Натали Альбертовна Якобсон
И имя ему Денница
Пролог
– Если у тебя достанет смелости, освободи меня!
Голос как будто звал его из гробницы, но в эту гробницу нельзя было входить никому. Ее воздвигли совсем недавно и в кратчайшие сроки. Но о том, что происходит там, уже боялись заикаться все. О ней не говорили, как будто ее вообще не было, но она была, и злая сила, исходящая из нее, часто заявляла сама о себе.
– Освободи меня! – голос прозвучал уже более четко. Прямо у него в голове. Этот голос был похож на звон золотых монет, падающих на пол гробницы. Не голос, а зов из сказки. Так джинн зовет выпустить его из лампы. Красивый голос отдавал каким-то коварством.
Пиай вздрогнул. Разве не для этого он сюда пробрался. Чтобы увидеть нечто необычное. Пока он только слышал. Он пришел сюда с риском для жизни, чудом миновав пост охраны. Значит, стоит рисковать и дальше. Терять ведь все равно уже нечего.
Он прикоснулся рукой к надписям, выдолбленным на стене гробницы. Под его живыми пальцами они не начали осыпаться, как пыль. Все, что рассказывали, оказалось ложью. Боги не поразили его, едва он ступил на проклятую землю. Огонь не испепелил его на месте. Его тело не сгноила чума. Все это были просто россказни. Город в пустыне не был проклят. Новый фараон приказал сравнять его с землей лишь для того, чтобы искоренить память о своем безумном предшественнике?
Не раз Пиай задумывался: был ли правитель Аменхотеп действительно безумен? Или тут все дело в тонкостях политики? Нельзя было ставить одного бога над всеми, в данном случае бога солнца.
Солнце! Свет! Ослепительная вспышка! Падение! Пиай зажмурился. Все пронеслось перед глазами так быстро. Он чуть не ослеп оттого, что на миг увидел. Какое-то жуткое божество с крыльями, все пронизанное обжигающим солнечным светом.
– Освободи меня! – голос, чуть отдававший усталостью, стал настойчивым.
Пиай послушно кивнул. Этому голосу невозможно было сопротивляться. Он звал со дна могилы, но обладал большей властью, чем все земные правители.
Низложенный бог солнца! Его ли сила здесь похоронена? Пиай многократно ваял из камня его изображения, но никогда не видел ничего подобного тому, что сейчас пригрезилось ему. Такого существа нет среди богов Египта. Оно как будто действительно выше их.
У него закружилась голова. Где-то здесь должен быть вход. Он не знал этого, но кто-то будто ему шепнул. Один из гладких каменных блоков должен податься, раскрываясь вовнутрь, подобно тайной двери.
Пиай водил руками по гладким, местами покрытым барельефами стенам, и чудо произошло, в одном месте стена поддалась, молниеносно, как если бы сдвинули крышку с ларца. Пиай глянул внутрь. Там не было темно. Где-то вдали по бокам прохода горели лампады. Оставалось загадкой, кто зажег их здесь, и как долго они горели в гробнице.
Голос больше не звал, но Пиай все равно шагнул вперед. Ощущение было таким, словно он входит в храм. Запретный храм низложенному богу. Этот бог должен быть силен, как ни один другой.
За стеной закрывшегося прохода одержимо кричала какая-то птица. Похоже, на крик орла. Пиай не подумал, что это может быть предостережение. Он шел вперед. Его привела сюда судьба, он точно это знал. Он чувствовал.
Внутри все было не так, как в обычных гробницах. Никаких изображений привычных богов. Здесь все было иначе. Надписи, колонны, рисунки. Все иное, чем в других пирамидах. А еще каменное ложе в самом центре. Оно стояло здесь вместо саркофага. На нем лежало нечто, куда более драгоценное, чем бесчисленные сокровища, сваленные горами то здесь, то там, словно подношения.
Зачарованный юноша прошел вперед. Света луны, проникавшего сквозь верх пирамиды, хватало, чтобы рассмотреть существо, которое светилось само по себе. Лежащее тело казалось слитым из золота и все еще живым. Казалось, оно только спало. Его уже опутывала паутина, но следов тления не было. Оно производило впечатление чего-то более вечного, чем даже скульптура.
Пиай остановился и задержал дыхание. Это же дочь фараона. Та, о которой столько говорили, и о которой говорить теперь больше было нельзя. Из ее тела не сделали мумию, и оно не разложилась. Оно сияло ярче золота.
– Освободи меня, если у тебя хватит смелости…
Она ничего не говорила и не двигалась, но он слышал голос, больше похожий на шипение кипящей смолы. Он смотрел и начал кое-что понимать. Не все, из того, что говорили, было вымыслом. У мертвого золотого существа действительно были крылья. Они стелились по каменному ложу под ее спиной, как роскошный ореол. И в их обрамлении казалось, что это существо всего лишь спит.
Тень во дворце фараона
Годами раньше
Все осталось прежним, и все же что-то изменилось. Таор чувствовал себя так, как будто пришел во дворец фараона впервые в жизни. Говорили, это испытывают все, кто вернулся сюда из дальнего странствия или с поля битвы. Но сейчас дело было не в этом.
Непривычная роскошь слепила и в то же время поражала каким-то удивительным холодом. Такое бывает, когда переступаешь порог пирамиды, где лежит покойник, над которым уже провели ритуал, но смерть еще рядом, она еще никуда не ушла. Ее присутствие можно ощутить, хоть и нельзя увидеть.
Такого он никогда не испытывал на поле боя, хотя там люди замертво падали на каждом шагу, лилась кровь, пресекались жизни. Но там не было ощущения того, что нечто темное стоит рядом и ждет. Нечто уже наблюдает за тобой.
Таор даже оглянулся через плечо. Ощущение чьего-то присутствия рядом было таким реальным. Он не подумал о том, как могут расценить его жест другие собравшиеся. Он никогда не был суеверен. О нем могли пойти слухи, что он повредился головой. Шрам на виске у него действительно остался, хоть и спрятанный под прядями волос. В одной из битв чужая сабля чуть было не рассекла ему голову. Чуть-чуть… но как будто боги вмешались в тот миг.
А потом первая в жизни большая победа должна была оглушить его настолько, чтобы он забыл о том, как близко было то лезвие от его лба. И, пожалуй, стоило не вспоминать об ощущении того, что в тот миг между ним и нападавшим вмешался кто-то третий. Кто-то нематериальный. Боги могли все, но что если это были не они.
Когда в последнее время он думал о богах? Таор не хотел думать о них сейчас. В голову лезли лишь обрывки битвы, гноящиеся раны, отрубленные конечности и стервятники, совершающие пир на останках врагов. Он даже не знал, к кому отнести этих врагов: к хеттам, нубийцам… Египту до сих пор не было известно то племя, с которым его послали на войну. Их нападение на страну оказалось внезапным и непредсказуемым. Ни царские советники, ни пророки, ни жрецы не могли даже предположить, откуда они взялись, но им было несть числа и это будто не были люди вообще. Таор помнил, как рубил их, а они не чувствовали боли. Каждого из них было так же сложно убить, как в других битвах положить десяток врагов. И после каждого убитого их возникало все больше и больше. Их, как будто плодила пустыня. Войска фараона отчаялись, Таор тоже. Сколько они не убивали врагов, а их количество не иссякало. Разведчики не могли установить, сколько их и где их лагерь. Каждый раз они наступали с закатом, а не на рассвете, как это было положено. Таору и его подчиненным приходилось не спать ночами, а с первыми лучами рассвета поле битвы становилось пустым. Однако ночью все повторялось. Каждый новый отряд, наступающий на Таора, становился все более многочисленным. У этих воинов были непробиваемые доспехи, и кожа под ними еще более твердая, чем кирасы, в которые они были облачены. Он рубил направо и налево, как мясник, и уже знал, что ему не победить, но в одночасье все изменилось. Вражеские отряды вдруг перестали прибывать… и это произошло как раз после того, как кто-то невидимый отвел меч от его лба. Кто-то, кто говорил с ним с небес.
– Идолы, твои боги лишь идолы…
Таор поднес руку ко лбу, желая коснуться шрама. Тот голос все еще звучал в его памяти, никому кроме небес не принадлежавший. В роковую минуту юноша не видел ни одно материальное существо, которое могло бы его защитить. Так, может, ему просто показалось?
Во дворце было непривычно мало народа, но все собравшиеся взирали с любопытством, а часто с едва скрываемой завистью. Ведь он вернулся живым и победившим.
Все было задумано иначе. Его, юного и наивного, послали туда, откуда он не должен был прийти обратно. Он стал бы первой жертвой в борьбе с народом, доселе никому неизвестным, и прославившимся своей сверхчеловеческой жестокостью и силой. Поэтому главный военачальник фараона остался во дворце, других не менее почетных главнокомандующих сохранили в резерве, а самый младший по званию и наименее родовитый юноша отправился воевать с демонами. Иначе их было не назвать. Хоть они состояли из плоти и крови, но сколько в них было нечеловеческой силы и упорства.
Он испытал к врагам невольное уважение. Ни одного воина взять в плен живым не удалось, но он увел в полон множество стариков и женщин. И он уже знал, о чем попросит фараона. Сегодня был его день. Он имел право обратиться к царю с любой просьбой.
Но на душе у него все равно было трепетно. Исполнит ли фараон такое грандиозное желание, которое назрело у него. И в моральном, и в материальном плане это могло оказаться неисполнимым, но он все равно собирался попытаться. Его просьба чиста. Она исходит от самого сердца. Боги должны дать ему шанс.
– Твои боги идолы…
И опять этот навязчивый голос. Голос с небес, как он привык его называть. Хорошо, что этого голоса, кроме него, никто не слышал. Таор это точно знал. Лежа в военном шатре уже после победы, он многократно спрашивал, слышат ли его подчиненные чьи-то слова, произнесенные как будто из пустоты, но они каждый раз недоуменно качали головой. Как-то раз он спросил об этом старуху, с трудом плетшуюся по дороге, она даже испугалась, приняв юношу за умалишенного. И это даже несмотря на то, что на нем были латы царского полководца.
Хорошо, что этого голоса никто больше не слышит. За слова, произнесенные им, жрецы могли бы покарать человека смертной казнью. Фараон бы с ними согласился. Ведь он тоже бог, земной и смертный бог, как принято почитать в Египте.
Таор чтил законы страны, в которой жил, хоть сейчас и собирался их немного преступить. Против этого небесный голос не возражал, но он начисто оставил юношу, едва тот вошел в церемониальный зал.
Там собрались самые почетные гости, также в небольшом количестве. Казалось, что стражей с алебардами здесь больше, чем мирной знати.
Зал был торжественно украшен. Дорога к трону, где восседал фараон, свободна. Сегодня должны были чествовать его, но Таор не привык к таким почестям. Ему неловко было ехать во дворец в подаренной ему богатой колеснице и тем более неприятно принимать другие царские подарки. Все это казалось каким-то незаслуженным, доставшимся как бы случайно, лишь потому, что у него внезапно появился невидимый небесный покровитель.
Фанфары, лепестки лотосов, усыпавшие дорогу, крики празднующей толпы внизу под окнами… Все, как во сне.
Ты должен помнить, что у тебя здесь много врагов, которые послали тебя на верную смерть, незримо напутствовал его кто-то у входа в зал. Но здесь он был один.
Таор откинул с взмокшего лба угольно-черную прядь волос. Его считали очень красивым и что с того? У него даже до сих пор не было собственного гарема. Средства не позволяли. Так может попросить о том, чтобы фараон позволил ему оставить себе часть завоеванных сокровищ? Нет, нельзя. Он ведь уже решил обратиться к нему с другой просьбой. Прошение может быть только одно.
– Встань! – фараон велел не падать ниц, когда Таор уже опустился на колени. Странно, но обычный церемониал сегодня был нарушен во многом. Это в честь победы? Или при дворе многое изменилось, пока он отсутствовал. Сам фараон тоже изменился. Страшно подумать, но он больше походил на неодушевленное изваяние на троне. Кто-то будто наклонился к нему и шепнул что-то на ухо, но за тронным возвышением сегодня никого не было, даже рабов с опахалами согнали в самый низ.
– Ты славно себя проявил. Великий воитель достоин многого. Я назначаю тебя главным командующим над всеми своими войсками, и над всеми другими командирами.
Таор не ожидал. Слишком много почестей. Слишком много зависти, почти ощутимой волной витающей над залой. Его съедали гневными взглядами. Царедворец, не успевший зачитать указ фараона до его собственных слов, нервно покусывал губы, канцлер явно был недоволен, главный советник старательно отводил глаза. У них с Таором велись давние счеты.
Только тот, на чье место Таора назначали, угрюмо стоял в стороне. Таор нашел его взглядом. Теперь уже бывший военачальник был озабочен чем-то своим, а не речами фараона. Он старательно прятал под одеждой руку. Вначале Таору даже показалась, что она отрублена, как у вора. Но нет, кажется, рука целиком высохла. Странно, такое обычно бывает с рождения. Таор повидал на полях сражений много различных увечий и эпидемий, но такого еще не видел. Руку будто сожгли, но неподвижная кость осталась и гноилась. Если б кому-то пришло в голову мумифицировать одну лишь кисть руки на теле живого человека, то он получил бы такой вот результат. Уджаи было не узнать. Таор помнил его смелым и задиристым, гордо кидавшим вызов прямо в лицо врагов и соперников, а теперь этот затравленный взгляд, покрасневшие глаза… Что же с ним случилось? Что случилось со всеми здесь вообще? Никто не шептался, не сплетничал, никто как будто ни чем не интересовался. Таор ощутил себя чужаком, не посвященным в курс событий. По сути, так оно и было, ведь он отсутствовал очень долго. Но не настолько долго, чтобы люди вдруг стали другими… они вели себя иначе, чем прежде. Те же самые жители Египта, те же самые знатные люди при дворе, не считая множества сановников, которых фараон выбрал не из знати. К их числу относился теперь и он сам. Таор понимал, что должен быть благодарен. В прежние времена ему бы не позволили так прославиться, теперь все изменилось. Но что если эти перемены не к лучшему?
Таор до крови прикусил губу. Вот и настал момент, когда ему следует высказать свою основную просьбу. На него тут же устремились несколько пар выжидающих глаз. Перед этими людьми он давно был в долгу за свое продвижение по службе, но он не хотел сейчас думать о том, что на руку им. Он отплатит им чем-нибудь другим потом, а сейчас он собирался просить не за себя, а за целую провинцию. Теперь побежденные земли стали провинцией Египта, такой богатой и плодородной, что вряд ли хватило бы всего захваченного золота, чтобы ее выкупить. Выгода не имела значения. Он просто хотел, чтобы отпустили всех пленных.
Если б все зависело от него, то он бы уже это сделал, но решать будет не он, а человек, подобный богу, восседающий на троне. Все здесь испытывали невольное уважение перед символами царской власти в его руках, его именем, его уреем. Как решит он, так и будет немедленно сделано.
Рядом с фараоном на троне не было царицы. Ее отсутствие, правда, не бросалось в глаза, потому что кресло из слоновой кости для нее было убрано, как будто ее не ждали совсем. Фараон решил остаться один. Или так только казалось? Кто-то склонялся над ним, кто-то, будто сделанный из мрамора и золота. Вначале Таору не удалось рассмотреть. В глаза словно светило солнце, и было больно зрению… но потом он заметил изящную голову, и то, как над ней взмахнули роскошные черные крылья. Мраморные руки скользили по плечам фараона, как змеи, красивые губы склонялись к его уху, чтобы что-то шепнуть. Казалось, из этих губ сейчас вырвется огонь, а не дыхание. Золотое существо вдруг устремило взгляд прямо на Таора, и, боги, как же оно было красиво.
Фараон ждал его слов, но он забыл, о чем собирался попросить. Губы не двигались. Так, наверное, чувствует себя человек, обращенный в статую: и хочется говорить, а не можешь. И все же он собрался с силами. От него зависит будущее целого народа: обратят их в рабство или отпустят. Он должен быть сильным. Таор заговорил.
– Я не посмел бы ни о чем просить для себя самого, и все же у меня есть одно желание. Пусть кровопролитная война закончится миром, пусть земли, которые опустошены сражением, останутся независимыми, а все пленные получат свободу.
Вот и все, больше нечего сказать. Просьба или наглость? Как к этому отнесется правитель Египта? Сочтет ли фараон, что его полководец слишком многого желает? Оставит ли решение на потом или ответит сейчас? Согласием или отказом?
За других Таор всегда переживал больше, чем за себя. Это отличало его от большинства людей. Говорили, что такое качество когда-нибудь его погубит. Иногда над ним открыто смеялись. Но золотое создание за спинкой трона вдруг посмотрело на него с интересом. Как оно похоже на божество, ожившее и восхищающее. Божество с девичьим телом, темными крыльями и змеящимися прядями цвета золота. Видел ли ее хоть кто-нибудь еще? Таор не смел оторвать взгляд от ее золотых ногтей, скользящих по предплечьям правителя. Она наклонилась к уху фараона и что-то шепнула.
– Пусть будет так, – ответ правителя потряс всех собравшихся. – Пленные получат свободу, а захваченные тобою земли независимость. Никакой дани, ни одного раба… если кто-то захочет остаться на правах гостя, ему это позволял, если кому-то понадобятся средства, чтобы добраться назад на родину, им выделят их из захваченных тобою богатств. Таково твое желание?
Таор смутился. Он не высказал просьбу до конца, потому что постеснялся, а фараон все уже знал. Золотое создание выпрямилось за спинкой трона. На его губах играла лукавая улыбка, руки по-хозяйски лежали на плечах правителя. Оно ли читало мысли собравшихся и передавало их фараону? Кто оно? Вернее, она. Таор видел стройное тело, едва прикрытое украшениями и одеянием, мало напоминающем одежду египтян. А крылья… они были живыми, они двигались, они то взмахивали, то складывались в черный ореол над головой. Они действовали, как две большие руки, абсолютно подвижные и грациозные. Даже крылья птиц не бывают такими. Они были, как два пушистых лоскута тьмы, как отдельное живое существо над божественным телом.
С трудом Таор смог кивнуть на слова фараона.
– У тебя есть еще пожелания?
Второй вопрос фараона уж точно его поразил. Он не смел надеяться на то, что исполнят и первое, а ведь по традициям оно должно было быть единственным.
– Это все, о чем я мечтал – о мире для всех, – язык его почти не слушался.
Вот и все, миг его торжества кончился. Золотое существо смотрело него, казалось, смеясь. Оно ждало, что он пожалеет о том, что растратил свою просьбу впустую. Но он не жалел.
Зерно граната
У выхода он столкнулся с Уджаи. Бывший военачальник двигался, как во сне. Таор даже испугался того, как странно он выглядит. Уже похож на мумию, хоть еще и живой. Казалось, что высохшая рука пожирает его самого, как змея, прижившаяся на теле. Как такое могло произойти? Что с ним стало? Ведь он в последнее время даже не был на поле боя, вместо него воевал Таор. Юноша был знаком со многими эпидемиями. Он видел, как заражались и заболевали воины, коснувшиеся нечистой крови. У всех, кого он убивал в последних битвах, кровь была нечистой. От нее исходили скверна и зараза. Даже скорпионы сторонились лужиц такой крови. Но Уджаи не мог заразиться таким путем. Здесь во дворце было безопасно: ни поединков, ни эпидемий, никого зараженного сюда бы просто не пропустили. Поэтому он даже не задался вопросом о том, а не может ли оказаться заразным сам бывший военачальник?
Может, он выезжал в пустыню, и что-то случилось там? Таор не знал, будет ли прилично спросить о чужом недуге. Вероятно, будет лучше сделать вид, что он ничего не заметил. При дворе свой церемониал. Любопытные недостойны доверия. К тому же, бесчестно смеяться над проигравшим соперником. Таор считал, что Уджаи заслуживает высокого поста намного больше, чем он сам. Хотя, возможно, именно из-за болезни его и сместили.
Их взгляды встретились всего на миг. Уджаи первым отвел запавшие воспаленные глаза. Он хотел что-то сказать, но не осмелился и просто прошел мимо. Таор долго смотрел ему вслед. Этого убогого высохшего человека он как будто и не знал. Куда девался рослый могучий воин, который всегда и ко всем относился с высокомерием?
– Ты кого-то ищешь? – к нему уже спешил старый друг. Сменхкара, как обычно, околачивался при дворе, хоть ничего и не надеялся здесь получить. Всего лишь сын одной из наложниц фараона, он хоть по праву и считался царевичем, но мало на что мог рассчитывать. Зато он всегда был в курсе происходящего.
Таор подумал, не спросить ли его о том божестве, что стоит за троном фараона и дает ему советы, как управлять страной. Спрашивать почему-то было неудобно, как если интересуешься чем-то запретным. Возможно, не стоило спрашивать вообще, чтобы не нажить себе больше врагов, чем уже есть. Таор знал, что после сегодняшних почестей многие здесь готовы разорвать его живьем.
– Ты герой этого дня, но что будет завтра, – Сменхкара хлопнул его по плечу, мелодично звякнули граненые браслеты. Его темные волосы были красиво уложены в тонкие косы, лицо выглядело непривычно бледным, как если бы его давно не касались солнечные лучи. Кругом стояла жара, даже большие бассейны с лотосами, голубевшие по всему дворцу, не источали прохлады, а от царевича почему-то исходил неприятный холод. На коже не было ни бисеринки пота, и его рука на ощупь оказалась ледяной. Он признался Таору, что недавно разогнал свой гарем.
– Кого-то прогнал, кого-то подарил, но большую часть принес в жертву.
– Но почему? – Таор был слегка поражен. Сменхкара никогда не производил впечатление жестокого человека.
– Просто я хочу нечто большее, – загадочно пояснил он.
– Большее?
– Да, – его глаза сверкнули, как два обсидиана, навеки погребенные в пирамиде. – Плоть это так грязно, так низко. Божества сделаны из золота…
– Но, – Таор хотел возразить, что Сменхкара не бог, но вспомнил о его родстве с фараоном и промолчал.
– Скульптуры богов, я думаю только о них… Даже если бы они ожили, они ведь не физические существа, не люди… Однако, теперь у нас будет только один бог. До тебя, должно быть, уже доходили слухи, как бы далеко ты не находился.
– Один бог? – Таор до сих пор не хотел в это верить. Сама мысль казалась ему дикой. Хотя если вспомнить то божество, что стоило за троном. Одно оно могло стоить всех других богов. Живое божество вместо пантеона из статуй. Хотя нет, наверное, он ошибся. Боги не оживают и не приходят в царские дворцы. Скорее всего, это была одна из дочерей фараона. Таор даже не помнил их всех по именам. Сменхкара мог бы перечислить по именам всех. Нужно его спросить… Но даже у дочери фараона не могли вырасти из спины крылья, а из пальцев золотые когти. Такими чертами обладают только боги, не восседавшие на земном троне.
– Бог солнца Атон теперь правит здесь всем, – Сменхкара указал на солнечный диск, выгравированный на стене. Таор смутно помнил, что раньше на этом месте красовался другой символ. Теперь все изменилось. Солнце! Диск солнца! Заря! Почему прекрасный свет солнца кажется ему таким похожим на зарево кровопролитной битвы? Свет солнца, цвет крови, крики пораженных и убитых – все это как одно. Солнце и бог это тоже одно. Божество солнца! Золотая фигура за троном фараона! Она будто соткана из солнца.
Может, она ему только привиделась? Что если тот роковой удар лезвием по виску в разгаре сражения повредил его разум?
– Бог не может быть одним-единственным. Как же другие боги? – Таор ощутил лихорадочный бред.
– Тише, – Сменхкара оттащил его чуть в сторону. – Если хочешь молиться им, то молись про себя. Если станешь упоминать их вслух, то рискуешь нажить себе неприятности. С тех пор, как ты отсутствовал, все сильно изменилось. Возможно, оно и к лучшему.
– Как ты можешь так говорить?
– Просто! Я принимаю все новое, так же как здесь приняли тебя. Ты не из знати, но ты можешь подняться выше самых знатных людей, потому что теперь настала пора новых традиций.
– У меня нет высоких устремлений.
– Тогда ты сильно отличаешься от всех людей, которые мне известны. А я знаю многих.
Сменхкара поднял руку, чтобы коснуться подвески на своей шее, но рука так и повисла в воздухе. Он о чем-то задумался или внезапно что-то ощутил. Подвеска на его шее слегка блеснула. Таор только сейчас заметил, какая она странная, прямо, как зерно граната. Конечно, это не зернышко, которое вытащили из плода, а твердый рубин, которому мастера придали затейливую форму. От камня исходили какие-то токи.
– Нравится? – Сменхкара перехватил его взгляд.
Таор нехотя кивнул.
– Весьма изобретательно. Что за ювелир его изготовил?
Друг загадочно усмехнулся.
– Ювелир? – его черные брови разошлись так насмешливо, будто он услышал жуткую глупость. – Как мало ты еще знаешь.
– Я вижу, что камень редкий. Он что-то символизирует? Это ведь не солнечный диск, который, наверное, теперь положено носить всем. Знак другого божества?
Сменхкара не счел нужным отвечать.
– Этот камень еще более надежен, чем магнит. Он всегда вернется к своему владельцу, даже если ты проиграешь его или пропьешь, или подаришь, он все равно останется твоим, потому что обожжет чужие руки и снова притянется к тебе. У него может быть только один хозяин, но достать такой камень практически невозможно. Его нельзя ни сорвать, ни украсть. Только если она сама тебе его даст.
– Кто?
Сменхкара молчал, как будто вовсе не слышал вопроса. Его черные брови идеальной формы задумчиво сошлись на переносице, мускулистые руки в браслетах почему-то казались скованными.
– Я тоже хотел бы такой камень.
– Еще рано. Приходи ко мне позже, когда пройдут торжества. Тогда, вероятно, будет самое время.
Почему не время сейчас? Таор смотрел, как Сменхкара удаляется. Больше у него здесь не было друзей. Так что ему не от кого было ожидать добрых слов, но и открытого нападения вроде бы ожидать тоже было не от кого.
Он не обратил внимания на человека, стремительно продвигавшегося к нему через толпу. Лишь когда острое лезвие разрезало воздух в миллиметре от его лица, Таор отшатнулся. Оружие вонзилось в колонну. Юноша ощутил, как по щеке из пореза бежит кровь. Все, как тогда на поле боя, когда его могли убить, но только ранили в висок. Будто кто-то невидимый оттолкнул его и сейчас. Еще раз! Все повторяется. Все замкнуто, как в круге.
Таор ошеломленно смотрел, как стражи-нубийцы скрутили нападавшего. Из его руки выпал и звякнул об пол еще один кинжал. Судя по всему, он собирался ударить уже с близкого расстояния. Таор видел этого человека впервые. Смотреть на него он смог недолго. Стражи быстро его увели. Какой безумец мог решиться напасть на него прямо во дворце. Ведь сразу было ясно, каким будет исход событий.
Таор рассеянно стер кровь со щеки ладонью. Может ли оказаться так, что этот человек и впрямь безумен. Да, врагов у него здесь много: влиятельных, богатых, высокопоставленных. Естественно, никто из них не стал бы убивать его собственноручно. Достаточно было нанять кого-то. Убийцы дождались бы его в темном переулке. Тело сбросили бы в Нил. Он слышал о таких случаях. Так убирали людей, неугодных влиятельным особам. Убийц всегда подсылали несколько, чтобы у жертвы не осталось шанса спастись. Никто не нападал прилюдно. Ни один человек в своем уме не стал бы так делать.
– Его казнят прямо сейчас, – распорядился главный визирь.
Несложно будет предсказать, что произойдет дальше: виновного поставят на колени, наклонят ему голову и острое лезвие рассечет его шею. Таор не мог этого допустить.
– Нет! – он решительно поднял руку. – Сегодня день торжества. Пусть этого человека помилуют.
– Но…
– Я сам готов просить фараона об этом.
Ну вот, он опять выбрал путь прямого конфликта, как когда-то давно. Визирь смотрел на него с легким осуждением, но старался ничем не выдать своего возмущения. Он быстро отдал распоряжение, чтобы схваченного поместили в темницу. Там он пробудет до тех пор, пока ему не вынесут приговор. Визирь Панахеси был твердо уверен, что фараон прислушается к его советам больше, чем к прошениям своего полководца. Пусть думает так. Таор не собирался вступать в споры. Пока что он добился отсрочки казни, потом, возможно, сумеет сделать и большее.
Хотя зачем ему стараться для совершенно чужого ему человека, который к тому же собирался его убить? Он и сам не знал. Просто для него пожертвовать своими интересами ради кого-то другого было так же естественно, как дышать.
Кровь текла по щеке все сильнее. У Таора возникло ощущение, что кто-то смотрит на него из толпы, кто-то, кого не может увидеть он сам.
У выхода его догнал главный визирь. Панахеси был в гневе. Сейчас, когда рядом почти не осталось свидетелей, он уже не старался держать себя в руках.
– Ты не можешь просить, чтобы помиловали того, кто собирался тебя убить.
– Но мое прошение скоро будет в твоих руках. Тебе придется передать его фараону, хочешь ты или нет.
– Ты и так перешел сегодня все допустимые границы.
Границы?! Кто их установил? Таор отвел взгляд. Он знал, что просит слишком много, он ожидал, что его просьбу отклонят, но его право хотя бы попытаться заступиться за всех этих людей.
– Они не будут тебе благодарны, все эти люди…
– Мне это и не нужно.
– Только не говори, что ты никогда не мечтал о собственной власти, пусть это будет власть даже над небольшой провинцией Египта.
– Никогда, – ответ дался ему легко, потому что он всегда был честен и прямолинеен. Многих такая честность обезоруживала, вот и Панахеси внезапно отступил на шаг.
– Значит, ты не такой, как все.
– Как все, во дворце, это вы хотите сказать? Вам знакомы только те люди, которые рано или поздно приходят сюда. Я же общался с простыми людьми во всех частях света, мне встречались такие, кто был готов пожертвовать собой ради другого.
– При этом будучи не влюбленным в него?
Вопрос был ядовитым, как раздавленная змея, потому что Таор не понял его значения.
– На поле боя никто и ни в кого не влюблен, но кто-то всегда готов пожертвовать собой, чтобы спасти товарища, даже если не знает его имени, даже если никогда больше его не увидит по окончанию войны.
– Это все простые солдаты, но поднявший руку на тебя поднял ее на самого фараона, так как ты представляешь его.
– Но я хочу для всех мира и прощения, потому что знаю, что такое война. Так пусть его простят.
– Это глупая доброта.
– И все же так правильно, – Таор развернулся и хотел уйти. Чувство, что кто-то следит за ним, не проходило, и это был вовсе не великий визирь, приставший к нему так некстати с ненужной дискуссией. Он все решил для себя, он не хотел ничего менять в своих поступках или мировоззрении. Судьба сделала его воином, но он не хотел войны. Он умел сражаться, как если бы сам был одним из богов, но не видел необходимости в кровопролитиях. Если бы люди умели соблюдать честность, то они могли бы договориться обо всем мирным путем. Так он считал и не собирался изменять своего мнения.