Наиль Абдуллазаде
Каллиграфия
Я пришел сюда не за покупками и не для обычной прогулки. У меня было срочное и очень важное дело, которое я должен был довести до конца. Но, я как мог старался оттянуть его. Я прогулялся по всему базару, делая вид, что интересуюсь разными товарами. Я два раза прошел мимо той самой безымянной лавки письменных принадлежностей, которая и была моей целью. Дверь была закрыта, но я знал, что продавец внутри. Из лавки вышел с покупками молодой человек, лицо которого показалось мне знакомым и пошел дальше по галереям базара.
Я медленно открыл дверь и вошел. Продавец сидел на табуретке рядом с прилавком с тетрадями и книгами и читал газету «Фаджр Азербайджан».
– Салам алейкум, агае Чешмесорх! – Широко улыбаясь поздоровался шайтан. – Как давно мы с вами не виделись! Все так же занимаетесь каллиграфией?
– Салам алейкум. Да, все так же занимаюсь каллиграфией, искусством почерка.
– Вы знаете, агае Хосров, я никак не могу понять. Каково это, веками пытаться достичь, того, чего невозможно достичь? Каково это, стремится к тому, что противно твоей природе? Ведь можно было просто жить дальше, как и все мы, существа низшего порядка. Не надо было столько трудиться, портить глаза, ломать себе руки, отказывать себе в тысяче удовольствий. У вас даже пальцы искривились от того, что вы не выпускаете калам целыми днями. Про красные от слез и воспаления глаза я вообще молчу. Вас еще не выгнали с работы? Я боюсь, что вы ее просто прогуливаете дома сидя за листом бумаги.
– Можете за меня не переживать. Меня никто с работы не выгонял и суставы у меня не болят. Даже мои воспаленные красные глаза не устают от занятий наукой почерка. Кстати, я до сих пор не знаю вашего имени. Как вас зовут?
– Мое имя вам ничего не даст. У меня нет имени. Каждый называет как хочет.
Впервые я увидел на его довольном круглом лице легкую тень грусти, даже обиды на весь мир, который так и не узнает его имени. Но, мгновение спустя он снова широко улыбался и опять это был тот самый наглый и назойливый шайтан. У него была какая-то неуловимая грация в движениях. Он был высокий и крупный, ему явно было тесно в этой маленькой лавке, но при этом он не был неуклюжим. Ни разу он не опрокинул ни одного предмета, не уронил даже маленькую монетку и перемещался в такой тесноте легко и грациозно. Казалось, своими огромными ручищами он мог легко раздавить чье-нибудь горло. Я все время удивлялся тому, как этот грузный, толстый шайтан легко и непринужденно держит в руке калам, точно отсчитывает тонкие листы бумаги ни разу не послюнявив пальцы и держит в руках такие маленькие и хрупкие вещицы, которыми полна его лавка.
Я молчал и просто смотрел на него, словно любуясь его движениями.
– Вы что-то хотели купить, агае Хосров?
– Да. Мне нужны новые каламы. Прочные. Тебризские. И все остальное. Все принадлежности. – Я говорил медленно, отрывисто, словно отвечая не ему, а своим мыслям.
– Вы очень удачно зашли. Буквально вчера мне привезли новые каламы и пеналы. Это не из Тебриза, а из пригорода, из Хосровшаха. Там, если ехать по шоссе, после того как проедите отделение дорожной полиции живет один мастер. Он молодой, но как мне рассказывали, делает прекрасные каламы и пеналы из дерева. Я заказал у него пробную партию. Если клиентам понравятся его каламы, то заключу с ним договор. Посмотрите, какие они хорошие и посмотрите на пеналы. Это ручная работа! Этот мастер делает тонкую работу. Видите, какой сложный и четкий орнамент на пенале?
– Да. Очень тонкая работа. Я возьму только каламы и новый точильный камень для ножа. Кстати, дайте еще нож.
Шайтан сложил все покупки, завернул их, я уже все оплатил и стоял молча, держа в руках новые, прочные, острозаточенные каламы. Два калама. Один в правой руке, другой в левой. Он пристально посмотрел на меня, снова улыбнулся своей лисьей улыбкой на все лицо и спросил. А ведь мог и промолчать.
– А как же ваша любовь?
Я знал, что он попытается задеть меня, знал, что он будет бить по самому больному месту. От злости, от ненависти, от невозможности сделать что-то серьезное, ему оставались только слова. Только словами он мог уколоть меня.
– Я же знаю, агае Хосров, я читаю в вашем сердце. Любовь к образу, созданному нашим воображением сильнее любви к настоящему человеку. Вы все еще верите, что можете идти против своей природы? Что можете порвать с адом, с сонмом джиннов и шайтанов? Неужели, вы настолько глупы, агае Хосров с красными глазами, что всерьез думаете, что благодаря умению красиво писать, вы станете лучше, станете наконец человеком? Вы всерьез думаете, что перестанете быть существом низшего порядка?
– Вас это не касается. Моя наука почерка дает мне право выбора.
– Нет! Маленький, лысый собачий сын! Нет и еще раз нет! – Его лицо исказилось от злобы. На подбородок даже капнула слюна. Он не кричал, он говорил громким шепотом. Этот шепот был страшнее самого громкого крика. – Меня это касается! У тебя нет и никогда не было выбора! И у тебя не будет! Ты НИКОГДА не станешь лучше! Все что тебе наплел этот смазливый дурак Амузегар, все ложь! Невозможно идти против предначертанного! У тебя всегда были две левые руки и ни одной правой. Долго сдерживался? Признавайся же. Научился писать и ничего не украл? А книги? А моя тетрадь? Я же знаю, лысый дурачок, что ты как пес пускал слюни на жену своего учителя, на эту сучку Ширин. Ты ведь читал в том учебнике, ты сам его написал, что этот старый осел не трахает ее! Он не может! Ха-ха-ха-ха! Мог бы украсть ее у него! Хотя зачем? Ты ведь такой же осел, как и Мирза Бахтияр. Ты бы тоже не стал ее трахать, только бы рисовал на ней свои буквы и картинки. Вот на что вы все способны. Ты не стал хаттатом, и вор из тебя никудышный. Не можешь даже залезть между ног у той, кто сама течет от желания. Уж, лучше я сам пристроюсь к ней.
Последнюю фразу он сказа не шепотом, но тихо. И смеясь смотрел мне в глаза. В моих руках были два острых калама. Всего доля секунды и оба калама оказались воткнуты в его глаза. В правый и в левый. Он не издал ни звука. Я тоже все делал молча, настолько сильно сжав челюсти, что у меня заскрипели зубы. Шайтан широко открыл рот, как будто готовясь кричать, но молча сел на пол и повалился на спину. Я боялся, что он забрызгает меня кровью, но моя одежда и руки были чисты. Кровь аккуратными струйками текла у него из глаз как чернила из опрокинутой чернильницы. Каламы были воткнуты глубоко, я знал, что задел мозг. Прошло всего несколько секунд и огромный как бык, тяжелый шайтан валялся мертвым на полу своей лавки.
Не теряя ни секунды, я запер дверь изнутри. Схватил тушь, калам с прилавка и присел рядом с ним на колени. Я расстегнул его черную рубашку, оголил его грудь и живот. У шайтана было удивительно мягкое, гладкое на ощупь тело без волос, как будто пустое внутри и бледная, точнее белая как лист бумаги кожа. Я обмакнул калам в чернила и написал на его круглом животе всего одну фразу. Потом я бесшумно встал, не привлекая к себе внимания вышел из лавки и ушел.
На его животе я написал фразу «Тамам Шод» – что значит, «С ним покончено».
Эпилог
Из официального сообщения Тебризского управления Сил правопорядка Исламской Республики Иран, ** числа месяца Хордад 1388 года.
В помещении магазина письменных принадлежностей на Тебризском базаре был найден труп мужчины. Предварительное следствие установило, что по показаниям свидетелей, убитый являлся владельцем и одновременно продавцом данной лавки. Однако, несмотря, на то, что убитый являлся довольно известным человеком среди торговцев и покупателей рынка, никто так и не смог с точностью назвать его имени. Никаких документов при нем не оказалось и свидетели, знавшие убитого, не могут вспомнить ни его имени, ни каких-либо других данных о нем. В канцелярии и бухгалтерии базара, так же не были найдены документы и даже контракт на аренду помещения.
Владелец лавки был убит двумя каламами, воткнутыми ему в глаза. На трупе, убийца написал фразу «тамам шод». Силы правопорядка допросили десятки свидетелей и изучили видео с камер наружного наблюдения. Все посетители лавки за день убийства были найдены и допрошены, кроме одного. Силы правопорядка ищут пожилого, лысого мужчину, роста ниже среднего. Из особых примет подозреваемого, красные от воспаления белки глаз. Силы правопорядка Исламской Республики Иран просят обращаться в Тебризское управление Департамента криминальных расследований СПИРИ любого, у кого есть информация о местонахождении подозреваемого.
Муса Амузегар подобрал меня на машине, когда я шел пешком с одним рюкзаком за плечами вдоль шоссе в сторону Урмии, а оттуда я собирался добраться до границы с Турцией. Он снабдил меня документами и перевез через границу. С Востока на Запад. От Солнца к Луне. Если бы не он, я не знаю, что бы со мной произошло. Всю дорогу до границ Турции Муса молчал и иногда качал головой.
Так совпало, что Муса Амузегар ехал на научную конференцию по иранистике в Трабзонском Университете. Меня он представил как своего аспиранта. В Турции меня приняли очень приветливо, так как я был знакомым Мусы. Он похлопотал за меня и вскоре я получил учебную визу на поддельный паспорт. Новую жизнь я начал аспирантом Педагогического факультета Университета Трабзона. Прошло много лет с того случая в Тебризе.
Я давно живу и работаю в Трабзоне, преподаю в университете фарси, историю и культуру Ирана и даже начал свой авторский курс каллиграфии на Факультете изящных искусств. У меня теперь только один настоящий паспорт, с Луной. Я так и не бросил заниматься искусством почерка, ежедневно посвящая несколько часов любимому делу. В Иран я так и не вернулся, и даже ни разу туда не ездил.
Я с удовольствием сменил фамилию. Имя я отказался менять, но вместо дурацкой клички Чешмесорх, я взял фамилию Амузегар. Теперь, по документам, я доктор Хосров Амузегар, профессор Университета Трабзона, натурализованный гражданин Турецкой Республики. Муса говорит, что я это заслужил.
Муса два раза в год приезжает ко мне в Трабзон, мы сидим с ним на балконе моей квартиры с видом на Черное море, пьем чай с привезенными иранскими сладостями и тихо беседуем. Вспоминаем прошлое.
– Кстати, а что ты сделал с тем старым учебником каллиграфии в черном переплете? – Спросил меня Муса.
– В первую же неделю после моего переезда в Трабзон я отправил его по почте обратно в Иран, в Тебриз, Мирзе Бахтияру. Эта книга не должна покидать землю Ирана, она должна остаться там.
– Ты ведь знаешь, Мирза Бахтияр уже лет пять, как ушел в иной мир.
– Знаю. – Тихо ответил я. – Но, перед смертью он в очередной раз убедился, что легенда является реальностью.
– Ты, наверное, хочешь знать, что с его вдовой?
Я молчал.
– Она снова вышла замуж и недавно родила сына. Хотя, все опасались, что в ее возрасте она не сможет выносить ребенка. И судя по всему, она очень счастлива.
Я продолжал молчать.
– А ты знаешь сенсацию? – Пытался вывести меня на разговор Муса.
– Какую?
– В библиотеке Исламского общественного центра в Тебризе был найден старинный манускрипт, учебник персидской каллиграфии, датируемый семнадцатым веком. Уникальная работа.
– Так зачем же ты спрашивал, что я сделал с той черной тетрадью?
– Просто хотел убедиться, что это та самая книга.
– У этой книги есть ноги, Муса. Умер Мирза Бахтияр, и она сама перекочевала в библиотеку. – Ответил я.
Муса рассмеялся, достал сигарету и закурил. Я первый раз видел его курящим. Он посмотрел на меня.
– Недавно пристрастился. – Пытался оправдаться Муса. – В Иране я не курю, только заграницей.
Я улыбнулся.
– Кури, раз тебе нравится. – Сказал я и отхлебнул глоток чая.
– Ах, чуть не забыл, у меня для тебя один подарок. – Муса встал и пошел доставать какой-то сверток из своего рюкзака.
– Возьми, это просили передать тебе. – Он протянул мне сверток, в котором явно была какая-то книга.
Я взял и начал его разворачивать, а Муса продолжил говорить.
– Ты же знаешь, я в Трабзоне проездом, возвращаюсь с хаджа. Решил навестить тебя и привезти подарок.
Наконец я развернул сверток и в моих руках оказался Священный Коран. Я вскочил от испуга и чуть не бросил его на пол. Моему удивлению не было предела. Впервые я держал в руках Коран, который так старательно избегал все эти годы. И со мной ничего не произошло. Я не сгорел, не обжегся, не испарился, у меня даже голова не закружилась.
– Это просили передать тебе, Хосров.
– Кто? – прохрипел я. У меня першило горло?
– Не спрашивай, ты сам знаешь. Отныне ты можешь читать и даже переписывать Коран.
– Могу? Я прощен? – Мне было трудно дышать. Я чувствовал, что слезы давят мне горло. Если из моих глаз сейчас потечет слеза, это будет впервые с тех самых времен.
– Ты прощен. Ты заслужил.
– Я теперь как все?
– Да. Ты. Теперь. Как. Все. И я тоже.
Я опять молчал и смотрел на него, глазами полными слез.
– Каждый из нас выполнил свою миссию, Хосров. Я научил тебя писать, это раз. Ты научился писать, это два. И ты достиг вершины искусства почерка, это три. Ты ведь не просто так прощен, ты это действительно заслужил. Миллионы букв, которые ты написал за все это время, сотни тысяч листов бумаги, все это стало твоей молитвой о прощении и тебя услышали. Вот доказательство, которое ты держишь в руке.
– Теперь я могу умереть?
– Можешь. Уже можешь. – Кивнул головой Муса и улыбнулся. – Как и я тоже. Как все. Покой нужен всем. Особенно нам с тобой. Поэтому, я тебе даже посоветую жениться. Ты можешь найти хорошую жену, завести детей, стать наконец отцом семейства. Мне тоже надоело быть одному. Я тоже буду искать себе пару.
– Муса, а ведь я убийца. На мне же грех убийства. Все эти годы я не забывал об этом.
– Друг мой, я тебе уже сказал, что ты прощен. Ты теперь сам должен простить самого себя. То, что произошло в той лавке в Тебризе было предопределено. Единственное, о чем я могу жалеть, так это то, что тот шайтан тоже был великим каллиграфом.
