Наталия Миронина
Счастье за три дня
– Не лишай, – после очередного такого выяснения отношений сдался Бахметьев. Все это время он надеялся, что его планы жене все-таки понравятся. Но чуда не случилось. Так что «золотой запас» на «золотые времена» потихоньку таял. Куда Лена девала деньги, Бахметьев не знал. Ему казалось, что в доме все есть: шкафы полны одеждой, роскошная бытовая техника, эксклюзивная посуда, дорогая дизайнерская мебель. К тому же у Лены был свой бизнес. Когда-то она возила из стран Юго-Восточной Азии специи. Вместе со специями она продавала специальную посуду для готовки, емкости для приправ, салфетки, кулинарные книги и прочее. Ее магазинчики, или, как их еще называют, «корнеры», можно было увидеть и в демократичных торговых центрах, и в дорогих магазинах. Постепенно, войдя во вкус, Лена отказалась от приправ – они придавали бизнесу сложную специфику: например, она не всегда могла договориться с владельцами торговых площадей – запах специй был невозможен рядом с магазином элитной одежды. Поэтому Лена сосредоточила внимание на домашнем текстиле и небольших предметах интерьера, а еще позднее вдруг увлеклась винтажными тканями. И теперь в ее магазины ходили не только покупать, но и посмотреть на то, как современный интерьер можно преобразить при помощи отреза шелка пятидесятилетней давности. Олег не мог не оценить предприимчивость жены, ее умение лавировать и художественный вкус. В денежные вопросы он не лез – понимал, что в случае проблем жена и так к нему придет.
Впрочем, однажды, совершенно неожиданно для себя, Олег принес жене ощутимую прибыль. Как-то Лена, наводя порядок в кабинете мужа, – а к столу и полкам Бахметьев разрешал приближаться только ей – наткнулась на его рисунки. На больших плотных листах были изображены фрагменты известных исторических зданий Европы. Рисунки были сделаны тушью. Получив разрешение выбросить их в помойку, Лена отнесла рисунки в багетную мастерскую, попросила сделать узкие золотые рамки и развесила их у себя в главном магазине. То ли в интерьер они так хорошо вписались, то ли спрос на лаконичное изящество появился, но рисунки раскупили в момент. И попросили еще. Через какое-то время Лена положила перед мужем стопку денег.
– Твоя доля, – улыбаясь, сказала она.
Когда Бахметьев узнал обо всем, он попытался рассердиться. На рисунках стояла его подпись. Он ее поставил автоматически, как это делал еще в архитектурном институте, где прививали правило: нарисовал – поставь имя.
– Некрасиво, я официальное лицо. Могут быть проблемы.
– Ерунда, – отмахнулась Лена, – никто подписи не читает. Главное – людям понравилась твоя манера, твой стиль.
Олег сердился на жену недолго – рисовать он любил всегда, а тут еще и признание. Скромное, но признание. Теперь по вечерам Олег долго просиживал за столом – накупив хорошей плотной бумаги, карандашей и туши, он рисовал выдуманные города, причудливые фасады домов, изломанные крыши. Оказалось, что приятен не только сам процесс: перо касалось бумаги – и легкий узор появлялся как бы сам по себе. Не менее приятно было придумывать, фантазировать. Что-то Бахметьев оставлял себе – самые любимые работы он складывал в особую папку и прятал в шкаф. Ему совсем не хотелось продавать наслаждение, которое охватывало его порой в эти вечерние часы. Остальные работы отнимала у него Лена и выставляла на продажу. В конце концов щепетильный Бахметьев придумал себе псевдоним Пинакль (от архитектурного «пинакли» – декоративные башенки) и ставил аккуратную, с завиточками, подпись.
– Отлично, так рождаются легенды, – рассмеялась Лена, первый раз увидев ее в уголке рисунка.
Отмечая успех мужниных работ, она в доме стала вести себя мягче. Лена уже подумывала над тем, чтобы торговать живописью, доход от «листов» мужа был вполне приличным, к тому же она обязательно раскрывала его инкогнито. Делала она это как бы случайно, словно это откровенное признание ненароком в разговоре вырвалось у нее.
В Питер Бахметьев ездил часто. «Абсолютно архитектурный город!» – шутил он. Действительно, дел там было полно – комиссии, слушания, семинары. К тому же в Питере были мастерские, которые отлично работали с историческим фондом. Олег все пытался переманить некоторых людей в Москву, но «местные» были патриотами. Еще в Питере жил Алексей Колесников – приятель, соратник, коллега. Бахметьев обязательно с ним пересекался каждый раз, когда бывал в городе по делам. Вот и сейчас, поглядывая в окно вагона, Бахметьев прикидывал, когда удобнее всего будет повидаться с другом.
Вагон был почти полон, но место рядом с Олегом еще пока не заняли. Впрочем, Бахметьев был уверен, что в Солнечногорске или Твери у него обязательно появится попутчик. А пока его не было, он устроился поудобней и попытался наметить план действий на предстоящий день. К одиннадцати часам он должен был быть в учреждении, затем еще две встречи, потом он позвонит Колесникову, а уж после этого отправится к «старикам».
«Старики» – это Таисия Петровна и Владлен Венедиктович Соболевы, родители жены. Лена еще в Москве двадцать раз напомнила, чтобы Олег их проведал и воочию убедился, что у тех все в порядке. «Они наверняка что-то скрывают! Если что-то купить надо – купи, не слушай их!» – наставляла Лена. Олег согласно кивал. Об этом ему вообще можно было не напоминать. У него было подозрение, что жена нагружает его этими делами, чтобы сократилось количество свободного времени, а стало быть, свелась к нулю возможность Олега пообщаться с питерскими знакомыми. Лена умела ревновать и к женщинам, и к мужчинам. Не ревновала она только к работе, поскольку работа приносила доход. Все остальное было вторично.
Бахметьев искренне любил стариков Соболевых. Люди они были мягкие, добрые, уважительно относились к семье дочери, Олега почитали за сына. Бахметьев был безмерно им за это благодарен – отец его умер в девяностых, а маму он похоронил три года назад. Таисия Петровна тогда, после похорон, попросила его на машине отвезти их обратно в Питер. Олег сначала неприятно удивился – только вчера были все эти скорбные хлопоты, а ему надо ехать куда-то… Но потом он понял расчет тещи и оценил ее отзывчивость. Все время, пока они ехали, Таисия Петровна спокойным тихим голосом рассказывала историю их семьи. Говорила она с подробностями, начиная издалека. Она, казалось, совершенно не интересовалась, слушает ли ее Олег. А он вскоре привык к ее неторопливому повествованию и думал о матери. Но не с надрывом, как это делают в одиночестве, а как поступают в присутствии близких людей – с тоской, но без острой боли. И в Питере старики окружили его заботой, не назойливой, но нежной.
В Москву он вернулся спокойным и признался Лене:
– Спасибо им, золотые у тебя родители.
– Иногда мне кажется, что они тебя любят больше, чем меня… – тихо сказала Лена. Бахметьев тогда подумал, что будь жена помягче, родители и не боялись бы проявить явно свою любовь. Но Лена была «железным рыцарем», как однажды выразился друг Колесников.
…В саквояже у Бахметьева лежали подарки, которые передала Лена родителям. Сам он уже придумал, чем порадует стариков. Во-первых, он накупит всяких вкусных продуктов. А во-вторых, он сводит их на Невский в кондитерскую. Там они будут есть жареный сыр бри, так полюбившийся теще, и спорить с тестем на темы градостроительства. Тесть всегда ел мало, но посидеть за столом обожал и очень любил разговоры с Олегом. Было заметно, что Владлен Венедиктович скучает по общению с молодыми, находящимися в движении людьми.
– Ты расскажи, что вы еще там напридумывали, – воинственным тоном начинал он обычно беседу. Но, споря, он не сердился и не брюзжал, слушал внимательно и даже не спешил с контраргументами. Он мог вернуться к разговору спустя время, когда Бахметьев уже и забывал, о чем же когда-то шла речь. Глядя на старика, Олег вдруг начинал задумываться о собственном будущем – пример тестя вдохновлял. Ясный ум, энергия, трудолюбие и любознательность делали жизнь этого человека насыщенной и полноценной. Да, родители Лены хворали, у них были обычные старческие недуги. Но в общем и целом это были люди, не потерявшие связь со временем и умевшие находить в нем массу положительного. А потому общаться с ними было очень приятно. И сейчас Бахметьев даже предвкушал свое появление в квартире Соболевых и тот радостный переполох, который он этим вызовет. По давней традиции о своем приезде он старикам не сообщал, чтобы не волновать их и не заставлять суетиться с обязательным парадным обедом и уборкой квартиры. И, хотя Бахметьев всегда останавливался в отеле, Таисия Петровна готовила стопку чистого постельного белья и два теплых пледа.
– Я постелю вам в кабинете, там очень удобно и окно выходит в переулок. По утрам очень тихо, – обычно говорила она.
…Поезд уже разогнался, и названия подмосковных платформ было не разобрать. Впрочем, Олег дорогу знал наизусть. В вагоне стало тихо, на экранах мелькала реклама, потом включили кино. Наслаждаясь отсутствием соседа, Бахметьев развалился в кресле, вытянул ноги наискосок и смотрел в окно. Вагон чуть покачивало, и Олега клонило в сон. Он уже почти было уснул, как прозвучал громкий женский голос:
– Я тебе позвоню, как только буду в Питере. Обязательно позвоню. Я же уже все сказала. Ничего нового. Все как планировала. И мне не очень удобно сейчас разговаривать, я мешаю людям, – голос звучал раздраженно. В раздражении, впрочем, слышалось и смущение. Разговор женщина прекратила быстро.
Бахметьев про себя хмыкнул – нет ничего более неловкого, чем вот эти все выяснения по телефону. Его Лена тоже любила задать какой-нибудь вопрос, на первый взгляд невинный, но почему-то отвечать на него при всех было ужасно неприятно. А Лена, как назло, повторяла вопрос и повторяла, а потом еще и спрашивала: «Тебе что, неудобно со мной разговаривать? А ты вообще где?» Олег поморщился – ему стало жаль женщину, которая никак не может отвязаться от телефонного собеседника. А то, что это именно мужчина для нее не посторонний, было очевидно. С друзьями и подругами разговаривают лихо, их обрывают на полуслове, не заботясь, обидятся они или нет. Бахметьев поерзал и осторожно наклонился в проход – ему хотелось рассмотреть говорившую. Но в это время кто-то вскрикнул, возникло небольшое оживление. Кто-то охал, кто-то говорил. Выглянув из-за спинки впереди стоящего кресла, Бахметьев увидел, как кто-то протягивает салфетку худенькой женщине, а она пытается стянуть с себя свитер. Свитер узкий, а потому, раздеваясь, женщина невольно обнажила загорелый подтянутый живот, потом появилась белая футболка, которая тоже угрожающе полезла вверх. Наконец свитер был снят, и Бахметьев увидел узкие бедра, обтянутые темными джинсами, тонкую талию, аккуратную высокую грудь. Рыжие волосы женщины немного растрепались, и она пыталась их пригладить. Наконец она села на свое место, подняла ладони к пунцовым щекам и… улыбнулась. Улыбка была смущенная и одновременно лукавая. «Черт, какая!» – подумал Бахметьев и тут же остолбенел, глядя во все глаза. Так он просидел несколько секунд, а потом с проворностью краба спрятался в своем углу. Просидев так неподвижно, Олег медленно-медленно, почти по-пластунски, перебрался на пустующее соседнее место. «Вот только этого не хватало!» – с тоской подумал он, понимая, что от хорошего настроения ничего не осталось.
Глава вторая
Когда-то…
Наши воспоминания порой обманчивы, порой вообще не имеют ничего общего с прошедшей реальностью. Еще мы обожаем сочинить то, что нам удобно предъявить себе и окружающим по истечении солидного срока. «Я никогда не умела считать! У меня по математике еле-еле тройка была!» – восклицают дамы, когда их спрашивают, почему превышен лимит на банковской карте. Обычно муж не верит таким пассажам, но, главное, оправдание найдено.
Дина Васнецова предпочитала быть честной. Она старалась не лукавить и не утверждать, что школьные годы – это лучшие годы ее жизни. И при этом она всегда подчеркивала, что именно в старших классах появились те черты характера, которые определили всю ее дальнейшую жизнь.
До шестого класса ей в школе вообще было неинтересно. Все, что они учили, читали и о чем им рассказывали, она знала. Ее бабушка всему научила, все прочитала и все рассказала. Это, впрочем, не отменяло троек и двоек в ее дневнике. Но плохие оценки были свидетельством невнимательности и неусидчивости, а вовсе не отсутствия знаний. Так сказала учительница маме. Дина сама это слышала. И когда кто-то из родителей делал ей замечание, она особо не расстраивалась.
В седьмом классе, когда за лето она выросла из всех своих платьев и школьной формы, все очень изменилось. Во-первых, в школе появились новые предметы и новые учителя. Учебники стали увлекательными, как художественные книги, и на уроках появилось больше свободы. Дина вдруг поняла, что в школе может быть очень интересно. Она стала лучше учиться, подружилась с девочками и стала принимать участие во всех школьных мероприятиях. До седьмого класса она редко смотрелась в зеркало, равнодушно носила то, что велела мама, а свои рыжие волосы заплетала в тугие косы.
В седьмом классе Дина обнаружила, что она выше почти всех мальчиков в классе. И девочек, кстати, тоже. «Ну и кобыла ты стала!» – сказал ей Аркаша Пилюгин, ее вечный сосед с парты позади.
«Сам ты конь!» – отмахнулась Дина и тут же рассмеялась. Пилюгин, когда он вытягивался и распрямлял плечи, доходил ей всего лишь до подбородка. Дина на первом же уроке внимательно рассмотрела одноклассников. Мальчики были ужасно смешными – казалось, что все они остались на второй год в шестом классе. «Малыши-крепыши!» – подумала Дина, и тут ее взгляд упал на того, кого она никогда не замечала. Не замечала, потому что мальчик никогда ни в чем не участвовал, – он приходил за пять минут до звонка и уходил сразу после уроков. Он почти ни с кем не общался и никогда не оставался после уроков, что бы в классе ни происходило. Классная руководительница ему иногда делала замечания, но таким тоном, каким когда-то сказали про Дину: «Она очень способная и много знает, но неусидчивая и невнимательная!» То есть эти замечания в какой-то степени были похвалой. Дина Васнецова уже тогда различала подобные оттенки. Еще в этом мальчике была какая-то особенность – он не задирался, не обзывался, не хулиганил на переменах, не имел этой дурацкой манеры обрушить свой портфель на голову соседа. Этот мальчик всегда был аккуратно причесан, чисто одет, и вместо портфеля у него была папка. Внешне мальчик был очень домашним. Но никто и никогда не пытался проверить его на «слабо». Его не задирали и не дразнили. «А как можно его дразнить? – подумала Дина. – К нему не прицепиться. Он же очень правильный. Прямо-таки идеальный». Сама Васнецова подвергалась преследованию со стороны разгильдяев. В шестом классе к ее прозвищу Рыжая-бесстыжая, добавилось Кривляка. Последнее особенно было обидным. Ее стали так называть после того, как учительница литературы Майя Леонидовна вызвала ее к доске, после ответа поставила «отлично», но добавила: «Только не кривляйся!» Дина удивленно пожала плечами и опять получила замечание: «Да, да, вот не надо кривляться».
После этого ее дразнили Кривлякой довольно часто. До тех пор, пока в седьмом классе Кривляку не вытеснило прозвище Каланча.
На Кривляку Дина хотела пожаловаться маме, но не стала. Мама бы еще и отругала. «Сама виновата, повод дала. Значит, кривляешься у доски. Учительница не станет просто так говорить», – наверняка сказала бы она. Поэтому Дина старалась не обращать внимания на обидчиков. На уроках литературы была подчеркнуто серьезной. Но это происходило не потому, что Дина боялась учительницу. Дина наблюдала за ней. И вскоре поняла, что Майя Леонидовна, судя по всему, не любит только ее, Дину Васнецову. «Жаль, мне нравятся ее уроки. Рассказывает так интересно», – огорчилась Дина.
Как уже говорилось, Дина Васнецова много читала. Выбор книг был порой неожиданным – и, конечно, не из школьной программы. Это оказывались их «домашние» книги и то, что печаталось в журналах. Журналы девочка таскала тайком от мамы – та не приветствовала чтение «взрослой» литературы. Да, Дина порой не все понимала, но что-то откладывалось в голове, и в следующий раз, встретив то или иное рассуждение уже в другой книге, она начинала сопоставлять и анализировать прочитанное. Родители и бабушка всегда советовали ей думать. Это было любимое выражение в семье: «Умей думать». И касалось оно всего – ответа на задачи по алгебре, образа Герасима в повести Тургенева «Муму» или выбора платья в театр. И Дина начала думать. Итогом ее размышлений о своем поведении на уроках литературы стал небольшой скандал.
В тот день класс пережил пару тревожных минут, пока учительница выбирала жертву.
– Васнецова, к доске, – прозвучало наконец.
И все с облегчением выдохнули. Никто не сомневался в том, что Дина урок знает. И к тому же знает гораздо больше того, что написано в учебнике, а потому, очень может быть, остальных опросить не успеют.
– Так, напиши нам развернутый план сочинения на тему «Природа в произведениях Паустовского», – потребовала учительница, – а потом будешь отвечать.
Дина встала, одернула форменное платье и, на ходу надевая очки, вышла к доске. Пока Дина бойко стучала по ней мелом, класс расслабленно перешептывался, а учительница раздавала тетради с проверенным домашним заданием.
– Итак, Васнецова, готова? – спросила наконец Майя Леонидовна.
– Готова. – Дина положила мел и вытерла пальцы носовым платком.
Платок пах мамиными духами. Кто-то учуял запах и хихикнул:
– Роза-мимоза!
– Тихо, – пресекла учительница. – Давай, Васнецова, отвечай.
Дина откашлялась и громко стала рассказывать о красотах Мещерского края и о том, как писатель Константин Паустовский сумел их описать в своих произведениях. Дина Паустовского не любила, но некоторые его смешные милые рассказы ей читала в раннем детстве мама, и Дина помнила, как уютно было слушать на даче эти книжки. Говорила Дина долго и обстоятельно, тщательно придерживаясь плана, который написала на доске. Закончила она свой ответ словами:
– Я творчество Паустовского не люблю, хотя это, конечно, очень большой писатель.
Майя Леонидовна подняла брови:
– Все, Васнецова? Ничего больше не хочешь добавить?
– Нет, – Дина пожала плечами.
Она рассказала гораздо больше, чем было написано в учебнике.
– Жаль, жаль, – учительница прошлась по классу, – надо бы «пять» поставить, но…
– А почему нельзя «пять» поставить? – удивилась Дина. – Я все рассказала…
– Дело в том, что ваше отношение к творчеству писателя никого не интересует! – Майя Леонидовна повернулась к притихшему классу. – Ваша задача не точку зрения вырабатывать – на это есть критика. Вам надо назубок выучить то, что понадобится в восьмом и десятом классах. То, что вам потребуется рассказать на экзаменах. Школа – это важный этап подготовки к поступлению в институт. И уже сейчас надо думать об этом.
– Так еще четыре года до поступления-то! – проговорил кто-то с задней парты.
– Это очень мало, – учительница обернулась к говорившему, – это – ничего. А объем большой. Не умничайте! Просто учите то, что действительно надо знать назубок.
Дина, по-прежнему стоящая у доски, покраснела. Она не умничала. Она рассказала, что знала. А знала она больше, чем все остальные в классе. И почему она должна была молчать? Что такого она опять сделала? Девочка вдруг почувствовала, как ее бросило в жар. Она поняла, что щеки ее сейчас стали пунцовыми. И вся она, со своими рыжими волосами, горит, точно огненный шар.
– Майя Леонидовна, я не умничаю. Я читала про Паустовского не только в учебнике. И его произведения я читала. И мне мало что понравилось. Кроме некоторых рассказов. И просто об этом сказала. Я не умничаю.
Класс замер. Майя Леонидовна обернулась к Дине.
– Ты умничаешь, а сейчас еще и кривляешься. Не надо строить из себя взрослую. Ты не барышня еще, ты ученица седьмого класса. Не забывай об этом.
– Я не забываю. И я не кривляюсь. И не умничаю. Я веду себя так, как… – тут Дина почувствовала, что подступают слезы. «Хорошо бы сейчас в слезах выбежать из класса! Я бегу по коридору, волосы развеваются… – неожиданно подумала она, – так в кино показывали. Точно! Фильм “Доживем до понедельника”…»
Была бы Дина постарше, она бы осознала анекдотичность ситуации и признала все же некоторую правоту Майи Леонидовны. Дина не умничала, но все же что-то изображала. Но она была всего лишь девочкой четырнадцати лет, а потому растерянно произнесла:
– Как я себя вела, так и буду вести. У меня есть родители, они пусть меня и воспитывают. А вы, Майя Леонидовна, лучше литературу преподавайте.
Тут прогремел звонок, и Дина, не дожидаясь разрешения покинуть место у доски, пошла собирать портфель. Учительница литературы, красная и надутая, бросилась что-то помечать в журнале. Губы ее были поджаты. «Так ей и надо – пусть не лезет!» – с тоской подумала Дина. Она знала, что ее ожидает буря.
– Быстрей давай, а то на алгебру опоздаешь, – вдруг услышала она.
Дина обернулась и увидела того самого мальчика. Самого воспитанного, самого спокойного в их классе.
– Я не пойду на алгебру, – буркнула Дина, – я домой пойду, все равно родителей вызовут.
– Хорошо, – пожал мальчик плечами, а потом добавил: – У меня есть твой телефон. Я позвоню тебе?
– Звони, – махнула рукой Дина.
Ей хотелось как можно быстрее выбраться из школы. Было противно и стыдно из-за своей несдержанности.
Буря грянула. Мама отчитала Дину за плохое поведение.
– Ты что себе позволяешь?! Ты кто такая, чтобы так разговаривать со взрослыми? Ты понимаешь, что это – учительница? Человек взрослый, образованный и умный, который желает тебе добра.
– Откуда ты знаешь, что она желает мне добра?! – вскинулась Дина. – Откуда ты это знаешь? А мне кажется, она терпеть меня не может! И специально все это делает. Она могла мне все сказать наедине, а не при всем классе. Она унижает меня!
– Знаешь, ты не забывайся! – взвилась мама. – Тоже мне, пуп земли!
Дома ее не поняли. В школе классная руководительница сказала:
– Дина, ты постарайся принять к сведению, что не всегда за резкими словами скрывается недоброжелательность. Иногда человек так выражает обеспокоенность. И даже заботу. Майя Леонидовна хотела, чтобы ты и к экзаменам была готова, и чтобы отвечала хорошо… И…
«И не кривлялась…» – угрюмо подумала Дина.
Объясняться с классной не хотелось, да и не умела Дина этого делать.
Вскоре ее отпросили с уроков – мама дала Дине записку.
– Хорошо, я поняла, эти три дня пропуски ставить не буду, – сказала классная руководительница, – быстрей возвращайся.
Дина с мамой и папой уехали в дом отдыха. Уехали просто так, посередине недели, словно так и надо. В доме отдыха было пустынно – немного взрослых, совсем немного дошколят и пара ровесников Дины. Те тоже были с родителями. Мама тут же решила взять все под контроль.
– Познакомься, Дина, – сказала она, – это дети наших коллег. Вы можете собираться в холле, у телевизора. О чем-то поговорить. А днем надо быть на воздухе. Вот аллея, там можно гулять.
Но Дина знакомиться не захотела. Она слонялась по корпусу, читала старые газеты в библиотеке, иногда разговаривала с мамой.
– Пойми, все эти твои обиды – форменная ерунда, – как-то воодушевленно сказала мама.
Дина заметила, что маме нравится здесь отдыхать – вокруг были знакомые, которые все время спорили о чем-то умном, смеялись над странными шутками и даже хором пели песни. Мама, улучив свободную минуту, по-прежнему весело реагировала на замкнутость Дины:
– Ты забудешь об этом происшествии через полгода. Надо о деле думать прежде всего. А дело – это институт. Да, далеко еще до экзаменов, но время летит быстро. У тебя как с одноклассниками? Дружишь с кем-нибудь?
Девочка уныло кивала – ей совсем не хотелось рассказывать, что ее в классе обзывают и что противно делать вид, будто бы ей это все равно. И что ее подруга Ира записалась на танцы, а ей ничего не сказала. И не очень понятно, подруги они теперь или просто соседки по парте. В эти три дня Дина извелась, потому что приходилось делать вид, что весело, приходилось отвечать на вопросы, как учеба в школе, рассказывать о книгах, которые читала, и о том, куда же она будет поступать после окончания школы. Обо всем об этом спрашивали отдыхающие здесь коллеги родителей, а ответы бодрым тоном подсказывала мама.
Уже на обратном пути, в автобусе, мама наклонилась к Дине:
– Вот, ты передохнула. И теперь давай с новыми силами принимайся за учебу. И чтобы больше никаких историй.
Вечером того же дня Дина горько расплакалась, стоя в ванной и глядя на себя в зеркало. В руках она сжимала зубную щетку, к которой сползал полосатый червяк зубной пасты.
На следующий день Дина встала рано, не стала заплетать косы, а сделала из рыжих волос тугой пучок. Еще она залезла в большой шкаф и достала оттуда новенькие замшевые туфли. Туфли привез папа из-за границы, и они считались «выходными». Дина решительно выложила из мешка старую сменку и положила туда замшевые туфли. Еще она тихонечко залезла на мамину полку и подушилась капелькой духов. После этого Васнецова пулей вылетела из дома. Он шла к школе и старалась согреть руки. Дина давно заметила, что, когда она волновалась, пальцы у нее становились ледяными. Почему она так переживала, отчего чувствовала себя так неуверенно, неизвестно. Но, подойдя к дверям школы, сердце она не чувствовала.
– А, Два-К пожаловала, – раздался голос сзади.
– Почему – Два-К? – растерялась Дина.
– Каланча-кривляка! – расхохотался мелкий и противный мальчишка. На него в классе никто не обращал внимания – такой тихоня-троечник. Дина рассвирепела: «Нашел слабее себя? Других не трогает! А меня, значит, можно!»
Васнецова с силой стукнула поганца портфелем. Тот растерялся и полез было в драку, но тут появился завуч Григорий Семенович:
– Васнецова, прекрати бить мальчика, – сказал он сурово.
– Я больше не буду, – скороговоркой выпалила Дина.
– Вот и хорошо, иди на урок, – порадовался ее покладистости завуч.
Завуча Дина уважала – он никогда не устраивал головомоек и был справедлив. Дина сняла плащ, надела новые туфли, поправила волосы, собранные в пучок, и поднялась на третий этаж к кабинету географии. Девочки встретили ее восклицаниями, мальчики смешками. Дина прошла к своему месту, достала учебник, тетрадь и контурные карты. Она искала в портфеле карандаш, когда кто-то остановился рядом с партой.
– Дина, вот, возьми. Это задание на сегодня. Я тебе сделал, – перед ней стоял тот самый вежливый и воспитанный в классе мальчик. Который просил разрешения позвонить ей и не позвонил.
– Олег, зачем? – спросила растерявшаяся Дина.
– Сегодня по ним спрашивать будут. Я тебе все разрисовал и заполнил. Прямо смотри и рассказывай.
Дина покраснела:
– Охота же была тебе возиться…
– Это ерунда, я и так все время рисую.
– Спасибо, Бахметьев, – пробормотала Дина. – Но все равно пристанут, что это не я сделала.
– А ты не говори никому, – произнес Олег, развернулся и направился к своей парте.
А Дина, пораженная его поступком, замерла, глядя на контурные карты.
Прозвенел звонок, и соседка Ира толкнула ее:
– Что это Бахметьев около тебя вертелся? Он же такой у нас гордый, ни с кем не дружит, ни с кем не ходит. А тут вдруг к тебе пристал.
– Он не пристал. Он мне карты сделал контурные, – сказала Дина. И вдруг почувствовала, как изменилось ее настроение. Она посмотрела в сторону, где сидел этот самый Олег Бахметьев, и все, что происходило с ней в последнее время, показалось сущей ерундой. «Он очень симпатичный. И воспитанный. И нарисовал для меня эти дурацкие месторождения марганца. А завтра на литературе я по новому материалу расскажу такое, что Майя просто сдохнет от злости!»
В этот день она влюбилась в Олега Бахметьева.
…Фотография – это якорь прошлого. Как-то уже совсем взрослая Дина нашла и старый цветной снимок – она в очках, с рыжей косой, одетая в клетчатый плащик, держит портфель. Из портфеля торчит огромный букет сирени. Дина долго и с удовольствием разглядывала себя. Она была очень симпатичной девочкой с серьезными глазами. Почему же так неуверенно и так беспокойно она себя чувствовала в школе? У нее были друзья, она нравилась Олегу Бахметьеву и еще одному мальчику из параллельного класса. Но как звали того, второго, ей не вспомнить уже никогда, а вот Бахметьев…
В тот год апрель выдался теплым, а май и вовсе жарким. Раздевалка стояла пустой, только пара курток, невесть кем-то забытых, болталась на вешалках. Этим курткам Дина очень порадовалась – за ними можно было спрятаться и незаметно проследить, когда Бахметьев войдет во двор школы. Его путь до дверей занимал минуты три, а это означало, что через три минуты Дина должна была быть в вестибюле у дверей и делать вид, что спешит в класс. Она так уже проделывала раз пять. И каждый раз, встречая ее, Бахметьев улыбался. И обязательно говорил:
– Я думал, тебя на углу у мастерской встречу.
Была у них рядом «ключная» мастерская, в которой, наверное, все ученики сделали ключи взамен утерянных.
А Дина в ответ на это небрежно говорила Бахметьеву:
– Привет, по-моему, я опоздала…
– Нет, еще пять минут, – неизменно отвечал Олег. Он был чрезвычайно пунктуален.
Дина закатывала глаза и устремлялась вперед. В класс они входили перед самым звонком, и создавалось впечатление, что в школу они пришли вместе. Недели через три многие стали шептаться.
– Ты что, в Бахметьева влюбилась? – спрашивала подруга Ира.
– Ничего я не влюбилась, – отмахивалась Дина, – он так себе. Ничего особенного.
– Почему же, высокий. И на наших мальчишек не похож. Знаешь, он как бы взрослее остальных.
«Ирка права. Он – другой. Не похож ни на кого из наших. Интересно, куда это он ездит так часто?» – гадала Васнецова. Она сама видела, как мальчик садится на автобус, уходящий в сторону метро «Динамо».
Вообще, жизнь Дины несколько изменилась – она как бы подчинилась теперь распорядку Олега Бахметьева. В школу Дина теперь приходила, чтобы успеть пересечься с ним у дверей. Уходила она сразу после уроков, хотя до этого была не прочь прошвырнуться с Иркой по окрестным улицам, слопать мороженое и перемыть кости старшеклассницам. Среди них были красавицы, которые уже вовсю бегали на свидания. Дина и Ирка с любопытством наблюдали за ними и даже знали места их встреч. Еще они любили побродить по близлежащим магазинам, посмотреть бижутерию и примерить туфли в обувном. Теперь Дина летела домой – ведь Олег не задерживался ни на минуту после уроков, но обязательно замедлял шаг у «ключной» мастерской в надежде, что его нагонит Дина.
