Надея Ясминска
На спине лоскутного дракона
– Умница. – Лита наклонилась, чтобы поцеловать девочку, но та отстранилась, и губы скользнули по ее волосам. Янта не терпела нежностей: она считала себя взрослой с тех пор, как впервые пробила стрелой ветреницу на крыше. С такого расстояния в цель мог попасть только воин, а воина не щиплют за подбородок и не целуют в обе щеки.
Всего через какой-то час сборов и распоряжений извозчик щелкнул кнутом, и хозяева Виллы-на-обочине скрылись за холмом. Янта бросила ключ от погреба на стол: она не собиралась за всем этим следить. Немного подумав, девочка достала из шкафа походную сумку, но потом спрятала ее обратно. Наверное, в следующий раз – сейчас у нее слишком мало стрел. В следующий раз она соберется и уйдет за лес. Туда, где есть другие люди и города, где время не бежит по кругу, сжимая удавкой, где люди не играют то в семью, то в войну. Туда, где есть какая-то жизнь. По крайней мере, так хотелось в это верить.
В ОДИН КОНЕЦ
Альдис держалась в седле очень прямо, а повод придерживала едва-едва: лошадь сама знала, куда идти. Верховые окружали ее кольцом. Слуги ехали на почтительном расстоянии от своей госпожи, но по мере того, как они продвигались в Соколью рощу, кольцо все сжималось.
– Ваша Светлость, не хотите ли отдохнуть?
– Нет, – ответила Альдис. – Еще рано.
Дозорный всадник склонил голову, мол, как вам угодно. Женщина улыбнулась. Сколько верности у него во взгляде, сколько обожания в глазах! Но все это – умело сотканная маска. На одежде этих людей герб королевы, а под одеждой – острые кинжалы, один из которых перережет ей горло. И не когда-нибудь, а сегодня. Сейчас. Всего через какую-то сотню шагов.
«А этим глупцам и невдомек, что я догадалась, – подумала Альдис. – Вот, они уже нервничают. Подают друг другу знаки – якобы незаметно. Намекают, что пора».
– В самый раз сделать остановку за тем деревом, у ручья, – сказала она, чтобы выиграть время.
Маска дозорного дрогнула, расплылась. Очередной поклон не скрыл усмешку, но королева продолжала хранить безмятежный вид.
Спешившись, она подошла к ручью, умыла руки и лицо. Потом выпрямилась и посмотрела на своих охранников. Люди в одеждах королевской стражи уже сбросили личину верных слуг и выстроились в линию, как на плацу. Затем они шагнули к женщине, и линия превратилась в полукруг.
Альдис переступила через ручей, словно тонкая полоска воды могла защитить ее, и попятилась назад. Стража двинулась за ней. Дозорный обнажил кинжал, медленно, вызывающе. Он вглядывался в лицо той, которую еще мгновение назад называл госпожой, в лицо этого смазливого лесного отродья, окрутившего чарами их короля. Вглядывался и ждал момента, когда в ее глазах мелькнет осознание: дорога закончится здесь.
Королева смотрела на него и ждала того же.
В ее руке была зажата ветка дерева, словно игрушечный меч. Среди слуг раздался хохот, и они подступили ближе.
– Красные листья! – вдруг охнул один из них.
Смех тут же оборвался. На ветке, что держала Альдис, действительно были листья багрового цвета – и это в конце весны! Что могло означать лишь одно…
– Фарлингес! – прокричал дозорный. – Эта ведьма одурманила нас и завела в проклятый лес. К лошадям, быстро!
Тяжелая ветка хлестнула его по лицу, и он выронил кинжал. Стражи кинулись врассыпную, их вопли смешались с завыванием ветра. Кое-кто догадался, что спасение по ту сторону ручья, но время было упущено: цепкие заросли хватали людей, скручивали им шеи, ломали позвонки. Альдис не отводила взгляд. Она знала, что убийцы тоже смотрели бы на ее агонию. Когда крики стихли, женщина подошла к тому, в ком еще теплилась жизнь. Дозорный висел над ее головой, из раны на его груди струилась кровь и торчали листья.
– Твои хозяева добились своего, – произнесла она. – Ведьма больше не появится в замке. Она вернулась домой, в Красный лес.
Послышался последний хрип; ветер в кронах затих. Альдис кинула в ручей корону и направилась в самую чащу, и багровые ветви бесшумно расступились перед ней.
ПЕРО ФЕНИКСА
– Нет-нет, это не продается! – Лавочник замахал руками, ненароком сбросив на пол кипу пожелтевших свитков. – Вещица заурядная, но дорога мне как память. Есть нечто весьма похожее, гляньте вон туда. Кстати, не желаете ли послушать историю о самом странном моем заказе? Все равно на улице льет как из ведра…
В общем, дело было годика три назад. В то утро я вел беседы со своим Птахом. Я подобрал его больным птенцом в лесу, выходил и в итоге получил на редкость неприглядное создание: серое, встопорщенное, с жалкой метелкой вместо хвоста. Кроме того, глупая птица то ли не могла определиться, к какому виду себя отнести, то ли напрочь это позабыла. Время от времени Птах выдавал:
– Карр! Каррр!..
И я уже решал было, что он ворон, но за этим следовало:
– Чик-чирик! Чик, чик…
– Птах, – учил я его, – ты уж выбери себе что-то одно. Не то залетит к тебе женушка-соловушка, а ты ее своими «каррами» до птичьей икоты доведешь…
…Ох, простите, что-то я отвлекся. Так вот. В то утро, когда я наставлял своего Птаха, ко мне зашел один человек. По виду сразу было ясно: покупатель не ахти. Одежка бедная, сапоги прохудились. Я только собрался спросить: «Чем могу помочь?», как он с разбегу:
– Мне нужно перо феникса.
– Ха, – ответил я, – а больше ничего не желаете? Голову тролля на блюде или драконье сердце в золотой оправе?
Он подошел ко мне ближе, и я заметил, что его глаза блестят, как у больного.
– Нет, вы не поняли, я не требую настоящее перо. Мне нужна вещь, которая его заменит.
– Подделка? – уточнил я.
– Да, подделка. Не нужно сильного сходства – пусть только светится, будто полыхает пламенем. Я заплачу, сколько скажете.
Я подумал немного, потом сказал:
– Допустим, такую штуку я достану. Только кто в нее поверит?
Мой посетитель вздохнул и тихо произнес:
– Ребенок.
Наверное, я тогда уж слишком пристально на него глянул. Нет, вы не подумайте, я никогда не сую нос в дела своих покупателей. Но все же любопытно, согласитесь: зачем устраивать такой маскарад для сопливой мелюзги, которой конфету дай – и уже счастье?
Человек поймал мой взгляд и вспыхнул. Потом снял с себя грубые перчатки, кинул их на прилавок и показал свои руки. Пальцы были черными, словно обугленными. Меня аж мороз до костей пробрал – моровая гниль!
– Я умираю, – спокойно сказал он. – Но не хочу, чтобы моя маленькая дочь это понимала. Она и так уже потеряла мать. Я скрывал от нее, как мог, но она все-таки увидела мои руки и испугалась. Пришлось сказать ей, что я – тайный летописец и записываю вехи истории не чем-нибудь, а пером феникса. Поэтому и обгорают мои пальцы, но боли я не чувствую. Конечно, моя малышка пришла в восторг и захотела увидеть это перо. С каждым отказом она все больше обижалась и все меньше верила… Вот почему мне нужна такая странная подделка.
Мне не следовало спрашивать, но я все-таки спросил:
– А потом?
– Потом, когда мне станет совсем худо, ее заберет тетка. Но пока что…
Я кивнул, назвал цену – меньшую, чем для кого-либо еще. Человек поблагодарил, вновь натянул перчатки и ушел.
Тем же вечером я навестил знакомого, умелого фокусника, и раздобыл у него склянку жидкого огня. Белое перо, почти с локоть длиной, подобрал в местном грифоннике. Выкрасил его вишневым соком, жидкий огонь перелил в длинную чернильницу, потом отложил все это в сторону и занялся своей привычной работой.
В назначенный час я снял вывеску «Лавка древностей и чудес» и подготовил стол с пером и чернильницей. Мой покупатель не заставил себя ждать. Он вошел, держа за руку худенькую большеглазую девочку лет пяти. Она с любопытством и затаенным страхом озиралась по сторонам.
– Тювить-тювить-тить-тить! – залился соловьем мой глупый Птах.
Я шикнул на него и с почтением произнес:
– Здравствуйте, господин летописец! Желаете сегодня поработать? – И указал на стол.
Глаза человека чуть увлажнились, а девочка заулыбалась.
– Нет, благодарю, – ответил он. – Я просто хочу показать дочери перо феникса, котором пишу свои лучшие страницы. Она давно меня просит.
– Минуточку, сейчас я его подготовлю.
Я взял перо, хорошенько распушил его и скосил глаза на чернильницу. Мой покупатель кивнул. Он снял перчатки, обнажив сухие угольные пальцы, осторожно окунул перо до самого очина и не без дрожи достал.
Мою лавчонку озарил свет – старый чародей знал свое дело! Жидкий огонь стал плясать по измазанному вишней опахалу, вспыхивать то красным, то рыжим, то золотым. Малышка ахнула и захлопала в ладоши, а отец прижал ее к себе. И вдруг…
Вдруг раздалась громкая переливчатая трель, которую я никогда не слышал ни от одной птицы. Потом я долго подбирал слова, чтобы объяснить… Словно раскат грома, шум океана, вздох леса, стон ветра в скалах, отзвук древнего, утерянного нами мира сошлись в одном звуке. И все это издал мой Птах! Он уставился сверкающими глазками на огненное перо и неожиданно вспыхнул сам – ну что ваш факел! Его клетка распахнулась, и Птах пронесся над моей головой, потом на мгновение сел на руки оторопевшему мужчине, выхватил клювом перо и стремглав вылетел в окно.
– О-о, – только и сказал мой бедный покупатель, тяжело рухнув на стул.
– Это был феникс, папа! – радовалась девочка. – Настоящий феникс, ты видел? Папа, папочка! Посмотри на свои пальцы!
Ее отец послушно поднес к лицу руки – и можете мне поверить: они были белые, чистые, исцеленные. А у меня в голове крутилась лишь одна мысль: «Он вспомнил… все-таки вспомнил!»
Но вслух я не стал ничего объяснять, да мои гости и не спрашивали.
Что? Тот человек? Он бросил ремесло рогожника и выучился кое-каким наукам. Сказал, что увидел во всем знак свыше. Сейчас он и вправду летописец, только довольствуется гусиными перьями. А девчушка растет красавицей – уж не знаю, чья в этом заслуга: родной матери или феникса, что задел ее крылом…
Такая вот история, сударь. Поэтому клетку эту я вам продать не могу. Я даже копоть с нее не стирал. Она всегда тут висит, у окна. Звучит глупо, но я скучаю по своему Птаху и порой думаю: вдруг вернется, чем небеса не шутят… Ну, а раз дождь никак не заканчивается, может, присмотрите себе какой-нибудь зонтик?
КЛЕЙМО
– Каково тебе быть вечно юным? – спросила она.
– Не знаю, – честно ответил я. – Семьдесят лет – слишком малый срок, чтобы это понять.
Она отвела взгляд, и я тут же пожалел о своих словах. Опрометчиво, да, но я так давно не разговаривал с простыми людьми. А люди многое не понимают, они смотрят на мир через узкую щель и трогают мечту только кончиками пальцев. В мыслях тут же отпечатался Тэйен, словно я видел его вчера. Я не собирался ей о нем рассказывать: все-таки в нашем мире – мире магии и застывшего времени – есть такие вещи, которыми не стоит делиться. Но она так тщательно прикрывала ладонью морщинистые губы и прятала под платком волосы, что я не смог сдержаться.
– Послушай, – сказал я, – в тот самый первый год я очень скучал. По родителям, по тебе. Мне стали безразличны и школа, и мой глупый Дар, и то, что я уже не деревенский фокусник, а вроде как волшебник. Как только закончилась зима, я решил бежать, но меня отговорил мой сосед, парень по имени Тэйен. Вернее, поначалу я считал его парнем, а на деле ему оказалось больше четырехсот лет. Тэйену не особо давалась магия, он просто был смышленым полукровкой: его предками были фейлы или кто-то из эоли. Все его родные умерли, дом разрушили в одну из войн. Он сказал мне: будь здесь, в этих стенах. За ними ты будешь ходить по осколкам и костям. Люди – как срезанные цветы: ты можешь поставить их в хрустальную вазу и каждый час менять воду. Но вскоре сморщится один лепесток, потом упадет второй… Лица начнут меняться все чаще и чаще, и в конце концов это разноцветье начнет вызывать такую боль, что тебе не меньше воздуха нужны будут одни и те же глаза, одни и те же голоса рядом. Поэтому волшебники и живут в своем Эсмонде, а некроманты – в Киросе. Не от гордыни, а от безысходности.
Я поверил и остался, а потом тоска начала отпускать. Мы с ним виделись не так уж часто: я постигал азы магии, а Тэйен служил на побегушках у главы нашего ордена. Старый волшебник обещал ему за службу то, что мой друг жаждал более всего: смерть. Видишь ли, маг не может убить себя – тогда он не шагнет в Вечность, а возродится на земле, вновь попадет в этот круговорот. И собрату боязно поднять на него руку, даже во благо: можно навлечь на себя проклятье. Глава ордена говорил, что создал заклинание под названием Клеймо – с его помощью можно умереть без насилия над собой, тихо закончить долгий путь, отпущенный тебе природой. Тэйен хотел получить это Клеймо. Он был юным и бессмертным, но просто не умел жить вечно. Он ненавидел Эсмонд и существовал в нем, как рыбка в стеклянном сосуде: снаружи – боль, внутри – беспросветная тоска.
Так прошли годы – по правде говоря, я их не считал. У меня все шло обыденно: чем больше я погружался в магию, тем меньше понимал ее. А вот Тэйен выслужил свое Клеймо. Оно светилось у него под кожей, словно вшитый пузырек с ядом, который должен был лопнуть, как только Тэйену исполнится полтысячи лет. Волшебники стали обходить моего друга стороной: говорили, что все это попахивает некромантией. Зато глава ордена был чрезвычайно горд. Он говорил, что Клеймо – не просто заклинание, это начало новой магической эры, эры Выбора. Впрочем, многие думали, что старик уже давно выжил из ума.
А Тэйен перестал мучиться и начал считать. Он вел отсчет до своего пятисотлетия с какой-то одержимостью. Я окончил школу, начал разъезжать и совсем перестал его видеть, но знал, что каждый год он рисует число на стене старого храма – развалинах, в которых мы частенько прятались от всех, чтобы поговорить и помолчать. Я порой приходил туда и смотрел: шестьдесят три, шестьдесят два, шестьдесят один. Старый глава ордена умер, так и не узнав, чем все закончится. А я знал. Сорок девять, тридцать шесть, двадцать четыре, пятнадцать, восемь…
Мой голос сорвался, и я, прежде чем продолжить, промочил пересохшее горло вином.
– Два года назад я пришел к той стене и увидел единицу. Тогда я хотел разыскать Тэйена, поговорить с ним, хотя бы попрощаться. Но я нигде не смог его найти. На следующий год я снова приехал туда и понял, что на развалины давно никто не приходил: цифра выцвела и заросла мхом. Я спешил, заглянул лишь мимоходом и решил для себя, что в другой раз – когда будет время провести здесь маленькую вечность – я принесу сюда срезанные цветы, которых ему уже не нужно бояться.
– И ты вернулся? – спросила она, отняв руки от лица и положив их рядом с моими.
Я посмотрел на свою подругу детства и вдруг понял, что ничего не изменилось. Сквозь пленку желтоватой кожи я отчетливо видел ее веснушки и румянец, который сиял так же нежно, как в тот день, когда мы впервые поцеловались у забора за ветвями плакучей ивы. Придет время, и кто-то сдернет с нее эту пленку, одним рывком, и она войдет в новый мир, юная и беззаботная. А меня в тот миг не будет рядом, и я не приду к ней еще много, много лет.
– Да, вернулся, этой весной. Я пришел к стене с цветами и увидел, что единица зачеркнута, а над ней всего два слова – «он ошибался».
РЕШЕНИЕ
Вайра сказала, что это совсем не больно и что она сама много раз так делала – просто ледяная вспышка в животе и привкус горечи во рту, вот и все. Лейса заучила слова подруги и всю дорогу повторяла их про себя, потом ее дыхание сбилось, и она только бормотала: «Лед – горечь – вот и все, лед – горечь – вот и все…»
Конечно, ей было страшно, но что толку теперь бояться? Она не ребенок и прекрасно знала, чем заканчиваются подобные истории, к тому же Эвин ничего ей не обещал. Тогда – месяц назад или больше – Лейса сама не успела толком понять, а Вайра уже догадалась. И шепнула на задворках, что необязательно отдавать все деньги лекарю – это кровь, боль и его щербатые усмешки на людях: «Я, мол, кое-что о тебе знаю». А Те, в Железных горах, просто заберут и ничего не скажут. Плоти у них нет, надо же им как-то пополнять свои ряды.
Лейса долго не решалась, трусила. Но время шло, фартук топорщился, а хозяева стали подозрительно коситься. Если бы не осень, если бы не приближающиеся холода… а впрочем, к чему об этом думать? Лед – горечь – вот и все…
Дойдя до развилки у первой насыпи, она остановилась и тяжело опустилась на землю. Вайра уверяла, что не нужно ничего делать и говорить, Те сами все почувствуют, поймут. Просто лежать и не смотреть. Но Лейса не смогла заставить себя закрыть глаза: воображение рисовало таких чудищ, что легче было видеть, чем представлять.
Сумерки сгущались, но никто не появлялся; девушка замерзла. Она чувствовала себя мелкой, не больше букашки, и ей казалось, что на нее вот-вот наступит чья-то огромная пята. Ноги свело судорогой от холода, и Лейса, повернувшись на бок, обхватила руками колени.
В то же мгновение она поняла, что Те уже здесь.
Ее словно окутал туман, не зыбкий, а плотный и давящий. Стало трудно дышать. Лейса еще крепче прижала колени к груди, совсем свернулась в калачик, но не посмела зажмуриться. И наконец, она увидела Тех. Их лица вынырнули из тумана: полупрозрачные, с острыми чертами и рваными, как паутина, волосами. Они не были чудовищами. Они походили на людей, и этим не вызывали страх, но вселяли ужас.
Те медленно окружали Лейсу. От них не веяло угрозой, они скорее походили на нищих, столпившихся вокруг забытого кем-то кошелька. Веки девушки потяжелели, и она почти опустила их (лед – горечь – вот и все), но вдруг заметила, что среди Тех есть дети. И один из них – мальчишка лет пяти, с большими и раскосыми, как у Вайры, глазами.
Это словно стегнуло ее кнутом. Лейса вскочила и ринулась сквозь туман, сквозь дымчатые фигуры. Она думала, что ей не позволят, что ее схватят и втащат обратно. Но туман порвался, как тонкая занавесь, и только послышались глухие горестные вопли. А девушка бежала, не оглядываясь. Она путалась в юбках, размазывала по лицу слезы и думала, что никогда не сможет этого сделать – уж как-нибудь выкрутится, прокормит. Потому что пугала, почти душила мысль, что где-то в Железных горах будет разгуливать призрак с ее рыжими ресницами и смешливыми губами Эвина. Сердце ухало и выпрыгивало из груди, но вот горная тропа перешла в деревенскую, и стали видны огоньки в окнах.
Тепло – привкус соли – нет, еще не все.
ПРЕДЕЛ
Золотоглазый вернулся за полночь. Едва он вошел в палатку, то сразу отстегнул нож от пояса, тот самый кривой нож со спрутом на рукояти, и бросил его на землю со словами:
– Он уходит.
Сидящая в углу гидра тут же повернула к нему обе головы. В приглушенном свете этих дюжих близнецов и вправду можно было принять за двуглавое чудовище: «гидрой» их прозвали уже давно. Они всегда держались друг друга, и их движения настолько срослись, что, казалось, принадлежали одному существу.
– Что значит – уходишь? Это еще куда?
Все в лагере уже привыкли, что странный смуглый новобранец называл себя «он» и говорил ровным, бесстрастным тоном, словно переводил с чужого языка чью-то волю. Золотоглазый слегка пожал плечами – как можно быть непонятым с первого раза? – и повторил:
– Он уходит.
– Разбежался, – дуэтом хмыкнула гидра, выставив квадратные подбородки. – Не может ассасин взять и уйти без позволения Ворона.
– Если кто-то хочет, пусть его остановит, – спокойно сказал Золотоглазый.
Такой ответ не воодушевил гидру. Она беспокойно зашевелилась и сделала редчайшую вещь: распалась на двух отдельных людей.
– Эй, приятель, – примирительно сказал один. – Ну, ты чего? Есть же договор…
– Он не договаривался на кровь, – отрезал ассасин.
– Вот это в глаз копытом! – присвистнул второй. – Еще вчера ты прикончил того напыщенного мага, а днем ранее шлепнул не кого-нибудь, а наместника короля! Разве у них из брюха вино хлестало? Чего тебя теперь-то накрыло?
– Пока он служит, он всегда делает то, что ему велят, – чуть прищурившись, произнес Золотоглазый и запахнул плащ. – Ему сказали убить того, кто пронес письмо через стену. Он нашел. Это была собака. Ответное письмо пришло с ней. Он сделал. Но он больше не служит. Он договаривался на грязь, но не договаривался на кровь.
Его зрачки желтой искрой сверкнули из-под темных, почти черных век, и ассасин вышел из палатки. Ночь тут же приняла человека в свое полотно, словно его старый плащ был последним недостающим стежком.
– Чокнутый, – почти хором сказали братья и вновь уселись рядом, превратившись в двухголовое чудовище, которое начало точить коготь – а может быть, нож.
СОКРОВИЩЕ
Пит никогда не рассказывал родителям о том, что почти каждый день пробирается через ущелье в подземный город. Что толку говорить, если все окрестные мальчишки так делают, с позволения или без. И когда-то их отцы ходили туда в детстве, и даже некоторые из матерей. Конечно, заброшенный город не так уж безопасен: провалы, острые камни, ловушки с ядовитыми газами. Но разве это имеет значение, если где-то там может лежать золото наргьев? Легендарный зорафин, металл невероятной ковкости и красоты – одного кусочка хватит, чтобы стать королем!
Подумав о сокровище, мальчик зажмурился от удовольствия. Его Величество благородный Пит, властитель подземного царства! Он сразу купил бы себе трон с ножками в виде тигриных лап и драконьими хвостами вместо подлокотников. Вообще, это была любимая игра местной ребятни: мечтать о том, что каждый из них купит, если вдруг найдет зорафин. По вечерам они садились на плетне у старого колодца и, болтая грязными босыми ногами, начинали хвастаться будущим богатством и осыпать друг друга воображаемыми подарками.
– Пит, Вирк, Сол, Нут! – раздался голос из дома. – Чтоб до захода солнца были дома, иначе выдеру от пяток до ушей!
– Да, мама! – прокричали братья в четыре глотки, хотя не собирались возвращаться до поздней ночи.
У самого ущелья их ждали Даг и Ларк. Все дети в деревушке носили короткие имена – неудивительно: в каждом доме по десять-двенадцать ртов. С длинными именами пока дозовешься всех к обеду, так и ужинать пора. Правда, на южном склоне жили сестры Нельга и Сильвейллен, но их родители пришли из-за Леса и мало общались с остальными.
– Ну? – спросил Даг. – Сумки починили? Тогда пошли. Разделяемся, как обычно, у скалы-рогатины. Только на этот раз мы с Ларком пойдем чуть севернее, Вирк с Солом пусть возьмут на себя развалины дворца, а ты, Пит, бери Нута и исследуй лаз у гнилой стены.
– Не хочу-у идти с ни-им, – тут же захныкал Нут, самый младший из братьев, которому едва исполнилось шесть. – Он постоя-янно мне ука-азывает: не ходи туда-а, не ходи сюда-а…
– Я ж о тебе пекусь, мелюзга, – огрызнулся Пит. – А впрочем, иди куда хочешь, не маленький. Я в твоем возрасте уже добирался до черных столбов – и, между прочим, сам!
Нут надулся и задрал измазанный глиной нос.
– Если что найдете, – напомнил Даг, – сделайте вот так. – Он приложил руки ко рту и прокричал горной птицей. Эхо тут же подхватило его голос и разнесло по окрестностям.
– А теперь вперед, и смотреть в оба! Дисы сокровищ не оставят нас!
– Не оставят нас! – подхватили клич ребята, хоть и не знали, есть ли такие дисы. Впрочем, почему бы им не быть?
Они пробрались через ущелье и оказались в подземном городе – некогда величественном королевстве, брошенном, разграбленном, разрушенном. Ходили легенды, что жители этого города сотни, а то и тысячи лет назад пошли войной на наргьев – древний волшебный народ с синей кожей. Вернулись с богатой добычей и тем самым навлекли на себя несчастье. Подземный город, названия которого никто не помнил, опустел: его обитатели то ли погибли, то ли ушли из-за голода и болезней. Осталось лишь до боли одинокое величие камней… и, возможно, нетронутые клады в забытых тайниках.
У скалы-рогатины мальчишки, как и условились, разбились на пары. Нут сначала поплелся с Питом, но как только показалась гнилая стена, демонстративно пошел в другую сторону. Старший брат махнул рукой – дескать, дело твое – и направился к лазу в одиночку.
Идти было скользко, приходилось хвататься за камни. Но чем ближе становилась цель, тем отчаяннее вставал выбор: либо держаться обеими руками, либо зажимать нос, потому что от огромной гладкой плиты исходил тошнотворный запах. Вся стена была покрыта темной слизью, там копошились черви – да, она с лихвой оправдывала свое название.
Пит опустился на четвереньки, и ему чуть полегчало.
«Ох уж этот Даг, цапни тролль его за задницу, – подумал он. – Сам-то он пошел бы сюда, как же! Заприметил для себя дворцовый тайничок, только никому не говорит. Хорошо, что хоть Нута нет с его вечным нытьем. Пойде-ем отсю-юда, здесь пло-охо па-ахнет, хнык-хнык!»
Нехитрый завтрак – ломоть хлеба и яйцо – грозился вырваться во внешний мир. «Нет уж, сиди там, где тебе положено, – мысленно приговаривал Пит. – Только тебя среди этой дряни еще не хватало». Мальчик, наконец, забрался в лаз. Руки скользили, штаны пропитались слизью насквозь. Там уже были чьи-то следы и ошметки бересты из факела, но лишь в самом начале. Кто-то уже пытался проникнуть сюда – и не смог. Это подхлестнуло Пита, которого едва не выворачивало наизнанку. Кто-то не смог, а он сможет! Исследует этот ход впервые за много лет, а может, и вовсе – первым… Давай, вперед, еще шажочек. Фу, какая гадость! Ну ничего, ты же не Даг и не Нут. Давай. Давай.
Мальчик полз вперед, а лаз становился все уже, и в какой-то момент ему стало страшно: вдруг он застрянет здесь навсегда? И никто его не найдет, потому что все такие нежные и брезгливые. А потом, через сотни лет, когда слизь засохнет и отвалится, искатель сокровищ вроде него тоже надумает залезть сюда и наткнется на его кости… бр-р-р! За красочными размышлениями Пит и не заметил, как уперся плечом в хлипкую перегородку, инстинктивно протолкнулся и заскользил в черную дыру.
