала белые ведерки с начинкой. «Ну, сыра здесь примерно процентов сорок. Остальное – дешевый майонез. Лук, зелень. А стоит это дело недорого, но и не копейки. Сытно, жирно и горячо», – думала Архипова.
– А вы хозяйка павильона? – спросила она тетку.
– Ага, в аренду взяли. Или как это называется…
– Франшиза, – подсказала Александра.
– Вот именно.
– И как?
– Нормально. Долг за машину отдала. Работаю полгода, – весело ответила тетка, передавая Архиповой горячий блин в фольге. Впрочем, она тут же спохватилась: – Ну, дни разные бывают, а еще проверяющие… и вообще. Короче, тяжелое это дело…
– Я понимаю, – ответила Архипова и чуть не захлебнулась слюной. Блин был ароматный.
Ночью она пила лекарство от изжоги и строила планы, потом долго стучала по клавишам калькулятора. Через две недели она в соответствующем учреждении оформила документы, взяла в аренду палатку и стала торговать сосисками, сардельками и колбасой. Товар брала через отделы оптовых продаж московских мясокомбинатов.
В доме к этому отнеслись несколько настороженно – мама все еще вспоминала, что дочь должна была стать пианисткой.
– А как же преподавание? – робко спросила она.
– А что с ним не так? – пожала плечами Александра. – Три дня в неделю преподаю, остальное время торгую.
– Ох, – только и сказала мама.
– Все нормально, – весело ответила Архипова и впервые за долгое время ночь, проведенная на раскладушке в кухоньке, была безмятежной.
Дело у нее пошло. Правда, сначала она являлась на работу одетой кокетливо – хозяюшка такая колбас и шпикачек. Но к концу дня она дико замерзала, у нее коченели ноги, и очень быстро Архипова перестала отличаться от других розовощеких торговок – шапка на глаза, пуховик со следами жира на животе, поверх которого она иногда натягивала голубой нейлоновый халат. На ногах зимние сапоги-дутики.
– Знаешь, это хорошо, что можно так одеваться. Плохо, что ты мерзнешь, но хорошо, что можно кутаться так.
– Ну да… – с недоумением отвечала Архипова.
– …Тебя никто не узнает в такой одежде… – стесняясь, пояснила мама.
Архипова расхохоталась:
– Мама, меня это вообще не заботит.
Но, если мама тихо переживала, понимая, что перечить дочери нельзя, то Стас Бажин, появившийся у ее палатки к концу рабочего дня на шикарном «Мерседесе» и с огромным букетом, был сломлен.
– Тебе зачем это надо? – в ужасе спросил он, указывая на ее облезший маникюр.
– А? Так завтра на работу, я успею накрасить ногти.
Бажин помялся, потом спросил:
– Слушай, чего ты хочешь? Что тебе нужно? Давай я сделаю. Иди читай лекции, играй на рояле, учи детей! Или вообще ничего не делай!!! Только уйди с этого холода, из этой грязи…
– Стас, здесь чисто. И колбасу покупают не только в магазинах. Вот смотри, метро – это значит, что женщины усталые выйдут из него и должны еще куда-то заходить. А тут я! У меня все есть для ужина, завтрака, обеда. Это ж экономия сил. И у меня недорого. Я честно взвешиваю.
Последнее было правдой. Рядом имелся еще один киоск. Там торговали молочными продуктами и колбасой. К Александре стояла очередь, к соседям – пара человек.
– Почему так? – спросил Бажин.
– А я с походом взвешиваю. Чуть-чуть, десять-двадцать граммов. Мне это не в убыток. А покупателю приятно и доверие вызывает.
Архипова в таком режиме проработала два года. Потом заняла у знакомой недостающую сумму и купила ту самую квартиру на Соколе. Во всех историях в этом месте следуют слезы умиления, усталости и торжества. Только это было не про Александру Архипову. Она и радость пережила спокойно, по-деловому. Просто поставила перед собой еще одну задачу – дать дочери хорошее образование.
Правда, потом, много лет спустя, она хвалила себя не только за то, что не побоялась этой адской нагрузки, но и за то, что не привередничала, не тянула с выбором жилья. Ее маме довелось прожить в новой квартире совсем немного, недолго была у нее долгожданная отдельная комната с удобной мебелью, любимыми книгами.
И то время наступившего покоя и заслуженного благополучия Александра помнила всегда.
Жизнь в собственной квартире, выбранной и обустроенной по своему вкусу, среди дорогих сердцу семейных вещей наполняла ее силой. Теперь, когда ей не спалось, она прислушивалась к тишине в соседних комнатах, размышляла о дочери, маме, о том, что же ее ждет дальше. Иногда она думала о бывшем муже. Но эти мысли были, скорее, «машинальными». Так вспоминают ничем не примечательную улицу, по которой когда-то ходил, но название так и не запомнил. Она сама удивлялась этому – их брак начинался страстью, потрясающим сексом, желанием не расставаться. Закончился он… «А закончился он замечательной дочерью! Не скандалом, не изменами, не враньем и странной ситуацией с приехавшей любовницей! Он закончился замечательной дочерью!» – как-то подумала Архипова, и этой части жизни навсегда было отведено соответствующее место в ее душе.
Дальше ее жизнь потекла в обычных хлопотах. Рядом был Стас Бажин. Она знакомилась с мужчинами, за ней пытались ухаживать пылко, с размахом, даже делали предложение руки и сердца. Но Архипова не торопилась. Она иногда вступала в отношения, но сразу предупреждала, что свобода для нее важнее всего. Мужчины настаивали, не понимая, что же все-таки движет этой красивой и чувственной женщиной. А она не хотела им объяснять, что, пока не вырастит дочь, мужчины в ее доме не будет. Не станет она, Александра, идти на неизбежные компромиссы и выбирать между ребенком и мужчиной. А этот выбор встает всегда.
Глава третья
Морковкин
Писатель Аркадий Морковкин давал интервью. Они с корреспондентом, молодым человеком в подвернутых штанишках, сидели в одном из дорогих столичных баров. Вокруг них вертелся оператор. Выставили правильный свет, посетителей в эту часть бара не пускали. Кругом была кожа диванов, темное дерево и золотистый свет круглых плафонов. Корреспондент чувствовал себя не очень комфортно – его мучила мысль о том, кто будет платить за кофе, минеральную воду и маленькое шоколадное пирожное, которое стояло перед писателем. Морковкин выглядел уверенным, жесты его были плавными, речь барской.
– Сереженька, свари еще кофе! – обратился он к парню за стойкой.
– А может, пива, Аркадий Васильевич? Отличное пиво… – на правах давнего знакомца откликнулся тот.
При слове «пиво» корреспондент заерзал. Морковкин улыбнулся:
– Сережа – бог по части кофе. Он умеет специи добавлять. Как надо. Чтобы вкус не грубел, а имел оттенки.
Корреспондент кивнул уважительно, а про себя отметил: «Заядлый кофеман. У писателей это профессиональный напиток. По ночам пишут, когда вдохновение приходит… Надо будет это как-то упомянуть…»
Когда на столике появилась вторая чашка кофе, корреспондент кивнул оператору:
– Аркадий Васильевич, мы встречаемся с вами, когда выходит в свет ваша новая книга. Хочется поздравить вас, но, с другой стороны, вы автор не одного, даже не двух романов…
«А целых трех!» – саркастически подумал про себя Морковкин. Вслух же он произнес:
– Спасибо. Поздравлять надо. Во-первых, это очень приятно. А во‐вторых, труд автора очень тяжел. Он изматывает, лишает жизненных соков… Вcе отдаешь этим чувствам, этим мыслям, этим переживаниям. Все отдаешь этим бумажным листам… Они дороги каждому творцу. Нет, я не буду опускаться до пошлости и называть книгу ребенком. Эти вещи сравнивать нельзя. Но книга похожа на женщину – ты ее любил, боготворил. Она тебя злила, очаровывала, возбуждала, но ты овладел ею. А теперь она уходит. Уходит, чтобы навсегда остаться с тобой…
– Какое смелое сравнение! – воскликнул корреспондент и переменил позу. Он в своих подвернутых штанишках все время съезжал с кожаного дивана.
– Ну, не такое смелое… Верное, да! – снисходительно кивнул Морковкин. Он тоже переменил позу. Его вид излучал энергию. Ему надо было показать, что разговор о творчестве безумно интересен и ему есть что сказать новому поколению.
– И вы знаете, каждый раз, когда я отдаю рукопись в издательство, у меня болит сердце… – Морковкин добавил голосу тепла и мягкости.
– Как интересно… И ведь никто из нас, кому недоступна роскошь творчества, даже не догадывается о том, что происходит с писателем, – глубокомысленно заметил корреспондент и добавил: – Аркадий Васильевич, а я начал читать ваш роман…
– И что же? – чуть подпрыгнул Морковкин.
– Э… Ну, я должен сказать, что очень, очень… … но есть один момент…
– Какой же?!
– У вас сложная, тяжелая история. Но вы сумели ее рассказать красиво. Даже в самых неприглядных ситуациях сквозит щемящая первозданная красота. Помните, как героиня вызывает у себя рвоту, чтобы разжалобить любовника? Показать ему, что серьезно больна?
– Как же, как же… – энергично закивал Морковкин, а сам подумал: «Что же ты, дурашка, нашел в этой идиотской сцене?! Да еще первозданного?! Эту сцену убрать надо было, убрать!»
– … Там красота уродливого поступка. Это красота наизнанку…
– О, вы думающий читатель, – важно покивал головой Морковкин, – побольше бы таких…
– А нам бы таких писателей, которые эстеты в высоком смысле слова. И вообще, у вас талант видеть красоту, ощущать ее, использовать ее. Простите, даже то, как вы одеты! Это вкус, элегантность. У вас талант многогранный, и красота для вас – органичное состояние.
«Нормально парень вывернул. Надо развить идею. Я певец красоты жизни. А в ней нет уродства. Это люди придумали… – быстро соображал Морковкин, – парень льстит, да ладно. Главное, у канала рейтинг высокий. А реклама не помешает».
Аркадий Морковкин благостно улыбнулся. Сейчас он стал похож на колобка, которого нарядили в дорогой кэжуал. Морковкин продумал свой образ до мелочей – дорогой твидовый пиджак, бархатом лоснящиеся коричневые вельветовые брюки, тонкий джемпер цвета кофе. На голове непременно кепка. Дорогая, с пуговицей на макушке. Очки писатель носил необычные – одно стекло в круглой оправе, второе – в квадратной. Впервые увидев такое, человек сначала не понимал, в чем дело – так люди привыкли, что стекла одинаковые. Готовясь к интервью, Морковкин обычно клал в нагрудный карман дорогую сигару. Доставал он ее где-то на середине беседы, нюхал, начинал вертеть в руках. Когда за ним пытались поухаживать и протягивали огонь, он мрачнел:
– Что вы! Мне врачи запретили. Временно… Пока я могу только так наслаждаться. Ароматом…
На самом деле никто и никогда не видел Морковкина курящим, но молва, что писатель предпочитает дорогие сигары, ходила.
Корреспондент и писатель еще немного поговорили и стали прощаться.
– Так когда ждать? Когда эфир будет?
– Постараемся побыстрее. Я дам вам знать. Напишу в WhatsApp.
– Ок! – бросил Морковкин и выкарабкался из глубокого кресла. Когда он встал на ноги, стал очевиден его рост – совсем небольшой. Фигура Аркадия имела округлости – животик, бока, попа. И все это венчала кепка с пуговичкой на макушке. «Надо купить себе трубку, – подумал Морковкин, расплачиваясь за угощение, – трубка – это солидно и отвлекает на себя внимание».
Аркадий первым покинул бар. Корреспондент и оператор задержались.
– Ты мне скажи, почему он фамилию не сменит? Писатель все-таки! На псевдоним имеет полное право! А то – Морковкин, – фыркнул оператор.
– Да кто его знает, – пожал плечами корреспондент и тут же пожалел, что не задал этот вопрос. «Черт, это придало бы пикантности беседе», – вздохнул он про себя.
* * *
Аркадию Васильевичу Морковкину – писателю, драматургу, актеру, деятелю культуры – никогда не мешала его смешная фамилия. Он нес ее с гордостью, как и непоколебимое убеждение, что его вклад в современное искусство весьма значителен. Эта уверенность в себе имела детские корни. Когда в школе маленького Аркадия дразнили «морковкой», его мама сказала:
– Их много, а ты один. Понимаешь, у вас в школе по меньшей мере четыре Серегиных, а Морковкин на всю школу единственный. Кстати, это касается не только фамилии, но и твоих способностей.
Мама воспитывала Аркашу строго и имела на него огромное влияние. Поэтому с младых ногтей Морковкин знал, что он исключительный.
История жизни Аркадия была вполне безоблачной. Школа, институт. Не тот, куда хотелось, но тоже неплохой. С поступлением был связан еще один эпизод. На исторический факультет Аркадий не прошел. Он срезался на первом же экзамене – подготовился плохо, да и экзаменатор попался въедливый. Ситуация была острой – грозила армия, куда Морковкину не хотелось. А мама даже и представить не могла такого развития событий. Сына за проваленный экзамен она не отругала, а только посочувствовала:
– А что удивляться, там все по знакомству. Знаешь, скольких надо пристроить. Это мы с тобой бедные и беспомощные.
Мама Морковкина лукавила – связи у нее были, и она не преминула ими воспользоваться. В разговоре с нужными подругами мама Морковкина, понизив голос, поясняла:
– Ты же понимаешь, мальчик умный, способный. Но таких и не любят… Они же конкуренты всем бездарностям.
Аркадий удачно поступил в педагогический, но с тех пор во всех своих воспоминаниях многозначительно говорил: «Да, я учился в ту эпоху, когда мог быть запрет на профессию! Я попал в эти жернова». Какие такие «жернова» его перемололи, Аркадий не уточнял. Но эта фраза всегда производила впечатление. Особенно на молодых слушателей его литературного курса. Им казалось, что в те далекие 70–80-е годы «охота на ведьм» была делом обычным.
После педагогического Аркадий год проработал в школе. Этого опыта ему хватило сполна.
– Мальчик свалится с инфарктом. Надо менять место работы, – сказала мама. Она настояла, чтобы Аркадий «побыл дома». Длинный больничный с безобидным, но звучным диагнозом обеспечила мамина подруга, заведующая поликлиникой. Именно в этот период Аркадий написал свой первый рассказ. Мама, прочитав его, произнесла:
– Ну, что ж, у тебя талант. Это без вопросов. Только этим на хлеб не заработаешь. Я нашла одну контору. Через знакомых. Там требуется что-то типа секретаря. Но с перспективой роста. Занимаются какими-то литературными индексами. Подчиняются Книжной палате…
Если до этого Аркадий слушал невнимательно, то при упоминании Книжной палаты он оживился:
– Я согласен, мама. Я пойду туда работать.
Морковкин уже приблизительно понимал расстановку сил – близость к любому издательству сулила перспективы.
Суровые девяностые грянули, когда Морковкин был заведующим отделом. К этому времени его печатали в молодежных журналах, его сценарий вошел в сборник произведений молодых сценаристов, он удостоился премии за лучший рассказ о советских студентах. Мама собирала вырезки с его работами. Окружающие признавали его талант.
Талант был. Это было очевидно не только маме, близким друзьям и девушкам, которые роем вились вокруг Морковкина. С этим соглашались недоброжелатели, соперники, откровенные враги. Талант признал маститый писатель, с которым Морковкина столкнул случай. Морковкин пришел в издательство получить гонорар и увидел знакомое лицо. Ни минуты не раздумывая, он кинулся к человеку:
– Простите, я понимаю, что не самое подходящее место – касса издательства, но где еще я бы вас встретил! – воскликнул он.
Простота обращения подкупила маститого писателя.
– Вы бы могли прийти на мою творческую встречу, – сказал он, но все же улыбнулся.
– Да, верно, но я работаю, учусь на курсах и… у меня старенькая мама…
«Старенькая мама» окончательно растопила сердце советского классика.
– А вы сами что здесь делаете?
– Вот, гонорар, – смутился Морковкин.
– О, вы печатаетесь?
В двух словах Морковкин умудрился рассказать свою творческую биографию.
– Так вы тот самый, который про стройотряд написал? Там еще девушку пытались изнасиловать…
– Да, это мой рассказ, – потупился Морковкин.
– Хороший рассказ. Острый, жесткий, жестокий. А главное, лаконичный. Никакой воды. Прямо под дых бьет. Вы талантливы. Вы – умница!
У Морковкина потемнело в глазах от восторга. А писатель продолжал:
– Я удивился, когда ему присудили первую премию. Вы ведь не приукрасили, вы обнажили то, что есть, но спрятано за парадными красивыми одеждами. Понимаю, времена меняются… приходится с этим считаться… Но вы молодец, что на такое решились! Уважаю. И еще. Сохраните этот ваш талант. Не погрузитесь в гадость натурализма и негатива. Соблазн велик – такое хорошо читают. Но жизнь другая. В ней больше хорошего.
Морковкин совета не слышал. В ушах звучала только похвала.
Дома он рассказал маме о встрече. Мама улыбалась – ее сын шел своей дорогой, и его путь имел ясные горизонты. «Надо вступить в члены Союза писателей и журналистов», – подумала она.
В девяностые перестали платить зарплату. Так случилось, редакции стали не нужны писатели и литсотрудники. В девяностые типографии попали в чужие руки и на продажу печатались бульварные романы, откровенная порнография, астрология и фальшивые мемуары. В этой ситуации Морковкин не стал сидеть на месте – он перешел на телевидение. Там порядка было тоже мало, но работа кипела и деньги платили. Аркадий умел увидеть сюжетное зерно, и благодаря этому его программы имели успех. Темы он выбирал разные, объединяло их одно – полное отрицание прошлого. Все, что случилось до девяностых, в сюжетах Аркадия имело стойкий черный цвет. Отчасти поэтому, отчасти из-за безусловного таланта Аркадия рейтинг передач рос, рекламодатели с удовольствием размещали рекламу. Именно в это время Морковкин заработал свои первые большие деньги. Мама порадовалась и посоветовала отложить их на черный день. Предварительно переведя в стабильную валюту.
– Знаешь, может, тебе имеет смысл уехать? Твои друзья, ровесники, давно обосновались в Америке. Подумай об этом.
Морковкин думал. Более того, он даже узнавал, как это можно сделать. Выходило, что вариантов у Аркадия мало. Еврейских корней не имелось, родственников в Америке тоже. Ехать учиться не хотелось. Денег, чтобы просто перебраться и жить, не было. Рассуждая трезво и не надеясь на чудо, Морковкин делал карьеру на телевидении.
Однажды, вышагивая по длинному коридору «Останкино» Морковкин увидел девушку. Та была худая, под два метра ростом, с длинными светлыми волосами. На щеках играл румянец. «Как будто только что с лыжни!» – подумал Морковкин. Девушка действительно была воплощением здоровья и бодрости.
– Вы заблудились в наших «коридорах власти»? – подкатил к ней Аркадий.
– Уточним, в коридорах «четвертой власти», – улыбнулась девушка.
«Образованная», – подумал Аркадий и кинулся в бой. Ему не ответ ее понравился, а большие зеленые глаза в темных ресницах. Девушка была хороша необыкновенно, и Морковкин решил завоевать ее во что бы то ни стало.
Вера, а девушку звали именно так, потом вспоминала, что небольшого роста мужчина с удивительно синими глазами и бойкой речью сразу же завладел ее вниманием. Нет, он не был красавцем в обычном смысле слова. Но его манеры, то, что он говорил, тембр его голоса, энергия – все это возымело действие. Уже через два часа они сидели в одном из буфетов «Останкино», и Морковкин рассказывал про свой новый фильм.
В день их встречи домой Аркадий вернулся поздно и отказался ужинать. Он сразу же ушел к себе, сославшись на усталость. Мама на минуту застыла с тарелкой в руках. На тарелке лежала утиная грудка – любимое блюдо сына. В своей комнате Аркадий, стараясь не шуметь, открыл шкаф и проинспектировал одежду. Выяснилось, что ничего приличного нет. Пара брюк, футболки, старый пиджак и бесформенный свитер. «Так дело не пойдет!» – подумал Аркадий и полез в портмоне. Впрочем, это он сделал для проформы. Он отлично знал, что у него наличности примерно пятьдесят долларов и тысяча рублями. Последний маленький гонорар они просидели с Верой в буфете.
– Мама, – с шумом появился Морковкин перед родительницей, – мама, где наши деньги? Вернее, где гонорары, которые я тебе отдавал?
Мама подобралась и приготовилась отразить атаку.
– Аркаша, все деньги в сохранности. Можешь проверить. Но их тратить нельзя!
– Что значит нельзя?! – остолбенел Морковкин.
– Это – на черный день! Меня не станет, никто о тебе не позаботится. А так у тебя денежка будет, женщину наймешь, она тебе и приготовит, и постирает…
– Мама! – Морковкин даже потерял дар речи.
– Да, да… – покивала мама, – даже и слышать ничего не хочу, и денег тебе не дам, нечего их по пустякам тратить… Не заметишь, как голым останешься. А кому ты такой нужен?!
– Мама, да я уже голый! Ты посмотри, в чем я хожу?! У меня же брюки обтрепались…
– Ничего не обтрепались, я аккуратно их ниточкой прихватила… А так они чистые, отутюженные…
– Мама, я работаю на телевидении. Ты представляешь, если кто-то узнает, что у известного журналиста Морковкина ниточкой прихвачены брюки?!
– Что такого! И вообще, не морочь голову, садись есть! Я целый день готовила тебе утку.
И тут любящий сын Морковкин взбунтовался.
– Мама, я не хочу есть. Я хочу взять заработанные деньги, поехать в магазин и купить себе нормальную одежду. Понимаешь, я не хочу ходить в пуховике, купленном на распродаже в издательстве «Книжная палата» в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Он потерял цвет, стал псивым.
– Нормальный пуховик. Зато теплый! – огрызнулась мама.
– Нет, он – старый. Ветхий, и я в нем унылый пень.
– Почему же пень? – растерялась мама. – Какой же ты пень?!
– Унылый, – перевел дух Морковкин и добил маму последней фразой: – А еще я хочу купить машину!
Мама ойкнула и полезла искать ключ от древнего шифоньера, где держала семейные богатства и реликвии.
Деньги Морковкин получил. Пересчитав их, он расстроился. Денег было очень много. И получалось так, что жили они с мамой на ее пенсию. Потому что все деньги, которые он приносил, любящая мама откладывала. «Господи, какой же я мудак!» – обругал Аркадий себя и пошел на кухню мириться с мамой. Та, потеряв весь свой лоск и представительность, сидела на табуреточке у окна и плакала. Слезы капали в горшок с древним цветком алоэ.
– Мам, прости ты меня. Дурак я. Но правда, мне приодеться надо. Понимаешь, вокруг меня такие люди – представительные, хорошо одетые. Нет, не очень дорого, а просто хорошо. Мне бы тоже пора выглядеть солидно. А то скоро церемония награждения, а у меня бабочки нет и фрака тоже…
– Как?! – Мама забыла про слезы, – Как – церемония?! Тебя должны наградить?! Сыночек мой дорогой! Какой же ты у меня! И молчишь… Молчишь, мать только догадываться обо всем должна… А мне же так важно знать, что у тебя происходит!
– Мама, рано об этом говорить, но… намекнули… Поэтому…
– Почему сразу не сказал?!
– Да нет, мам, тут еще девушка одна есть…
– О господи, – маме показалось, что новости сегодня не иссякнут.
– Хорошая девушка. Она тебе понравится.
Мама было поджала губы, потом опомнилась. Она помолчала, потом поднялась с табуретки, прошлась по их малюсенькой кухне и спросила:
– Сколько же может стоить машина?
– Какая машина?
– Ну не стиральная же, – съязвила мама. Она, похоже, пришла в себя.
– Ну, «Фольксваген», например, не новый, подержанный, может стоить… – Морковкин махнул рукой, – ладно, мам. Проехали…
– Вот и ищи этот свой «Фольксваген». Ищи и покупай, – с этими словами мама полезла в кухонный стол, достала банку для кофе и вытащила оттуда стопку долларов. – Это все тебе. И на фрак с бабочкой хватит. И на твою машину хватит. И еще останется.
– Мама, что это за доллары? – с тревогой спросил Морковкин.
– Это от твоего отца. Он передал со знакомыми. Они в Москве были.
– От отца? И ты взяла?
– Знаешь, ему тоже плохо. Он там, а его сын – здесь. С возрастом понимаешь свои ошибки. Поэтому я взяла не ради тебя, а ради него.
– Ты его простила?
– Нет. Он бросил нас. Сложно простить такое. Но мы с ним стали старыми, и невозможно жить прошлым. Одним словом, поедешь как-нибудь в Австрию – навести его.
Морковкин взял доллары и почувствовал, что ему надо срочно выпить.
– Мам. – Он посмотрел на мать.
– Только с уткой. Закуска должна быть горячей.
Мать любила сына и знала его вплоть до интонаций.
