Настасья Астровская
Грешница Люсиль
Профессоров и прочих академиков в поселке было сыскать тяжело, однако были вещи, которые и детям были понятны. Например, что дважды два равняется четырем, Земля – круглая, а «Люсиль» и «грешница» – это синонимы.
Люсиль приехала на рассвете с проходящим поездом. Она была тонкая, дерзко рыжая, в нездешней шляпке и – в такую жару! – в перчатках, в руках держала два страшного вида черных чемодана. Без труда отыскала дом покойницы Пенелопы Салинас, открыла дверь невесть откуда взявшимся ключом. И все. И началось.
Первой ее приметила предприимчивая Росита. Вышла развесить белье, и вдруг под застиранной простыней показались белые тонкие ноги. Этих ног предприимчивая и всезнающая Росита точно не помнила, поэтому поспешила познакомиться с ними – вернее, с их хозяйкой. Ловко поднырнув под простынь, она увидела рыжую стройную девицу, гордо несущую свою высокую красивую грудь и морщившую на солнце прелестный маленький носик.
– Доброго дня! – крикнула Росита. – Я Росита Эспантар, местная швея. А вы чьих будете? Как вас зовут?
– Люсиль, – холодно ответила незнакомка и прошла мимо,не утруждая себя беседой с Роситой.
Та недобро посмотрела ей вслед и покачала головой.
К обеду Росита, конечно, узнала, что Люсиль Гринье – дальняя родственница покойницы Пенелопы, ездила гимнасткой с каким-то бродячим цирком, чуть три раза не вышла замуж – и все это к своим двадцати шести годам. Росита не была бы собой, если бы этого не узнала. Но самое главное, что она поняла еще в первый день и в чем потом убедилась: Люсиль была самой что ни на есть грешницей.
Перво-наперво, еще до того, как все познакомились с новой соседкой, Росита запретила своей дочери Анхелике общаться с ней. Юную Анхелику она считала безгрешной, сама же девушка на свой счет иллюзий не строила.
К обеду, когда большая часть дел была переделана, жители потянулись к дому Пенелопы – знакомиться. В это время суток Люсиль оказалась куда более приветлива, чем утром, поила всех кофе и смущенно кивала на не до конца разобранные чемоданы. Всем удивлявшимся ее белой для этих краев коже терпеливо объясняла, что в ней много французской крови, еще много германской, а испанской – чуточку, только, может, от Пенелопы, но говорит она – вон, смотрите как, язык, вроде, в семье помнят. Все важно кивали и соглашались – да, да, помнят, и говорите хорошо, сочно, почти по-местному.
Тем же вечером Росита высказала соседям свое безапелляционное мнение. Для нее Люсиль была заезжей проституткой, коварной лисицей, с которой не стоило связываться. Все только пожали плечами и закатили глаза: мол, что поделать, это же Росита, она и не такое скажет. Однако со следующего дня мужчины отчего-то повадились ходить к Люсиль.
Пока ходили одинокие парни, Росита плевалась, но молчала. Но одним лунным вечером она увидела Хорхе, мужа соседки Адрианы, крадущегося к Люсилиному дому разврата. Росита всплеснула руками, округлила глаза и побежала к Адриане. Росита забила тревогу. Росита начала действовать.
Сейчас же в доме Адрианы собрались все женщины поселка – Росита созвала тайный совет. Важно ходя взад-вперед по широкой кухне, как главнокомандующий, она вынесла вердикт: пора объявить грешнице войну, иначе поселок потонет во тьме греха и захлебнется в грязи, а за ним уж погибнет и весь мир. А так как мужчины уже в плену у врага, воевать придется женщинам и детям. Соседки слушали ее, не проронив ни звука, глядя на свою предводительницу испуганными глазами, в которых читалась готовность к боевым действиям любого характера. В конце концов, в жизни женщины всегда есть место подвигу.
Женщины еще повозмущались, а потом решили пойти проверенным путем: объявить наглой приезжей бойкот, вести себя с ней как можно хуже и постепенно вытравить ее из поселка. Эта мысль всех как-то взволновала, женщины оживидись. Адриана принесла вина. Выпили,оживились еще больше. Хозяйка подала кофе с кальвадосом, потом кальвадос без кофе. Выпили, оживление сменилось твердой уверенностью в принятом решении. На том и разошлись.
Дочь Адрианы Мария, подслушавшая тайный совет, одобрительно кивнула.
Сын Адрианы Хорхе покачал головой.
Утром, выйдя к завтраку, он был весел сверх меры, охотно выпил кофе, потом разбил две чашки.
– Что с тобой сегодня такое? – ворчала мать, собирая осколки.
– Все из рук валится, – смеялся Хорхе. – А как ему не валиться? Я же грешник, дьявол меня сожри.
– Не мели чепухи! – отмахнулась Адриана.
– Грешник, – упрямо повторил он. – Вон, у сестры моей, праведницы, спроси, которая всю ночь под дверью подслушивала!
Мария густо покраснела и потянулась отвесить брату пощечину, но мать шлепнула ее по руке.
Под хоровое молчание недовольной матери и смущенной сестры радостно смеющийся Хорхе вышел из дома.
Его назвали в честь отца, и, чтобы не путаться, звали сначала Хорхе-младший, потом – юный Хорхе. Мальчик рос, и постепенно из Юного Хорхе он превратился в Глупого Хорхе. Нет, интеллектом он обделен не был, даже напротив – но в нем была юношеская наивность, поверхностность, беспечная легкость и быстрота суждения настоящего дурака. Потом Хорхе подрос еще, ему стукнуло девятнадцать, и из Глупого Хорхе он превратился в Злобного Хорхе. Нет, он не был злым, желчным, отталкивающим, даже напротив – но в нем была веселая молодая злоба, резкость, скорость, сущее мальчишество.
Ничего не боялся, никому не был должен, никому не принадлежал – ни семье, ни друзьям, ни одной девушке в мире, и ему иногда казалось, что и себе – тоже. Жил, работал, смеялся и насмехался, выпивал и пил, устраивал шумные гулянья с друзьями и говорил,что однажды уедет отсюда ко всем дьявольским рогам.
Все изменилось в один день – несложно догадаться, что это был день неожиданного приезда Люсиль Гринье.
Как только он вошел в дом Пенелопы, кроме знакомого запаха трав и кофе он почувствовал какую-то живую свежесть, будто бы в распахнутую дверь вплеснулась океанская волна. Новая хозяйка не выходила, видимо, не услышав, что кто-то пришел. Хорхе осторожно прошел в комнату. И – замер на пороге. На полу перед раскрытым зловещим черным чемоданом сидела его смерть.
Хорхе видел ее во сне много лет и не мог не узнать. Он смутно подозревал, что эти сны достались ему от погибшего в материнской утробе брата-близнеца, о котором родители никогда не говорили. Так или иначе, он помнил смерть очень хорошо – в последний раз она снилась ему два дня назад.
– О, простите, я вас не услышала! -смерть вскочила с пола и протянула ему руку. – Люсиль. Люсиль Гринье.
Те же короткие рыжие локоны, те же карие глаза с чертовщиной, те же белые длинные пальцы, поправляющие разрушенную прическу…
– Хорхе, – он пожал ее руку, с каждой секундой бледнея все больше. -Хорхе Кабрера.
– Кажется, я уже слышала это имя, – улыбнулась Люсиль.
– Наверное, вы говорите о моем отце, – Хорхе тоже попытался улыбнуться. – Я Хорхе-младший. Злобный Хорхе.
–Да ? – она вскинула брови. – Люблю злобных. Злобных, молодых, резких и ярких.
И ушла варить кофе, хохоча и покачивая круглыми бедрами, обтянутыми черной юбкой.
Хорхе закрыл глаза. Все. Он шагнул на эшафот. Он встал к стене. Он приблизился к краю пропасти.
Вечером,когда Росита презрительно назвала Люсиль проституткой и грешницей, все пожимали плечами, а Хорхе странно улыбался. Его сердце сладко заныло. Он был бы рад, если бы она оказалась проституткой. Так у него был бы шанс познать ее. Познать свою мечту. Свою смерть.
Пока его сестра усердно и истово читала молитвы, не пропуская ни слова, ни звука, и взгляда, когда ночь уже опускалась на поселок, он просил небеса лишь об одном. Лежа на кровати своей комнаты, глупо улыбаясь и глядя в потолок, он шептал: Господи, пусть она грешит. Пусть она будет моей. Пусть…
Когда мужчины поселка стали проводить вечера в доме Люсиль, Хорхе понял: кажется, молитвы были услышаны.
