Наталия Антонова
Мелодия для саксофона
Участковый между тем поднялся в квартиру, из которой пропал кот, и спросил, кастрированный ли он.
– Нет, – ответила, краснея, мать мальчика, плачущего о коте.
– Если он вернётся, то непременно кастрируйте его, – посоветовал он, – тогда бедолага и пропадать не будет.
И как в воду глядел, через неделю кот сам вернулся домой. Выглядел он похудевшим, шерсть на нём местами свисала клочьями, но вид кот имел весьма довольный.
– Рад за него, – буркнул Наполеонов.
– За кого? – изобразил непонимание на лице участковый.
– За кота этого!
– Вот только я совсем не уверен, что кот готов разделить вашу точку зрения, – рассмеялся участковый.
– Ну да, ну да, – сказал Наполеонов и распрощался.
Глава 3
Допрос Капитонова, как и следовало ожидать, ничего не дал.
Слесарь ссылался на плохую память, беготню и большое количество ремонтных работ.
Напрасно следователь увещевал его:
– Илья Александрович, подумайте получше, от вашего ответа, можно сказать без преувеличения, зависит ваша судьба.
Но упрямый слесарь стоял на своём:
– Ничего не помню!
– Так заходили вы или нет в подъезд, где проживают Бессоновы?!
– Может быть, и заходил, – бормотал слесарь.
– За какой такой надобностью?!
– Обмишулился, наверное.
– Почему же вы тогда испугались, когда вас увидели жильцы этого подъезда?
– Никого я не пугался! Просто вспомнил, что ошибся, и мне сюда не надо!
– И поэтому вместо того, чтобы спуститься вниз и выйти из подъезда, вы поднялись наверх?! – напирал следователь.
– Ничего такого я не помню!
– Зато свидетели помнят!
– Значит, я вспомнил, что ошибся, когда уже поднялся выше.
– А может быть, вы поднялись выше для того, чтобы войти в квартиру Бессоновых, убить Самсонову и забрать деньги? – вкрадчиво спросил следователь.
– Никого я не убивал! – Капитонов вскочил со стула.
– Сядьте! – рявкнул на него Наполеонов, и Илья Александрович послушно опустился на стул. – Я ни в чём таком не виноват, – пробормотал он.
– А в чём вы виноваты?
– Ни в чём.
– Может быть, вы и не имели намерения убивать Самсонову, а хотели её просто оглушить. Но не рассчитали силу удара, и женщина умерла.
– Я никого не убивал, клянусь вам!
– Ещё скажите, клянусь мамой!
– Я так никогда не скажу, – тихо, но твёрдо проговорил Капитонов.
– Это ещё почему? – заинтересовался следователь.
– Потому что я очень люблю свою маму, – почти прошептал Капитонов.
Наполеонов посмотрел на него подозрительно, но потом решил допустить, что Илья Александрович не лжёт. Ведь и сам следователь очень любил свою мать.
Так ничего и не добившись от Капитонова, следователь решил пока не задерживать мужчину и ограничиться взятием с него подписки о невыезде за черту города.
После разговора с Ильёй Александровичем Наполеонов поехал на похороны Самсоновой, которые потрясли его. Даже, вернее, потрясли не сами строгие и скромные похороны, а музыка, которая провожала Екатерину Терентьевну в последний путь.
Бессонова позвонила мужу вечером того же дня, когда была убита её мать, на следующий день прилетел не только зять Самсоновой, но и весь квартет, отказавшись от продолжения гастролей.
И на похоронах траурная музыка звучала в исполнении саксофона, контрабаса и ударных.
Было понятно, что четвёртый участник квартета не мог принять участие по той простой причине, что он был пианистом, а фортепиано на кладбище не доставить…
Но особенно у всех присутствующих пробегали мурашки по телу, когда звучало соло саксофониста. У некоторых даже текли слёзы.
Был ли толк от присутствия следователя на похоронах, Наполеонов сомневался.
Вернувшись в свой кабинет, он долго вспоминал играющего на саксофоне Аркадия Бессонова. Было видно, что сам он весь в звуках музыки. Удивил Наполеонова и внешний вид Аркадия, он выглядел буквально убитым горем и еле держался на ногах.
– Неужели так переживает? – недоумевал Наполеонов.
Позднее ему сказали, что за три дня до трагедии у Бессонова на гастролях случился гипертонический криз, и он всё это время отлёживался в гостиничном номере. А тут такая беда! Пришлось вставать и лететь домой.
– Не повезло бедняге, – посочувствовал Наполеонов и решил пока не задавать Бессонову никаких вопросов.
А вот откладывать надолго разговор с его женой Антониной Георгиевной следователь не стал.
Поэтому уже через два дня после похорон матери Бессонова сидела в кабинете следователя.
Наполеонов принёс ей свои соболезнования и проговорил:
– Антонина Георгиевна, мне совестно вас беспокоить, но у меня нет иного выхода. Ведь и вы, и я хотим, чтобы убийца вашей матери был найден и понёс наказание.
– Не оправдывайтесь, – сказала Антонина Георгиевна, – я всё понимаю, спрашивайте.
– Как чувствует себя ваш супруг?
– Плохо, – вздохнула женщина, – Аркадий опять свалился с высоким давлением, ночью два раза «Скорую» вызывали, – и пояснила: – Это у него наследственное, его мать тоже мучается с давлением.
– Она жива?
– Да, – кратко ответила Бессонова.
«Ни «к счастью», ни «к сожалению» добавлено не было, – подумал Наполеонов, – так что каждый понимай, как хочешь».
Но отношения снохи к свекрови и наоборот не касаются правоохранительных органов.
– Антонина Георгиевна, я разговаривал с Капитоновым, он у нас пока подозреваемый номер один.
– Слесарь, что ли? – удивилась Бессонова.
– Да, его видели в день убийства вашей матери в подъезде, но делать ему там было в этот день абсолютно нечего. Сам он запирается и отказывается давать какие-либо пояснения.
– Я не очень-то верю в его виновность, – с сомнением проговорила Антонина Георгиевна.
– Почему?
– Потому, что Илья Александрович человек тихий.
– Ну, знаете, – протянул следователь, – говорят, что в тихом омуте черти водятся.
– Может, и водятся, не проверяла, но уж поверьте мне, Илья Александрович просто не мог бы ударить молотком мою мать!
– Почему вы так уверены?
– У него бы рука не поднялась!
– Именно на вашу мать?
– Нет, вообще на любого человека. Да что об этом говорить, – махнула рукой Бессонова, – не мог Илья Александрович этого сделать. Можете спросить любого, кто его знает.
– Мне нужны не мнения его знакомых, а факты, – твёрдо сказал следователь.
И Бессонова больше не стала спорить.
– А вы сами, Антонина Георгиевна, может, кого-то подозреваете?
– Да кого же мне подозревать? – растерянно спросила она.
– Может, кто-то угрожал вашей матери?
– Маме никто не угрожал, – без раздумий ответила Бессонова, – а вот Аркаше угрожали.
– Кто и за что? – быстро спросил следователь.
– Понимаете, – проговорила она, – мы копили деньги на свадьбу дочери и об этом многие знали.
– Как же так случилось?
– Да мама нечаянно проговорилось, – виновато проговорила женщина, – ну, и сами знаете, у людей язык без костей, разнесли не то что по нашему подъезду, а по всему дому. И с большим преувеличением. Некоторые стали думать, что у нас чуть ли не миллионы накоплены. Думают, что если Аркадий музыкант, то денег зарабатывает немерено, – печально проговорила Бессонова.
– Но полтора миллиона, как вы сказали, у вас всё-таки было?
– Было, – тихо вздохнула женщина.
– Так и кто же угрожал вашему мужу?
– Понимаете, у нас на первом этаже живёт один пьянчужка, Михаил Тимофеевич Галушкин. И не так сказать, чтобы он пил беспробудно, нет, у него случаются просветления. Но во время запоя он сам себя не помнит.
– А при чём здесь ваш муж?
– Так я к этому и веду. Михаил Тимофеевич, будучи пьяным в стельку, разбил вдребезги свой автомобиль. А когда у него запой закончился, Галушкин от кого-то услышал о наших миллионах и решил попросить взаймы. Он был уверен, что саксофонист человек богатый и, как сосед, должен выручить его. Но Аркадий, естественно, ему отказал. Галушкин, почувствовав себя разочарованным и оскорблённым, наговорил Аркадию кучу гадостей. Но муж не придал этому никакого значения. А уже позже мне наша соседка рассказала, что Галушкин, опять же будучи пьяным, грозился во дворе, что сосед ещё попомнит его. Хотя мы и тогда не приняли его угрозы всерьёз.
– А машину новую Галушкин купил или нет?
– Нет, не купил. Его и прав-то лишили. Но деньги у него откуда-то появились…
– Откуда вы знаете?
– Вчера ему привезли из магазина новый дорогой телевизор и стиральную машину. Прежние он давно угробил.
– Галушкин говорил, откуда у него деньги на покупку техники?
– По-моему, его никто об этом и не спрашивал.
– Разберёмся. А есть ли те, кто грозил не вашему мужу, а конкретно вашей матери? Вы уже говорили, что нет, но всё-таки подумайте хорошенько.
Бессонова задумалась, а потом сказала:
– Но это было давно…
– Что было давно?
– Мама не пустила на порог нашей квартиры бывшего парня Инессы. И он орал на весь подъезд, что она старая грымза, и он открутит ей голову.
– И это только за то, что бабушка отказала ему от дома? – не поверил следователь.
– Мама его и раньше не любила, ну, пока он с Инессой встречался, а уж когда стал бывшим, она не сдержалась и высказала своё мнение о нём в не очень вежливой форме.
– Обматерила, что ли? – попытался уточнить Наполеонов.
– Ну, что вы! – возмутилась Антонина Георгиевна, – просто обозвала «голытьбой».
– Парень был бедным?
– Да, не так, чтобы очень, – Бессонова пожала плечами, – просто учился на художника, потом окончил училище, но ни Дали, ни Пикассо пока не стал.
– Понятно, как имя и фамилия юного гения?
– Владимир Маркович Дорин. – Антонина Георгиевна помолчала и добавила: – Он был первой любовью Инессы. Они встречались со школы. Но сами знаете, что первая любовь чаще всего тает, как белое облачко при ясной погоде.
– Но у Дорина, получается, облачко переросло в грозовую тучу?
– Кто его знает, – пожала плечами Бессонова, – может, он тогда маме нагрубил в горячке, а потом и думать забыл об Инессе.
– Всё может быть, – согласился Наполеонов, а про себя подумал, что проверить всё равно не мешает.
– Вы не знаете, где он живёт?
– Раньше жил на улице Кутузова в доме сто одиннадцать. Номер квартиры не помню, но точно на третьем этаже, потому что Инесса часто ему выговаривала, что живёт он на третьем этаже и учится на тройки.
– Значит, учился Дорин плохо?
– В школе неважно, – подтвердила Бессонова, – но вроде бы в училище, со слов моей дочери, дела его пошли на поправку.
– Почему же они расстались?
– Наверное, потому, что Инесса встретила Глеба, и настоящее большое чувство вытеснило первую любовь.
– А перед тем как расстаться с Дориным, она не объяснила ему, что полюбила другого?
– Объяснила…
– И как он отреагировал?
– Она не стала слушать, сразу отключила связь.
– То есть, если я правильно вас понял, ваша дочь дала отставку бывшему парню по телефону?
– Совершенно верно.
Наполеонов не одобрил поступок девушки, но вслух комментировать его не стал. Вместо этого спросил:
– Стычка вашей матери с Дориным произошла полгода назад?
– Или даже больше, я не помню.
– И после этого он не приходил?
– Нет, не приходил.
– А Инессе он звонил?
– Не знаю, дочка ничего об этом мне не говорила. А я не спрашивала.
– Почему?
– Посчитала неудобным.
– Дорин знал о деньгах?
– Сомневаюсь. Скорее всего, нет. Он ведь не общался с нашими соседями.
– Поговорить с женихом Инессы он тоже не пытался?
– Думаю, что нет. Впрочем, я даже уверена в этом. Уж о стычке между Дориным и Глебом она бы мне обязательно рассказала.
– А деньги на свадьбу копили только вы? Или родители Глеба тоже?
– Они тоже, да и Глеб неплохо зарабатывает.
«Ага, копили обе стороны, – подумал Наполеонов, – но те, видимо, не рассказывали о деньгах всему свету».
Он вздохнул и отпустил Антонину Георгиевну восвояси.
«Самое паршивое в этой истории с пропавшими деньгами, – думал Наполеонов, – что соседи могли рассказать об этом своим родным и знакомым, которые вовсе и не живут ни в одном подъезде с Бессоновыми, ни даже в одном доме».
В кабинет постучали.
– Войдите.
Дверь приоткрылась, и вошёл старший лейтенант Аветик Григорян.
– Александр Романович, – сказал он, – у нас тут новые свидетели появились.
– Какие свидетели? Почему я о них до сих пор ничего не знаю?
Глаза Аветика, напоминающие цветом чернослив, загадочно сверкнули:
– Так никто не знал. А сегодня я пошёл поговорить с Иваном Бобылёвым.
– С Бобылёвым? – начал припоминать Наполеонов.
– Ну, у него ещё собаку зовут Емельяном!
– Ах, да! И что Бобылёв? Видел кого-то?
– Сам он никого не видел. Но сказал, что в тот день мальчишки на площадке, что напротив дома, играли в бадминтон. Я и подумал, что они могли что-то видеть.
– Ты их всех опросил?
– Вроде да…
– И что они сказали?
– Сказали, что были заняты игрой и не смотрели на двери подъезда, так что не знают, кто туда входил, кто выходил.
– Значит, пусто?
– Не совсем. Слесаря заметили трое, двое видели разносчика пиццы, один – почтальона, ещё двоим показалось, что входил туда мужчина, кто это, они не знают, и одна женщина.
– Тоже неизвестная?
– Типа того.
– Придётся пока отработать почтальона и разносчика пиццы. Ты узнал, к кому они приходили?
– Пиццу приносили в двенадцатую квартиру, а почтальон приходил ни к кому.
– Как это?
– Видимо, просто разбросал по ящикам почту или рекламу.
– Надо узнать в почтовом отделении, кто и зачем.
– Узнаем, – флегматично согласился Аветик.
Наполеонов понимал, что молодого оперативника не слишком вдохновляет посещение почтового отделения и пиццерии. Но выбирать в их работе не приходится.
Всю подноготную Михаила Тимофеевича Галушкина он поручил разузнать Ринату Ахметову, и тот пообещал заняться этим завтра с утра.
Сам же Наполеонов решил встретиться с Инессой Бессоновой и, не откладывая, позвонил ей по телефону. Но Инесса попросила его перенести встречу на завтра, так как сегодня мама задержится на работе, и ей нужно успеть приготовить еду для всей семьи и посидеть с больным отцом.
– Разве Аркадию Семёновичу не стало лучше?
– Увы, после похорон бабушки он опять свалился, – вздохнула девушка.
– Ну, что ж, до завтра.
– Приходите, пожалуйста, к университету, я спущусь после занятий, и мы поговорим.
Глава 4
Лимонный свет октябрьского рассвета лился сквозь ветви ещё не только не сбросивших листву, но и не пожелтевших пирамидальных китайских тополей. И если бы не эта бледная лимонность, перешедшая в серебро, можно было бы подумать, что в наших краях задержалось лето. Но, увы…
Оперуполномоченный Аветик Григорян очень любил лето, но и не особо расстраивался, если на улице было другое время года. Тем более что рутинной работы каждый день было так много, что времени на переживания практически не оставалось. А то, что оставалось, он в основном тратил на своё хобби – разгадывания кроссвордов.
Вот и сегодня сразу после завтрака, набросив ветровку, Аветик поспешил в почтовое отделение, благо оно открывалось рано.
Заведующая отделением внимательно выслушала его, посмотрела график и пригласила к себе полную пожилую женщину с круглым лицом и очками на носу.
– Людмила Ивановна, вот молодой человек из полиции интересуется…
– Наверное, товарищ из полиции хочет узнать, – перебила женщина своего начальника, – не видела ли я чего-нибудь подозрительного в доме, где убили Самсонову?
– Вы её знали? – быстро спросил Аветик.
– Да, Екатерина Терентьевна часто бывала у дочери, брала почту и заказные письма я ей под роспись оставляла.
– Так вы заметили что-нибудь подозрительное в то утро?
– К сожалению, нет. Но там перед домом на площадке играли мальчики, может, они что-то заметили?
– Они заметили вас, – вздохнул Аветик.
– Но вы ведь не думаете, что это я убила Екатерину Терентьевну?
– К сожалению, нет, – вырвалось у Аветика.
– Почему же, к сожалению? – удивилась почтальон.
– Это я так, к слову, – смутился оперативник, – спасибо вам, Людмила Ивановна.
– Не за что, – ответила женщина.
И тут Аветик заметил её сильно отекшие ноги. Теперь он понял, почему женщина даже на низком каблуке передвигалась тяжёлой походкой.
Проследив за взглядом оперативника, заведующая после ухода почтальона пояснила:
– Варикоз у неё. А тут ещё больше чем полдня на ногах.
Аветик сочувственно кивнул и покинул помещение почты.
До пиццерии он проехал две остановки на автобусе и, зайдя в кабинет к администратору, попытался выяснить, кто в тот день разносил пиццу.
Сделать ему это, несмотря на предъявление удостоверения, удалось далеко не сразу.
Администратор отправил его в отдел приёма заказов.
Молодой человек встретил Аветика нерадостно, буркнув:
– Жаловаться пришли?
Григорян сунул ему под нос удостоверение и объяснил, что хочет поговорить с разносчиком, который работал, он назвал число и район.
– Ну, Лёнька Симонов работал. Он сегодня отдыхает.
– Дайте мне его адрес, – попросил оперативник.
– Это ещё с какого перепуга я буду раздавать адреса наших сотрудников налево и направо, – огрызнулся парень.
– Хорошо, – сказал Аветик, которому надоело препираться попусту, – вы задерживаетесь за оказание препятствий полиции при расследовании преступления.
– Каких ещё препятствий?! – возмутился парень, – да дам я вам адрес Симонова, только отстаньте от меня.
Он вытащил из кипы наваленных на столе бумаг чистый листок и что-то там нацарапал, после чего протянул его Григоряну:
– Вот, пожалуйста.
– Спасибо, – сказал Аветик и, не прощаясь, покинул тесный кабинетик грубияна.
Приехав по нужному адресу, Григорян поднялся на четвёртый этаж старого дома и оказался перед обшарпанной дверью. Он уже догадался, что разносчик пиццы живёт на съёмной квартире.
Нажав на кнопку звонка, Аветик прислушался. Из квартиры не донеслось ни звука.
«Неужели никого нет дома?» – подумал Григорян и ещё раз нажал на звонок, на этот раз дольше не отрывая от него палец.
Наконец за дверью раздались шаги, и сонный голос спросил:
– Ну, кого там ещё принесло?
– Полиция! – Григорян приложил к глазку удостоверение, – мне нужен Леонид Симонов…
– Но я никого не вызывал, – нерешительно ответили ему из-за закрытой двери.
– Я сам пришёл! – сказал Аветик. – Откройте, пожалуйста.
Дверь открылась, на пороге стоял высокий тощий блондин в майке и трусах. Тапочек у него на ногах не было.
– Извините, что разбудил, – невольно улыбнулся Аветик.
– Ладно, чего уж там, – пробормотал блондин, – приходи, раз пришёл, я сейчас хоть штаны натяну.
Григорян быстро прикинул, что комната здесь одна и именно в ней Симонов будет надевать свои штаны, поэтому прямиком направился на кухню, выдвинул из-за стола, покрытого местами порванной клеенкой, табуретку, осмотрел её на предмет чистоты и сел.
Вскоре появился сам хозяин квартиры и спросил:
– Ну, и чего надобно нашей доблестной полиции от бедного гастарбайтера?
– Значит, ты приезжий? – спросил оперативник.
– А ты нет? – хмыкнул в ответ Симонов.
– Я местный, – гордо ответил Григорян.
– А я из деревни год назад приехал, – пожал плечами Леонид.
– Квартиру снимаешь?
– Нет, бабкина. Мы с ней как бы поменялись. Она уехала в деревню, там мои родичи за ней ухаживать будут. А я вот – сюда.
– Выходит, бабушка тебе не родная?
– Почему не родная? – удивился Симонов и пояснил: – Она по отцовской линии. А в деревне мать с отчимом и сёстрами. Родители развелись, когда я был совсем маленьким, мать вернулась в деревню и там вышла замуж, а отец на Север завербовался и там осел.
– Выходит, он не захотел взять к себе свою мать?
– Почему сразу не захотел, – возмутился Симонов, – я же говорю, он на Север уехал и там женился. А бабке оно надо катить на старости лет в Мурманск?
– Пожалуй, нежелательно, – подумав, ответил Григорян.
– Вот и я про то же. А в деревне она будет как у Христа за пазухой. Тем более что мать моя бывшую свекровь не бросала, продукты ей привозила и на лето брала отдыхать.
– Это хорошо, – одобрил Григорян, – но вот квартира у тебя запущенная. Ей ремонт требуется.
– Сам знаю, что требуется, но денег пока не накопил, а из родителей тащить не собираюсь. Они у меня всё-таки не нефтяные магнаты.
Григорян посмотрел на парня с уважением и решил, что пора переходить к делу. Он назвал число и номер дома:
– Ты носил туда пиццу?
– Носил, – сразу признался Симонов и вдруг забеспокоился: – Что, жалоба поступила?
– Я из Убойного, – пояснил Григорян.
– Не понял, – сказал Леонид, а потом округлил глаза от ужаса: – Ты хочешь сказать, что отравились доставленной мною пиццей?
– Да нет же! Ты что, газет не читаешь?
– Каких газет?
– Местных!
– Я вообще-то никакие газеты не читаю, – вздохнул Леонид, – я больше люблю фильмы приключенческие смотреть.
– Дожили, – пробурчал Григорян.
– Что?
– Ничего! В подъезде, куда ты приносил пиццу, в этот день убили женщину.
– Я не убивал, – быстро сказал Симонов.
– Я и не говорю, что ты убил!
– И вообще, когда я уходил, она была жива-живёхонька! И не одна!
– А с кем?
– С женихом, наверное, или с парнем со своим, – пожал плечами Леонид.
– Ты имеешь в виду женщину из той квартиры, в которую ты доставил пиццу?
– Ну.
– Убили женщину из другой квартиры.
– Ну, слава тебе, господи! – вырвалось у Симонова. Но встретив осуждающий взгляд оперативника, сразу принялся оправдываться: – Я не в том смысле!
– А в каком?
– Испугался, что они пиццей отравились.
– Понятно. Когда ты поднимался на этаж, встретил кого-нибудь?
– По-моему, нет… Точно, нет.
– А когда спускался вниз?
– Меня обогнал какой-то парень, вернее, подросток, он бегом сбежал по лестнице вниз. А навстречу поднималась какая-то тётка.
– Какая тётка?
– А я знаю? Может, живёт в этом подъезде.
– Как она выглядела?
– Она показалась мне отёчной… и шла тяжело.
– Ноги отёкшие? – быстро спросил Григорян.
– Ну, ты даёшь! – искренне восхитился Симонов, – я что, на ноги, что ли, ей смотрел?
– А на что ты смотрел?
– Если честно, ни на что, просто бросил взгляд и всё.
– Что же у неё было отёкшее?
– Лицо! Ясный перец!
– Какого она была роста?
– Высокая, но полная.
– А волосы?
– Вроде тёмные, может, каштановые.
– А глаза?
– Не рассмотрел, – покачал головой Симонов.
– На какой этаж она шла?
– Не знаю, она мне в самом низу попалась.
– Значит, ты не слышал, звонила она в дверь или открывала своим ключом?
– Не слышал.
– А узнать ты её смог бы, если бы увидел снова?
– Не уверен. Я же её видел одно мгновение, да и света там было мало.
– Понятно. Ладно, спасибо, извини, что разбудил.
– Ты расстроился, что ли? – спросил Леонид в прихожей.
– Есть немного, – улыбнулся Григорян одними губами.
– Ты, брат, не отчаивайся, – Леонид хлопнул Григоряна по плечу, – если найдёшь эту тётку, позови меня, я на неё посмотрю и постараюсь сказать, она это или нет.
Аветик усмехнулся, не думая укорять разносчика пиццы за панибратство:
– Хороший ты человек, Симонов!
– Так ведь люди должны помогать друг другу. Не зря же умные люди говорят, что человек человеку – брат.
– Ты, Лёня, видно, из заповедника прибыл и даже год жизни в городе не сумел испортить тебя.
– Почему из заповедника? Я ж говорил тебе, из деревни.
– Хорошая, видать, у вас деревня.
– Конечно, хорошая, – и внезапно предложил: – А хочешь, я тебя летом с собой возьму? За грибами сходим, за малиной, порыбачим на зорьке. А, поедешь?
– Может, и поеду, – неожиданно для себя ответил Григорян.
– Ну, так если что, ты знаешь, где меня найти. Прощевай, пока! – и он протянул оперативнику сильную мозолистую руку, и тот с удовольствием пожал её.
А потом подумал: «Ему бы не пиццу разносить, а дома строить или ещё что-нибудь солидное».
* * *
Заря на востоке трепетала розовым лоскутным одеялом. Ничто не предвещало неприятных неожиданностей.
За завтраком Ринат старался не думать о работе, полностью сосредоточившись на вкусной еде, приготовленной женой, и коротким общением со своими девочками.
– Папа, а кто такой Гегель? – спросила совершенно неожиданно Гуля, дочка Рината Ахметова.
Ринат поперхнулся чаем и чуть было совсем не выпустил из рук чашку.
– Это такой дядя, – выдавил он, бросив умоляющий взгляд в сторону жены.
Но Гузель только улыбнулась.
– Я понимаю, что дядя, а не тётя, – тёмные глаза дочери внимательно смотрели на отца.
– Гегель – это немецкий философ, – пришёл к Ринату спасительный ответ. И он быстро спросил: – А почему ты им интересуешься?
– Я видела у мамы на столе книжку о нём.
– Вот у мамы и спрашивай. – Ринат сердито покосился на жену.
– Но ведь мужчина у нас в доме ты! – парировала дочь.
Ринат уже ждал продолжения: «…и значит, за всё в ответе». Но Гуля просто смотрела на него пытливыми глазами.
– Да, мужчина в доме я, – важно ответил Ринат, – и поэтому занимаюсь мужским делом, ловлю преступников. А по вопросам Гегелей и прочих обращайся к маме!
– Почему?
– Потому что это её епархия.
Жена Рената была специалистом по романо-германским языкам и читала лекции студентам в университете.
– Папа, а что такое епархия? – оживилась Гуля.
– Фух! – вырвалось у отца, но, взглянув на часы, Ринат радостно сказал: – Гуленька, допивай быстро свой чай! Мы в детский садик опаздываем.
На что дочь ответила:
– Папа, ты зря радуешься, до садика нам идти и идти, и ты успеешь мне всё рассказать.
– Умна не по годам, – вырвалось у Рината.
А жена его прыснула со смеху. И потом, став серьёзной, сказала:
– Гуленька, не приставай с вопросами к папе, а то ты собьёшь его с рабочего ритма. Ты же сама знаешь, какая у него сложная и ответственная работа, – при этом Гузель не сводила с дочери строгого взгляда.
– А как же Гегель и епархия? – спросила та.
– Я сама тебе вечером всё расскажу.
– Точно расскажешь?
– Разве я тебя когда-нибудь обманывала? – спросила Гузель.
– Нет, никогда, – не раздумывая, ответила Гуля.
Ринат перевёл дыхание, радуясь тому, что всё благополучно разрешилось. И дал себе слово побольше читать и расспросить об этом Гегеле поподробнее жену.
Но, увы, никогда нельзя быть уверенным в том, что же заинтересует пытливую девочку на следующий раз.
До детского садика они в это утро добрались без приключений.
Гуля была серьёзной и задумчивой. На всём протяжении пути она молчала, только крепко сжимала руку отца.
Уже чмокнув её в голову на прощание, Ринат не выдержал и спросил:
– Гуленька, а почему ты всё время молчала?
– Я боялась сбить тебя с рабочего ритма, – серьёзно ответил ребёнок.
И Ринат, стараясь не улыбаться, прижал одну ладонь к другой и сказал:
– Спасибо тебе, родная.
Оказавшись за дверью детского садика, Ринат улыбнулся. Дошёл до автобусной остановки и, запрыгнув в автобус, стал думать о гражданине Галушкине Михаиле Тимофеевиче, разработку которого ему поручил вчера вечером следователь Наполеонов.
Михаил Тимофеевич Галушкин был в это утро трезв. Он не пил уже четвёртый день. Но на душе у него, как он сам выражался, было пакостно. И тут пожаловал гость нежданный и незваный, который, как известно хуже татарина. Но мало того, он им и оказался! Кем же ещё может быть человек, представившийся Ринатом Ахметовым?!
Галушкин стоял на пороге и, раскачиваясь с носка на пятку и обратно, исподлобья смотрел на оперативника.
– Мы на пороге будем разговаривать или всё-таки пройдём в квартиру? – дружелюбно спросил Ринат.
– А чего в неё проходить-то? – сердито ответил Галушкин.
– Ну, что ж, тогда мне придётся забрать вас в отделение.
– Это ещё зачем? – ещё сильнее набычился Галушкин.
– Затем, что разговаривать на лестничной клетке и неудобно, и неприлично. Разве вас этому не учили в детстве родители?
– Учили, учили, – пробурчал Галушкин и неожиданно смилостивился: – Ладно уж, проходите, но у меня там не прибрано.
Однако когда Ринат зашёл в квартиру, то не удержался и присвистнул:
– Не прибрано это мягко сказано, у тебя тут, как Мамай прошёл.
– Вот-вот, – процедил сквозь зубы Галушкин и обвиняюще уставился на Рината.
Тот проигнорировал его взгляд, сбросил со стула какое-то шмотьё и сел.
– И вы присаживайтесь, гражданин Галушкин.
– Я не гражданин, а господин, – взъерепенился тот.
– Прямо так уж и господин, – усмехнулся Ринат.
– А чем я хуже этих?! – Галушкин качнул головой в сторону.
Ринат не понял, кого он именно имел в виду, но спорить с нервным типом не стал.
– Ладно, господин, так господин, – сказал он. – Вы мне лучше расскажите, где вы были утром, – он назвал дату убийства Самсоновой, – вернее, с утра и до обеда?
– В церкви! – прозвучал ответ.
– Где-где? – недоверчиво переспросил оперативник.
– В церкви я был!
– И зачем вы туда ходили?
– Как зачем? Хотя вам, басурманам…
– За оскорбление полицейского при исполнении, – равнодушно начал Ахметов.
– К куме я ходил! – выпалил Галушкин.
– Так к куме или в церковь? – всё тем же ровным голосом уточнил Ахметов.
– Так кума у меня в церкви служит!
– И зачем же вы, господин Галушкин, ходили в тот день к куме?
– Да я бы и не пошёл к ней, – махнул Галушкин рукой, – но она мне с вечера позвонила и строго так сказала: «Миша! Чтобы завтра утром пришёл ко мне в церковь!»
– И вы не посмели ослушаться? – не удержался от усмешки Ринат.
Галушкин покосился на оперативника и, поняв, что тот не отстанет от него, пока не узнает правду, решил признаться:
– Обносился я…
– Что?
– Ну, пропил свою одежду! Почти всю! И костюм, и пальто, и…
– Трусы хотя бы оставили?
– Трусы оставил, – вздохнул сокрушённо Галушкин и начал перечислять: – Рубашку старую, штаны и сандалии. Их у меня никто не купил.
– И кума обещала вам купить новый гардероб? Правильно я вас понял, господин Галушкин?
– Неправильно! – обиделся Михаил Тимофеевич, но потом смягчился и растолковал: – В церковь прихожане приносят поношенные вещи. Часто очень даже приличные. И церковь раздаёт их неимущим.
– Значит, вы приехали к куме, чтобы приодеться?
Галушкин печально кивнул.
– Кто может подтвердить, что вы были там с утра до обеда?
– Да кто угодно! Кума же там не одна была! – и вдруг забеспокоился: – А вы что же, проверять будете?
– А как вы думали, господин Галушкин?
– Так неудобно мне будет перед людьми, – вздохнул тот.
– А портки пропивать вам удобно? – спросил не улыбнувшись Ринат.
– Портки я не пропивал! – возмутился Галушкин.
– Ладно, ладно. Лучше расскажите мне, зачем вы грозили Аркадию Бессонову?
– Трубачу, что ли, этому? – опять набычился Галушкин.
– Саксофонисту.
– Нам без разницы!
– Так зачем вы ему грозили?
– Я не всерьёз! Просто обиделся я на него.
– И за что же вы, господин Галушкин, изволили обидеться на Аркадия Бессонова?
– Да вы сами подумайте! Эти артисты, как сыр в масле, на наши денежки катаются! Каждый день показывают их виллы и замки! А тут всю жизнь бьёшься, как хрен об кочку! – праведный гнев буквально распирал Галушкина.
– А вы бы, Михаил Тимофеевич, пили поменьше, – заметил грустно Ринат.
– Значит, по-вашему, если бы я не пил, то у меня бы замок был?
– Замка бы не было, но вы не разбили бы свою машину, и вам не понадобилось бы вымогать деньги у Аркадия Бессонова.
– Ничего я у него не вымогал, – обиделся Галушкин.
– И должен вам сказать, что у Бессоновых тоже нет замка.
– Зато у них денег куры не клюют!
– Кто же это вам сказал?
