Мэрион Зиммер Брэдли
Вынужденная посадка
– Перестань, Аластэр, – возразила девушка с рыжими распущенными волосами до пояса. – Это же Мак-Аран, из экспедиции, он как раз наверняка знает ответы на многие наши вопросы. Проходите, устраивайтесь.
– Фиона, тебя не переспоришь! – рассмеялся Аластэр. – К тому же с таким именем его можно смело считать почетным членом коммуны!
Мак-Аран протиснулся в круг. Почему-то он не слишком удивился, увидев среди сидящих знакомую невысокую кругленькую рыжеволосую личность – Льюиса Мак-Леода.
– Боюсь, на корабле я ни с кем из вас не был знаком, – произнес Рафаэль, – и не имею ни малейшего представления, кто вы и что вы.
– Мы, разумеется, неоруралисты, – негромко отозвался Аластэр. – Кое-кто из истэблишмента называет нас антитехнократами, но мы вовсе не призываем разрушать. Просто ищем достойную альтернативу обществу, сложившемуся на Земле – и обычно в колониях нам рады ничуть не меньше, чем на Земле рады от нас избавиться. Поэтому… Мак-Аран, расскажите нам, что, собственно, происходит? Когда нам можно будет выделиться и организовать собственное поселение?
– Я знаю не больше вашего, – ответил Рафаэль. – Климат здесь довольно суров – ну, это вы и сами заметили; и если сейчас лето, можно себе представить, какая тут зима.
– Большинство из нас выросли на Гебридах, – рассмеялась Фиона, – или даже на Оркнейских островах. А там самый скверный на земле климат. Мак-Аран, мы не боимся холода. Но нам хотелось бы организовать полноценную общину, со своими порядками и обычаями, до наступления зимы.
– Не уверен, – медленно произнес Мак-Аран, – что Лейстер позволит кому-либо покинуть лагерь. Нашей главной задачей до сих пор официально считается ремонт корабля, и подозреваю, что капитан считает всех нас единым сообществом. Если мы начнем как-то делиться…
– Да ладно вам, – махнул рукой Аластэр. – Ученых среди нас нет. Не можем же мы угробить пять лет на ремонт космического корабля; это против всей нашей философии!
– Выживание…
– Ну и … с выживанием! – (Гаэльского языка своих предков Мак-Аран почти не понимал, но догадался, что Аластэр имел в виду что-то очень неприличное.) – Для нас выживание означает лишь то, что надо как можно быстрее развернуть колонию. Мы записались в колонию Короны; капитан Лейстер ошибся и высадил нас здесь – но нам-то все едино. По нам, так тут даже лучше.
– А я и не знал, – Мак-Аран удивленно поднял брови и повернулся к Мак-Леоду, – что вы принадлежите к этой группе.
– Я и не принадлежу, – отозвался зоолог. – Скажем так, я им сочувствую – и хочу остаться здесь.
– Мне показалось, они не слишком любят ученых…
– Ученые должны знать свое место, – заявила Фиона, – служить и помогать человечеству – а не манипулировать им и подрывать уверенность людей в себе. Доктора Мак-Леода – то есть Льюиса, мы не пользуемся титулами – с его знанием зоологии мы рады считать одним из нас.
– Вы что, – изумленно поинтересовался Мак-Аран, – собираетесь поднять бунт против капитана Лейстера?
– Какой еще бунт, приятель? Мы что, его экипаж или подчиненные? – возразил незнакомый парнишка. – Мы просто хотим жить по-своему на новой планете. Не можем же мы ждать три года, пока он не откажется от своей безумной затеи починить корабль. К тому же мы могли бы уже организовать полноценную общину.
– А если он все же починит корабль и отправится в систему Короны? Вы останетесь здесь?
– Это наш мир, – произнесла Фиона, встав рядом с Аластэром. Взгляд ее, устремленный на Мак-Арана, был одновременно кроток и несгибаем. – Наш и наших детей, которые родятся здесь.
– Вы что, хотите сказать… – потрясенно начал Рафаэль.
– Точно мы еще не знаем, – сказал Аластэр, – но не исключено, что некоторые наши женщины уже беременны. Можете считать это знаком – знаком того, что мы принимаем этот мир, знаком того, что мы прощаемся с Землей и не хотим того мира, какой пытается навязать нам капитан Лейстер. – Так ему можете и передать:
И Мак-Аран ушел; а за спиной у него опять заиграли музыкальные инструменты, и вступил скорбный девичий голос, и зазвучала древняя песня, вечная, как меланхолия; плач по погибшим, живой осколок прошлого, истерзанного войнами и изгнанием мучительней, чем прошлое любого другого народа Земли:
Белокрылая чайка,
я молю, отвечай-ка,
где покоятся наши герои.
В мерно плещущих волнах,
и ни вздоха, ни стона не исторгнуть из хладных губ.
Из трав морских соткан саван.
и арф погребальный напев слышен в унылом плеске.
К горлу у Мак-Арана подступил ком, а на глаза невольно навернулись слезы. «Плач плачем, – подумалось ему, – но они понимают, что жизнь продолжается. Шотландцы провели в изгнании столетия, тысячелетия. И это просто еще одно изгнание, чуть более дальнее, чем бывало обычно; и под новыми звездами они будут петь старые песни, откроют новые горы и новые моря…»
Выходя на воздух, он автоматически поднял капюшон; уже должен был накрапывать дождь. Но дождь не накрапывал.
9
Мак-Аран уже видел, к чему приводят на этой планете две подряд сухие и бесснежные ночи. Вот и теперь в садоводстве бушевало растительное безумие, а землю покрывал сплошной ковер – в основном, из крошечных оранжевых цветочков. Четыре луны вспыхивали ослепительной аркой поперек небосвода задолго до заката солнца и продолжали сиять после рассвета, заливая небесную сферу сиреневым мерцанием.
В лесах царила сушь, и обстановка была самой что ни на есть пожароопасной. Морэю пришло в голову установить на каждом холме в радиусе нескольких миль от вырубки по громоотводу на вершинах гигантских деревьев, Вряд ли это не допустило бы пожара в случае сильной грозы, но хоть чуть-чуть подстраховаться в любом случае не мешало.
А на высокогорье раскрывались огромные золотистые колокольчики, и ветер разносил по склонам сладковатый аромат пыльцы. В долинах же установилось безветрие.
Пока…
После того как целую неделю стояли лунные бесснежные ночи и необычно теплые дни, – необычно теплые по меркам этой планеты, а по сравнению с ней Норвегия показалась бы летним курортом, – Мак-Аран отправился к Морэю просить разрешения организовать еще одну экспедицию в предгорья. Не стоит, чувствовал он, пренебрегать такой редкой возможностью пополнить коллекцию геологических образцов – а заодно поискать пещеры, которые могут пригодиться как временное жилье при будущем освоении планеты. Под свой кабинет Морэй занял маленькую комнату в боковом крыле досугового центра; и пока Рафаэль ждал в коридоре, отворилась входная дверь, и появилась Хедер Стюарт.
– Ну, и как тебе эта погода? – поинтересовался Мак-Аран, следуя старой земной привычке: не знаешь, что сказать, говори о погоде. Что ж, на этой планете погода, и неизменно скверная – неисчерпаемая тема для беседы.
– Не нравится она тине, – очень серьезно ответила Хедер. – Все не могу забыть, что случилось с нами на высокогорье после нескольких ясных дней.
«И ты тоже?» – подумал Мак-Аран, но вслух запротестовал:
– Да ты что, Хедер, при чем тут может быть погода!
– Легочный вирус. В цветочной пыльце или в пыли. Рэйф, я же микробиолог – ты даже не представляешь себе, сколько всего может быть в нескольких кубических дюймах воздуха, воды или почвы. На разборе у главврача Камилла говорила, что последнее ее воспоминание перед тем, как она уже окончательно отъехала – это что она нюхала цветы; и я тоже помню сильный цветочный запах. – Она слабо улыбнулась. – Конечно, то, что я помню, вряд ли можно считать твердым фактом – и упаси меня Господи еще раз проверять методом проб и ошибок! Всего несколько дней назад, я окончательно удостоверилась, что не забеременела, и как подумаю, что все могло бы повториться… Нет, но какой ужас был для женщин жить, когда не придумали еще по-настоящему надежных контрацептивов! Долгие месяцы сомневаться и мучиться… – Ее передернуло. – Рэйф, а что Камилла? Она уже проверилась? Со мной она об этом не хочет разговаривать…
– Понятия не имею, – мрачно отозвался Мак-Аран. – Со мной она вообще не разговаривает.
Подвижное личико Хедер исказила испуганная гримаска.
– Ой, Рэйф, прости, пожалуйста! Мы были так рады за вас; и Юэн, и я надеялись… О, похоже, Морэй наконец освободился.
Распахнулась дверь, и вылетевший в коридор высокий рыжеволосый Аластэр чуть не сшиб Мак-Арана и Хедер с ног.
– Нет, Морэй – нет и еще раз нет! – обернувшись, выкрикнул он. – Мы отделяемся – вся наша коммуна! Сегодня же! Сейчас же!
– Коммуна эгоистов! – произнес, появляясь в дверях, Морэй. – Вы только и можете, что болтать про общее благо, но всякий раз получается, что вы желаете благ лишь для своей узкой группки, а не для всех людей, оказавшихся на этой планете. Вам не приходило в голову, что все мы, двести с лишним человек, поневоле составляем единую общность? Можно сказать, мы и есть человечество, мы и есть общество. А как же великое и могучее чувство ответственности перед ближним, приятель?
– У вас, остальных… совершенно другие цели, – пробурчал Аластэр, уставившись в пол.
– Цель у нас у всех одна – общее благо и выживание, – негромко проговорил Морэй. – Сейчас подойдет капитан. Дайте мне, по крайней мере, возможность поговорить с остальными новогебридцами.
– Я уполномочен говорить от имени всех нас…
– Аластэр, – очень серьезно сказал Морэй, – вы понимаете, что нарушаете собственные правила? Если вы истинный, убежденный анархист, то должны дать своим людям возможность выслушать то, что я намерен им сказать.
– Вы просто пытаетесь манипулировать всеми нами…
– А вы боитесь, что я смогу их переубедить? Боитесь, что они вас не послушаются?
– Ну и ладно! – взорвался загнанный в угол Аластэр. – Черт с вами, выступайте, сколько душе угодно! Флаг вам в руки!
Он метнулся к выходу, и Морэй последовал за ним.
– Прости, приятель, – на ходу бросил он Мак-Арану. – Что бы там у тебя ни было – придется подождать. Я должен попытаться втолковать этим малолетним психам, что все мы – одна большая семья, и на их маленькой семейке свет клином не сошелся.
Перед досуговым центром уже собрались человек тридцать новогебридцев. Рафаэль обратил внимание, что они демонстративно отказались от полевой формы из корабельных запасов в пользу обычной гражданской одежды – и все с рюкзаками. Морэй стал держать речь. От дверей досугового центра Мак-Аран почти ничего не слышал, но на лужайке то и дело поднимался громкий ор, и все одновременно начинали размахивать руками. Он стоял и наблюдал, как над распаханной землей закручиваются смерчики пыли, а доносящийся с края вырубки шорох ветра в листве походил на неумолчный шум моря, на бесконечную песню без слов. Мак-Аран перевел взгляд на стоящую рядом Хедер; лицо ее словно бы переливалось и мерцало под сумрачными лучами солнца – не лицо, а песня.
– Музыка… – с хрипотцой произнесла она. – Музыка ветра…
– Господи Боже, чем они там занимаются? – пробормотал Рафаэль. – Танцевать собрались, что ли?
Из корабля появились несколько офицеров Службы Безопасности в форме, и Мак-Аран заспешил к месту событий. Один из офицеров обратился к Аластэру и Морэю.
– …и сложить рюкзаки, – донеслось до Мак-Арана. – У меня приказ капитана заключить вас всех под стражу за дезертирство в условиях чрезвычайного положения.
– Ваш капитан нам не указ, чрезвычайное положение там или что – слышал, легавый? – выкрикнул высокий рыжеволосый парень; одна из девушек швырнула в сторону офицеров пригоршню подобранной с земли грязи, и все новогебридцы покатились со смеху.
– Нет! – выдохнул Морэй, шагнув к офицерам. – Ничего этого не надо! Я сам справлюсь с ними!
Офицер, в которого попало грязью, принялся стаскивать с плеча оружие. Мак-Аран ощутил, как накатывается волна хорошо знакомого страха. «Ну вот, теперь крышка», – пробормотал он и перешел на бег. В тот же момент, словно по команде, новогебридцы скинули рюкзаки и в полном составе – и юноши, и девушки – демонически завывая, бросились на офицеров.
Один из них отбросил оружие, зашелся в приступе истерического смеха и стал кататься по земле, оглушительно голося. Мак-Аран, в какую-то долю секунды осознав, что все это значит, прибавил ходу. Ворвавшись в гущу толпы, он схватил валяющееся на земле ружье, вырвал оружие у второго офицера и пустился бежать к кораблю; в это время третий офицер, у которого был только пистолет, открыл огонь. Выстрелить он успел только раз, но в болезненно вибрирующей голове Мак-Арана выстрел отдался бесконечно повторяющимся эхом; а одна из девушек, испустив пронзительный крик, рухнула на землю и забилась в корчах.
С грохотом волоча за ремни два ружья, Мак-Аран ворвался на мостик к капитану. Лейстер недовольно вскинул кустистые брови, и те на глазах у Мак-Арана поползли по лбу, как гусеницы, замахали крылышками и унеслись порхать под купол… нет. Нет!
– Капитан! – панически выдохнул Мак-Аран, еле удерживаясь на самом краю неумолимо затягивающего водоворота бреда. – Это начинается опять! То, что было с нами наверху! Ради бога, срочно заприте все оружие и боеприпасы, пока кого-нибудь не убили! Уже есть одна раненая…
– Что? – недоумевающе воззрился на него Лейстер. – Вы, должно быть, преувеличиваете…
– Капитан, я через это уже проходил, – выдохнул Мак-Аран, с невероятным трудом подавляя желание броситься кататься по полу или вцепиться капитану в глотку и придушить… – Честное слово. Спросите Юэна Росса. Его много лет учили на врача, он давал клятву Гиппократа – и вот он организует этакую импровизированную шведскую семейку, не обращая внимания, что пациент, которому впору в реанимацию, пробегает мимо и валится с разрывом аорты. А Камилла… то есть лейтенант Дель-Рей, бросает телескоп и начинает гоняться за бабочками.
– И вы думаете, это… эта эпидемия доберется сюда?
– Капитан, я не думаю – я знаю: она сюда уже добралась, – взмолился Мак-Аран. – Я… еще чуть-чуть, и я совсем рехнусь.
При недостатке воображения или умения оперативно действовать в чрезвычайных ситуациях капитаном космического корабля не становятся. С вырубки донесся еще один выстрел, и Лейстер бросился к выходу, ткнув по пути кулаком кнопку «Тревога». Никто не откликнулся, и, громко выкрикивая на бегу команды, капитан устремился через вырубку.
Мак-Аран, не отстававший от капитана ни на шаг, в мгновение ока оценил ситуацию. Раненая девушка по-прежнему корчилась от боли на земле, а офицеры безопасности и новогебридцы бились стенка на стенку, кроя друг друга, на чем свет стоит. Грохнул третий выстрел; один из офицеров взвыл от боли и осел на землю, сжимая простреленное колено.
– Дэнфорт! – взревел капитан.
Дэнфорт развернулся волчком, не опуская пистолета, и какое-то мгновение Мак-Арану казалось, что сейчас прогремит четвертый выстрел; но сказался выработанный за годы службы рефлекс беспрекословного подчинения капитану, и обезумевший офицер замешкался. На какой-то миг – но этого хватило: Мак-Аран с разбегу обрушился на него всем весом, и они покатились по земле, а пистолет отлетел в сторону. На пистолет коршуном набросился Лейстер, моментально выщелкнул обойму и сунул в карман.
Дэнфорт царапался как безумный и все пытался дотянуться до горла Мак-Арана; Рафаэль же ощутил, что и в нем вздымается волна слепой нерассуждающей ненависти, а перед глазами начинают бешено вращаться кровавые круги. Ему хотелось загрызть офицера, выцарапать тому глаза… в памяти промелькнули события Того Дня, и невероятным усилием воли Мак-Аран заставил себя вернуться к реальности, выпустил противника и позволил тому подняться на ноги. Дэнфорт уставился на капитана и разревелся, и принялся тереть кулаками глаза, из которых струились слезы, и что-то неразборчиво забормотал.
– Дэнфорт, тебе это так не пройдет! – рявкнул Лейстер. – Шагом марш в кубрик!
Дэнфорт последний раз судорожно дернул кадыком, Черты лица его разгладились, и он лениво улыбнулся.
– Капитан, – промурлыкал он, – вам кто-нибудь говорил, что у вас изумительнейшие голубые глаза? Послушайте, почему бы нам не… – в упор глядя на командира, невинно улыбаясь, совершенно серьезно он сделал Лейстеру такое непристойное предложение, что тот аж поперхнулся, побагровел от ярости и только набрал полную грудь воздуха, дабы рявкнуть что-нибудь подобающее случаю, как Мак-Аран схватил его за плечо.
– Капитан, пожалуйста, не делайте ничего такого, о чем будете потом жалеть. Неужели вы не видите – он сам не понимает, что делает или говорит.
Но Дэнфорт уже потерял интерес к капитану и неторопливо удалился, расшвыривая ногами камешки. Бушевавшая вокруг всего несколько секунд назад драка утратила накал: кто-то из участников, опустившись на землю, неразборчиво ворковал себе под нос, остальные разбились на группки по два-три человека. Кто-то, разлегшись на жесткой траве, предавался животным ласкам, являя собой картину полного самоуглубления и пренебрежения всеми и всяческими условностями; кто-то перешел уже к более активным и непосредственным действиям в самых произвольных комбинациях – мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами… Капитан Лейстер в ужасе уставился на эту полуденную оргию и зарыдал.
В душе у Мак-Арана полыхнула вспышка отвращения, выжигая последние остатки уважения и сочувствия к старому капитану. В одно и то же мгновение всколыхнулись самые конфликтующие эмоции и принялись раздирать Рафаэля на части: ослепляющая животная похоть, желание нырнуть в самую гущу извивающихся на земле тел; коротенькая нотка раскаяния по отношению к Лейстеру: «Он сам не понимает, что делает, даже еще меньше, чем я…» – и приступ неудержимой тошноты. На какую-то долю секунды ужас и тошнота затмили все прочие шевеления – и Мак-Аран на подкашивающихся ногах метнулся прочь.
А за спиной у него совсем молоденькая длинноволосая девушка, почти еще девочка, подошла к капитану и уложила на траву, пристроила его голову у себя на коленях и принялась укачивать, как ребенка, вполголоса напевая по-гаэльски…
Первую волну надвигающегося безумия Юэн Росс ощутил как внезапный приступ беспричинной паники… И в то же мгновение забинтованный с ног до головы больной, многие дни не выходивший из коматозного состояния, сорвал бинты и на глазах остолбеневших от ужаса Юэна и медсестры со смехом истек кровью. Медсестра швырнула в умирающего большой оплетенной бутылью с жидким зеленым мылом; только тогда Юэн, что есть сил сопротивляясь волне накатывающегося сумасшествия (земля под ногами ходила ходуном, бешеной силы, головокружение угрожало вывернуть все нутро наизнанку, перед глазами раскручивались безумные цвета…), бросился к медсестре и вырвал у нее скальпель, которым та пыталась перепилить себе запястья. Он вывернулся из обвивших его рук («Повалить ее на койку, содрать халат…»), ворвался к доктору Ди Астуриену и умоляюще, заплетающимся языком выпалил, что надо срочно запереть под замок все яды, наркотики и хирургические инструменты. С помощью Хедер (та не забыла, что случилось в прошлый раз) Юэн успел запереть почти все препараты и надежно спрятать ключ прежде, чем весь госпиталь сошел с ума.
В лесной чаще непривычно яркий солнечный свет усеял поляны и лужайки цветами и наполнил воздух запахом пыльцы, которую принес ветер с высокогорья.
Насекомые суетливо перелетали от цветка к цветку, от листочка к листочку; птицы торопливо спаривались и строили из перышек теплые гнезда, и откладывали яйца в самые настоящие глинобитные коконы с прослойками из питательных нектаров и смол – до следующего такого же каприза погоды. Травы и злаки разбрасывали семена, которые после первого же снега, после удобрения и увлажнения дадут новые всходы.
Напоенный сладковатым ароматом пыльцы ветер веял над долинами, и крупные животные, похожие на оленей, пускались ни с того ни с сего в паническое бегство, а то дрались не на жизнь, а на смерть или самозабвенно спаривались при свете дня. А в лесистых предгорьях безумствовали в древесных кронах маленькие пушистые гуманоиды, отваживаясь спускаться на землю – некоторые первый и последний раз в жизни – от пуза наедаясь плодами, на глазах наливающимися соком, и вприпрыжку носились по лужайкам, даже думать забыв о хищных животных. Наследственная память многих тысячелетий неизгладимо запечатлела уже на генном уровне, что в это время даже их природные враги не способны долго и методично преследовать добычу.
На планету четырех лун опускалась ночь; в удивительно прозрачные сумерки закатилось темное солнце, и на небе выступили редкие звезды. Одна за другой из-за горизонта выплыли четыре луны; огромный блестящий сиреневый диск, потом бледно-зеленоватый и голубоватый внушительные самоцветы и, наконец, молочно-белая жемчужина. На вырубке, посреди которой лежал чуждый этому миру межзвездный корабль, огромный и угрожающий, люди Земли вдыхали странный ветер и странный аромат пыльцы; и в головах у них рождались помыслы, один другого курьезней.
Отец Валентин и человек шесть незнакомых ему космофлотчиков распростерлись в кустарнике, изнуренные и пресыщенные.
Больные оглашали госпиталь лихорадочными стонами, но некому было за ними ухаживать; некоторые вскакивали с коек и стремглав скрывались в лесу, преследуя не пойми что. Человек со сломанной ногой пробежал, петляя между деревьев, целую милю, пока нога вдруг не отказала, и он, заливаясь счастливым смехом, рухнул ничком посреди залитой лунным светом лужайки; а появившийся из-за деревьев похожий на тигра зверь лизнул его в лицо и завилял хвостом.
Джудит Ловат мирно лежала на своей койке, раскачивая на цепочке голубой кристаллик, который после возвращения из первой экспедиции она все время носила на шее. Теперь же она извлекла его на свет, словно странные звездообразные сполохи внутри камешка оказывали на нее гипнотическое воздействие. В мозгу у нее завихрились воспоминания о веселом безумии Того Дня. Через какое-то время, следуя некоему неслышному призыву, она поднялась с койки и потеплее оделась, без малейших угрызений совести позаимствовав самую теплую одежку своей соседки по комнате (ее соседка по комнате, девушка, которую звали Элоиза, офицер-связистка из экипажа корабля, в это время сидела под деревом с длинными листьями, слушала шум ветра в листве и напевала песню без слов). Джуди хладнокровно прошла через всю вырубку и углубилась в лес. Она сама точно не знала, куда идет, но была уверена, что ей укажут путь, когда настанет время; так что она шла прямо по взбирающейся на холм тропинке, не отклоняясь ни на шаг, и слушала музыку ветра.
Фразы, слышанные когда-то на какой-то другой планете, отдавались в голове неясным эхом: «…Где женщина о демоне рыдала».
«Нет, не демон, – думала Джуди, – но для человека он слишком необычен и прекрасен…». Откуда-то донесся сдавленный всхлип, и Джуди запоздало поняла, что это плачет она сама, вспоминая ту музыку, мерцание ветра и цветы, странный блеск глаз полузабытого существа, холодный укол страха, быстро переродившегося в очарование, а затем и в счастье, в ощущение невероятной близости, какой Джуди еще не приходилось испытывать никогда и ни с кем.
Может, примерно о таком и повествовали древние земные легенды? О страннике, позволившем околдовать себя феям и эльфам; о поэте, воскликнувшем зачарованно:
В лесу я деву повстречал,
она мне шла навстречу с гор.
Летящий шаг, цветы в кудрях,
блестящий дикий взор.
Так это было? Или, может быть, так: «Тогда Сын Божий увидел дочерей человеческих, что они красивы…»[6]
Нет, разумеется, Джуди была ученым до мозга костей; и она не могла не понимать, что такое странное поведение отдает безумием. Она и не сомневалась, что часть воспоминаний эмоционально окрашена или искажена тем измененным состоянием сознания, в котором она была в Тот День. Но непосредственное, живое ощущение тоже нельзя было сбрасывать со счетов. И даже если ее поведение было отчасти безумным, за безумием скрывалось еще что-то: что-то вполне реальное, столь же реальное, как явственно звучащее в данный момент в мозгу: «Иди ко мне. Тебе покажут путь, и ничего с тобой не случится».
Над головой как-то странно зашелестела листва, и Джуди, замерев в предвкушении, подняла взгляд. Так сильно надеялась она и мечтала вновь увидеть то необычное, незабываемое лицо, что чуть не расплакалась, когда сквозь листву на нее диковато и робко уставились красные глазки одного из низкорослых древесных существ; покрытое светлым мехом создание соскользнуло вниз по стволу и встало перед Джуди, не переставая дрожать мелкой дрожью, но уверенно протянуло к ней ручки.
Вряд ли можно было сказать, что между их сознаниями установился контакт. Джуди помнила, что «маленькие братья» находятся на гораздо низшей ступени развития – не говоря уже об языковом барьере. Но какое-то понимание между ними все же возникло. Низкорослое создание точно знало, что нашло именно кого надо, и зачем; Джуди точно знала, что «маленький брат» послан именно за ней и несет то самое послание, которое она так жаждет услышать. Подняв голову, она разглядела среди листвы еще не одну пару робких красных глазок; видно, «маленькие братья» ощутили, что Джуди не желает им никакого зла, и в следующее мгновение она оказалась в кольце пушистых фигурок, Один из них ухватился за кончики ее пальцев узкой прохладной ладошкой; другой, высоко подпрыгнув, набросил ей на шею венок из цветов и ярких листьев. Почтительно, чуть ли не благоговейно они повлекли ее вглубь леса, и без единого слова возражения она последовала за ними, понимая, что это только пролог к той, настоящей встрече, которую она так ждет.
Высоко над землей, в кормовой части косо врезавшегося в землю гигантского корабля прогремел взрыв, и эхо его прокатилось по лесу, вспугивая с деревьев птиц. Тучей, на мгновение затмившей солнце, они взметнулись в воздух, но никто из землян не обратил на оглушительный грохот ни малейшего внимания…
Морэй ничком растянулся на мягкой вспаханной почве садоводства и прислушивался к шевелениям растительной жизни глубоко под землей. Ему казалось в эти мгновения, что сознание его бесконечно расширилось, и он слышит, как прорастает трава, и на деревьях распускаются листья: слышит, как одни высаженные в незнакомую почву земные растения жалуются на жизнь, плачут и умирают, в то время как другие растут и меняются, вплоть до клеточной структуры, чтобы приспособиться и выжить. Вряд ли Морэю удалось бы высказать все это с помощью слов; а, будучи практиком и материалистом, в экстрасенсорное восприятие он все равно никогда не поверил бы. Но странное безумие этого мира активировало у него в мозгу не использовавшиеся ранее центры, и вопрос о том, верить или не верить – или, тем более, как-то понять происходящее – даже не стоял. Он просто знал и принимал это знание, и понимал, что теперь оно останется с ним навсегда.
Отца Валентина разбудили лучи поднимающегося над вырубкой солнца. В первое полубессознательное мгновение, еще не оправившись от нахлынувшего накануне целого сонма новых ощущений, он сел и уставился в изумлении на солнце и все четыре луны – которые, благодаря какой-то игре света или странным образом обострившемуся зрению отца Валентина, ярко выделялись на фоне темно-лилового рассвета: зеленая, лиловая, алебастрово-жемчужная и переливчато-синяя. Но стоило бросить взгляд на раскинувшиеся вокруг в изнеможении тела, как потопом хлынули воспоминания о вчерашнем, и за ними – ужас. Жуткий, неотвязный ужас при мысли о том, что происходило, когда накатила тьма, и на свободу вырвались животные инстинкты – ужас этот обрушился на мозг, и без того настолько замутненный и перевозбужденный, что собственного безумия не сознавал.
У одного из космофлотчиков на поясе висел нож. Сотрясаясь в рыданиях, отец Валентин выхватил нож из чехла и очень серьезно принялся удалять с лица земли всех свидетелей своего грехопадения, недвижным взглядом провожая струящиеся среди корней кустарника ручейки крови и бормоча под нос отходные молитвы.
«Все дело в ветре», – подумал Мак-Аран. Хедер была права: ветер принес какую-то дрянь. С пыльцой или с пылью, какую-то легочную инфекцию, вызывающую массовое безумие. С ним это случалось уже второй раз, и теперь он хотя бы примерно понимал, что происходит; по крайней мере, достаточно, чтобы выдержать первую волну безумия и, перебарывая время от времени накатывающие приступы паники или эйфории, прятать под замок оружие, боеприпасы и яды из химической лаборатории. Он понимал, что тем же самым, в меру возможностей, занимаются в госпитале Хедер и Юэн. И все равно события прошедшего дня и ночи отдавались во всем теле холодным мертвящим ужасом; поэтому, когда опустилась тьма, Мак-Аран здраво рассудил, что один наполовину спятивший немногое может; против двухсот абсолютно невменяемых, и просто спрятался в лесу, временами борясь с накатывающими волнами безумия. Будь проклята эта планета! Будь проклята, вместе с ее навевающими безумие ветрами, бесшумно, как призраки, обрушивающимися с высокогорья и поражающими всех поголовно – и людей, и зверье. Вездесущий, ненасытный ветер – призрак безумия и ужаса! «Капитан прав. Мы должны уносить отсюда ноги. Человек здесь не выживет, слишком он уязвим…»
«Что с Камиллой?» – не отпускала его тревожная мысль. В эту безумную ночь насилия, крови, паники, борьбы не на жизнь, а на смерть и вандализма – где она? Он уже пробовал искать ее, но безрезультатно; несмотря на то, что обострившимися чувствами пытался «слушать эфир», как тогда, на горе, когда он безошибочно вышел к Камилле сквозь буран. Но собственный его страх забивал «эфир» сплошными статическими разрядами и от слишком – если не сказать болезненно – чувствительного приемника проку было мало; Мак-Аран ощущал, что она где-то рядом – но где? «Может быть, – думал он, осознав бесполезность дальнейших поисков, – она тоже просто спряталась где-нибудь от безумной толпы? Может быть, ей застлала глаза дикая животная страсть, и ее затянуло в одну из множества группок, что самозабвенно предавались плотским утехам по всей вырубке?». Думать так была сущая мука… но Мак-Аран понимал, что это самая безопасная альтернатива. Более того, это была единственно терпимая альтернатива; стоило только подумать, что ей мог встретиться какой-нибудь потенциальный маньяк-убийца до того, как все оружие было надежно заперто, или что она могла в приступе паники убежать в лес и попасться в лапы хищным зверям… нет, о таком Мак-Аран пытался не думать вообще.
В голове у него гудело, и ноги заплетались. Пересекая вырубку, он старался внимательно глядеть по сторонам; в зарослях кустарника возле ручья неподвижно замерли несколько тел – трудно сказать, раненые, убитые или пресытившиеся до изнеможения: по крайней мере, Камиллы среди них точно не было. Казалось, земля колеблется под ногами, и Мак-Арану требовалось предельное сосредоточение, чтобы не броситься очертя голову назад в лес в поисках… в поисках… тряхнув головой, он вспомнил, наконец, предмет своих поисков и угрюмо направился дальше.
