Надежда Николаевна Тарусина
Гендер в законе. Монография

Домашний труд – по-прежнему в основном «темпоральное пространство» женщин. Еще Симона де Бовуар писала: «Не многие работы так схожи с сизифовым трудом, как работы домашней хозяйки: день за днем она моет посуду, вытирает пыль, чинит белье, но на следующий день посуда будет опять грязная, комнаты – пыльные, белье – рваное…И так будет до самой смерти. Еда, сон, уборка… годы не устремляются вверх, к небу, а горизонтально стелются, как однообразные, серые полосы скатерти…»^[101]. Справедливости ради следует заметить, что и иной труд нередко однообразен, и сизифов, однако он признается общественным и оплачивается.

Одной из феминистских перспектив, подчеркивает В. Брайсон, является признание неоплачиваемой деятельности, включая приготовление пищи, уборку и заботу о членах семьи не частным, а общественным делом (работой), необходимым для выживания и нормального существования любого общества. Такое признание не равносильно вознаграждению за нее, продолжает автор, но социально весьма полезно: во-первых, актуализируется вопрос о том, почему тот, кто исполняет так много работы (включая или не включая официальную, оплачиваемую), часто не имеет экономической независимости и/или живет в бедности; во-вторых, усиливаются аргументы в пользу государственной поддержки «частной» работы с помощью предоставления определенных услуг, финансовой помощи или «дружественной к семье» регуляции рабочего времени; в-третьих, «выявление трудоемкой природы домашних дел может вынудить государство обеспечить отмену политики, поощряющую или вынуждающую женщин выходить еще и на оплачиваемую работу»^[102]; в-четвертых, доказывается «абсурдность утверждения, будто время, оставшееся после оплачиваемой работы, – непременно «свободное» или что это время досуга, которое работники могут тратить на свое усмотрение»^[103]. (Впрочем, о взаимодействии гендера, труда и социального обеспечения – см. во второй части книги).

* * *

Особой «взбудораженности» гендерная проблематика достигла в конце XX и начале XXI в. – в контексте ее дифференциации, специализации, рождения новых направлений исследований.

Так, появилась история женщин («женская история») – изначально как своеобразная попытка «переписать историю» или, с точки зрения Э. Дэвин, стремление преодолеть почти абсолютную доминанту старой истории, сопровождавшееся готовностью заменить общеупотребляемый термин history (который можно прочитать и как his story, дословно: «его история», «история мужчины») – новым термином her story (т. е. «ее история», «история женщины»)^[104].

Эта область исследования предполагает и собственно феминистский контекст: видение истории как «отчета о мужской негуманности по отношению к женщинам», возможности понять настоящее их положение и перспективы для изменений, получить политическое оружие для опровержения утверждений о неполноценности женщин или о неизбежности современного уклада жизни; использовать историю как свидетельство забытых (неоцененных или недооцененных) женских достижениях; наконец, как календарь и контексты женского (феминистского) движения^[105].

Она также предполагает и более нейтральные, с точки зрения цели, вектора и содержания, исследования. Например, исторические обобщения о положении и роли женщин. Ярким образцом такого рода научной работы и соответствующих размышлений является, например, книга Н.Л. Пушкаревой «Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница» (X – начало XIX в.)^[106].

При этом постепенно толкование содержания «гендер» изменилось в направлении рассмотрения его не только в плане концептуализации мужского доминирования, а как системы всех форм взаимодействия и «взаимоотталкивания» мужского и женского начал. Изучение феминности стало невозможно без анализа маскулинности – «женская история» неминуемо встретилась с «историей мужской»^[107].

Традиционными объектами стали социально-экономические аспекты гендерно-исторических исследований. Более или менее очевидными проявились перспективы гендерного подхода к анализу политической истории: история маргинализации женщин, их борьбы за гражданские права и свободы, аналитика форм «скрытого воздействия на политику и не явно маркированного политического положения женщин» (еще до актуализации «женского вопроса» и суфражистского движения). Однако наиболее перспективными, полагает Н.Л. Пушкарева, являются гендерные исследования в области культурологии, истории ментальностей и общественного сознания^[108].

Актуализировались гендерные исследования в психологии^[109]. Так, психологи отмечают, что разделение людей на мужчин и женщин является одной из основных установок восприятия нами различий, имеющихся в психике и поведении человека. Причем многие из них эти различия связывают с генетическими, анатомическими и физиологическими особенностями мужского и женского организма, хотя и не сводят их к исключительной доминантной роли – помимо конституциональной стороны эти различия имеют социокультурный контекст: они отражают то, что в данное время и в данном обществе считается свойственным мужчине, а что – женщине. Существует точка зрения, что наше восприятие биологических различий между полами тоже определяется культурными факторами (например, со времен античности до конца XVII в. в Европе преобладало представление о том, что женский организм является недоразвитым вариантом мужского). Если бы такое видение биологических различий сохранилось до сегодняшнего дня, отмечает Д.В. Воронцов, «то с учетом знаний о человеческой природе мы были бы более склонны считать мужской организм модификацией женского»^[110]. Однако в эпоху Возрождения взгляды изменились – мужчины и женщины были признаны полярно различными по своей природе организмами – с этого момента различия в социальном статусе стали предопределяться различиями в биологическом статусе.

В последнее время, продолжает Д.В. Воронцов, стало принятым четко разграничивать указанные аспекты, связывая их с понятием пола и гендера: «пол» описывает биологические различия, определяемые генетическими особенностями строения клеток, анатомо-физиологическими характеристиками и детородными функциями; «гендер» указывает на социальный статус и социально-психологические характеристики, которые связаны с полом и сексуальностью, но возникают из бесконечной совокупности отношений между людьми^[111].

Современные данные о половых различиях демонстрируют преимущество мальчиков (мужчин) по показателям роста, объему легких, прочности скелета, окружности грудной клетки, девочки характеризуются более ранним созреванием^[112]. Наблюдается своеобразие полов в развитии моторики^[113]. Исследуются факторы «сверхсмертности» мужчин в России; половые различия в здоровье и болезнях^[114]. В то же время установлено, что различия по речевому и музыкальному слуху отсутствуют. В обонятельной чувствительности наблюдается превосходство женщин, по органическим ощущениям более точны мужчины, у последних также большая болевая толерантность, женщины более чувствительны к некоторым типам боли. Они же – более надежные свидетели^[115]. Констатируется преимущество женщин в избирательности, устойчивости и объеме внимания, ориентация женщин на быстроту, а мужчин – на точность работы, преимущество мужчин в работе с новыми, а женщин – со старыми, шаблонными стимулами. По общему интеллекту очевидных и частных различий не выявлено. В то же время общий интеллект мужчин имеет четко выраженную структуру, с доминированием невербального компонента^[116], а у женщин интеллект слабо интегрирован. Речевые способности и эмоциональность ярче выражены у последних^[117]. У мужчин наблюдается превосходство по «маскулинному» аспекту самооценки, у женщин – по феминному. При этом первые выстраивают более мощную защиту своей самооценки. Женщины демонстрируют более высокую мотивацию достижений в нейтральных условиях, мужчинам для ее повышения необходима интеллектуально-лидерская стимуляция. Для мужчин более характерна открытая физическая агрессия и социальная тревожность, для женщин – скрытая вербальная агрессия и общая тревожность. В рамках комплексной характеристики заботливости (забота о потомстве, альтруизм, эмпатия) женщины значительно отличаются только по последнему компоненту^[118]. Мужская роль считается инструментальной и деятельной, женская – экспрессивной и коммуникативной. По успешности лидерства оба пола демонстрируют либо равную эффективность, либо превосходство мужчин, редко – женщин. При этом, полагают исследователи, есть основания считать, что лидеры обоего пола могут добиваться равной эффективности, но различными путями^[119]. И т. д. и т. п. (На этом констатации и перечисления полагаем возможным завершить, за подробностями и обоснованиями адресовав читателя к специалистам).

* * *

В социологии гендер исследуется как социальный конструкт^[120], анализируются его феминные и маскулинные аспекты^[121], а также аспект нетрадиционной сексуальности^[122]. (Последний будет рассмотрен нами в рамках гендерной экспертизы семейного законодательства). Гендерные отношения проявляются и соответственно анализируются в контексте таких социальных феноменов, как: 1) социально организованные связи на уровне общества, между государством и гендерными группами; 2) связи между различными гендерными группами; 3) взаимодействия между субъектами разного пола; 4) отношение личности к самой себе как представителю определенной гендерной группы.

При всем многообразии содержательных характеристик, отмечает И.С. Клецина, можно выделить две основные модели их организации – партнерскую и доминантно-зависимую^[123]. Партнерские, по определению, характеризуются равенством позиций, взаимным учетом целей и ценностей другой стороны, согласованием точек зрения и действий, умением поставить себя на место своего партнера. Очевидно, что доминантно-зависимая модель предполагает главенствующую позицию одной и подчиненную – другой, она адекватна традиционным стереотипам женственности-мужественности, сложившимся и складывающимся в результате полоролевой социализации. Современные тенденции в основном ориентированы на гендерную толерантность, базирующуюся, разумеется, на первой модели межличностного взаимодействия^[124]. Критериями последней, отмечает П.В. Румянцева, являются: равный доступ к социальным благам, взаимоуважение членов гендерных групп, равные возможности для участия в политической деятельности независимо от пола и сексуальной ориентации, позитивная лексика в отношениях между полами^[125].

* * *

Лингвисты размышляют о гендерной асимметрии, гендерных стилях общения. Многие лексико-грамматические структуры языка отражают одну из тенденций патриархической культуры – отождествлять «мужское» с «человеческим», а «женское» – с особенным, специфическим (включая термин «женская логика»^[126] и т. п.). Все это создает определенный психолингвистический эффект и активно кодирует как мужское, так и женское сознание. (Отсюда – известные требования «непримиримых» феминисток создавать мужские и женские варианты ключевых слов нашего бытия^[127]). Впрочем, здесь не все прямолинейно: даже в сфере идеологии ряд важнейших обозначений имеют именно женское начало («Родина-мать», Россия, вера и т. д.)^[128].

Введено понятие «гендерлекта» (по аналогии с понятием «диалект» и т. п.). Высказаны как радикальные точки зрения («гендерная речевая коммуникация строится на принципах мужского доминирования и женского подчинения»), так и умеренная, реалистическая («гендерлект – существует как социальная и лингвистическая реалия нашей жизни»)^[129]. Научные факты, пишет К.С. Шаров, позволяют утверждать, что мужчины и женщины действительно используют совершенно различные коммуникативные стили, обладают «различающимися наборами норм речевого взаимодействия, прибегают к разным грамматическим и фонологическим приемам», образуют (в этом смысле) разные речевые сообщества^[130].

Н.Л. Пушкарева обращает внимание на фольклорную составляющую гендера, в частности российского. И он (фольклор) вопиюще дискриминационен, что и демонстрируется на примере анекдотов о женщинах-ученых. Так, в связи с активизацией женских научных организаций (Союза женщин МГУ, союзов женщин-математиков, физиков и т. п.), «андроцентричная» культура вбросила в обращение анекдот, «призванный обесценить способность респектабельных женщин-ученых, обладающих активной жизненной позицией и готовностью становиться глашатаями феминистских идей, объединяться»: «Резолюции Всемирного женского конгресса. 1) Все женщины – сестры! 2) Все мужчины – козлы! 3) Надеть совершенно нечего…»^[131] И еще: «Кажется, до 40 лет женщины активно занимаются сексом, а после 40 – гендером». «В данной фразе, – комментирует Н.Л. Пушкарева, – не только сексизм и имперсонализация (всех женщин «до 40» и «за 40» объединяют без каких бы то ни было различий и особенностей), но и эйджизм (agism, стремление унизить женщин «после 40» – а ведь именно в этом возрасте наиболее активные из женщин и достигают наибольших профессиональных высот)»^[132]. И еще: «Чем отличается хорошая аспирантка от очень хорошей? Хорошая каждое утро говорит: «Доброе утро, господин профессор!» А очень хорошая нежно шепчет на ухо: «Уже утро, господин профессор!» И т. д. и т. п. В итоге автор совершенно справедливо заключает, что и в околонаучном фольклоре, и в ряде других информационных источников активно присутствует «гендерное неравенство, механизмы воспроизводства которого скрыты в обыденной речи и понимании смешного»; эти источники подтверждают: «проблема «обыкновенного сексизма» – отнюдь не выдумка феминистской антропологии, везде ищущей гендерной асимметрии, но, к сожалению, еще одно из проявлений интолерантности в современном российском научном обществе»^[133].

В гендерном контексте исследуются и другие филологизмы, например, так называемая инвективная лексика, включая «сексуальные» ругательства. Так, И.С. Кон выделяет четыре блока: отправление ругаемого в зону женских гениталий; намек на сексуальное обладание матерью ругаемого; обвинение в инцесте с матерью; обороты речи с упоминанием мужских гениталий – с помещением ругаемого в «женскую» сексуальную позицию. Вопреки распространенному мнению, замечает автор, русский язык, хотя и богат «матерными» выражениями, но отнюдь не уникален; при этом «самая залихватская матерщина» (в том числе «трехэтажная») не являлась и не является по общему правилу оскорблением, вызывает обиду, только если произносится серьезным тоном^[134]. Однако в любом случае она определенную гендерную специфичность русского языка иллюстрирует.

* * *

Совершенно особенные контексты взаимодействия обнаруживаются в паре «гендер – религия». Господь, как известно, мужчина. Ева «сработана» из ребра Адама. Изгнание этих библейских персонажей из рая произошло не без участия женщины. И т. д. Ангелы, хотя и не имеют пола, являются нам в мужском образе и с мужскими именами. «Посланники Бога на Земле, – констатирует Симона де Бовуар, – папа, епископы, у которых целуют руку, священники, которые служат мессу, читают проповедь, перед которыми становятся на колени в тиши исповедальни, все они – мужчины»^[135].

«Мужчине, – продолжает автор, – выгодно утверждать, что Господь возложил на него миссию правления миром и составление необходимых для этого законов»;…очень удобно, чтобы женщина считала, что такова воля Всевышнего; «у евреев, магометан, христиан мужчина – хозяин по божественному предписанию; «…Благословен Господь Бог наш и Бог всех миров, что он не создал меня женщиной, – говорят евреи на утренней молитве, в то время как их супруги смиренно шепчут: «Благословен Господь, что создал меня по воле Своей»^[136].

На протяжении тысячелетий, пишет С.В. Поленина, форма проявления патриархата, хотя и претерпела изменения, по сути, осталась прежней: «Венцом творения, подлинным представителем рода человеческого, существом, созданным по образу и подобию Бога и поэтому призванным быть господином, носителем власти, демиургом, творцом, хозяином во всех сферах жизни, включая семью, рассматривался и рассматривается многими и поныне только мужчина»^[137].

Современная тенденция полуофициального идеологического «сращивания» церкви с государственной политической машиной возвращает российское общество через православие (почти повсеместно) и магометанство (в соответствующих национальных территориях и диаспорах в других регионах) к идее традиционного женского предназначения, отрицания права женщины распоряжаться своим телом, превращения ее в случае прерывания беременности – в «убийцу» и т. д. Да и констатация представительства Бога исключительно через мужчину-священника (разумеется, теологически обоснованного) отнюдь не способствует осовремениванию, выравниванию гендерной позиции. (Преклонение же перед Богородицей, возможно, является своеобразным компромиссом между очевидным патриархатным способом церковного управления^[138] – с одной стороны, и женским религиозно-подчиненным положением – с другой^[139]). Особенности православного канона относительно регулирования сексуального поведения с периода христианизации Руси и в настоящем времени также имеют весьма яркие образцы (с обоими математическими знаками)^[140].

Приведенные сентенции отнюдь не призваны усилить ту чашу весов, на которой сосредоточиваются атеистические представления о мире^[141] – они лишь придают дополнительный штрих к портрету гендерной проблематики и акцентируют информацию к размышлению.

* * *

Очевидно, что политический менеджмент и политическая активность в целом в основном маскулинны. хотя «юридически мужчины и женщины равны, – замечает Валери Брайсон, – и женщины теперь могут конкурировать с мужчинами в различных областях деятельности, они делают это на условиях, уже созданных мужчинами»^[142].

С.И. Голод подчеркивает: переход женщины от подчиненного положения к равноправному «изначально предполагал обязательную мимикрию: мало «победить» мужчин, надо сделать это на их «территории», пропитанной «мачистским духом», признать единственно верным используемые ими методы»^[143]. «Общеизвестно, – пишет М. Арбатова, – что основные решения на планете принимает небольшое количество белых мужчин^[144] среднего возраста, вышедших из среднего класса. Остальные вынуждены жить в мире, увиденном их глазами и существующем по придуманным ими схемам»^[145]. «На редкость популярна, – констатирует И.М. Хакамада, – вечная убогая вариация на тему «женщина и политика – две вещи несовместимые». Класть асфальт? Пожалуйста. Бороздить космические просторы? Пожалуйста. Снайпер, укротительница, военный репортер? Пожалуйста. А в политику – извини. Потому что власть»^[146].

В то же время, замечает В. Брайсон, с одной стороны, нет никаких гарантий, что увеличение числа женщин в органах власти будет выражать потребности всех представительниц этого пола, включая наиболее обделенных из них^[147]. Так, например, Г. Минк утверждает, что в 1990-х белые женщины из среднего класса в Конгрессе США поддерживали такие реформы социального обеспечения, которые отрицали право матерей-одиночек проводить свое время в домашних заботах о детях, так как они (эти белые женщины) «объединили собственное право на работу за пределами дома с тем, что малоимущие матери-одиночки такие же, как и они, тоже обязаны работать»^[148]. «Тем не менее, – замечает В. Брайсон, – опыт последних лет показывает, что чем больше женщин избираются на политические должности, тем более широкие и типичные интересы они представляют и защищают в процессе принятия политических решений»^[149].

Эксперты ООН утверждают, что пока число депутатов-женщин не достигнет хотя бы 20 %, законодатели не будут заниматься проблемами детей, 30 % депутатов не станут волновать социальные потребности «второго пола»^[150]. Небесспорные тезисы, в том числе применительно к России: в Госдуме РФ последнего созыва этот процент – 13,5 (предыдущего созыва – 14), а «детским правом», социальными льготами семьи, поощрением демографической политики, включая идею материнского капитала, депутаты вполне предметно занимаются, хотя и недостаточно системно^[151].

Тем не менее в фундаментальном смысле этот тезис укладывается в общее «ложе» аргументации за гармонизацию (да, что скромничать – за существенное увеличение) представительства женщин в политическом процессе. Так, исследования, проведенные в странах Скандинавии, где уже многие годы активно осуществляется гендерное выравнивание властных структур и рассматриваемая пропорция достигает 40 %/60 % и выше, социально ориентированная политика представлена в значительно больших объемах и эффективном качестве^[152]. В этих странах гендерное равенство стало привычным, традиционным, а именно эту «привычку», выражаясь метафорой Я.Боцман, «следует выращивать, как английский газон, не один десяток лет»^[153]. Более того, по результатам сравнительного анализа 134 государств мира, более высокий уровень гендерного равенства и более конкурентная и развивающаяся быстрыми темпами экономика сопутствуют друг другу^[154]. Следовательно, можно предположить, что речь идет не только о корреляции гендерного представительства в политике с решением социальных проблем, но и иного, стратегического, эффекта рассматриваемого феномена^[155]. При этом в 2012 г. женщины являлись главами 23 государств и правительств мира^[156]. Однако даже если современный темп ускоренного роста представительства женщин в политических структурах сохранится, «зона паритета» (40–60 %) останется недостижимой для многих стран. По оценкам организации «ООН-Женщины» в государствах с мажоритарной системой выборов (при отсутствии нормативного квотирования) показатель в 40 % женщин на госслужбе не будет достигнут и к концу XXI в., а с пропорциональной системой и с применением квотирования этот показатель прогнозируется на 2026 г.^[157]

По отношению к проблеме развития демократии и политического участия, отмечает Н.В. Досина, в настоящее время феминистская критика развивает три позиции. Первая – отказ от строгого деления субъектов политики на мужчин и женщин, от активного подавления сходств и конструирования различий, от жесткой дихотомии «гендер или политика». Вторая – признание важности социокультурного влияния гендера на мотивацию политических действий, основы принудительных нормативных механизмов взаимодействия социально-половых групп мужчин и женщин в политике. Третья позиция – всесторонняя оценка процессов социального контроля над обществом со стороны власти^[158]. Вторая и третья позиции – конструктивны и востребованы (в той или иной мере).

В какой точке координат находился и находится российский политический менеджмент и политическая активность граждан в контексте гендера?

Так, гендерная структура Верховного Совета СССР внешне производила весьма благоприятное впечатление (1952 г. – 26, 1970 г. – 31 %); в местных органах власти – от 30 до 45 % (в 1971 г. – 45,8 %). Женщин включали в эти структуры по специальной квоте на основании «единодушного голосования». Однако реальная власть в доперестроечный (и частично перестроечный) период принадлежала КПСС (ст. 5 Конституции СССР 1936 г.). В составе этой единственной партии было 79,1 % мужчин и 20,9 % женщин, ее Центральном Комитете соответственно – 97,2 % и 2,8 %, а в Политбюро – 100 % мужчин. Мир политики оставался «мужским», женщины были скорее ее объектом, нежели субъектом^[159]. Осуществлялась, отмечает С.Г. Айвазова, «имитационная политика» гендерного равноправия, которая «строилась на сочетании скрытой маргинальности женщин и их демонстративной псевдополитической активности»^[160]. «Гендерный порядок»^[161] с очевидностью был патерналистским.

На пике перестройки произошел отказ от квотирования женского представительства. Некоторые политологи и социологи, как мы уже отмечали, полагают, что произошло это именно тогда, когда парламент стал играть активную роль в управлении и формировании политики государства^[162]. Другие считают, что предполагалась замена квотирования реальной интеграцией женщин в политический процесс^[163]. Эта версия оказалась утопической: в 1989 г. доля женского представительства снизилась наполовину (16 %), в 1990 г. упала до 5,6 %, в первые годы суверенной России составляла 9,7 % (1996–1999 гг.), 7,6 % (1999–2003 гг.)^[164]. Впрочем, были и исключения. Так, по итогам парламентских выборов 1993 г. общественно-политическое движение «Женщины России» получило представительство в Государственной Думе и создало женскую парламентскую фракцию. Ее члены пытались закрепить успех активной законотворческой деятельностью. Однако на следующих выборах движение не преодолело 5 %-ный барьер. Тем не менее гендерные акценты, им заявленные, оказали влияние на гендерную составляющую данной избирательной кампании: все крупнейшие политические объединения включили в свои списки вдвое больше женских имен, чем в 1993 г.^[165]

Возможно, именно поэтому в 2003 г. в Государственную Думу Российской Федерации был внесен законопроект «О государственных гарантиях равных прав и свобод мужчин и женщин и равных возможностей для их реализации». В нем предусматриваются меры по обеспечению таковых возможностей при осуществлении пассивного избирательного права (права быть избранным), положение о приоритете на замещение вакантных государственных должностей лица того пола, который составляет меньшинство на данной должности или государственной службе (ст. 13), формировании с учетом принципа гендерного равноправия Конституционного Суда, Верховного Суда, Высшего Арбитражного Суда РФ и аудиторов Счетной палаты (ст. 19). Однако проект «завис» почти на десятилетие – лишь в 2011 г. работа над ним была возобновлена. С определенной долей вероятности можно предположить связь между обнаружением депутатского интереса к данному проекту и созданием именно в 2011 г. международной организации «ООН-Женщины», возглавленной бывшим президентом Чили М. Бачелет, в положительном смысле – самой амбициозной инициативы ООН по ускорению процесса гендерного равенства, в том числе для разработки и корректного внедрения мер по развитию женского политического лидерства^[166]. кроме того, Государственная дума на протяжении двух предшествующих созывов, констатирует С.В. Поленина, дважды отклоняла предложения женских общественных организаций о включении в избирательные бюллетени кандидатов определенной гендерной пропорции (70 % мужчин, 30 % женщин)^[167]. Автор также подчеркивает, что за период с 2003 г. был принят (Межпарламентской Ассамблеей государств – участников СНГ) Модельный закон «О государственных гарантиях равных прав и равных возможностей для мужчин и женщин» – с раскрытием содержания соответствующих основных понятий («гендер», «гендерное равенство», «гендерная дискриминация» и др.)^[168].

В последние годы количественные (и частично качественные) показатели в рассматриваемой области несколько улучшились. В Государственной Думе 6-го созыва – 13,5 % депутатов-женщин, в том числе во фракции «Единая Россия» – 18 %, «Справедливая Россия» – 15,6 %, ЛДПР – 7,4 %, КПРФ – 4,3 % (последняя цифра весьма ярко иллюстрирует не лицемерные, а реальные подходы Компартии к гендерному политическому равенству). Из восьми заместителей председателя нижней палаты российского парламента 1 – женщина; 4 женщины возглавляют думские комитеты (по вопросам семьи, женщин и детей; жилищной политике и ЖКХ; безопасности и противодействию коррупции; по финансовому рынку)^[169]. В верхней палате парламента (Совете Федерации) – 13 женщин, ее главой также является женщина (В. Матвиенко – ранее губернатор Санкт-Петербурга). В 2011–2012 гг. при обсуждении принципов формирования палаты дискутировалась идея о введении паритетного гендерного представительства (один регион – один мужчина и одна женщина). Однако большинства она не получила, возможно, в том числе и потому, что пока российские провинции не располагают конкурентным (как с внутренней, так и с внешней точки зрения) «массивом» высокопрофессиональных политических лидеров-женщин, увеличение которого, собственно, и не поощряется. Впрочем, скорее всего в первую очередь причина неудачи в сохраняющейся патриархатности российской политической деятельности.

Несколько женщин возглавляют либо исполнительную власть регионов (три субъекта Российской Федерации имеют губернаторами представительниц «второго пола» – Владимирская и Мурманская области, Ханты-Мансийский автономный округ), либо их законодательные собрания (Забайкальский край, Иркутская, Калининградская, Курская, Новгородская, Свердловская, Тюменская области). С 2012 г. в составе Правительства Российской Федерации – две женщины; в 2013 г. женщины стали руководителями Центрального банка России и Счетной палаты. Выражаясь словами известного политика, «процесс пошел». Однако «цыплята будут сосчитаны» далеко не ближайшей осенью.

Тем не менее в заключительных замечаниях Комитета ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин по итогам рассмотрения периодических докладов Российской Федерации о выполнении Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин постоянно высказывается обеспокоенность незначительным представительством российских женщин в структурах власти.

В региональных общественных палатах, деятельность которых (среди других факторов) демонстрирует активность российского гражданского общества, членство женщин колеблется от 20 до 52 %. К примеру, в Общественной палате Владимирской области – 22 женщины из 42 членов (52 %), Ленинградской – 13 из 35 (27 %), Ивановской – 13 из 49 (26,7 %), Московской – 21 из 79 (26,6 %), Ярославской – 20 из 80 (25 %), Волгоградской – 6 из 30 (20 %); Чеченской Республики – 9 из 36 (25 %), Республики Дагестан – 10 из 41 (24 %) и т. д. Федеральная общественная палата находится по данной характеристике на нижней границе показателей – 21 %. 17 женщин возглавляют региональные общественные палаты (около 20 %). (По остроумному замечанию одной опытной политической деятельницы, чтобы женщину стали считать заметной фигурой в политике, она «должна работать, как лошадь, и вести себя, как леди»^[170]).

Несмотря на декларацию принципа равных возможностей участия мужчин и женщин в политической деятельности, специально фиксированного в Федеральном законе «О политических партиях» (ст. 8), данные объединения также явно следуют в основном сложившейся традиции. Они не уделяют и должного внимания рекомендации ПАСЕ «Избирательная система как инструмент повышения представительства женщин в политической жизни» – об обязательном гендерном квотировании (не менее 40 %) и строгом соблюдении очередности в списках кандидатов от партии посредством чередования мужчин и женщин. Один из результатов такого бездействия мы уже проиллюстрировали (на примере числа женщин-депутатов в партийных фракциях Государственной Думы). При этом отметим, что квотирование, как способ гендерного выравнивания, далеко не всегда приводит к однозначно позитивным результатам. Обратная дискриминация порой имеет не менее уродливые формы, что в настоящее время подтверждает европейская судебная практика^[171].