– Слушай, ты никогда не рассказывала о ее муже. Хайнрих – имя красивое, необычное, – Вяземская мечтательно улыбнулась.
– Господи, Леля, это всего лишь немецкое произношение имени Генрих.
– Да? Нет, пусть будет Хайнрих. Так что он? Каков он?
Софья Леопольдовна достала сигарету. Только после того как прикурила, затянулась, она туманно ответила:
– Ну, не мой герой. Но и не я замужем за ним. Аня довольна, и слава богу!
– Софа, а ты все-таки молодец! Столько энергии, столько сил, столько энтузиазма!
– Ну, это было заложено во мне с детства. А сейчас у меня появились время и возможности.
– Заметь, ты сама всего достигла. Девочки, согласитесь, важно понимать, что твои успехи – это именно твои успехи! – Лопахина обвела взглядом подруг.
– Однозначно! – отозвалась Вяземская.
– Вынуждена согласиться, – иронично заметила Софья Леопольдовна и тут же спросила: – А вот ты этот свой дом сама построила? Или муж принимал участие?
Вопрос был задан прямолинейно, только Софья Леопольдовна могла его так сформулировать. Ольге Евгеньевне тоже было интересно, как Зина справилась с такой задачей, но деликатность не позволила заговорить об этом.
– Ну, конечно, он помогал. Если честно, без него я бы и половины не сделала. Он многое сам придумал, сам чертежи сделал. Ну, и, конечно, средства… Девочки, построить дом, даже такой небольшой, – это ужас сколько стоит!
– Да и земля здесь у нас тоже не дешевая, – поддержала ее Софья Леопольдовна. – Впрочем, у вас тут сотки две, не больше?
Вяземская громко закашлялась, привлекая к себе внимание. Ольге Евгеньевне очень хотелось уберечь Лопахину от всякого рода неудобных и не совсем тактичных вопросов, на которые была так ловка их подруга.
– Что ты? – посмотрела на Вяземскую Зинаида Алексеевна. – Поперхнулась? Сейчас я тебе воды налью. А соток у нас пять. Не много и не мало. Как видишь, и на садик места хватило, и на огород.
– На огородик, – заметила верная себе Софья Леопольдовна.
– Ну, на огородик, – благодушно согласилась хозяйка. – Как бы то ни было, а без мужа я бы не справилась, на втором этаже столько вопросов было с перегородкой – нам хотелось выкроить место для гардеробной. Если бы он расчеты не сделал…
– То их бы запросто сделала бы ты. Если самолетное крыло умеешь начертить, то гардеробную и подавно… – Софья Леопольдовна возвысила подругу, принизила ее мужа, и непонятно было, хорошо это или плохо. Вяземской показалось, что Зина обрадовалась бы, если бы отдали должное мужу.
– Нет, что ни говори, а мужская помощь в таких вопросах неоценима, – миролюбиво заметила она.
– Вы – неисправимы, хлебом не корми, а мужикам фимиам воскури.
– Не фимиам, а должное отдаем.
– Бросьте, мы им ничего не должны, даже комплиментов.
– Софа, ты неисправима… – Лопахина рассмеялась. – А если говорить серьезно, то очень хочется подвести итоги. Мы не виделись пять лет. За это время у нас у всех произошло много событий, мы благодаря нашим способностям, силе духа, упорству добились очень многого. Леля, ты стала не только бабушкой! Ты стала наставницей, близким, доверенным человеком, ты воспитываешь своих внучек, и они, я уверена, будут достойными наследницами всего того, чем обладаешь ты сама: душевной красоты, благородства, ума. Софа, глядя на тебя, начинаешь понимать, что возраст для женщины – это такое богатство, такое сокровище, которое надо холить и лелеять, ибо нет ничего, что так красит и поддерживает умную женщину, как ее года. Что касается меня, я горжусь тем, что смогла воплотить в жизнь мечту. Я построила дом. Ах, девочки, как это приятно, понимать, что ты построил свой дом!
– Ну, ну, раньше это относилось к мужчинам – посади дерево, построй дом, вырасти сына. А теперь перед нами сидит изумительная, яркая женщина, которая безумно счастлива от того, что решила проблему ленточного фундамента, двухскатной крыши и еще чего-то в этом роде… – Софья Леопольдовна улыбнулась. – Есть тост – за хозяйку дома!
– Тем более что она не только дом построила, а еще и свое дело отлично знает! Зина, я не задам тебе вопрос, как ты все успеваешь. Это дурацкий, избитый вопрос, я задам другой: когда ты успеваешь быть счастливой? – Вяземская подняла свой бокал.
– А вот когда все успеваю, тогда и счастье наступает, – рассмеялась Зина.
Подруги, подозрительно похлюпывая носами, счастливо улыбаясь, опять сдвинули бокалы.
Где-то через два часа после того как была выпита и вторая бутылка кьянти, Зинаида Алексеевна провозгласила:
– Торт нас ждет специальный, моего собственного изготовления. Девочки, все диеты потом, сегодня будем есть торт. Настоящий, со сливочным кремом, бисквитным тестом и прослойкой из смородинового джема.
– Твой знаменитый «Венок»? – Раскрасневшаяся Вяземская убрала со лба прядь волос, которая выбилась из пучка-лепешечки. Ольга Евгеньевна очень пожалела, что нарядилась в узкое тонкое платье, – она так объелась, что оно теперь оказалось немного тесным. А тут еще предстояло отведать знаменитый торт «Венок», который получил премию на специальной выставке кондитерского искусства. Этот торт был очень маслянистым, очень нежным, с вкраплением кислого джема. Но самым вкусным была верхушка из сливочного мороженого, немного подтаявшего и образующего на бисквите нежную пенку.
– Зина, что ты делаешь! Я уже так объелась! – Ольга Евгеньевна откинулась на мягкую спинку стула.
– Ничего страшного! Пара кусочков торта с кофе не повредит здоровью.
– Не повредит! Хотя, впрочем, не в коня корм! – горделиво сказала она, намекая на свое удачное сухощавое сложение, которому калории нипочем.
– Счастливица, – искренне произнесла Лопахина, – а мне приходится два разгрузочных дня в неделю, бег в воскресенье…
Вяземская промолчала – она следила за собой, но вот заставить себя заниматься спортом было выше ее сил.
И вот посуду убрали в посудомоечную машину, Лопахина постелила яркую большую салфетку, на которую водрузила высокую подставку с огромным тортом. Он действительно имел форму венка – из отверстия посередине выглядывала марципановая веточка ландыша.
– Господи, это все ты сама?! – в один голос воскликнули подруги.
– А кто же еще? Девочки, я работаю иногда по двенадцать часов в день. Такие заказы бывают, что только глаз да глаз, – рассмеялась Лопахина, расставляя чайные чашки.
– Ты – героиня! Ты единственная из нас продолжаешь работать и занимаешься мужским делом. А мы так! – Ольга Евгеньевна растроганно посмотрела на кондитерское великолепие, стоящее посередине стола.
– Ну, – запальчиво было начала Софья Леопольдовна…
– Софа, успокойся, твои социологические исследования крайне важны, спору нет, но попробуй испеки такое чудо! – улыбнулась Вяземская.
– Да, уж, – Софья Леопольдовна уже тихонько отковыряла от цветочков марципановую глазурь.
– А вот и чай, девочки! Ну, наливаю…
В это время во дворе послышался шум. Ольга Евгеньевна и Софья Леопольдовна с удивлением посмотрели на Лопахину.
– О, это, наверное, муж! – воскликнула та, и на ее лице появилась неуверенная улыбка.
– Зина, может, мы поедем домой? Неудобно, он с работы, отдохнуть хочет…
– Ерунда, – бросила Лопахина, – мы только начали. Мы еще пойдем погулять, снова перекусим. Я вас оставляю ночевать – ребят же дома сегодня не будет, – а утром позавтракаем и поедем в Москву.
– Ох, неудобно, неудобно, – засуетилась Вяземская.
– Слушай, Зина, почему он в дом не проходит? – по обыкновению задала неловкий вопрос Софья Леопольдовна.
Вяземская тихо закатила глаза, а Лопахина на секунду растерялась.
– Ну, не знаю, пойду посмотрю, что там такое…
Она вышла из гостиной, и подруги услышали, как хлопнула входная дверь.
– Софа, думаю, нам надо уехать. Неудобно. Вроде бы все обсудили, обо всем поговорили, все рассказали.
– Ну, посмотрим. Странно все это. Почему он не входит?
– Ах, оставь, мало ли что у людей…
– Нет, не скажи. Что он, в лесу вырос…
– Софа, что ты за человек?! Промолчать не можешь?
Подруга в ответ независимо задымила сигаретой.
– И покурить можно на улице…
– Ну уж нет. На улице, судя по всему, отношения выясняют…
В это время опять хлопнула дверь, и появилась Лопахина.
– Зиночка, спасибо тебе огромное! Очень все вкусно было, а мы тут с Софой решили, что нам пора… Не беспокойся, мы сами доберемся до Москвы, я заприметила автобусную остановку неподалеку от поворота к тебе.
– Девочки, все хорошо. Муж не заходит, потому что приехал не один, с ним специалисты: надо посмотреть ту стену дома – там вентиляция, и с ней маленькие проблемы. Когда рабочие закончат, он к нам присоединится.
– Так если они будут что-то ремонтировать, мы тем более мешать будем, – не могла угомониться Вяземская.
– Пейте чай и попробуйте наконец мой торт. – Лопахина как будто не слышала подруг.
Она взялась за нож и кондитерскую лопаточку, отрезала кусочек, и в это время дом содрогнулся от ужасного шума. Шум этот, вопреки ожиданиям, не умолк через какое-то время, а продолжал сотрясать воздух. Женщины вздрогнули, попытались что-то сказать, но не тут-то было – они друг друга не слышали. Лопахина с каким-то странным выражением посмотрела в окно и вздохнула.
– Зина, торт великолепный, – неожиданно громко и твердо произнесла Софья Леопольдовна, – я лучше не ела. Ни разу в жизни. А моя мама, как я говорила, была изумительной рукодельницей в этом смысле. Нет, тебе премию не зря дали за него. И патент! Ты, Зина, просто гениальный кондитер. Творец!
Вяземская обомлела от этой тирады. Со двора доносился все тот же грохот, но сила голоса Софьи Леопольдовны Кнор побеждала, как и побеждала ее подоспевшая вовремя немецкая тактичность – что бы ни происходило, надо было вести беседу и делать вид, что ничего не происходит.
– Да что ты! – произнесла Лопахина, но подруги скорее прочитали ее слова по губам.
– Нет, нет, ты действительно талантлива, – поспешила прокричать Вяземская с набитым ртом. Она от растерянности откусила слишком большой кусок.
Ольга Евгеньевна внезапно поняла, что, несмотря на странность ситуации, уезжать из этого дома в данный момент нельзя – станет очевидна неловкость. Придется некоторое время еще побыть здесь, чтобы хозяйка не чувствовала себя виноватой в том, что испорчен вечер. Придется кричать изо всех сил, делать вид, что слышишь ответ, и внимать шуму. Она оглянулась за помощью к Софье Леопольдовне, та понимающе и успокаивающе кивнула – мол, все нормально, доверься мне. В критические минуты она умела взять бразды правления в свои руки.
– Зина, может, там им помочь надо? – Софья Леопольдовна кивнула в сторону окна. – Может, они справиться не могут?
– Не знаю, надеюсь, скоро это кончится.
Однако она ошиблась – безумно неприятный звук, с которым что-то врезалось в ближайшую стену, только нарастал.
– Ты сюда именно смородиновый джем кладешь, да? – проорала тогда со светской интонацией Софья Леопольдовна.
– Да, только разрыхлитель здесь не подойдет. Лучше обычную соду, с уксусом, – невпопад ответила Лопахина. Она то ли не расслышала, то ли находилась в растерянности.
– Ага, я поняла, так и стану делать, – как ни в чем не бывало отозвалась Кнор.
– Кирпич не такой пористый материал, как блоки, – нетактично сказала Вяземская, но это произошло от того, что у нее вдруг заломило затылок.
– Зиночка, а что там происходит? У вас еще не закончился ремонт? – Софья Леопольдовна указала в направлении шума.
Лопахина не расслышала вопрос, но догадалась, что интересует подруг.
– Ну, там вентиляция и коммуникации, провода…
– А, – понимающе протянули те.
Прошло еще немного времени, за которые Софья Леопольдовна собственноручно взялась сварить кофе, Ольга Евгеньевна, поддерживая беседу, пыталась выяснить у хозяйки, кто изображен на большой картине, что висела на стене напротив. Лопахина же только кивала головой. Наконец, когда запахло подгоревшим кофе и Софья Леопольдовна громко поинтересовалась, где найти губку, чтобы протереть плиту, Лопахина вдруг вскочила со своего места, схватила связку ключей, лежавшую на столе, и выбежала на улицу. Через секунду шум стих, теперь слышались только громкие голоса. Как люди деликатные, женщины, оставшиеся в доме, одновременно заговорили друг с другом.
– Ты на самолете в Москву прилетела? – спросила Вяземская.
– У вас хорошее лето стоит, а у нас дожди, – сказала Кнор.
Потом они грустно улыбнулись друг другу и опять в один голос произнесли:
– Неудобно как! И вроде уезжать нельзя…
Почти в это же время за окном промелькнули фигуры, хлопнула калитка, и Лопахина вернулась в дом.
– Зина, как хочешь, я еще себе тортика отрежу! – сказала Софья Леопольдовна.
Лопахина растерянно посмотрела на подруг, а потом… Потом она рухнула на стул и горько заплакала.
Через три часа мизансцена практически не поменялась. Только было тихо, и в этой тишине звучал мягкий голос Ольги Евгеньевны.
– И представляете, я иду из ванной комнаты и слышу, как он ей говорит: «Давай возьмем няню! Лучше будет. Когда за услуги платишь деньги, проще требовать! Думай, Лена, думай. В доме обстановка нервозная». А дочь ему отвечает как ни в чем не бывало. Словно она согласна с ним. Словно тоже считает меня неспособной справиться с подрастающими девочками. «Знаю, – говорит Лена. – Я сама не понимаю, откуда идет это вселенское раздражение. Вроде бы мама отлично справляется с девочками: они всегда веселы, сыты, ухожены». А зять выскакивает в прихожую с бутербродом в руке – он вечно на ходу что-то дожевывает, внучки пытаются его копировать, к сожалению. Так вот, выскакивает и таким раздраженным тоном продолжает: «И что она там им рассказывает по-итальянски? Я давно заметил, если они начинают плакать, она что-то говорит по-итальянски, и девочки сразу затихают. Нет, это, конечно, хорошо, что она может справиться с их капризами, но все же, все же, что она им говорит?! Что им, пятилетним, она может рассказывать?»
Вяземская перевела дух, глотнула вина и продолжила:
– Слышу, дочь отвечает: «Я тоже удивлялась, а потом взяла и спросила напрямую. Представляешь, это обычная скороговорка. Как у нас. Ну, например, про Карла и кораллы. Мама им сказала, что это секретное заклинание. Оно не дает злости стать большой. Девочки поверили». И что, вы думаете, ей ответил зять? Он крикнул: «Ты с ума сошла! Они же все это будут рассказывать. Их засмеют». Ну, дочка успокаивать его стала, мол, ерунда, не волнуйся. Дети отлично чувствуют, что можно говорить, а что нельзя. Но в конце вдруг так серьезно говорит: «Няню надо искать. Ты прав. И чем раньше мы этим займемся, тем безболезненнее все пройдет!» Потом Лена подошла к мужу, поцеловала его, проводила до двери. Зять ушел. А я и не знаю что делать. До этого раза ни одного слова про няню я не слышала. А вот теперь оказывается, они эти разговоры вели за моей спиной. И им не нравится, как я с девочками общаюсь.
– А они не заметили, что ты подслушиваешь? – по-деловому осведомилась Софья Леопольдовна.
– Нет, я в такой нише спряталась, – ответила Вяземская, – у нас там всякий хлам лежит типа раскладных стульчиков, старых удочек и прочего. Лена с мужем меня не заметили, я потом проскользнула к себе в комнату и все думала, думала об услышанном. А потом не выдержала, подошла к дочери. Мне хотелось узнать, что их как родителей не устраивает. Но я же не могла признаться, что слышала разговор, поэтому издалека начала. О том, о сем, о кружках, куда надо записать девочек, об отпуске предстоящем… Лена охотно на разговор откликнулась, но я по лицу видела, что она боится мне про няню сказать. Только когда я упомянула о занятиях английским и итальянским, она вдруг перебила меня:
– Мама, мне не нравится, что ты все время играешь с детьми. Понимаешь, ты все время изображаешь что-то. Как будто у вас цирк, а не серьезные дела. Девочки ведь должны понимать, что все, чему их учат, очень важно.
И я вдруг поняла, ее раздражали и эти «непонятные» итальянские слова, и вечный смех в детской, и песенки, и театральный налет на всех повседневных делах.
– Мама, это перебор. Это уже не воспитание, а потакание капризам и инфантильности, – сказала она мне.
– Лена, твоим дочерям всего по пять лет, – напомнила я. Но она отмахнулась. И я поняла, что дочери хочется, чтобы дети себя вели как взрослые, осознанно подавляя собственные желания.
Лена еще долго говорила, упрекала меня, так, что я даже устала слушать. Я просто кивала головой, стараясь делать вид, что меня это вовсе не обижает. Что это просто разговор о мелочах, которые надо обсудить. И что отношения с дочерью совсем не поменяются после нашего разговора. Я делала вид и понимала, что это совершенно напрасно. Не будут отношения такими же.
– Успеется. Не волнуйся. Пока им всего по пять лет, – повторила я, пытаясь успокоить ее, и вызвала еще большее недовольство. После этого она в открытую обвинила меня в том, что я недостаточно серьезно отношусь в процессу воспитания.
Еще я поняла, что Лене неудобно перед мужем. Анатолий – человек математического склада. Душа его тоже математическая. Он не понимает, как можно отклоняться от планов, графиков, распорядков. «Ольга Евгеньевна, если вы решили с девочками идти гулять – надо обязательно идти. Неважно, что они сейчас играют или читают», – не раз говорил он мне.
– Толя, а если они заняты очень важным делом? Например, лечат больную куклу? Или рисуют? На прогулку можно выйти и через полчаса, – пыталась объяснить я.
– В пять лет важных дел не бывает, – снисходительно отвечал тридцатилетний Анатолий.
Я не придавала значения всем подобным его замечаниям. Думала, это просто разговоры. А вот оказалось, что все более серьезно.
Ольга Евгеньевна помолчала, а потом призналась:
– Неделю назад впервые Лена честно сказала, что девочкам нужна няня и что она как раз сейчас ищет подходящую кандидатуру. Я все-таки думала, что не услышу этого. Надеялась, что дочь просто поддакивала мужу, что пройдет время, и вопрос сам по себе исчезнет, как исчезнут нелепые придирки ко мне. Однако Лена завела об этом разговор, и мне стало ясно, что вопрос почти решен. Я чуть не задохнулась от боли и обиды, но уже через пять минут как ни в чем не бывало улыбнулась.
– Дочка, я разве не справляюсь? – не выдержав, спросила я.
– Мама, спасибо тебе большое. Ты сделала самое трудное. Ты вырастила их. Но сейчас им нужно больше, чем песенки и сказки. Им необходимо серьезное обучение. Мы хотим, чтобы они рано пошли в школу. Надо развивать способности. Ты не справишься. Это должен делать профессионал.
– А няня? Где вы ее возьмете? Где она станет жить? И вообще, как это все будет выглядеть?
– Мам, да сейчас вообще проблем никаких с поиском няни нет. А места у нас вдоволь! – отмахнулась Лена.
Оказывается, любая перемена в моем возрасте – болезненная штука. Я тогда вдруг испугалась, что лишусь привычной и такой милой жизни с внучками. Больше на эту тему мы не разговаривали.
– И что? Что сейчас? Они нашли няню? Ты видела ее? – Софья Леопольдовна с жалостью посмотрела на подругу.
– Нет, они не стали мне говорить, кто это. Только рассказали, что у нее много отличных рекомендаций. Ну что ж, познакомимся, когда она выйдет на работу.
– А дочь все-таки что сказала?
– Что сказала? Она сказала, что теперь я смогу отдохнуть, заняться своими делами. Что буду чаще видеться с подругами. Что она видит, как мне скучно без них.
– Но, Леля, это же правда! Ты не можешь всю себя отдавать детям и внучкам! Это неправильно! – воскликнула Кнор и опять закурила.
– Софа, все было неожиданно для меня. И еще я вдруг подумала, что дочь близорука. Она не понимает меня или не хочет понять. Не понимает, что лишает меня смысла жизни, что с кровью отрывает от сердца самое дорогое, сокровенное. Я подумала, что да, скучаю я по подругам. Но у них всех свои дела. Вот как у меня внучки. Как у меня были внучки, а теперь что? Два репетиторских урока в неделю. И… Все. Больше у меня ничего нет. Ну, книжки, парк, магазин. Соседки. Я их терпеть не могу. Что еще? Может, кино? Ну, да. Мультфильмы. Но уже без девочек. Господи! Девочки! Да зачем им эта няня?! Я же человек с высшим образованием, знаю два иностранных языка, школу с золотой медалью окончила. Я астрономию за девятый класс помню как таблицу умножения! Зачем им няня?!
Вяземская замолчала. В глазах у нее стояли слезы.
– Перестань сейчас же! Перестань плакать! Ну, подумаешь, няня! Разве она заменит бабушку родную! Что за глупости! – Софья Леопольдовна вдруг вскочила и бросилась обнимать подругу. От этой открытой поддержки, этого участия Вяземская раскисла совсем и уже заплакала, не сдерживаясь, причитая сквозь всхлипы:
– У меня же ничего… абсолютно ничего не осталось. У меня нет никого, с кем бы я могла пойти в кино, погулять, поделиться чем-то! Я же все свое время отдала им. Лене и внучкам. Но я не жалуюсь, я просто не хочу это терять!
– Успокойся! Успокойся! – Теперь Лопахина, на лице которой еще не высохли слезы, бросилась утешать Вяземскую. – Вот будет у тебя свободное время, и появятся те, с кем можно и гулять, и в кино…
– Да не надо мне это, понимаешь, не надо! Мне нужны они… Я думала, к школе их подготовлю, по музеям водить буду, на экскурсии поеду…
– Да поедешь, поведешь, но чуть позже…
– Нет, они заберут у меня их!
Вяземская не могла успокоиться, в ее голосе уже слышалась истерика, та, которая нередко заканчивается сердечным приступом.
– Замолчи! – вдруг проорала над ее ухом Софья Леопольдовна. – Замолчи! О чем ты плачешь?! На что жалуешься?! У тебя есть внучки! Понимаешь, они уже у тебя есть! И они знают, что у них есть бабушка. И дочь тебя любит! Только по молодости и глупости обижает! Но вы все равно одна семья, один дом. А ты попробуй, как я, на птичьих правах, когда точно знаешь, что тебя еле терпят. Когда знаешь, что дочери из-за тебя все время мозг выедают. Когда следят за каждым твоим шагом и все время делают замечания: «У нас так не принято!», «Мы не привыкли», «Это у вас там можно было, а у нас здесь порядок!» Я слышать не могу этот его скрипучий голос! Голос человека, гортань которого словно от древности высохла. А ведь он молод!
– Подожди, Софа, ты о чем? О ком?! – Вяземская изумилась горечи и страданию, которые слышались в голосе Кнор.
– О себе, о себе. О них. Вернее, о нем, а она не может заступиться! Ну, то есть я ее понимаю, любит его, старается и с ним отношения сохранить, и со мной не поссориться. Мне жаль ее, но бывает так обидно, так обидно…
– Господи, Софа, да объясни же, наконец! – в один голос вскричали Лопахина и Вяземская.
– Ну, что вам объяснить? От хорошей жизни я езжу черт знает по каким захолустьям? На столицы Европы, видите ли, у меня не всегда есть деньги.
Подруги переглянулись.
– Ты всегда была активной, энергичной, ты вообще никогда не сидела на месте.
– Да, но сейчас бы согласилась посидеть. Не мотаться по экскурсиям, а ходить на работу, обычную, рутинную. Возвращаться вечером домой, ужинать и валяться с ногами на диване, щелкая пультом телевизора. Впрочем, последним я занимаюсь часто, только не у себя дома, а в мотелях или частных пансионах.
– Софа, в чем дело?
– В Хайнрихе. В нем. Зануда злобный, не оставляет Аню ни на минуту. Он ее пилит, пилит… Выговаривает за все, включая мое поведение. Якобы очень вызывающее. За то, что покупаю не то, что надо. За то, что трачу деньги, вступаю в беседы с незнакомыми людьми. Да за все… Я ему мешаю…
– Ты ничего не говорила, – растерянно проговорили подруги чуть ли не разом.
– А зачем? Вы обе такие… Такие… У вас все хорошо, все по-человечески! А у меня там… Ни старых друзей, ни новых, ни семьи, в которой чувствовала бы себя свободно. Нет, жаловаться я не могла! И, знаешь, Зина, я так рада, что ты нас пригласила сюда и что твой муж устроил этот безумный шум, благодаря которому мы наконец честно смогли признаться друг другу во всем, что с нами происходит. А то играем, как актрисы провинциальной антрепризы.
– Послушай, если у тебя такие сложные отношения с зятем, поживи отдельно! Ты же столько денег тратишь на поездки, что вполне можешь снять квартиру! – воскликнула Лопахина.
– Я пробовала. Даже нашла маленькую, почти рядом с ними.
– И что? Почему не переехала?
– Аня попросила остаться. Она у меня не очень многословна, лишнего не скажет. Значит, есть причины на то…
– Но ты же все равно уезжаешь? Ты практически не живешь с ними…
– Наверное, психологически ощущается мое присутствие. Я все равно возвращаюсь…
– Ты темнишь…
– Нет же. Просто это такое банальное объяснение, что кажется, будто я что-то скрываю.
В комнате повисло молчание. Вяземская тихо вытерла слезы, с которыми так и не сумела справиться, Лопахина шумно высморкалась.
– Понимаете, я там не прижилась. Может, и этот Хайнрих не так уж плох. Просто живет по своим привычным правилам. Как все они там. Но я…
Я не могу, мне там тошно, – тихо сказала Софья Леопольдовна. – Девочки, я элементарно не прижилась в другой стране. Да, у меня есть знакомые, хорошие, неглупые люди, но разговаривать с ними – все равно что говорить с теми, кто потерял обоняние. Понимаете, мы совсем разные. И стать такой, как они, я не смогу. Мне плохо, очень плохо… Я путешествую, уезжаю, чтобы отвлечься от этого состояния, от тоски. Чтобы обмануть себя, заставить себя поверить, что я живу. Чтобы движение вокруг меня было, перемены… Ох, я никогда ничего не говорила, но вы себе представить не можете, как тяжело.
– Да, и в голову не приходило, глядя на тебя, такую энергичную, самоуверенную, что у тебя такое на душе!
– Ах! – махнула рукой Софья Леопольдовна и залилась слезами.
Лопахина растерянно оглядела стол:
– Да, погуляли. Повеселились. А все Лопахин с этим чертовым перфоратором. Все он с его мстительностью! Девочки, я ненавижу его. Иногда кажется, что убила бы!
– Как же так? Он ведь тебе помогал с домом, у вас двое сыновей! – все это в один голос, всхлипывая, прокричали Вяземская и Кнор.
– А-а! – отмахнулась Лопухина. – Я, как и вы, пыль в глаза пускала. Нет у нас нормальной жизни. Живем назло другу другу. И делаем все назло другу другу, и, что, самое ужасное, остановиться не можем. Бедные мальчишки…
– Они уже большие, – заметила Софья Леопольдовна.
– Твоя Аня тоже не маленькая, а ты жалеешь ее.
– Конечно, конечно… Извини. Слушай, а почему, почему так у вас?
Лопахина залпом осушила свой бокал.
– О, история длинная, скучная, банальная. – Зинаида Алексеевна, оглядев накрытый стол, вздохнула при виде белоснежного торта и рассказала то, что так упорно скрывала от подруг.
В трудные времена в семье Лопахиных не хватало многого, в том числе и преданности. Именно с этим Зинаиде Алексеевне не повезло. Пока она боролась с нуждой, муж, сохраняя внешнюю лояльность, завел любовницу. Лопахина прознала об этом быстро, но ни разу не устроила скандала – подрастали сыновья. Отца они любили, и Зинаиде Алексеевне приходилось совсем туго – она изображала если не счастье, то покой. Муж это очень быстро обнаружил и теперь вовсю пользовался безнаказанностью. Связи, сменявшие одна другую, длительные командировки, отпуска врозь и, наконец, раздельные спальни. Зинаида Алексеевна уже была не рада собственной самоотверженности – муж со своими бабами надоел до чертиков. И сыновья уже выросли, а ей все не хватало духу развестись. «Ну, сейчас затею я это все, и что? Дом, только что выстроенный, придется делить, мальчишки, хоть и взрослые, переживать будут, мать старенькая покой совсем потеряет. Да и некогда на это время и силы тратить, надо дело расширять, а тут…» – эти мысли посещали ее неоднократно. Так она и лавировала между злостью, презрением, усталостью и каким-то щемящим чувством, которое, судя по всему, называлось привычкой. Привыкла она к своему беспутному Лопахину, даже не всегда злилась на него за похождения, больше ей досаждали его неожиданные выходки, которые она объясняла его вредностью и невоспитанностью. Именно история с перфоратором была отличной иллюстрацией манер и повадок мужа. Он отлично знал, что приедут гости, видел, как жена готовится к этому, и не удержался, чтобы не испортить ей настроение. Иногда Лопахиной казалось, что он мстит ей. Мстит за то, что она более удачливая в делах, что всегда в хорошем настроении, что легко относится к проблемам. Действительно, трудности Зинаида Алексеевна встречала с улыбкой, в то время как муж злился, матерился и готов был кричать: «Все пропало!» Лопахина же все делала молча, споро и быстро выбиралась из проблем.
Жизнь в семье всегда была сложной – спасала работа и мечта о доме. А еще Лопахина очень боялась, что об этих ее домашних стыдных неурядицах узнают подруги. Ей казалось, что ее терпимость ко всему, что привнес в их семью муж, сродни безволию, зависимости и отсутствию гордости. Поэтому в дружеском кругу Зинаида Алексеевна отзывалась о муже неизменно тепло, превозносила его деловые качества и ни намеком не обнаруживала истинное положение дел. Даже сегодня утром, почти случайно заглянув в компьютер мужа и обнаружив там множество снимков с эффектной блондинкой, она сначала только усмехнулась про себя. Но уже через мгновение поняла, что настроение испорчено. «И чего я полезла туда?! Пусть все это исчезнет!» – бормотала она, уже стоя в душе и пытаясь отрегулировать горячую воду. Душевая кабина вскоре наполнилась шумом воды и плачем. Зинаида Алексеевна плакала не из-за измены мужа, не из-за этой блондинки с соблазнительным бюстом. Она плакала, жалея себя, свою жизнь, сыновей и свой малюсенький домик. Ей очень хотелось счастья, такого же маленького, но окончательного, точного, верного. А его на горизонте и не предвиделось.
В глубине души поселились разочарование и усталость. «Надо было развестись. Давно. А теперь у меня нет сил! И я чувствую себя просто дурой!» – эта мысль не давала ей покоя все то время, пока она добиралась до Москвы, чтобы забрать подруг.
– Мне даже и в голову не могло прийти, что у вас такие отношения, – произнесла Софья Леопольдовна, когда Лопахина закончила свой рассказ. – Ну, ладно, гуляет. Ну, ладно, характер. Но, Зина, объясни про сегодняшний шум. Что это было? Зачем?
– Я же объясняю, это и был весь Лопахин. Он знал, что вы придете в гости, а потому назло мне привел рабочих.
– Господи, и не поленился… – Вяземская, несмотря на некоторую трагичность ситуации, не могла не улыбнуться.
– Да, а вот попроси его что-нибудь сделать, пройдет три года, прежде чем соберется. И сделает не так, как надо…
– Ну, понеслось! – Софья Леопольдовна закатила глаза. – Зина, будь благоразумна. Не все так ужасно, ты просто не можешь простить измену.
– Да, – согласилась Лопахина и добавила: – Вы не поверите, я так мечтала об этом доме, так представляла жизнь в нем. А сейчас… Сейчас иногда я хочу сбежать отсюда. И постоянно задаю себе вопрос: а зачем я все это затеяла? Для кого? Для каких таких времен, ведь мне уже столько лет!