Нариман Туребаев
Уроки любви и жестокости
Генрих стучит сильно тростью по полу.
ГЕНРИХ
Уймись, паршивица!
Елизавета невозмутимо дописывает, потом сыпет песок на лист и сдувает. Трясет бумагу.
ЕЛИЗАВЕТА
Готово.
ГЕНРИХ
Все это написала?
ЕЛИЗАВЕТА
Конечно, нет, отец. Слова точны, сухи, скупы, как любишь ты. А то, что слышал ты сейчас – все та же желчь упрямого ребенка. И полагаю, тебе она по нраву, раз до сих пор жива я.
ГЕНРИХ
(смеясь)
Ты права – по нраву! И я ошибся – яд твоих речей сильней моей словесной желчи…
Она приносит ордонанс Генриху, возвращается к столу и ест с громким хрустом яблоко. Генрих с удивлением смотрит на лист с ордонансом.
ГЕНРИХ (ПРОД.)
Что это? Слова по вертикали?! Лишь только демоны так пишут!
Елизавета продолжает грызть яблоко.
ЕЛИЗАВЕТА
Нет, не демоны. Китайцы.
ГЕНРИХ
Китайцы?!
Генрих сидит в оцепенении, не в силах ничего не сказать, не в силах двинуться с места. Падает трость из его руки. Елизавета бросает яблоко, подбегает к Генриху и подхватывает табакерку, чуть не упавшую из другой руки короля.
ЕЛИЗАВЕТА
Вы только что чуть не выкинули в вулкан мешок алмазов, мой король. Надо быть осторожнее.
Она прячет табакерку в буфете. Генрих, наконец, приходит в себя.
ГЕНРИХ
Китайцы?!
ЕЛИЗАВЕТА
Да, отец, китайцы. По мудрости они давно нас обогнали, особенно в вопросе казни.
ГЕНРИХ
Это слишком, дочь! Не я безумец – ты!
Он комкает ордонанс и бросает на пол. Елизавета вздыхает.
ЕЛИЗАВЕТА
Опять…
Она идет и поднимает комок бумаги, разворачивает его.
ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)
Прости, отец, но я прочту, и будешь удивлен моею твердостью и умом.
ГЕНРИХ
Ты уже достаточно меня удивила.
ЕЛИЗАВЕТА
Но все же, ордонанс короткий, и не утомит тебя. Я читаю. Вот: "Сей Генри Говард, граф Суррей, сын Томаса Говарда, герцога Норфолкского и Элизабет, урожденной Стаффорд; муж Фрэнсис, урожденной де Вер, будучи изменником, убийцей и публичным врагом, присуждается к смертной казни через отсечение головы от туловища. А вместе с ним та же казнь присуждается всем вышеупомянутым особам, как пособникам преступных действий сего господина. Дети их лишаются права наследования как титулов, так и имущества всего. Подпись и печать". Все.
Пауза. Король молчит и не шевелится.
ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)
Ну? Что скажешь, мой король?
ГЕНРИХ
И все это по вертикали? Как у китайцев?
ЕЛИЗАВЕТА
Да.
ГЕНРИХ
Насчет отца его согласен. Но жены их невинны. И причем здесь дети?! Или ты знаешь больше, чем известно мне?
ЕЛИЗАВЕТА
Нет, они невинны, да. Но как заведено китайцами – и такое было у нас когда-то – этим мы прервем их подлый род.
ГЕНРИХ
Подай мне трость.
Елизавета поднимает трость с пола и сует ее в руку Генриха. Он подбородком опирается о набалдашник трости.
ГЕНРИХ (ПРОД.)
Не знаю, что сказать. То ли твои китайцы – варвары, то ли мудры… Перепиши все это как надобно, по горизонтали – но только не приплетай опять кого-нибудь, сарацинов или иудеев – пиши слева направо и сверху вниз, шутница. А после дай мне на печать. Казнь Генри устроим завтра. Остальных потом.
Елизавета кланяется.
ЕЛИЗАВЕТА
Все будет сделано, отец. И прошу твоего изволения выйти на минутку.
ГЕНРИХ
Иди.
Елизавета выходит через дверь в стене, которая разделяет сцену на две части – большая часть за опочивальней, меньшая – за коридором дворца. Там, в коридоре Елизавета садится на пол, прислонившись к стене, и горько плачет. А в это время Генрих смотрит на пустой трон, стоящий на небольшом постаменте. Потом он тяжело встает и с помощью трости с трудом поднимается к трону, опирается о его борты. Гладит сиденье.
ГЕНРИХ (ПРОД.)
Тому, кто сядет следующим сюда, не позавидуешь… Тебе, мой милый мальчик, мой Эдуард, оставляю я страну на грани распри, и потому поймешь, я знаю, почему приходится мне спешно казнить всех тех, кто может помешать тебе. И будь достоин тех великих зад…, зад…, замечательных, за…, заслуживающих всяческого поклонения, за…, за…, завидных и прозорливых мужей, что восседали здесь…
Он, устав, опускается на постамент у трона.
ГЕНРИХ (ПРОД.)
Да что я несу! Все эти короли, все эти задницы, что грели этот трон, включая твоего отца – будь выше их! Никто из нас не видел дальше носа своего – чванливы, зависти полны, с рожденья в подозрениях и страхах за свои душонки, в которых кроме грязи и порока нет ничего!
Из темноты звучит голос Елизаветы:
ЕЛИЗАВЕТА
А можно ли иначе?
Генрих резко поднимает голову.
ГЕНРИХ
Лиза?! Ты шпионишь?!
Из темноты выходит Елизавета, теперь она в мужской одежде, в руке у нее склянка с лекарством.
ЕЛИЗАВЕТА
Услышала случайно твои слова. Вот доктор передал для облегченья мук твоих.
ГЕНРИХ
Что за маскарад?! Точно – шут…
Он берет лекарство, пьет, с сомнением рассматривая мужское одеяние Елизаветы. Елизавета кружит вокруг него.
ЕЛИЗАВЕТА
"В которых кроме грязи и порока нет ничего"?! А можно ли иначе править?!
ГЕНРИХ
(морщится)
И доктора казнить бы надо, за горькость его лечебных средств!
ЕЛИЗАВЕТА
Возможно, наполнил склянку он другим – когда я встретила его, наш доктор вышел из уборной, завязывая одной рукой штаны, другой держа лекарство для тебя.
Генрих начинает кашлять и отплевываться.
ГЕНРИХ
Все шутишь, дочь. И все ближе конец терпенью моему, а, значит, ближе твой конец, когда шутить не прекратишь…
ЕЛИЗАВЕТА
Всю жизнь мне так грозишь, но я пока жива.
ГЕНРИХ
Жива, поскольку понимаю, что это от моих уроков научилась ты жестоко насмехаться над людьми, тогда себе я тоже должен казнь присудить.
ЕЛИЗАВЕТА
(тихо)
Давно пора.
ГЕНРИХ
Что?
ЕЛИЗАВЕТА
Ничего. Король не хочет отвечать на мой вопрос?
ГЕНРИХ
Что за вопрос? Не слышал.
Елизавета присаживается на стол, отодвинув посуду и бумагу.
ЕЛИЗАВЕТА
Спрошу еще раз – разве можно править королю без зла в душе?
ГЕНРИХ
Не спрашивай о том, чего ты избежишь, счастливица.
ЕЛИЗАВЕТА
Это почему?
ГЕНРИХ
Эдуард – ребенок, но власть ему так впору! Власть на нем сидит как ладное и дорогое платье, в котором чувствует он себя свободно и достойно, и никогда ее он не упустит. А вам с твоей сестрой остается честь служить ему до дней своих последних.
ЕЛИЗАВЕТА
(усмехаясь)
Служить ему?! Он до сих пор играет в куклы…
ГЕНРИХ
Что ж, пусть – с куклами он репетирует управление толпой.
ЕЛИЗАВЕТА
И нянька все еще питает Эдуарда своей грудью…
ГЕНРИХ
Тем сильней он будет!
ЕЛИЗАВЕТА
Он – трус! Он спит при свете ламп – так тьма ему страшна!
ГЕНРИХ
Тьма – зло, а свет – добро, отсюда следует, что Эдуард на стороне добра.
ЕЛИЗАВЕТА
(кричит)
Он боится женщин, но с мальчиками близко дружен!
Генрих добродушно хохочет.
ГЕНРИХ
Как можно в 10 лет не бояться женщин?! Эдуард – ребенок, и радости от женских ласк пока не понимает. А с юношами пусть веселится сколько влезет – по себе я знаю, засев на трон, он их избавит от жизни суеты, тем самым попрощавшись с беззаботным детством… Что с тобой, Лиза? Ты будто ненавидишь брата? Ведь сколько раз его ласкала, играла с ним, и до сих пор я вижу вас двоих в саду, счастливых от общения друг с другом. Что случилось?
