Народное творчество (Фольклор)
Русские народные сказки и былины
Журавль и цапля
Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.
– Давай пойду посватаюсь к цапле!
Пошёл журавль – тяп-тяп!
Семь вёрст болото месил, приходит и говорит:
– Дома ли цапля?
– Дома.
– Выдь за меня замуж.
– Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!
Журавль, как несолоно похлебал, ушёл домой. Цапля после раздумалась и сказала:
– Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.
Приходит к журавлю и говорит:
– Журавль, возьми меня замуж!
– Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!
Цапля заплакала от стыда и воротилась назад.
Журавль раздумался и сказал:
– Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму её замуж.
Приходит и говорит:
– Цапля, я вздумал на тебе жениться: поди за меня.
– Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!
Пошёл журавль домой. Тут цапля раздумалась:
– Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!
Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.
Три медведя
Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.
Дверь была отворена: она посмотрела в дверь, видит – в домике никого нет – и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михайло Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали её Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.
В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлёбкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Иванычева. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.
Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки, и Мишуткина похлёбка ей показалась лучше всех.
Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой – Михайлы Иванычева, другой поменьше – Настасьи Петровнин, и третий, маленький, с синенькой подушечкой – Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул – на нём было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась – так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колени и стала есть. Поела всю похлёбку и стала качаться на стуле.
Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая – Михайлы Иванычева, другая средняя – Настасьи Петровнина, а третья маленькая – Мишенькина. Девочка легла в большую – ей было слишком просторно; легла в среднюю – было слишком высоко; легла в маленькую – кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.
А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом:
– Кто хлебал в моей чашке?
Настасья Петровна посмотрела в свою чашку и зарычала не так громко:
– Кто хлебал в моей чашке?
А Мишутка увидел свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:
– Кто хлебал в моей чашке и всё выхлебал?
Михайло Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:
– Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?
Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:
– Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?
Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:
– Кто сидел на моём стуле и сломал его?
Медведи пришли в другую горницу.
– Кто ложился в мою постель и смял её? – заревел Михайло Иваныч страшным голосом.
– Кто ложился в мою постель и смял её? – заревела Настасья Петровна не так громко.
А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:
– Кто ложился в мою постель?..
И вдруг он увидел девочку и завизжал так, как будто его режут:
– Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-я-яй! Держи!
Он хотел её укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали её.
Лесной гнёт
Ехал мужик с горшками, потерял большой кувшин. Залетела в кувшин муха и стала в нём жить-поживать. День живёт, другой живёт. Прилетел комар и стучится:
– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?
– Я, муха-горюха, а ты кто?
– А я комар-пискун.
– Иди ко мне жить.
Вот и стали вдвоём жить.
Прискакала блоха:
– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?
– Я, муха-горюха, да комар-пискун, а ты кто?
– Я блоха-попрядуха.
– Иди к нам жить.
И стало их трое. Прибежала к ним мышь:
– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?
– Я, муха-горюха, комар-пискун да блоха-попрядуха, а ты кто?
– Я из-за угла-хмыстень[3].
– Иди к нам жить.
И стало их четверо. Притащилась лягушка:
– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?
– Я, муха горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, а ты кто?
– Я – на воде-балагта[4].
– Иди к нам жить.
И стало их пятеро. Живут себе поживают, беды над собою не чают. Спознал про то медведь, приходит к терему и стучится:
– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?
– Я, муха-горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, на воде-балагта, а ты кто?
– А я лесной гнёт.
Сел на кувшин и всех раздавил.
Напуганные медведь и волки
Жили-были на одном дворе козёл да баран; жили промеж себя дружно: сена клок – и тот пополам, а коли вилы в бок – так одному коту Ваське. Он такой вор и разбойник, за каждый час на промысле, и где плохо лежит – тут у него и брюхо болит.
Вот однажды лежат себе козёл да баран и разговаривают промеж себя; откуда ни возьмись котишко-мурлышко, серый лобишко, идёт да таково жалостно плачет. Козёл да баран спрашивают:
– Кот-коток, серенький лобок! О чём ты плачешь, на трёх ногах скачешь?
– Как мне не плакать? Била меня старая баба, била-била, уши выдирала, ноги поломала да ещё удавку припасала.
– А за какую вину тебе такая погибель?
– Эх, за то погибель была, что себя не помня сметанку слизал.
И опять заплакал кот-мурлыко.
– Кот-коток, серый лобок! О чём же ты ещё плачешь?
– Как не плакать? Баба меня била да приговаривала: ко мне придёт зять, где будет сметаны взять? Поневоле придётся колоть козла да барана!
Заревели козёл да баран:
– Ах ты, серый кот, бестолковый лоб! За что ты нас-то погубил? Вот мы тебя забодаем!
Тут мурлыко вину свою приносил и прощенья просил. Они просили его и стали втроём думу думать: как быть и что делать?
– А что, середний брат баранко, – спросил мурлыко, – крепок ли у тебя лоб: попробуй-ка о ворота.
Баран с разбегу стукнулся о ворота лбом: покачнулись ворота, да не отворились. Поднялся старший брат козлище, разбежался, ударился – и ворота отворились.
Пыль столбом подымается, трава к земле приклоняется, бегут козёл да баран, а за ними скачет на трёх ногах кот – серый лоб. Устал он и взмолился названым братьям:
– Ни то старший брат, ни то средний брат! Не оставьте меньшого братишку на съеденье зверям.
Взял козёл, посадил его на себя, и понеслись они опять по горам, по долам, по сыпучим пескам. Долго бежали, и день и ночь, пока в ногах силы хватило.
Вот встретили гору-горище, под той горой-горищей лежит скошенное поле, на том поле стога что города стоят. Остановились козёл, баран и кот отдыхать, а ночь была осенняя, холодная.
«Где огня добыть?» – думают козёл да баран.
А мурлышко уже добыл бересты, обернул козлу рога и велел ему с баранком стукнуться лбами. Стукнулись козёл с бараном, да таково крепко, что искры из глаз посыпались; берестечко так и запылало.
– Ладно, – молвил серый кот, – теперь обогреемся, – да за словом и затопил стог сена.
Не успели они путём обогреться, глядь – жалует незваный гость мужик – серячок Михайло Иванович.
– Пустите, – говорит, – обогреться да отдохнуть; что-то неможется.
– Добро пожаловать, мужик-серячок! Откуда, брат, идёшь?
– Ходил на пасеку да подрался с мужиками, оттого и хворь прикинулась; иду к лисе лечиться.
Стали вчетвером тёмну ночь делить: медведь под стогом, мурлыко на стогу, а козёл с бараном у огня.
Идут семь волков серых, восьмой белый, и прямо к стогу.
– Фу-фу, – говорит белый волк, – нерусским духом пахнет. Какой такой народ здесь? Давайте силу пытать!
Заблеяли козёл и баран со страху, а мурлышко такую речь повёл:
– Ахти, белый волк, над волками князь! Не серди нашего старшего; он, помилуй бог, сердит! – как расходится – никому несдобровать. Аль не видите у него бороды: в ней-то и сила, бородою он зверей побивает, а рогами только кожу сымает. Лучше с честью подойдите да попросите: хотим, дескать, поиграть с твоим меньшим братишком, что под стогом-то лежит.
Волки на том козлу кланялись, обступили Мишку и стали его задирать. Вот он крепился-крепился, да как хватит на каждую лапу по волку; пришла им беда, выбрались кое-как, поджав хвосты, – подавай бог ноги!
А козёл да баран тем времечком подхватили мурлыку и побежали в лес и опять наткнулись на серых волков. Кот вскарабкался на самую макушку ели, а козёл с бараном схватились передними ногами за еловый сук и повисли.
Волки стоят под елью, зубы оскалили и воют, глядя на козла и барана. Видит кот-серый лоб, что дело плохо, стал кидать в волков еловые шишки да приговаривать:
– Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата. Я, мурлышко, давеча двух волков съел, и с косточками, так ещё сытёхонек, а ты, большой братец, за медведями ходил, да не изловил, бери себе и мою долю!
Только сказал он эти речи, как козёл сорвался и упал прямо рогами на волка. А мурлыко знай своё кричит:
– Держи его, лови его!
Тут на волков такой страх нашёл, что со всех ног припустили бежать без оглядки. Так и ушли.
Мизгирь[5]
В стары годы, в старопрежние, в жаркое лето соделалась срамота[6], в мире тягота: народились комары да мошки, стали людей кусать, горячую кровь пропускать. Проявился мизгирь-паук, удалой борец, добрый молодец, стал ножками трясти да мережки[7] плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки. Муха-горюха летала-летала да к мизгирю в сеть попала. Тут её мизгирь стал бить, да губить, да за горло давить. Муха мизгирю возмолилася:
– Батюшка мизгирь! Не бей ты меня, не губи ты меня, у меня много будет детей сиротать, по дворам ходить да собак дразнить.
Пожалел её мизгирь, отпустил на волю.
Муха полетела, зажужжала и повестила всем комарам и мошкам:
– Гой еси вы, комары и мошки! Убирайтесь под осиново кореньище: проявился мизгирь, стал ножками трясти да мережки плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки, всех изловит!
Комары и мошки полетели, забились под осиново кореньище, лежат, как мёртвые. Как быть мизгирю? Голодать ему не хочется. Позвал к себе сверчка, таракана и клопа:
– Ты, сверчок, затруби в рожок, а ты, таракан, ударь в барабан, а ты, клоп-блинник, поди под осиново кореньище, пусти про меня такую славу, что мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.
Сверчок затрубил в рожок, таракан ударил в барабан, а клоп-блинник пошёл под осиново кореньище, говорит:
– Что вы лежите, будто мёртвые? Ведь мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.
Комары и мошки возрадовались, поднялись, полетели – и чуть не пали, да к мизгирю в сеть попали. Он стал их бить да губить, а сам говорит:
– Что вы очень мелки, почаще бы в гости бывали, меня бы мёдом угощали.
Медведь и лиса
Жили-были медведь и лиса.
У медведя в избе на чердаке была припасена кадушка мёду.
Лиса про то сведала. Как бы ей до мёду добраться?
Прибежала лиса к медведю, села под окошечко:
– Кум, ты не знаешь моего горечка!
– Что, кума, у тебя за горечко?
– Изба моя худая, углы провалились, я и печь не топила. Пусти к себе ночевать.
– Поди, кума, переночуй.
Вот легли они спать на печке. Лиса лежит да хвостом вертит. Как ей до мёду добраться? Медведь заснул, а лиса – тук-тук хвостом.
Медведь спрашивает:
– Кума, кто там стучит?
– А это за мной пришли, на повой[8] зовут.
– Так сходи, кума.
Вот лиса ушла. А сама влезла на чердак и почала кадушку с мёдом. Наелась, воротилась и опять легла.
– Кума, а кума, – спрашивает медведь, – как назвали-то?
– Починочком.
– Это имечко хорошее.
На другую ночь легли спать, лиса – тук-тук хвостом:
– Кум, а кум, меня опять на повой зовут.
– Так сходи, кума.
Лиса влезла на чердак и до половины мёд-то и поела. Опять воротилась и легла.
– Кума, а кума, как назвали-то?
– Половиночком.
– Это имечко хорошее.
На третью ночь лиса – тук-тук хвостом:
– Меня опять на повой зовут.
– Кума, а кума, – говорит медведь, – ты недолго ходи, а то я блины хочу печь.
– Ну, это я скоро обернусь.
А сама – на чердак и докончила кадушку с мёдом, всё выскребла. Воротилась, а медведь уже встал.
– Кума, а кума, как назвали-то?
– Поскрёбышком.
– Это имечко и того лучше. Ну, теперь давай блины печь.
Медведь напёк блинов, а лиса спрашивает:
– Мёд-то у тебя, кум, где?
– А на чердаке.
Полез медведь на чердак, а мёду-то в кадушке нет – пустая.
– Кто его съел? – спрашивает. – Это ты, кума, больше некому!
– Нет, кум, я мёд в глаза не видала. Да ты сам его съел!
Медведь думал, думал…
– Ну, – говорит, – давай пытать, кто съел. Ляжем на солнышке вверх брюхом. У кого мёд вытопится – тот, значит, и съел.
Легли они на солнышке. Медведь уснул. А лисе не спится. Глядь-поглядь – на животе у неё и показался медок. Она ну-ко скорее перемазывать его медведю на живот.
– Кум, а кум! Это что? Вот кто мёд-то съел!
Медведь – делать нечего – повинился.
Петушок – золотой гребешок и жерновцы
Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было. Вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один жёлудь в подполье. Пустил жёлудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и го-ворит:
– Старик! Надобно пол-то прорубить. Пускай дуб растёт выше. Как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.
Старик прорубил пол. Деревцо росло-росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял: деревцо всё растёт да растёт и доросло до самого неба.
Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб. Лез-лез… и взобрался на небо. Ходил-ходил по небу, увидал: сидит кочеток – золотой гребешок, а возле него стоят жерновцы. Старик долго не думал, захватил с собой и кочетка, и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит старухе:
– Как нам быть, что нам есть?
– Постой, – молвила старуха, – я попробую жерновцы.
Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог, что ни повернёт – всё блин да пирог! И накормила старика.
Ехал мимо какой-то боярин и заехал к старику со старушкой в хату.
– Нет ли, – спрашивает, – чего-нибудь поесть?
Старуха говорит:
– Чего тебе, родимый, дать – разве блинков?
Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки.
Боярин поел и говорит:
– Продай мне, бабушка, твои жерновцы.
– Нет, – отвечает старуха, – продавать нельзя.
Он позавидовал чужому добру и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старухою, что украдены жерновцы, стали горевать.
– Постой, – говорит кочеток – золотой гребешок, – я полечу, догоню!
Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:
– Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы!
Как услыхал боярин, сейчас приказывает:
– Эй, малый! Возьми брось его в воду.
Поймали кочетка, бросили в колодец. Он и стал приговаривать:
– Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду… – и вытянул весь колодец.
Выпил воду и полетел к боярским хоромам. Уселся на балкон и опять кричит:
– Кукареку, боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!
Боярин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь – прямо в огонь. Он и стал приговаривать:
– Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду…
И залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярские палаты и опять кричит:
– Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!
В то же самое время боярин гостей принимал. Гости услыхали, что кричит кочеток, и тотчас же побежали вон из дому. Хозяин бросился догонять их, а кочеток – золотой гребешок подхватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.
Мужик и медведь
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришёл к нему медведь.
– Мужик, я тебя сломаю.
– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.
– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушёл в дуброву.
Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:
– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.
– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.
Отдал мужик медведю всю ботву, а репу наклал на воз и повёз в город продавать.
Навстречу ему медведь:
– Мужик, куда ты едешь?
– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
– Дай-ка попробовать: каков корешок?
Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь.
Приехал жать, а уж медведь его дожидает:
– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.
Мужик говорит:
– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог
Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.
Лиса и кувшин
Вышла баба на поле жать и спрятала за куст кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, сунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может.
Ходит лиса, головой мотает и говорит:
– Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл, да и полно.
Не отстаёт кувшин, хоть ты что хочешь.
Рассердилась лиса:
– Погоди же ты, проклятый, не отстаёшь честью, так я тебя утоплю.
Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.
Ворона и рак
Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползёт – хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:
– Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и твою мать – славные были люди!
– Угу! – ответила ворона, не раскрывая рта.
– И братьев и сестёр твоих знаю, что за добрые были люди!
– Угу!
– Да всё же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдаётся, что разумнее тебя никого нет на свете.
Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.
Лиса и заяц
Жили-были лиса да заяц. У лисы была избёнка ледяная, у зайца – лубяная[9].
Пришла весна-красна – у лисы избёнка растаяла, а у зайца стоит по-старому.
Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избёнки и выгнала. Идёт доро́гой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:
– Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.
– Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу.
Подошли они к избёнке. Собака забрехала:
– Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Собака испугалась и убежала.
Зайчик опять идёт доро́гой, плачет. Ему навстречу медведь:
– О чём, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Не плачь, я твоему горю помогу.
– Нет, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избёнке. Медведь как закричит:
– Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Медведь испугался и убежал.
Идёт опять зайчик. Ему навстречу бык:
– Что, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Пойдём, я твоему горю помогу.
– Нет, бык, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избёнке. Бык как заревел:
– Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Бык испугался и убежал.
Идёт опять зайчик доро́гой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:
– Ку-ка-ре-ку! О чём, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы-ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Пойдём, я твоему горю помогу.
– Нет, петух, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, бык гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избёнке.
Петух лапами затопал, крыльями забил:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
Лиса услыхала, испугалась и говорит:
– Обуваюсь…
Петух опять:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
Лиса опять говорит:
– Одеваюсь…
Петух в третий раз:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах.
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
Лиса без памяти выбежала, только её и видели.
И стали петух с зайчиком жить-поживать в лубяной избёнке.