Наталия Антонова
Мелодия для саксофона
– Да сама покойная Екатерина Терентьевна и проговорилась.
– И, тем не менее, вы сделали неправильный вывод из её слов. Они всего лишь копили деньги дочери на свадьбу.
– У них родственники живут на курорте, и Бессоновы туда всей семейкой мотаются, а Аркашка так вообще с югов не вылезает.
– Аркадий Бессонов ездит на гастроли.
– Знаем мы эти гастроли! Дадут несколько концертов, набьют карманы деньгами и в загул!
– В отличие от вас Бессонов не пьёт, машин не бьёт и соседям не угрожает.
– Так ему нельзя пить! Он язвенник! – расхохотался Галушкин, – было у него две язвы, а теперь осталась одна!
– То есть?
– От тёщи его кто-то избавил.
– Может, вы и избавили?
– У меня стопроцентное алиби! – гордо заявил Галушкин.
– Проверим.
– Валяйте, проверяйте!
– Кстати, Михаил Тимофеевич, а где ваша семья?
– Какая ещё семья? – насторожился Галушкин.
– Жена, дети. Лет-то вам ведь уже много…
– Нечего мои года считать! А жена была, а теперь нету, – он развёл руками.
– Что же случилось с вашей женой?
– Ничего с ней не случилось! Зараза она неблагодарная!
– А за что же интересно, она должна вас благодарить?
– Я её на вокзале подобрал!
– Прямо так уж и на вокзале? – не поверил оперативник.
– Ну, не совсем на вокзале, – нехотя признался Галушкин, – в общежитии она жила. Мы оба тогда на хлебозаводе работали.
– Ваша жена из другого города?
– Из посёлка городского типа.
– Надо думать, что, когда вы познакомились со своей женой, вы, господин Галушкин, за воротник ещё не закладывали?
– Не закладывал, – вздохнул Галушкин.
– И долго вы прожили вместе?
– Восемь лет.
– У вас есть дети?
– Есть, мальчик и девочка.
– Где же они теперь?
– Так эта зараза! Мать их, жена моя бывшая, бросила меня и детей забрала!
– Они живут в общежитии?
– Нет, она обратно к родителям уехала.
– Жалко, что она у вас квартиру не отсудила!
– Ещё чего! – ощетинился Галушкин.
– Имела на это полное право. А вы алименты платите?
– Это вот не вашего ума дело!
– Ведь вы нигде не работаете…
– С завтрашнего дня я выхожу на работу!
– Куда же вы устроились?
– Кума меня пристроила на рынок грузчиком.
– Опять кума?
– А что?
– Ничего, вы своей куме ноги должны мыть и воду пить.
– Ещё чего!
– Неблагодарный вы человек.
– Нечего меня учить! Узнали всё, что хотели, и катитесь!
– Аркадий Бессонов, между прочим, Михаил Тимофеевич, может подать на вас заявление.
– За что?
– За угрозы в его адрес. А соседи, вон, свидетелями пойдут.
– За что заявление? – снова повторил Галушкин, – я к Аркадию как к человеку! Он же саксофонист – человек богатый, и как сосед должен был выручить меня. А он свиньёй оказался!
– И вы грозились ему это припомнить.
– Так я же пьяный был!
– Это только усугубляет ваше положение, – сказал Ахметов и направился к выходу.
– Эй, вы куда, погодите!
– Чего?
– Это дело же можно миром решить!
– Каким образом?
– У меня деньги есть!
– Откуда?
Галушкин вздохнул:
– Часть вещей, что мне кума раньше давала, я продал, деньги заныкал. Пьяный был, искал, искал и не нашёл. А вчера полез под ванну убираться, а они лежат в слесарном ящике.
– Нет у вас совести совсем, господин Галушкин, – вздохнул Ринат и ушёл.
– Совести у меня нет, – бормотал ему вслед Галушкин, – ишь, совестливый нашёлся! Только бы на безвинного человека все грехи навесить.
Глава 5
День был удивительно хорош, и Наполеонов был рад, что вырвался из своего кабинета. Повод подышать свежим воздухом у него имелся…
Инессу Бессонову, легко сбегающую по ступенькам, он сразу выделил в толпе других студентов.
«Хороша!» – невольно подумал он.
Инесса Аркадьевна Бессонова на самом деле сильно отличалась от своих сокурсниц. Она казалась сказочной принцессой, которую волшебный ветер принёс из неведомого мира грёз на нашу грешную землю.
Обычная молодёжная одежда сидела на ней так, как сидит роскошный наряд на портрете какой-нибудь инфанты из шёлка, бархата и кружев.
«Не хватает кисти художника, чтобы запечатлеть эту неземную красоту, – подумал следователь и тут же вспомнил: – А ведь художник был!»
Увидев, что девушка уже спустилась, Наполеонов выбрался из машины, и всё тот же неведомый волшебный ветер в мгновение ока перенёс Инессу к нему.
– Александр Романович! – услышал он её серебряный голосок, – вот вы где! А я кручу, кручу головой! Думала, что вы опаздываете!
– Ну, что вы, – пошутил он, – к такой красивой девушке не опаздывают даже следователи.
Её голубые глаза одарили его благодарным взглядом.
– Мы будем беседовать в машине? – спросила она, сразу погрустнев.
– Нет, я, когда ехал к вам сюда, увидел совсем недалеко кафе с открытой верандой. Сегодня же тепло. И мы можем поговорить там.
– Как скажете, – покорно отозвалась она.
«Я, наверное, что-то не то ляпнул, – подумал Наполеонов, – принцесса что-то сникла».
Инесса не стала ждать, пока он откроет перед ней дверь, а он бы с удовольствием это проделал, просто она опередила его и, забравшись в салон, села спереди на место пассажира.
Они быстро доехали до кафе, о котором говорил Наполеонов, и заняли солнечное место под малиновым зонтиком.
Инесса заказала себе котлету с картофельным пюре и к чаю сладкие пирожки с вишней и яблоками.
– Я сегодня такая голодная, – проговорила она, как бы извиняясь.
– Только сегодня? – улыбнулся Наполеонов. – Я так постоянно голодный! – и он заказал себе то же самое, что и она.
– Вкусно! – сказала Инесса, запихивая в рот кусочек котлеты.
– Действительно, – охотно согласился следователь.
Они быстро управились с едой.
– А теперь и поговорить можно? – Инесса вопросительно посмотрела на следователя.
– Да, Инесса Аркадьевна, – перешёл он на официальный тон, – и разговор нам предстоит серьёзный.
Наполеонов заметил, что девушка вся подобралась и устремила на него внимательный взгляд своих нежно-голубых глаз, которые, казалось, даже стали темнее.
Большой кленовый лист, кружившийся в воздухе целую минуту, неожиданно опустился на их стол, и это разрядило обстановку, прогнав лишнюю скованность обоих.
– Вы хотели поговорить со мной о бабушке? – тихо спросила Инесса.
Наполеонов кивнул:
– Да, какой она была? Не конфликтной?
– Ну, что вы, – грустно улыбнулась девушка, – бабушка была очень доброй. – И неожиданно спросила: – Вы смотрели старый советский фильм «Золушка»?
– Да, но… при чём здесь это? – удивился Наполеонов.
– Потому что моя бабушка была похожа на фею! Крёстную Золушки!
– Вы хотите сказать, – продолжал недоумевать следователь, – что у вашей бабушки было много крестников?
– Можно сказать и так, – тихонько рассмеялась Инесса и пояснила: – Моя бабушка работала в ателье. И вы только представьте, скольких Золушек она сделала счастливыми, потому что особенно бабушке удавались свадебные платья!
– Теперь понимаю, – проговорил Наполеонов, хотя понимал он далеко не всё.
Оба задумались каждый о своём, и повисла пауза, которую нарушил следователь, спросив:
– А вам бабушка успела сшить свадебное платье?
– Успела, – печально ответила девушка и добавила: – В тот день, когда её убили, мы собирались обсудить мой наряд на второй день после свадьбы.
– Инесса, вы сказали, что ваша бабушка была доброй, как фея?
– Да, а что?
– По моим сведениям, были люди, с которыми она была в обращении не слишком добра, – осторожно проговорил следователь.
– И кого вы имеете в виду, – поинтересовалась Инесса, – уж не Галушкина ли с первого этажа, который моему отцу всю плешь проел?
«Ага, а роза-то с шипами», – подумал про себя Наполеонов, а вслух проговорил:
– Мне неведомо, как ваша бабушка обошлась с Галушкиным, но вот вашему бывшему поклоннику от неё крепко досталось.
– Моему бывшему поклоннику? – удивлённо переспросила Инесса.
– Именно!
– И кого же вы имеете в виду? Ой, наверное, Володьку Дорина?
– Его самого.
– Так он вовсе и не мой поклонник, – отмахнулась Инесса.
– А чей же?
– Не знаю, чей, я давно его не видела.
– Но вы же встречались с ним?
– Встречались – громко сказано, просто с девятого класса он таскал мой портфель. Иногда мы ходили в кино, гуляли в парке…
– Целовались, – подсказал следователь.
– Было пару раз, – нехотя призналась Инесса.
– Так уж и пару раз? – не поверил следователь.
– Может, и больше, – пожала плечами девушка, – но какая разница?
– Для вас, может, и никакой, но парень, вероятно, строил планы на будущее с вами.
– Так уж и строил, – фыркнула Инесса.
– Как вы расстались с ним? – спросил следователь. – По-плохому или по-хорошему?
– Да никак! – неожиданно рассердилась девушка. – Я позвонила ему и сказала, что больше встречаться с ним я не могу, так как встретила свою настоящую любовь.
– А он?
– Стал что-то орать! Но я не дослушала, выключила связь, а потом заблокировала его номер.
– Значит, расстались вы по-плохому, – заключил следователь.
Девушка передёрнула плечами.
– А ваша бабушка не говорила вам, что Дорин приходил к вам домой?
– Нет, она ничего мне об этом не говорила. А вы уверены, что он приходил?
– Имеются свидетели его визита и того, как он выкрикивал угрозы в адрес вашей бабушки.
– И чего это он на неё так взъелся? – удивилась Инесса, – это же я ему дала отставку, а не бабушка.
– А ваша бабушка подлила масла в огонь.
– Каким же, интересно, образом?
– Намекнула Дорину на его недостаточное материальное обеспечение.
– Интересно было бы знать, что бабуля сказала Володьке.
– Да ничего особенного, – делано равнодушно проговорил Наполеонов, – назвала его «голытьбой».
– Припечатала, так припечатала, – вздохнула Инесса и дополнила: – Бабушке Володька никогда не нравился…
– Почему?
– Ей не нравилось, что он хотел и стал художником.
– Это почему же?
– Она считала, что художники, как и все творческие люди, не могут служить опорой семьи. То у них денег нет, то голова от славы кружится, то их налево тянет.
– Разве так бывает только с художниками?
– Нет! Со всеми людьми искусства. Сами посмотрите, что творят знаменитости!
– Инесса! Другие творят не меньше, а может, и больше, просто люди не знают об этом. А знаменитости всегда на виду.
– Может, вы и правы, – вздохнула Инесса, – но Володька и впрямь не был каменной стеной. Его вечно одолевали какие-то идеи, он бросался из одной крайности в другую и не любил сидеть на месте.
– А Глеб?
– О! Глеб – это совсем другое дело, – улыбнулась Инесса.
– Как вы считаете, Дорин мог отомстить вашей бабушке?
– Вы что же думаете, что Володька убил мою бабушку? – изумилась девушка.
– А вы так не думаете?
– Нет, конечно! Это же чушь!
– Почему?
– Потому что Володька художник! И ещё Пушкин сказал, – в запальчивости проговорила она, – что гений и злодейство несовместимы!
– Во-первых, Владимир Маркович Дорин пока не признан гением.
Инесса хотела что-то сказать, но следователь не дал ей сделать этого, продолжив:
– А во-вторых, Пушкин хоть и гений, но в криминалистике – не авторитет.
– Да как вы можете! – возмутилась Инесса.
– Чего вы сердитесь, – вздохнул Наполеонов, – вот Сальери же он обвинил в предумышленном убийстве, не собрав предварительно доказательств. Да и с Борисом Годуновым не всё так однозначно, как писал Александр Сергеевич.
– Но он же художник!
– Вот именно, – улыбнулся следователь, – так что отодвинем этот бессмысленный спор в сторону и останемся при своём.
– При чём при своём? – не поняла Инесса.
– Вы при том, что ваш Володька ангел безгрешный, а я при том, что нужно проверить его алиби на момент убийства вашей бабушки. Простите, – следователь развёл руками.
– Делайте, что хотите, – сказала Инесса, поджав губы, и добавила: – Только зря время потратите.
– Работа у нас такая, – вздохнул Наполеонов и предложил: – Давайте, я вас домой отвезу.
– Сама доберусь, – отрезала она.
– Конечно, доберётесь, – согласился он добродушно, – но на машине быстрее. А вам, наверное, нужно и ужин готовить, и уроки брата проверить, и с отцом посидеть.
– Ладно уж, уговорили, – оттаяла девушка, – везите.
К счастью, пробок на их пути в этот день не было и Наполеонов, быстро домчав девушку до дома, позвонил Славину.
Ещё поджидая идущую к нему Инессу Бессонову, следователь уже знал, кому он поручит заняться художником Дориным.
Дмитрий Славин когда-то учился в художественной школе, а отец его владеет современной галереей живописи «Вишнёвая роща».
«Так что ему и карты в руки», – решил Наполеонов.
– Алло, – прозвучал голос в трубке.
– Дима, ты где?
– В отделении, – ответил оперативник.
– Бездельничаешь…
– Вам побездельничаешь! – сделал вид, что обиделся, оперативник.
На самом деле Славин никогда не обижался, считал это делом затратным и контрпродуктивным. Обижаться на начальство – себе дороже, а от остальных можно просто отмахнуться и переключиться на что-то более приятное.
Между тем Наполеонов, от которого оперативнику отмахнуться никак не получится, продолжил:
– Вот это правильно, тем более что я тебе работёнку хочу поручить и как раз по твоему профилю.
– По моему профилю? – удивился Дмитрий, гадая, чего же там изобрёл для него Наполеонов.
– Ну, ты же у нас художник.
– Я опер, – отрезал Славин.
– Ну, ладно, ладно, опер, – согласился следователь, – но с художественным наклоном.
Славин тяжело вздохнул в трубку.
– Не вздыхай, как нагруженный слон, – сказал следователь, – может, я не так выразился. Но факт, что ты разбираешься в живописи.
– Разбираюсь, – осторожно согласился Славин, – но если вы хотите, чтобы я поработал экспертом в этой области, то вынужден вас разочаровать…
– Каким ещё таким экспертом, – начал терять терпение Наполеонов, – мы расследуем дело об убийстве тёщи саксофониста Бессонова. Дело громкое. Начальство бдит.
– Если вы хотите, чтобы я выяснил, не подменили ли подлинный саксофон Бессонова на подделку, то я пас!
– Ничего ему не подменили! Бессонов был в день убийства на гастролях! И саксофон был при нём! Понятно, при нём?!
– Ещё как понятно. Дальше.
– У Инессы Бессоновой до того, как она познакомилась со своим нынешним парнем Глебом Павловичем Куприяновым, был другой парень, некий Владимир Маркович Дорин. Он учился в художественном училище и рисовал.
– Писал, – машинально поправил Славин.
– Чего писал? – машинально переспросил Наполеонов.
– Картины.
– Умник!
– Есть немного…
– Так вот, – не обращая внимания на дерзость, проговорил следователь, – я хочу, чтобы ты узнал об этом Дорине всё. Где он теперь, чем занимается, на что живёт, не появились ли у него в последнее время деньги…
– И есть ли у него алиби на время убийства?
– И впрямь умник, – похвалил Наполеонов и напутствовал: – Действуй!
– Есть, товарищ капитан.
Наполеонов вздохнул и отключился.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось прилечь на свою кровать или хотя бы на диван в гостиной, закрыть глаза и заснуть, чувствуя сквозь сон, как мать накрывает пледом и тихонько, чтобы не разбудить, гладит его коротко постриженные волосы.
Да-да, следователи – тоже люди. И им иногда очень хочется, чтобы их погладили по головке. Особенно в те дни, когда расследование застопорилось на месте и ни «но», ни «тпру».
Глава 6
Ни о каком художнике Дорине старший лейтенант Славин понятия не имел.
В художественной школе он учился в детстве и никаких связей со своими бывшими однокашниками не поддерживал и не имел понятия о том, чем они занимаются теперь.
К отцу Дмитрий обращаться не захотел, хотя Славин-старший и помогал устраивать выставки молодым художникам, но на данный момент в его каталоге никакого Дорина не было. Поэтому Дмитрий позвонил известной в городе художнице Лидии Заречной, с которой он познакомился при расследовании одного из дел.
С тех пор они встречались время от времени, посещая вместе известные выставки, и даже пару раз сходили в Драматический театр на премьерные спектакли, и это не считая редких встреч в кафе.
Дмитрий вспомнил, какой он увидел Лидию впервые, и невольно улыбнулся.
На девушке были старые джинсы и перепачканная красками светло-серая блузка. Русые волосы небрежно сколоты на затылке, слегка полноватые губы и большие серо-зелёные глаза.
Именно эти глаза и зацепили Славина. В них светились ум, любознательность и что-то ещё, не передающееся словами, может быть, обещание захватывающего приключения или намёк на раскрытие некой тайны…
Этого Славин сам не знал и не узнал до сих пор. Вероятнее всего, он сам себе придумал и приключения, и тайну.
Дмитрий тихо вздохнул, но как только услышал в телефоне голос Лидии, сразу ожил:
– Привет!
– Это ты? – спросила она. – Я смотрю, номер высветился неизвестный.
– Я звоню со служебного телефона.
– А, со служебного, – протянула она и закончила: – Значит, и разговор служебный?
– В некоторой степени, – отозвался Дмитрий, уловив в голосе художницы нотку разочарования.
– Что же ты хочешь?
– Лида, будь другом… – При слове «другом» Заречная фыркнула, а Славин обругал себя мысленно «ослом». Но, тем не менее, продолжил:
– Лида, скажи, ты слышала что-нибудь о неком художнике Владимире Дорине?
– Тоже мне, нашёл художника, – проговорила она с лёгким пренебрежением, – Володька недавно окончил училище. Нигде ещё не выставлялся. Позиционирует себя как классик.
– В смысле? – удивился Славин.
– Ну, то есть, пишет в стиле старых художников, типа Репина, Кипренского, Федотова, Брюллова.
– По-моему, неплохой выбор.
– Может быть, – проговорила она неуверенно.
– То есть ты хочешь сказать, что это теперь немодно.
– Не только…
– А что ещё?
– Переплюнуть классиков он не сможет, а свою манеру письма пока не выработал.
«Выработает, какие его годы?» – подумал про себя Славин, а вслух спросил:
– Ну, и где он сейчас подвизается?
– А нигде.
– То есть?
– Вернее, он что-то пишет. А продаёт небольшие миниатюры на Пешеходной улице. Знаешь, где это?
– Да, конечно. Спасибо тебе! Выручила.
– А когда мы увидимся? – спросила Лидия.
– У отца в воскресенье будет выставка некоего заезжего художника из Австрии. Выставка для избранных, – сделал он ударение на слове «избранных».
– А нас туда пропустят? – спросила Заречная.
И он догадался, что она улыбается.
– Приглашения у меня на руках. Жди меня в воскресенье в десять утра возле входа.
– Или ты меня жди, – пропела в трубку Лидия и отключилась.
– Или я, – согласился Славин, прислушиваясь к коротким гудкам. Улыбнулся и повесил трубку.
И только сейчас он заметил, что за ним внимательно наблюдает и, видимо, прислушивалась к их разговору его коллега Любовь Залеская.
– Ну, выяснил что-нибудь? – спросила она небрежно.
Он кивнул:
– Кое-что, – и неожиданно спросил: – Хочешь пойти со мной?
– Куда? – удивилась она.
– На Пешеходную улицу.
– Зачем?
– Поглядим на самого Дорина и на его шедевры.
– В рабочее время?
– Лейтенант Залеская! Вы меня изумляете! Я же вас не развлекаться зову, а изучать личность подозреваемого, – проговорил он нарочито строго, – так идёте или нет?
– Да, конечно, – засуетилась она, выключила компьютер и схватила свою сумку.
До Пешеходной улицы они доехали на машине Славина «Лада-Калина», как предполагала Любава, подаренной ему отцом. Ведь на зарплату опера автомобиль, даже отечественный, купить можно, только взяв кредит.
Она слышала, что к кредитованию Дмитрий относится скептически, но не знала, что Славин писал обзорные и критические статьи не только для российских журналов, но и для зарубежных, помогал отцу составлять каталоги и делал некоторые другие вещи в мире искусства.
Ехать на машине вдвоём с Дмитрием было одним сплошным удовольствием, и Любава не заметила, как они домчались до места.
– Прошу, – галантно произнёс Славин, распахивая дверцу и подавая ей руку.
– Спасибо, – улыбнулась она, оперлась на его руку, и они пошли по улице точь-в-точь как влюблённая парочка.
Любаве казалось, что на них смотрят все прохожие.
И положа руку на сердце посмотреть было на что – широкоплечий высокий блондин с глазами цвета лесного ореха и гарная дивчина, вся из себя ладная и видная.
Любава представляла, как плещутся фонтаны, хотя их уже выключили, но их воображаемый шум казался ей чарующей музыкой.
Она шла не чуя под собой ног. А Славин, казалось, ничего не замечал.
– Смотри, – сказал он, – а вон и художники.
Уличных художников было сегодня не слишком много. День был прохладным, а с Волги вообще дул пронизывающий ветер. Любава невольно поёжилась.
– Ты не замёрзла? – быстро спросил Дмитрий.
– Нет-нет, – поспешила ответить она, но в его голосе ей послышалось столько теплоты, что она и впрямь согрелась.
– Посмотри! – услышала она голос Славина, – видишь Инессу?
– Где? – Любава оглянулась.
– Да на портрете же! – нетерпеливо проговорил Дмитрий и легонько дёрнул её за руку.
Только тут Любава заметила портрет девушки, похожей на ту, с которой она разговаривала сразу после убийства бабушки.
– Значит, и сам голубчик здесь, – меж тем удовлетворённо проговорил Славин.
А внимание Любавы тем временем привлёк натюрморт с огромным букетом лиловой и белой сирени.
– Какая красота! – невольно вырвалось у неё.
– Да, Инесса девушка красивая, – согласился Славин, – и на портрете она выглядит как живая.
– Да я не про портрет, – невольно улыбнулась Любава.
– А про что же? – удивился он.
– Про сирень!
– Про какую ещё сирень?!
– А вон, видишь справа в золотистой раме.
Дмитрий поморщился.
– И тебе нравится? – спросил он.
– Очень! – призналась она.
– Гм…
– У меня нет художественного вкуса? – испугалась она.
– Дело не во вкусе…
– А в чём?
Глаза его озорно блеснули, и он предложил:
– Давай купим эту чёртову сирень.
– Она не чёртова, – обиделась за натюрморт Любава.
– Ладно, – согласился Дмитрий, – давай купим сирень и дело с концом.
– Для меня? – спросила Любава.
– Ага, – сказал он, подошёл к художнику и, не торгуясь, купил понравившуюся Любаве сирень.
На Дорина Славин всё это время даже не смотрел.
– Мы не будем его задерживать? – тихо спросила Любава, крепко прижимая к себе упакованный натюрморт.
– У нас приказа такого нет…
– А что же тогда?
– Мы знаем, где его в случае чего найти.
Славин достал телефон и набрал чей-то но- мер.
– Аветик, – проговорил он через пару секунд, – будь другом, подъезжай на Пешеходную улицу, мы здесь Дорина засекли, надо бы за ним проследить, где он теперь живёт. По адресу прописки его не было давно. У тебя с собой его фотография?
Что отвечал Аветик, Любава не слышала.
Славин сказал:
– Мы с Любавой засветились, а тебя он не знает, – и хохотнул напоследок, – благодаря своей южной внешности можешь сойти за богатого мецената.
– Что он сказал? – спросила Любава, когда Дмитрий отключил связь.
– Послал, – улыбнулся тот.
– Так он не приедет? – забеспокоилась Любава.
– Приедет, конечно, – успокоил её Славин и легко коснулся девичьей руки, – ладно, поехали в управление.
В машине Любаву начали одолевать сомнения, правильно ли она сделала, что, поддавшись импульсу, уговорила Славина купить картину.
Поёрзав на сиденье, она сказала:
– Дим, я отдам тебе деньги.
– Какие деньги? – удивился он.
– Ну, за картину.
– Даже не бери в голову. Это мой тебе подарок.
Она вздохнула и призналась:
– Я передумала.
– Чего ты передумала? – не понял он.
– Вешать эту картину у себя на съёмной квартире.
– С чего это такое непостоянство? – подозрительно спросил он.
– Я сама не знаю, – призналась она.
Они помолчали с минуту, а потом Славин неожиданно предложил:
– А знаешь что, давай эту картину кому-нибудь подарим?
– Кому?
– Да хоть Наполеонову, – хмыкнул Дмитрий.
– Следователю? – искренне удивилась Любава.
– А что, следователь не человек, что ли? – спросил её Дмитрий и озорно подмигнул.
– Я не знаю, – испугалась Любава, – удобно ли это.
– А мы сделаем ему анонимный подарок.
– Анонимный?
– Ну да.
– Пошлём по почте?
– Нет, передадим через Эллу.
– Но она же нас узнает!
– Не боись, Элла нас не выдаст.
– Ты думаешь?
– Уверен.
Не доезжая пару остановок, Дмитрий неожиданно остановил машину и выскочил.
– Ты куда? – ахнула Любава.
– Я сейчас вернусь.
Вернулся он минут через десять. За это время Любава вся испереживалась, не зная, что ещё задумал Славин.
Он вернулся с двумя букетами из ирисов, лилий и ещё каких-то мелких бледно-лиловых цветов.
Один букет он вручил Любаве, а другой бросил на сиденье со словами: «Это Элле».
Секретаря они нашли в полном одиночестве.
– Элла! Привет! Это тебе! – Славин протянул ей букет.
– Ой! Какая прелесть! – Элла сразу же уткнула в букет нос.
– Наполеонов у себя? – спросил Дмитрий.
– Нет, он у Фёдора Поликарповича.
– Прекрасно! Элла! Будь другом, внеси в его кабинет вот это! – он протянул ей натюрморт.
– А что это? – удивилась Элла.
– Картина.
– Точно картина? – девушка опасливо покосилась на оперов.
– Точно. Можешь вскрыть и посмотреть.
– Да ладно уж, – отмахнулась девушка, – сказать, что вы принесли?
– Ни в коем случае! – воскликнул Славин.
– А что же сказать? – округлила глаза секретарь.
– Скажи, что это подарок от неизвестного! Доставлен курьером.
– Но кто его пропустил? Впрочем, ладно, придумаю что-нибудь.
– Но нас не выдавай!
– Не выдам! Самой интересно посмотреть, что Александр Романович с этим подарком делать будет.
Наполеонов пришёл через полчаса после ухода оперов.
Весь озабоченный и погружённый в свои мысли, он не сразу заметил привалившее ему счастье. А увидев картину, вытаращил на неё глаза и долго не мог произнести ни слова. Потом открыл дверь и закричал:
– Элла! Кто это посмел втащить ко мне в кабинет? – он махал рукой на натюрморт и никак не мог подобрать слово, чтобы обозначить картину, а заодно и выразить свою радость.
– А, эту прелестную вещицу, – улыбнулась Элла, – вам просил передать ваш анонимный поклонник.
– К-к-какой ещё поклонник? – едва выговорил следователь.
– Я же говорю, анонимный, – невинно проговорила девушка.
– У меня нет поклонников! – затопал ногами следователь.
– Так он тайный, – Элла потупила глаза.
– Чёрт знает что! – заорал следователь, – ты пустила постороннего в святая святых?!
– Куда?!
– Я имею в виду свой кабинет.
– Ах, нет, – беззаботно отмахнулась секретарь, – я никого в ваш кабинет не впускала.
– А как же сюда попало это?! – Наполеонов снова махнул рукой в сторону натюрморта.
– Я сама внесла сюда эту прелесть, – ласково пропела Элла.
– А если бы это была бомба?!
– Ну, что вы! Я же развернула её. Хотя, может быть, это и есть бомба!
Следователь невольно отпрыгнул от картины.
– Александр Романович! Я имела в виду в культурном понимании этого слова.
– В культурном?! – вытаращил глаза следователь и сердито прошипел: – Да что ты в этом вообще понимаешь?!
Секретарь пожала плечами с притворно обиженным видом, стараясь не расхохотаться в голос.
Наполеонов побегал по коридору, стуча каблуками, и распорядился: «Унеси это!» – он махнул рукой на натюрморт.
– Куда? – спросила Элла беззаботно.
– К чёрту на кулички! – вызверился Наполеонов.
– Я туда дороги не знаю, – равнодушно отозвалась девушка.
Внезапно Наполеонов остановился и задумался, потом поманил Эллу пальцем. Она осторожно приблизилась к нему, он встал на цыпочки и что-то прошептал ей на ухо.
– Да вы с ума сошли, Александр Романович! – воскликнула девушка.
– Ничего подобного, – ответил следователь, – иди и отнеси ему презент.
Элла поохала, повела плечами и отнесла натюрморт Фёдору Поликарпычу.
Вернувшись в свой кабинет после небольшой отлучки, тот с изумлением увидел картину.
– Что это? – спросил он всё ту же Эллу.
– Подарок от неизвестного, – ответила она устало.
– Ты что-то плохо выглядишь, – забеспокоился он.
«Будешь тут с вами плохо выглядеть», – подумала про себя девушка, а вслух сказала:
– Голова немного побаливает.
– Ты не спросила, как зовут этого дарителя? – спросил начальник и почему-то хитро подмигнул Элле.
– Нет… – ответила она растерянно.
– Ну, это ты зря, – укорил он, – в следующий раз обязательно спрашивай.
«Чёрта с два я что-нибудь возьму хоть у кого в следующий раз», – подумала Элла, а вслух сказала:
– Обязательно, Фёдор Поликарпыч.
– Вот и молодец, – похвалил начальник, – а сегодня иди домой.
– Так ещё рабочий день, – заикнулась она.
– Ничего, ничего, – ответил он, – я тебя отпускаю.
Элла подхватила букет, подаренный Славиным, свою сумочку, заглянула к Наполеонову и сказала:
– Я домой ухожу, Александр Романович.
– Как, то есть, домой? – удивился он.
– А так! – Элла показала следователю язык и закрыла дверь.
– Не иначе, Фёдору Поликарповичу презент пришёлся по душе, – хмыкнул он.
Много позднее все узнали, что начальник отвёз злосчастный натюрморт к себе на дачу и хвастал знакомым, что подчинённые настолько сильно любят его, что скинулись на букет сирени, чтобы у него в доме и на душе всегда была весна и пахло сиренью.
В общем, Фёдор Поликарпович тоже оказался не обделён юмором и разгадал козни своих подчинённых.
* * *
– Расскажи мне что-нибудь о Гегеле, – попросил Ринат, укладываясь в постель рядом с женой.
– С каких это пор тебя стали интересовать немецкие философы? – тихо рассмеялась Гузель.
– Меня интересуешь ты и Гулька, – серьёзно ответил он жене.
– Ну, ладно, тогда слушай.
Ринат старался не упустить нить рассказа жены, но запомнил только, что родился Гегель в августе 1770 года в Штутгарте.
Отец его служил секретарём казначейства при дворе герцога какого-то. Гегель так хорошо учился, что в двадцать лет стал магистром философии, но ни за что на свете не хотел становиться священником, зато стал воспитателем троих детей некого патриция и занимался творчеством. Потом вернулся на родину и после смерти отца получил небольшое наследство. Читал лекции, не очень контачил со студентами, женился и философствовал, философствовал, философствовал.
– Нет, ну его! У меня голова не казённая, – решил Ринат.
– А представляешь, – неожиданно сказала Гузель, – мы с тобой, взявшись за руки, бродим по ночным узким улочкам Веймара. Гулко разносится эхо наших шагов. И вдруг мы переносимся в Йену, в прошлое, и попадаем в Йенский университет и вместе со студентами слушаем лекции Гегеля.
– Звучит заманчиво, – улыбнулся Ринат, – но я предпочёл бы остаться в настоящем.
– И тебе не хочется побывать там, где Гегель закончил свою «Феноменологию духа»?
– Я думаю, – проговорил Ринат осторожно, – что смогу это пережить.
Гузель снова тихонько засмеялась, а потом сказала:
– Я думала, что Гегель близок тебе по духу.
– С чего это? – насторожился Ринат.
– Но как же?! Ты всегда призываешь поступать разумно!
– И что с того? – спросил он осторожно.
– Как что?! – брови Гузель превратились в луки, собирающиеся выпустить стрелы.
– По-моему, ты хочешь сбить меня с толку, – проговорил муж.
– Нисколечко. Просто именно Гегель ставил разум в центр всего, он так и писал, что разум «на всех высотах и во всех глубинах водружает знак своего суверенитета».
– Не очень-то понятно, что он этим хотел сказать.
– Только то, что разум вездесущ и всевластен. Он даже о боге писал: «Бог есть в существе своём мысль, само мышление».
– Извини, но мне ближе то, что бог есть любовь.
