Мэтью Сайед
Бунтарские идеи. Сила дивергентного мышления
7
Трагедию 11 сентября можно было предотвратить. В этом критики американской разведки были правы. Но проблема не в том, что ЦРУ пропустило очевидные сигналы тревоги. В этом аспекте критики стали жертвами «подкравшегося детерминизма», как давно утверждали защитники агентства. Сигналы тревоги вовсе не были очевидными для ЦРУ, а ирония в том, что они не стали бы очевидными и для многих групп, осудивших разведку и при этом точно так же лишенных разнообразия. И пусть даже отсутствие в ЦРУ мусульман – это пример интуитивный, но он прекрасно иллюстрирует то, как однородность повредила одной из лучших разведок мира. И с его помощью мы сумеем понять, благодаря чему более разнообразная группа могла бы яснее осмыслить не только угрозу, исходившую от «Аль-Каиды», но и иные опасности, грозящие отовсюду. Разные системы координат и разные взгляды создали бы более полный, подробный и эффективный синтез.
Как это ни удивительно, но большая часть персонала в ЦРУ – выходцы из семей среднего класса. Они не сталкивались с финансовыми трудностями, им неведомы душевные расстройства, им чужд экстремизм, они не в силах распознать признаки скорой радикализации и не знают о множестве других явлений, способных обогатить процесс сбора и анализа разведывательных данных. Каждый из них был бы полезен в более разнообразной команде. Но как группа они были неполноценны. Их системы координат пересекались. И мы не критикуем белых американцев-протестантов, а, напротив, утверждаем, что потенциал американских аналитиков из числа белых протестантов не используют в полной мере, когда их включают в команду, лишенную разнообразия.
Самое обескураживающее свидетельство этого явилось из недр самого ЦРУ – пусть и гораздо позже терактов 11 сентября. Кармен Медина, бывший заместитель директора и в момент назначения на должность – одна из немногих женщин в высшем руководстве, все тридцать два года работы в агентстве боролась за разнообразие… и, как правило, тщетно. В ее примечательном интервью, данном в 2017 г. для Cyber Brief, небольшой цифровой платформы для специалистов по кибербезопасности, – это интервью практически не появлялось в новостях – Медина так выразила суть одного из величайших провалов разведки в истории Америки:
ЦРУ не достигло своих целей в аспекте разнообразия. Если в составе сообщества, отвечающего за национальную безопасность США, почти у всех одинаковая картина мира, тогда нам не понять наших противников – и мы не в силах предсказать, что они намерены делать. Поэтому мне кажется важным, чтобы разведывательное сообщество осознало это и стало родным домом для людей, разделяющих самые разные взгляды на мир.
И еще: «Если вы учитываете разницу мнений, несходство взглядов и разный опыт, то получаете более подробную и точную картину мира».
Возможно, самая горькая ирония в том, что, даже если бы ЦРУ восприняло тревожные сигналы, поступавшие из Афганистана и других мест, и решило внедриться в сеть «Аль-Каиды» (группа имела агентов в двадцати пяти странах), американцам было бы трудно это сделать. Почему? Потому что отсутствие разнообразия среди аналитиков ЦРУ дополнялось отсутствием разнообразия среди агентуры.
Эксперт в области разведки Майло Джонс отмечает, что в ЦРУ было мало аналитиков, владевших китайским, корейским, хинди, урду, фарси или арабским, хотя на этих языках говорило больше трети населения планеты. По мнению исследователя Эми Зегарт, в 2001 г. только 20 % тайных агентов на момент выпуска из академии свободно говорили на языке, не относящемся к романской группе. Даже в 1998 г. в ЦРУ не было ни одного руководителя среднего звена, знавшего пушту, один из главных языков Афганистана. Это вызвало немалое недоумение комиссии, расследовавшей теракты 11 сентября. «Методы, позволяющие обнаружить внезапное нападение и предупредить о нем, столь тщательно разрабатываемые правительством США на протяжении нескольких десятилетий после Перл-Харбора, не потерпели неудачу – их просто не использовали»[36]. Самое дорогостоящее разведывательное агентство в мире так и не сошло со стартовых колодок.
Стоит отметить, что многие телевизионные расследования терактов 11 сентября указывали на другого виновника: плохую коммуникацию между разными службами из-за конкуренции внутри разведывательного сообщества. И более того, соперничество проявлялось не раз, и не в последнюю очередь – в ожесточенных спорах на встрече ЦРУ и ФБР в мае 2001 г., когда ЦРУ отказалось раскрывать информацию о Халиде Мухаммеде Абдалле аль-Михдхаре, в будущем – одном из пяти угонщиков рейса 77 компании American Airlines. Некоторые утверждают: если бы ЦРУ поделилось своими сведениями, то в ФБР сумели бы понять, что агенты «Аль-Каиды» уже находятся на территории Соединенных Штатов.
Было бы неверно недооценивать эту и другие проблемы[37], но не стоит считать их главной причиной провала. Самая серьезная проблема, более коварная, даже не таилась, а была у всех на виду уже несколько десятилетий, и именно на нее указала Кармен Медина, хотя и слишком поздно. В 2017 г. она говорила: «Отсутствие разнообразия довольно парадоксально, потому что из всех организаций именно разведывательное сообщество больше всего нуждается в эффективном использовании разных мнений».
Разумеется, это относится не только к ЦРУ. В современном мире когнитивная однородность – не исключение, а норма. Большинство организаций отличаются серьезным дефицитом разнообразия, что ограничивает их способность выносить компетентные суждения, разрабатывать разумные стратегии, выявлять угрозы. И более того, большинство неудач разведки в послевоенный период можно объяснить только этим.
Возьмем, к примеру, специальное подразделение Министерства обороны, ведающее допросами и созданное в Гуантанамо после терактов 11 сентября для получения информации от подозреваемых в терроризме, арестованных после атак на башни-близнецы. Эта была очень важная (и зачастую маниакально яростная) операция, руководили ею опытнейшие агенты, и их целью был сбор разведданных, которые помогут предотвратить будущие злодеяния.
В организации почти все считали эту операцию разумной. По прибытии новых заключенных их имена вносились в базу данных в соответствии с именем и фамилией. Эта система знакома большинству из нас, и именно так мы вводим данные о себе, покупая билет на самолет. Но у нее есть фатальный недостаток, на что указывал исследователь Марк Вайнер в своей книге «Правило клана» (The Rule of the Clan)[38]. Этот недостаток заметили только в 2003 г., когда на должность руководителя подразделения, работавшего с заключенными из Саудовской Аравии, назначили Карен (имя вымышленное), эксперта по Ближнему Востоку.
Она сразу же поняла, что база данных скрывает те закономерности, которые должна была выявлять. Почему? Дело в том, что система слежения по именам и фамилиям превосходно работает для таких имен, как Джеймс Смит или Дженет Джонс, но гораздо менее эффективна для имен арабских, к примеру такого: Абу Марьям Халид Мухаммад бин Сайф аль-Утайби. Карен поняла и кое-что еще: арабский и латинский алфавиты в корне отличаются друг от друга. Арабский состоит из двадцати восьми букв и записывается вязью. В латинском алфавите (используемом в английском языке) двадцать шесть букв. Это значит, что даже самые простые арабские имена при попытке передать их латиницей могут приобретать самые разные формы. Возьмем, например, Муаммара Каддафи, бывшего диктатора Ливии. По свидетельству ABC News, его имя транслитерировалось 112 способами[39]. Среди разных вариантов были «Гатафи», «Кадафи» и «Гадафи» – и это только фамилия. Его имя писали как «Моаммар», «Муаммар» и «Моамар». Кстати, полное имя диктатора – Муаммар Мохаммед Абдель Салям Хамид Абу Меньяр аль-Каддафи.
Таким образом, проблема с системой отслеживания ФБР заключалась не только в том, что она втискивала арабские имена в западные шаблоны, но и в отсутствии стандартизированного процесса транслитерации. Имя каждого задержанного подозреваемого вводилось произвольно: это делал по своему усмотрению любой, кто в тот момент находился на службе. Агенты не замечали этого недостатка процедуры не по небрежности – он просто находился вне их системы координат. Другими словами, это было классическое «слепое пятно».
Только после того, как Карен исправила систему учета и стандартизировала транслитерацию, проявилась критически важная закономерность. Изучая имена заключенных, Карен поняла, что на удивление многие из них принадлежали всего к двум кланам: Кахтани и Утайби. Она знала, что эти кланы происходили из определенных регионов Аравийского полуострова. Кроме того, ей было известно, что они на протяжении как минимум трех веков конфликтовали с Домом Саудитов и его союзниками. Например, в 1979 г. захват Заповедной мечети в Мекке организовали Мухаммад бен Абдулла аль-Кахтани и Джухайман аль-Утайби. Одного из заключенных в Гуантанамо звали Мухаммад Мана Ахмед аль-Кахтани; предполагали, что именно он – двадцатый угонщик из числа тех, кто устроил теракты 11 сентября[40].
Это позволило разрешить еще одну загадку. В разведывательном сообществе преобладало мнение, согласно которому террористов считали исламскими фундаменталистами – борцами за чистоту нравов, ненавидевшими деградировавший Запад. Но это шло вразрез с тем фактом, что некоторые заключенные просили обеспечить их пивом, а кое-кто – даже порнографией. Такое поведение можно было объяснить лишь тем, что немалой долей заключенных руководил не только религиозный радикализм. Многие из них не принадлежали к фундаменталистам – и, скорее всего, вступили в ряды «Аль-Каиды» ради древней племенной вендетты.
Вклад Карен в работу подразделения, проводившего допросы, оказался таким весомым не потому, что она знала больше коллег, а из-за того, что она смотрела на все с иной точки зрения. Ее позиция в сочетании с мнениями коллег позволила лучше понять мотивацию саудовских террористов и – что важнее всего – выявить сети для потенциального внедрения агентов. Без Карен огромное «слепое пятно» организации могло бы существовать вечно.
Утешением может служить тот факт, что разведывательное сообщество приняло Карен в свои ряды, поскольку осознало, хотя и с опозданием, важность когнитивного разнообразия. В 2000 г. Карен не взяли на работу в ФБР, несмотря на знание арабского языка. Владение арабским в Бюро сочли «нерелевантным»[41]. Даже после того, как ее приняли на должность аналитика в Министерстве обороны, первым местом ее службы стала «безотрадная работа в Германии, где ее навыки оказались никому не нужны»[42]. И только когда у нее появился шанс стать следователем, она им воспользовалась и принесла в тюрьму в Гуантанамо не только свои знания, но и иную точку зрения, что позволило устранить одно из многочисленных «слепых пятен». Другими словами, она внесла выдающийся вклад в американскую разведку не благодаря системе, а вопреки ей.
Вероятно, это и есть величайшая трагедия. Майло Джонс отмечал, что неудачи, которые в конечном счете привели к терактам 11 сентября, повторялись на протяжении всей истории ЦРУ, от Карибского кризиса до Иранской революции и неспособности предвидеть распад Советского Союза. «Каждую из этих неудач можно проследить, прямо и неопровержимо, до одного и того же “слепого пятна” в самом сердце агентства», – говорил Джонс на нашей встрече в Лондоне. Это показывает, почему обе стороны этого долгого и временами яростного спора – и защитники разведывательных служб, и те, кто порицал и критиковал разведку, – не замечают главной проблемы. Обвинители были правы, заявляя, что в ретроспективе угроза очевидна. Защитники справедливо отвечали, что ЦРУ нанимало чрезвычайно талантливых людей, а те не видели угрозы.
Несомненно одно: нельзя винить ни одного конкретного аналитика. Они не ленились, не спали на работе, не проявляли небрежности – иными словами, не совершали ошибок, которыми обычно объясняют неэффективность сотрудников. Их нельзя упрекнуть в недостатке проницательности, патриотизма или рабочей этики. И более того, можно с полным основанием утверждать, что каждый отдельный аналитик разведки был безупречен. Недостатки проявлялись только на уровне группы.
Агенты ЦРУ были зоркими – но агентство как коллектив ослепло. И именно сквозь этот парадокс, как будто в перекрестие прицела, мы и посмотрим на категорическую необходимость разнообразия.
II
Бунтари против клонов
1
В середине 2016 г. мне пришло электронное письмо от Дэвида Шипшенкса, председателя совета директоров Национального футбольного центра: меня приглашали в технический консультативный комитет Футбольной ассоциации. В числе тех, кому должна была давать рекомендации эта группа, были исполнительный директор ассоциации Мартин Гленн; Дэн Эшворт, технический директор английских мужских и женских команд элитного дивизиона, и Гарет Саутгейт, главный тренер мужской сборной Англии. Вместе со мной в нее вошли Манодж Бадейл, уроженец Индии, основавший в Великобритании ряд стартапов в области высоких технологий; Сью Кэмпбелл, администратор в олимпийских видах спорта; сэр Майкл Барбер, педагог-теоретик; Стюарт Ланкастер, бывший главный тренер сборной Англии по регби; сэр Дэйв Брейлсфорд, тренер по велоспорту; и, наконец, Люси Джайлс, первая женщина в руководстве Королевской военной академии в Сандхерсте.
Цель группы была очевидна. Мужская сборная Англии по футболу уже несколько десятилетий неудачно выступала на международных соревнованиях. Последним провалом стало поражение от сборной Исландии на чемпионате Европы 2016 г. Все пытались понять, почему страна, так много сделавшая для популяризации футбола в мире, уже пятьдесят с лишним лет не могла выиграть ни чемпионат мира, ни чемпионат Европы. Одни винили в неудачах психологический барьер. Другие указывали на технические недостатки тренерской работы. Кто-то говорил о влиянии Премьер-лиги. Почти все соглашались с тем, что сборной Англии не давались послематчевые пенальти, отчего она вылетала и с чемпионатов мира (1990, 1998, 2006), и с чемпионатов Европы (1996, 2004, 2012). И действительно, ни одна команда не проигрывала в серии пенальти на мировых и европейских чемпионатах чаще, чем Англия.
Вероятно, английское футбольное сообщество вполне обоснованно испытывало серьезные сомнения в отношении этой группы, ведь в состав комитета входили многие люди, с футболом совершенно незнакомые. И более того, с ним был непосредственно связан разве что Грэм Ле Со, некогда входивший в сборную страны. Вот что писал об этом в газете The Times Генри Винтер: «Футбольной ассоциации не нужны специалисты в велоспорте, регби и настольном теннисе, чтобы объяснить, почему группе футболистов так не везет на турнирах». По правде говоря, это был один из самых вежливых комментариев. Претензия заключалась в том, что такие люди, как Ланкастер, посвятивший свою жизнь регби, и Бадейл, с его опытом из мира высоких технологий, гораздо хуже разбираются в футболе, чем, скажем, Гарри Реднапп и Тони Пьюлис, которые тренировали не один футбольный клуб. «Реднапп знает о футболе намного больше, чем те, кого прочат в советники Футбольной ассоциации, – сказал один футбольный обозреватель. – Это какой-то абсурд».
Самым удивительным в подобных комментариях была их бесспорность. Реднапп, наверное, даже забыл о футболе больше, чем когда-либо знал Бадейл, а Пьюлис разбирался в игре гораздо лучше Барбера и Кэмпбелл, не говоря уже о Ланкастере и Джайлс. Читая колонку Винтера, я невольно кивал. Разве могли эти люди хоть чем-то помочь Саутгейту, не говоря уже о Гленне или Дэне Эшворте?
Однако именно поэтому опыт работы в комитете оказался для меня таким откровением. Никому из нас за эту работу не платили, но когда мы поближе узнали друг друга, то стали с нетерпением ждать встреч, воспринимая их как самые необычные уроки. Сильнее всего вдохновляли те моменты, когда кто-нибудь из присутствующих говорил нечто, чего совершенно не знали остальные, предлагал решение на основе своего опыта, в той или иной степени уникального, – иными словами, выдвигал, если можно так выразиться, «бунтарские идеи».
Так было, например, когда Ланкастер – на основе опыта, полученного на чемпионате мира по регби в 2015 г., – предлагал по-иному отбирать игроков в команду перед важным соревнованием. Или когда Брейлсфорд рассказывал о том, как при помощи больших массивов данных улучшить питание и физическую подготовку спортсменов. Или когда Джайлс, имевшая армейский опыт, делилась мыслями о том, как сформировать психологическую стойкость. Или когда Бадейл знакомил нас с тем, как в стартапах побуждают к инновациям. Или когда Барбер вспоминал, как воплощались в жизнь абстрактные идеи в те годы, когда он возглавлял рабочую группу при премьер-министре Тони Блэре. Подробности наших бесед не подлежат разглашению, но дело не в этом. Суть в большом когнитивном разнообразии. У меня нет сомнений: если периодически менять состав группы, она по-прежнему будет предлагать полезные советы для этого мира, в котором идет вечное соперничество.
Кроме того, мне стало любопытно: каким бы оказался результат, если бы Футбольная ассоциация пригласила в совет Реднаппа, Пьюлиса и других людей, гораздо лучше понимающих игру? Безусловно, доверяли бы такой группе несравнимо больше, ведь тогда бы каждый ее участник обладал массой футбольных знаний и опыта: как правило, именно такая группа считается образцовой.
Но была бы она эффективной? Проблема в том, что Реднапп и Пьюлис знают примерно одно и то же. Их системы координат во многом совпадают. Каждый из них придерживается общепринятых взглядов на английский футбол, на тактику игры, методы тренировки и на многое другое. Они очень много знают о футболе, но – и это самое главное – почти все это знает и Саутгейт. Их присутствие, вне всякого сомнения, приведет к зеркальному отражению, невольно защищая скрытые предрассудки английского футбола. Это классический признак «тяги к себе подобным». Группа знатоков, составив комитет, почти наверняка поведет себя неразумно, и проблема не в каждом отдельном человеке, а в группе как едином целом.
Группы, разнообразные по составу, проявляют совершенно иные качества. Было удивительно наблюдать за тем, как люди, незнакомые с футболом, тем не менее выявляли скрытые слабости в подборе игроков или методиках тренировки, предлагали новый взгляд на связи с прессой или на подготовку к послематчевым пенальти. Бунтарские идеи часто отвергались. Споры были жаркими. Но это почти всегда приводило к дивергентному мышлению и нестандартным решениям.
Следует подчеркнуть, что наша группа далека от совершенства. Мы многого не знаем. И были моменты, когда обсуждение проходило не слишком гладко. Но любой группе полезно менять свои методы и принципы работы. Коллективному разуму всегда надлежит эволюционировать.
Именно этот опыт прежде всего прочего подсказал мне тему данной книги. Совершенно очевидно, что силу разнообразия недооценивают; раньше я этого не понимал. Но теперь, как оказалось, я желал выяснить еще и то, в чем эта сила и почему ее недостаточно ценят. Одно дело – испытать влияние движущих сил разнообразия, и совсем другое – знать, как заставить эти силы работать в разной обстановке и в разных отраслях, понимать действенные способы их оптимизации.
Я стал бывать на конференциях, посвященных вопросам разнообразия, встречаться с людьми, работающими в этой области. Я присутствовал на занятиях для сотрудников кадровых служб, руководителей и даже политических лидеров. Больше всего меня поразил тот факт, что люди, несмотря на повышенный интерес к теме разнообразия, зачастую по-разному понимали этот термин. Одни говорили о гендерном разнообразии, другие о психологическом, третьи о расовом. Многие не объясняли, что имеют в виду, и не указывали, почему это важно. И казалось, что в спорах неизменно присутствует некая неопределенность.
Именно поэтому так важно стремиться познать науку разнообразия. Я хотел выявить концепции, способные объяснить, почему организации, созданные по принципу единообразия, обычно терпят неудачу, редко понимая ее причину, – и почему группы, разнообразные по составу, способны становиться чем-то большим, чем сумма их частей. И я искал идеи, которые помогли бы понять, почему разнообразие выходит на первый план во многих отраслях науки и начинает доминировать в стратегиях самых успешных организаций и в бизнесе, и в спорте, и в других областях.
Помня об этом, в данной главе мы немного уточним то, что уже узнали, взглянем на очертания коллективного интеллекта, посмотрим, как он возникает, и выявим препятствия, способные помешать организациям реализовать потенциал. И самое главное – мы увидим, почему команды бунтарей побеждают команды клонов.