Отец ушёл, а Машку оставил охранять телегу и лошадь. Она думала – он скоро придёт, но время шло, а его всё не было. Солнце сначала сильно припекло голову, потом повернулось и собралось уходить за чужие каменные дома. Машку начало одолевать беспокойство. А ну как случилось страшное? Вон какие машины, вон какие хитрые люди вокруг! К тому же Машке нестерпимо хотелось пить и по малой нужде. Прямо в трёх шагах тётка торговала квасом, но отец не оставил Машке денег, а подойти и попросить она стеснялась. Она сглатывала слюну и терпела. Отца всё не было.
– Ты откуда такая, девочка?
Машка повернулась и обомлела. Перед ней стояла женщина такой красы, о которой и думать страшно. Чистенькая, тоненькая, волосы колечками, брови чёрным коромыслом. А платье! Такого платья Машка не видывала никогда.
– Чего молчишь? Может, ты немая?
Машка рада была бы ответить, и уж раскрыла рот, но тут её задушили слёзы и она закрыла лицо своими большими коричневыми руками.
– Ну же, ну… Что случилось, милая? Ну, скажи-ка…
И Машку прорвало.
– Тётенька! – рыдала она. – Я до ветру хочу, а тятьки нет и нет. А может, он и пропал. А мне телегу охранять надо!
И женщина пожалела Машку. Наверное, впервые её кто-то пожалел от души. Она проводила её до туалета, купила квасу, печенья и конфет и согласилась посидеть рядом, покуда отец не вернётся. Любовь и нежность переполнили неискушённое Машкино сердечко.
– Тётенька, – ластилась она как собачонка. – Платье-то у вас какое! Такой красивый матирьял!
– А это маркизет, – отвечала женщина. – Хороший. И не мнётся, и не линяет.
– Эх, мне бы такой!
– Так ещё будет. Пойдёшь работать, да купишь.
Отец пришёл к ночи, привёл двух мужиков. Все трое были пьяны, у всех за плечами были тяжёлые мешки. Всё свалили на телегу. Мужики ушли. Отец забрался на мешки и вскоре захрапел. Машка спать боялась. А ну как воры ночью утащат у них семена? Что отец тогда скажет? Что скажут в колхозе? Она сидела на телеге, куталась в тулуп, боролась со сном, иногда по лошадиному трясла головой и думала о чудесном платье доброй женщины. Ей удалось тайком потрогать краешек её подола, и теперь она проворачивала в голове воспоминания об этом прикосновении. К утру, когда стали гаснуть звёзды, проснулся отец. Тогда Машка залезла на нагретое им место и уснула. Сонная лошадь потянула обратно телегу, в которой среди миллионов ещё не родившихся растений дремал заросший старик, и крепко спала нелепая рослая девочка.
С тех самых пор Машка часто думала о маркизете. Мысли о нём вытеснили и образ доброй женщины, и вкус конфет, половину из которых она раздарила подружкам. Маркизет стал мечтой, недостижимым блаженством, сказкой.
И каково же было Машкино удивление, когда однажды, придя со своей старой матерью к привозу в магазин, она обнаружила такой же, только краше.
Машка обомлела, замерла, вытаращила глаза.
– Мамк, глянь-ко!
– А? Господи, девать деньги некуда… Это кто за этаки деньги тряпку купит?
– Мамк, а красиво! Вот на платье бы такой отрез, а?
– Тебе, что ли, дурище? Тащи котомки-то да молчи.
А вечером пришли с ночёвкой гости. Машкин брат назавтра снаряжался в город. С ним увязался брат Лизы, первой щеголихи и красавицы. Лиза тоже пришла. Пришла и её мать – баба умная, но скандальная. С Лизой Машка особо не дружила, та была не ей чета – маленькая, розовая, словно поросёночек, и такая нарядница, каких поискать. Лиза держалась особнячком, мылась городским огуречным мылом, носила красивые стеклянные бусы и читала книжки.
– Вон Лизке-то что купила! – хвасталась её мать. – Зашла, гляжу – прям для моей Лизки. На лето платье справим.
И тонкий маркизет выпорхнул из её кожаной котомки, затрепыхался, затрепетал. Машка приросла ногами к полу. В голове у неё помутилось. А Лизкина мать уже совала ткань к розовому дочериному лицу.
– Гляди-ко! Первая невеста будет!
– Ой, красота, – кряхтела с лавки Машкина мать. – Сама что ли пошьёшь?
– Да ну что ты! Это только к Соне!
Машка всегда соображала туго. Думать сложно и много она не умела. Все её мысли были просты и связаны либо с хозяйством, либо с собственной безопасностью. Но тут что-то защёлкало в её тёмной голове, и на свет родился план, хитрее которого Машка никогда ничего не придумала за всю свою долгую жизнь.
Повседневную одежду шили сами, тут большого ума не надо. Одежду на выход, нарядную шила только Соня. Была она бездетной, одутловатой, вечно маялась ногами, но шила изумительно. К ней приходили со всей округи.
– Соня, летник сыну бы.
– Да заказов полно! Когда?
– Да хоть к зиме.
Соня брала.
– Соня, отрез вот тут. Девке моей старшей.
– Так вот ведь только шили.
– Ещё пошей. Уж я чего надо принесу.
Брала. Не спала ночей. Строчила на «Зингере» при свете керосинки. Всё успевала.
Соня была дальней родственницей Машки, но с её семьёй не водилась, в гости не звала и сама не ходила. Была себе на уме, гордая. А тут среди зимы Машка сама добежала до её деревни. Посидели, покалякали, попили чайку. Не гнать же дуру-девку. И невдомёк было пышной Соне, что эта первая ступенька в плане хитрой Машки. Вон она, этажерка, а на ней ждут своего часа не раскроенные цветные куски. А на нижней полке в корзинке раскинулся букетом заморских цветов заветный маркизет.
Машка сдружилась с местными девчонками. Всю жизнь ходила как дикая, а тут сама стала звать на улицу. Стали её и ночевать оставлять, в пургу да в дождь это дело обычное. И вскоре к ней привыкли, как привыкают к чему-то безобидному, ненавязчивому, а иногда и полезному. Ближе познакомилась Машка и с Лизой. Сначала любовалась ею издалека, потом набралась смелости и заговорила. Постояли на морозе, потопали валенками. И вот уже Машка была звана в гости в богатый Лизин дом и усажена за стол. Она пила чай, тянула варенье маленькой витой ложечкой… и всё думала: «маркизет».
Машка дождалась, когда подружка Вера сонно расслабится на кровати, потеплеет, засопит во сне, тихо отодвинулась, прикрыла её одеялом и ускользнула из дома в одной рубашке в густую холодную темень. Весенняя земля леденила ноги. Безлунная ночь скрывала, прятала. Сердце прыгало в груди. Вот кусты, вот баня, вот Сонин двор. Сама Соня уехала в гости к сестре – ловко же всё устроилось! Машка перемахнула через забор с заднего двора, пошарила рукой за перилами крыльца, отыскала ключ, повернула в замке. Дверь пронзительно скрипнула. Машка замерла. А потом окунулась в нетопленую тьму чужого дома, рысью рванулась в комнату, ловко пошарила на полках в передней. Вот оно. И смотреть не надо. Такого больше ни у кого нет. Быстро сунула ткань под рубашку и назад.
И всё-то хитрая Машка предусмотрела – ключ сунула на место, маркизет припрятала в кустах и залезла к Вере под одеяло, пряча от неё свои босые холодные ноги.
Пропажу обнаружили не сразу. А когда обнаружили, поднялся хай. Две бабы, две первые скандалистки на всю округу ругались, махали руками и посылали друг друга далеко и по матушке. Соня соглашалась выплатить стоимость ткани, но Лизина мать кричала, что та спекулянтка, что продала её материал в три дорога и сядет в тюрьму. Такого Соня стерпеть не могла и, обзывая обидчицу сучкой, ехидной, паскудницей и другими словами, всё совала той в лицо мятые рубли.
Ругались долго. Проклинали друг друга. Грозились посадить. В конце концов, Лизина мать плюнула и убралась восвояси – ничего, кроме стоимости маркизета, ей выбить из Сони не удалось.
Растрёпанная, с красными от неутолённой злобы щеками она вернулась домой. В горле у неё пересохло, сердце заходилось.
Тучная рука резко распахнула створку дубового буфета и решительно вынула гранёный графинчик.
– Лиза, огурчиков принеси! Умру счас, господи…
Взволнованная Лиза кинулась в подпол, да видно поторопилась. Косая приступка выскользнула из-под её ноги, Лиза вскрикнула и рухнула с трёхметровой высоты.