Раз вечером, когда татарин дома был, подошел к окошку нищий, старый старичок, и просит милостыньку. Маша подала ему хлеба краюшку. «Что это ты, девушка, – говорит Маше татарин, – нищим хлеб раздаешь? Самим нам только хватает». «Ничего, сами как-нибудь сыты будем, по-нашему надо нищим подавать, потому что нищему подать – все равно, что Богу взаймы дать. А наш Бог за добро во сто раз отдает», – говорит ему Маша.
Был у татарина прикоплен на черный день серебряный целковый. И чудное дело: с той поры, как завелся у него этот целковый, завелась и лишняя забота. Ночью татарин просыпаться стал – боится: не украл бы кто его денег; днем все ему думается: как бы этот целковый в оборот пустить, чтобы не лежал он так, даром, а выгоду приносил бы.
Запали татарину в голову Машины слова; думал он, думал и порешил: дать свой целковый русскому Богу взаймы. Пришел в воскресенье на церковную паперть – и отдал деньги первому нищему.
Долго ли, коротко ли – заболела вдруг татаринова работница и так тяжко заболела, что с постели встать не может – вся как огонь горит, как свечка день ото дня тает. Правду люди сказывают: беда идет – за собой другую ведет. Как на грех и хозяин Машин в то же время повредил себе руку топором – и ему работать нельзя. Пришла тут им беда неминучая: дети голодные кричат, плачут, есть просят, а в доме завалящего куска хлеба нет и добыть неоткуда. Вспомнил татарин про свой целковый, что русскому Богу взаймы отдал, и говорит Маше: «Вот, девушка, когда мой запасной целковый нам бы пригодился. Я его вашему Богу, как ты меня учила, взаймы дал – надо бы теперь его назад взять. Больно нужно».