Мэрион Гибсон
Ведьмы. Хроника 13 судебных процессов
3
Суд над ведьмами в Вардё: демонология на колониальной оконечности Европы
Через 30 лет после казни Энни, Джилли, Эффи и других в Эдинбурге шотландцы массово эмигрировали в американские колонии, на Карибские острова и вообще в Новый Свет. «Новый Свет» находился не только на западе, но и на севере и юге Европы, даже в ледяных пустынях Заполярья. К XVII в. колонисты с юга – норвежцы, датчане, немцы, шотландцы, жители Фарерских островов – все чаще селились в этих холодных краях, на севере нынешних Норвегии и Швеции. Они расширяли средневековые торговые фактории, распахивали небольшие участки земли, занимались рыболовством и добычей пушнины, строили форты. Впрочем, на площади почти в 20 000 квадратных миль их набиралось меньше 3000 душ. Берега Северной Скандинавии – это тундра, горы и фьорды, дальше простирается бескрайнее холодное море, где пугающе стонут в зимней мгле айсберги, озаряемые загадочными красно-зелеными сполохами. Неудивительно, что Дальний Север будоражил воображение поселенцев. Там, правда, вопреки их убеждению, не было совсем уж безлюдно. В начале XVII в. примерно половину тамошнего населения составляли представители коренного народа саамов и метисы – наполовину пришельцы с юга [1]. Заполярье издавна служило домом для кочевых народов, оленеводов и охотников, с их непонятными для колонистов легендами и знанием местности. Последние помечали на своих картах островки вроде Вардё и Вадсё, между которыми зияла пустота, тогда как коренные жители знали тропы, места стоянок и ориентиры там, где поселенцы видели одну унылую тундру.
Если двигаться по следам этих колонистов, то можно добраться до Вардё, прилетев на маленьком самолете на черную косу Свартнес. Это норвежский фюльке Финнмарк и Тромс – территориальная единица на границе с Финляндией и Россией, на берегах Атлантического океана и Баренцева моря. Из Свартнеса едем на такси по подводному тоннелю на остров Вардё. Выйдя из такси в порту, идем в юго-западном направлении, мимо красных и оранжевых деревянных домиков, под сердитые крики чаек, к старой часовне с колокольней. Миновав церковный погост, упираешься взглядом в странное сооружение на морском берегу. От него трудно оторвать глаза: что это? Нечто длинное и застроенное, то ли мост, то ли парус, то ли виселица, то ли нож… Дощатая дорожка приглашает заглянуть внутрь. В глубине помещения мерцает емкость из мутного стекла. В траве у берега натыканы палки метровой высоты. С растущим изумлением убеждаешься, что на каждую надета ярко-оранжевая туфля с высоким острым каблуком. Все это вместе – мемориал Стейлнесет в память о примерно 90 финнмаркских ведьмах, казненных здесь в XVII в.
За это столетие в ведьмовстве была обвинена поразительно высокая доля населения Финнмарка – 4,5 % [2]. Памятник, спроектированный Луизой Буржуа и Петером Замтором (тексты для экспозиции сочинены Лив Хелен Виллюмсен), стоит на одном из многих мест казни в память о замученных. Море аспидного цвета побрякивает серой галькой, вдоль полосы прибоя лениво прохаживаются вороны. Разве на этом очаровательном уединенном берегу мог твориться подобный ужас?
Первое четко задокументированное обвинение в ведьмовстве на Вардё относится к 1620 г., когда началась серия взаимосвязанных судов, продолжавшихся и в 1621 г. В них нашли продолжение усилия Кристиана IV, шурина Якова VI, по искоренению ведьм в Дании-Норвегии. Нортбервикские процессы 1590–1591 гг. стали эхом новой охоты на ведьм, так как возглавлял ее шотландец, губернатор Финнмарка, Джон Каннингем, придворный короля Якова и королевы Анны. Датский король Кристиан произвел его сначала в капитаны, а потом в адмиралы флота, плававшего к Гренландии в 1605 и 1606 гг. Тамошняя гора Каннингем (ныне переименованная в Какатсиак) была названа товарищами по морскому походу в его честь. Каннингем был «честным и решительным», но безжалостным командиром. Когда его команда замыслила мятеж, испугавшись айсбергов, «ледяных островов, похожих на горы», он не повернул назад, а высадил двух моряков, обвиненных в преступлении, на гренландском берегу. Во вспыхнувшем столкновении с гренландцами он убил нескольких из них, а других взял в плен. В 1606 г. его экспедиция захватила еще пятерых. Вернувшись в Данию, он служил капитаном корабля во время Кальмарской войны 1611–1613 гг. между Данией-Норвегией и Швецией. К 1619 г. неумолимость, послужной список на море и в колониях, а также жизненный опыт – ему уже перевалило за 40 – сделали Каннингема идеальным кандидатом в губернаторы Финнмарка. Датские власти хотели превратить тамошних коренных жителей и поселенцев – рыбаков и земледельцев – в протестантов, исправно платящих налоги и покорных военной власти [3].
Слугами короля на севере Норвегии часто выступали иностранцы вроде Джона Каннингема. Им отдавали предпочтение, поскольку считалось, что они привозят с родины полезные навыки: новые ремесла, знание торговли, юридический и военный опыт. В Вардё Каннингем помогал внедрять новый антиведьмовский закон Кристиана IV. В 1601 г. саамских колдунов обвинили в смерти прежнего губернатора Финнмарка, после чего короля Кристиана все больше тревожила эта надуманная угроза [4]. В 1617 г. он издал декрет «О ведьмах и их сообщниках» с новым определением ведьмовства. В документе говорилось, что обязанностью всякого ответственного датчанина и норвежца является доносить на любого, кого уличили в ведьмовстве. Недонесение грозило наказанием за «сообщничество». Но что считалось в 1617 г. ведьмовством? В декрете объяснялось, что иногда за ним скрывается дьявольщина, предполагающая сговор с Сатаной, порой – применение амулетов и чар, то есть ведовство. Эти определения отсылают к австрийским и шотландским достижениям в демонологии в XV–XVI вв. В своем новом законе Дания-Норвегия кодифицировала демонологическую теорию в духе Генриха Крамера, соединяя ведьмовство с ересью, дьяволопоклонничеством и народной знахарской магией. Демонология продолжала распространяться и часто при поощрении королевских слуг сопровождалась процессами над ведьмами. Начиная с 1617 г. ведьмовство и колдовство карались в Дании-Норвегии смертью, в лучшем случае ссылкой.
Новое определение демонологии добралось до северной оконечности Европейского континента (в Норвегии) в 1620 г. В том числе его принес туда Джон Каннингем. Он был весьма начитан по этому вопросу, а также обладал прямым опытом, приобретенным в ранней молодости на шотландских процессах: его малой родиной был Крейл в Файфе, всего в 12 милях от Норт-Бервика, где предположительно в 1590 г. Энни Сэмпсон и Джилли Дункан познакомились с дьяволом. В 1597 г., когда Каннингему было 20 с небольшим, вокруг Крейла тоже шли суды над ведьмами. Поэтому он привез в Финнмарк и прочную демонологическую теорию, и полное представление о признаниях шотландских ведьм – то, чего недоставало прежним норвежским процессам [5].
Декрет Кристиана IV от 1617 г. был чреват волной судов над ведьмами, но Джон Каннингем превратил вероятность в неизбежность. В 1620 г. он, как губернатор Финнмарка, стал надзирать над ведьминскими процессами, часто устраивая их в крепости Вардёхус на Вардё. Восстановленная крепость стоит, ощетинившись пушками, на прежнем месте, поросшем травой. Она служила как защитой от внешнего врага, так и тюрьмой. Заподозренных в ведьмовстве держали в маленьких сырых камерах, где они ждали суда присяжных под председательством местного магистрата. Некоторые подозреваемые были самами, которых власти особенно опасались, считая, что они способны одолеть даже самых сильных стражников. Это было, разумеется, вымыслом, большинство саамов Финнмарка хотели только пасти свои стада и ловить рыбу. Тем не менее их боялись.
Пришельцы с юга знали саамов потому, что те либо жили по соседству круглый год, либо кочевали мимо них. Одни саамы постоянно жили в деревнях во фьордах, другие каждый год уходили в горы. Кочевники пасли полудиких северных оленей, мигрировавших (как и сейчас) между лишайниковыми пастбищами в глубине суши и летними травяными пастбищами у моря. Олени способны преодолевать по 15–20 миль[4] в день, поэтому саамы стремительно перемещались вместе с ними, достигая в марте-апреле берега и снова откочевывая после уборки урожая в сентябре. Эта миграция совпадала с первым и с последним в году снегопадом. В Финнмарке снег лежит по шесть месяцев в году, саамы ездили по нему в санях, запряженных оленями. Те служили им источником мяса и молочных продуктов, шкур для палаток и для одежды, материала для ремесленных и музыкальных инструментов. Их палатки, «лавву», подпираемые шестами, похожи на «типи» американских индейцев лакота, только они куполообразные и более плоские. Из оленьих шкур саамы шили одежду, крепкую обувь с загнутыми носами, ремни и своеобразные непромокаемые шапки – все это подбито и украшено мехом оленей, тюленей, зайцев и лис. Многие саамы с ног до головы одевались в искусно выкроенные и украшенные шкуры животных.
Саамы не сопротивлялись норвежским поселенцам, а торговали с ними, не отказываясь от своего традиционного образа жизни. Однако контакты между этническими группами на просторах Арктики были ограничены, до XVIII в. там не предпринималось организованных миссионерских усилий, если не учитывать беспокойство поселенцев по поводу язычества саамов. Для пришельцев кочевники были впечатляющим зрелищем: маленькие, но сильные оленеводы в кожах, мужчины и женщины вперемешку, уверенно шли сквозь метель и темноту, под солнцем и под дождем. Первые наблюдатели прозвали их «финнами-скороходами»; средневековый хроникер Адам Бременский писал, что они могут обгонять диких животных [6]. В XVI в. саамов называли финнами и лапландцами, жителями Финляндии и Лапландии, хотя их самоназвание саамы означает принадлежность к краю, именуемому ими Сапми. Их способность успешно выживать на Дальнем Севере, сливаться с ландшафтом и бросать вызов ненастью вызывала у пришельцев зависть. Саамы проявляли стойкость в голодные годы и при сильных похолоданиях. Они редко страдали от болезней с юга Европы, таких как чума, а их выносливостью поселенцам оставалось только восхищаться. Их отделяли от пришельцев также культура и язык: разные группы саамов говорили на своих, хотя и родственных диалектах, принесенных с востока, с Уральских гор. К примеру, те, что жили вокруг Вардё, принадлежали к северо-саамской языковой группе. Удивительно, что в некоторых саамских языках имеется более 200 слов для разных видов снега; поселенцы с трудом понимали и их речь, и их духовный мир.
Признавая своеобразие саамов, пришельцы приписывали им магические способности. Потому Кристиан IV и решил, что именно они убили прежнего губернатора Финнмарка. Эти способности якобы проистекали из их верований: они были анимистами, верили в духов животных и предков, а также в богов стихий. Связь с духами люди поддерживали через своих шаманов – нойдов, бивших в церемониальные бубны, обтянутые кожей. Это помогало нойдам впадать в состояние божественного транса и вибрацией передвигать кончик костяной указки между символами, изображенными на мембране бубна. Среди этих символов были бури, солнце, олени и (по мере усвоения саамами христианского словаря в конце XVI–XVII вв.) Бог или боги, ангелы, демоны. Нойд «играл» для соседей, просивших им поворожить; если указка останавливалась на опасном символе, это предвещало беду. К несчастью, саму такую ворожбу можно интерпретировать как провоцирование беды: можно говорить, что кто-то догадывается о грядущей буре, а можно – что он ее навлекает. Считалось, что саамские ясновидящие орудуют при помощи злых чар, ганд. Ганды представляли собой стрелы, клоки волос или комки мха, колдовских кусачих мух, которых саамы якобы держали в кожаных мешочках и напускали на врагов. Саамская ведьма могла приказать ястребу или сове «выпустить из клюва мух-ганд» или самостоятельно «вытрясти их из птичьих перьев или крыльев». Неудивительно, что защитники крепости Вардё боялись ганд. Именно такого рода суеверия побудили этнографов XVI–XVII вв., например Олауса Магнуса и Педера Клауссона Фрииса, заняться изучением саамской народности. Второй описывал их как зловредных и опасных врагов, приверженных дьявольскому язычеству и ведьмовству [7].
Поэтому неудивительно, что первым человеком, судимым за ведьмовство после приезда в Финнмарк Джона Каннингема, стала саамка, жившая в крохотном селении Омганг на берегу напротив Вардё. В 1601, 1610, 1612 и 1617 гг. тоже проводились процессы, но вся документация о них утеряна. Первый хорошо задокументированный суд состоялся в 1620 г., на нем предстала Find-Karri, «финка Кари». К тому времени саамы частично перешли на норвежские имена: Кари может быть сокращением от Карен или же саамским именем. Официально она именовалась Карен Эдисдаттер, то есть Карен – дочь Эдиса; Эдис – саамское мужское имя. Таким образом, у Кари была сложная идентичность: она находилась между двух культур и составляла часть их обеих. Выделяясь среди соседей, она воспринималась как обладательница наследственных магических способностей. Кари, обвиненная в ведьмовстве, предстала 13 мая 1620 г. перед судом присяжных (жюри состояло из 10 мужчин); судьей был бейлиф[5] его величества Соффрен Нильсен, укреплявший вместе с Джоном Каннигемом местное правосудие. Согласно показаниям соседей Кари в суде, она несла ответственность за два разных случая утопления в фьордах Северного Финнмарка, а также за преступления против Андерса Расмуссена и его жены. Сначала в Батсфьорде некто Абрахам Нилсен из Хопа упал за борт своего судна, когда справлял нужду. Затем утонул некий Хенрик, живший в Хоре и в Омганге. Особенное внимание привлекла гибель Абрахама, ранее связанного и с Кари, и с новым губернатором Финнмарка Каннингемом.
Абрахам был довольно состоятельным купцом, имевшим минимум одну служанку по имени Ингеборг. Незадолго до гибели Абрахама та призналась ему, что беременна. Абрахам счел отцом ребенка Йоханниса Олсона. Соблазнил тот Ингеборг или нет – неизвестно, но он точно был любовником Кари Эдисдаттер. По показаниям соседей Кари, эта пара находилась в «беспутной связи», что означает интимные отношения вне освященного христианской церковью брака. Так Кари оказалась вовлечена в неприятности Йоханнеса. Абрахам сердито потребовал, чтобы тот оказал Ингеборг материальную поддержку. «Раз моя служанка носит твоего ребенка, – заявил он без обиняков, – то изволь ее кормить». Йоханнис не отрицал своего отцовства, но взбесил Абрахама своим ответом: «Если у меня что-нибудь появится, то я с ней поделюсь». Абрахам сжал кулаки и набросился на него. На свою беду, Кари, наблюдавшая эту стычку, встав между своим возлюбленным и Абрахамом, крикнула: «Тронешь его – выпустишь дьявола!» Возможно, это была угроза, возможно, она хотела сказать, что махать кулаками – это не по-христиански. Так или иначе, Абрахам испугался слов Кари, позже они попали в протокол суда и были использованы против нее [8].
Спустя несколько дней Абрахам плыл по делам вдоль берега вместе с Йоханнесом. Мы не знаем, каковы были их отношения, но оба играли в этом плавании какую-то роль. Абрахам находился на одном из двух судов, принадлежавших Каннингему. Именно с него он и упал, когда плыл домой. Когда Йоханнес сошел на пристань, Кари стала задавать ему подозрительные вопросы, в частности, она спросила: «Где второе судно?» – «Осталось в Батсфьорде», – был его ответ. Немного подумав, Кари горестно запричитала. «Тебе-то что за дело?» – удивился Йоханнес, но она не ответила. Назавтра в Омганг пришло второе судно. Когда разнеслась весть, что Абрахам Нилсен упал с борта в море, Кари сказала: «Я уже это знала». Возможно, она считала себя прорицательницей, возможно, после нападения Абрахама на Йоханнеса обращалась к гадалке. Не исключено, что она сама прокляла его за это нападение или у нее были дурные предчувствия из-за того, что судно задержалось. Так или иначе, ее слова потом припомнили, а сам Йоханнес повел себя предательски.
Давая показания во время суда над Кари, он показал себя безвольным человеком. Мало того, что он обвинил ее в том, что она прокляла Абрахама, он еще изменял ей, а потом бросил беременную служанку, которую сам и обманул. Когда на суде прозвучал вопрос об их с Кари «беспутной связи», он заюлил. По словам Йоханнеса, та принудила его вступить с ним в связь, а он не сопротивлялся «из страха, что она ему навредит». Она якобы сказала: «Если ты не будешь моим, то у тебя не будет никого во всем Финнмарке». Кари же, судя по всему, всячески его выгораживала. Когда ее спросили об обвинениях Абрахама в адрес Йоханнеса, она назвала отцом ребенка Ингеборг некоего Якоба Н. Якоб все отрицал, но потом повредил спину – так сильно, что показал в суде, что «сломал» ее – и свалил это на колдовство Кари. Даже защита Йоханнеса оказалась для нее ловушкой. Из-за того что их с Йоханнисом отношения были очевидны, а она вела себя так, будто мстила Абрахаму и Якобу, присяжные все больше уверялись в ее виновности. Выстраивалась старая история о похотливой лживой ведьме, как раньше в случаях с Хеленой Шойберин и Эффи Маккальзин. Впрочем, улики против Кари были сильнее: ее близость с обличителем никто не оспаривал.
Кроме того, подозрительным выглядело и утопление Хенрика: Кари поссорилась с ним, пока кочевала между Хопом, Омгангом и Гамвиком. Вероятно, она сопровождала оленеводов во время сезонной миграции вдоль берега и по песчаной долине реки Тана, помогая им в качестве швеи, но больше ничего об этом не известно. Однако в 1620 г. все знали про «финку Кари» и ее разлад с Хенриком. Незадолго до этого они были дружны, но, навестив его в Омганге, Кари попросила у него какой-то горшок, он отказал, и та на него взъелась. Выходило так, что в итоге он утонул.
Пожалуй, присяжные пришли к выводу, что после ссоры с Кари с людьми приключалась беда. Вдруг в этом виноваты ганды? Что-то похожее произошло, как казалось, с Андерсом Расмуссеном и его неназваной женой. Та заказала Кари какую-то работу (похоже, заштопать пару шарфов) и пришла их забрать с намерением заплатить позже. Кари, однако, требовала немедленной уплаты, а пока что отказывалась отдавать готовые шарфы. По показаниям Андерса на процессе над Кари, его жена после отказа платить захворала, так охромела, что не могла ходить без костылей, на каждом шагу рискуя упасть в ледяную грязь. Это приводило Андерса в гнев: у его жены требовала плату подозрительная «финка», напустившая на нее к тому же порчу! Он сам наведался к Кари с угрозами, но та настаивала, что его жена должна лично явиться к ней с деньгами, которые задолжала. Стоило жене доплестись до Кари и расплатиться, как хворь прошла, и на обратном пути домой ей уже не понадобились костыли. Это выглядело ярким примером того, какой вред могут причинять ведьмы при помощи чертовщины, насколько запросто они манипулируют людьми и почему они представляют угрозу не только для своих соседей, но и для властей. Раз Абрахама Нилсена, человека, приближенного к губернатору Каннингему, ничего не стоило посредством ведьмовства сбросить с борта судна в море, значит, в опасности все. Показания Андерса и Йоханниса выглядели для государства в лице бейлифа ясным доказательством виновности Кари.
Но чтобы помочь присяжным – мужчинам-поселенцам, – принять вердикт, бейлиф Нильсен постановил «искупать» Кари в заливе, то есть бросить ее в ледяную воду и посмотреть, утонет она или выплывет. Так в Финнмарке обычно поступали с ведьмами – подвергали их старинному «испытанию муками» в дополнение к допросу. То же самое практиковалось в ряде других стран Северной Европы, в частности в Шотландии, хотя неясно, делалось ли это в отношении нортбервикских подсудимых. Основывались при этом на народном поверье, что утонувший невиновен, в отличие от выплывшего. Считалось, раз человек плывет, то это значит, что его отторгает сотворенная Богом вода. Ведь разумные и скромные женщины не принимали морских ванн, и большинству их были неведомы навыки плавучести. Не потонуть было неестественно, а все неестественное объявлялось дьявольщиной.
Кари не пошла ко дну, а, отчаянно барахтаясь, сумела выбраться из жгуче-холодной воды. Того, что она не утонула, присяжным хватило, чтобы признать ее виновной в ведьмовстве. Но на этом ее мучения не кончились. В Норвегии, в отличие от Шотландии, пытки применялись после вынесения приговора, чтобы вырвать у приговоренного имена сообщников и облегчить его готовую к смерти душу. Главную роль в этом играла дыба – приспособление для мучительного растягивания тела жертвы с выворачиванием и часто разрывом суставов. К дыбе прибегали и в Австрии, она ждала бы Хелену Шойберин и ее сообвиняемых, не будь у них хорошего адвоката. Кари, в отличие от Хелены, не имела защитника и подверглась пыткам. Как явствует из хладнокровного судебного протокола, она «созналась в приступе отчаяния» [9].
Во время пыток Кари признавалась во всем, чего хотели от нее безжалостные дознаватели, в точности как Энни Сэмпсон и Джилли Дункан 30 годами раньше. Она сказала, что стала ведьмой, будучи еще молодой девушкой. Устав пасти скот, она уже не могла ни спать, ни ходить. Тогда к ней явился безголовый «призрак» и предложил связку ключей. «Если возьмешь их, – соблазнял призрак, – то добьешься всего, чего только захочешь». Но Кари была саамкой и жила, скорее всего, в палатке «лавву», почти без всякого имущества. Зачем ей были ключи? Зато она увидела на призраке красивую ленту, вроде тех, какими саамы украшали свою одежду. «Дай мне эту ленту, – попросила она призрака, – все равно я не знаю, что делать с ключами». Тот согласился. Пытавшим ее христианам ей, конечно, пришлось сказать, что «призрак» был на самом деле чертом и что, приняв его дар, она превратилась в ведьму. Мучители услышали от нее, что этот черт пытками довел ее до безумия, «растягивая ей руки-ноги», когда она стала отказываться его слушать, и довел до того, что у нее хлынула из носа и изо рта кровь. На самом деле Кари мучил на дыбе не черт, а Соффрен Нильсен, подчинявшийся губернатору и королю, которым понадобилось применить их новый антиведьмовский закон. В конце концов ни в чем не повинную Кари Эдисдаттер сожгли заживо как ведьму [10].
* * *
После казни Кари слухи не утихли, поэтому охота на ведьм продолжилась и состоялось несколько других похожих процессов. В центре подозрений теперь оказалась сводная сестра Кари, которую та назвала сообщницей, – Лисбет Нильсдаттер, жена Расмуса Йонсена из Омганга. Под подозрение попала также некая «Анна Мортена Нилсена из Лангефорда», тоже, вероятно, сводная сестра Кари, хотя традиции наименований не позволяют этого прояснить. Жителей Финнмарка часто называли в XVIII в. описательными именами, а не современными фамилиями: вместо фамилии дети часто получали отцовские имена с приставкой sen (сын) или datter (дочь), жен часто называли именами мужей и мест жительства: Анна, жена Мортена Нилсена из Лангефьорда. Поэтому, нося разные имена, Лисбет и Кари были сводными сестрами, и их истории наводят на мысль, что Анна тоже приходилась им сестрой. Лисбет Нильсдаттер судили 28 апреля 1621 г.: суд услышал, что она «знала ведьмовство», «умела добиваться от людей всего, чего хотела», и «легко могла убить одного-двух человек». Как и ее сестру, Лисбет «испытывали» плаванием, вслед за чем посыпались ее признания. Она показала, что за пять лет до этого переняла колдовство у Кари, когда та явилась к ней в сарай с козами вместе с Сатаной в обличье серого козла. Козы были для кочевников-саамов в новинку, раньше они доили олених. Этот Сатана в козлином обличье заключил с Лисбет договор, согласно которому она отказывалась креститься и обещала служить дьяволу [11].
После этого, продолжает Лисбет, Кари научила ее кое-чему полезному – разумеется, краже молока. Тот же фокус столетием раньше приписывали инсбрукским ведьмам. Метод Кари и Лисбет был таким: подсовывать козий рог под брюхо дойного животного; рог наполняется молоком. Лисбет в лихорадочном возбуждении утверждала, что могла наколдовать таким способом «целое ведро, когда только захочу». Эта воображаемая роскошь длилась только до казни сестры Лисбет. Кари, разумеется, умерла, обвиняя Лисбет, – такова сестринская верность под пыткой… Лисбет, в свою очередь, созналась в убийствах, в которых Кари обвиняла ее как свою сообщницу: в утоплении Абрахама и Хенрика. Она добавляла, что ведьмы встречались летом 1619 г. на своем шабаше, совсем как нортбервикские ведьмы. Они пили и плясали на протяжении всей белой полярной ночи. Лисбет назвала еще нескольких участниц шабаша, в частности Анну из Лангефьорда, находившуюся в зале суда, среди пораженных жителей деревни, и яростно отрицавшую обвинение. Судьба Анны нам неизвестна. Спасло ли ее яростное отрицание? Или она и есть «Ане Ларсдаттер» или «Ане Эдисдаттер», которых обвиняли на процессах 1621 и 1624 гг.? К прискорбию, Лисбет, подобно ее сводной сестре Кари, сожгли за ведьмовство [12].
* * *
Убийство Абрахама и Хенрика, двух видных рыбаков и торговцев, а также казнь их предполагаемых убийц стали причиной пересуд в Финнмарке. Больше всего говорили о способности ведьм вызывать бурю. В Дании и в Шотландии на ведьм возлагали вину за бури, топившие суда; норвежцы и саамы тоже верили в возможность раздувать штормовые ветра и торговать ими. Искусственный ветер прятали в мешочек с гандом на шее или в узелках на веревке, которые затем развязывали, чтобы его выпустить. Это было полезно для моряков в штиль, но опасно, если убийственный ветер насылал враг. У берегов Финнмарка часто бушевали смертельные штормы, поэтому на шаманских бубнах саамов красовался их символ. В год издания антиведьмовского декрета короля Кристиана IV, 24 декабря 1617 г., на Вардё обрушился жестокий ураган. Он бушевал вдоль восточного побережья от Киберга на юге до Вестербарвика на севере, вздымая валы к самому небу. «Небо взмывало, как пепел», – выразился кто-то, видевший этот разгул стихии. Больше 40 финнмаркских рыбаков находились в тот день в море в своих «нордландерах». Это крепкие, легкие, узкие суда вроде ладей викингов, от которых и произошли. Балластом в них служили камни, но сами «нордландеры» имели мелкую осадку и очень короткий киль. Если шторм заставал эти лодки с заброшенными сетями, то им грозила опасность перевернуться. Так и случилось перед Рождеством 1617 г.
В тот день начало шторма еще не предвещало беды. Многие норвежские рыбаки были опытными мореходами, подобно поколениям своих предков. Они читали облака и волны, как книги, умели предсказывать дожди и шквалы. Даже если, вопреки вековому опыту, они оказывались в воде, то были защищены от холода лучше кого-либо еще на свете. Их кожаные комбинезоны превращались в водонепроницаемые коконы, под них надевали толстое многослойное шерстяное белье. Но все это не спасло мужчин из Вардё и окрестных поселений. В тот день 1617 г. 40 человек пошли ко дну, женам и детям оставалось только горько их оплакивать в полупустых деревнях. Впрочем, в делах Кари Эдисдаттер и Лисбет Нильсдаттер всплыло новое возможное объяснение этой ужасной трагедии. Уж не в ведьмовстве ли все дело? Подозрение пало на еще 11 женщин: Мари Йоргенсдаттер, Сири и Элсе Кнудсдаттер, Кирстен Сёренсдаттер, Маритте Олсдаттер, Гури Олсдаттер из Лилле Эккерёй, Гури Олсдаттер из Сторе Эккерёй, Ане Ларсдаттер, Кари Олуфсдаттер, Рагнхильде Олусфдаттер и Метте Торгиерсдаттер. Некоторые протоколы их процессов утрачены, однако часть сохранилась, в том числе документы, касавшиеся суда над самой важной «ведьмой» 1621 г., Кирстен Сёренсдаттер [13].
Кирстен, или Кирсти, жила в Киберге, деревушке в семи милях от Вардё, со своим мужем Андерсом Йохансеном. Кирсти оказалась там в 1597 г., вскоре после заключения брака. Родилась она в Дании, близ Хелсингёра, более чем на тысячу миль южнее, работала служанкой и жила в центре Норвегии, в большом городе Бергене. Амбициозное переселение пары далеко на север казалось, наверное, обоим супругам многообещающим началом. Они ждали новых возможностей в торговле и процветания, подобно другим переселенцам, которые отправлялись в те годы в Америку. К 1620 г. Кирсти исполнилось 57 лет, она была способной, повидавшей мир датчанкой. Но в 1617 г. ее заподозрили в ведьмовстве и умерщвлении четырех коров. Однако, по всей видимости, это дело дошло до суда только в 1621 г., когда ее обвинили в том, что она возглавляла группу, вызвавшую ураган, который стоил жизни 40 рыбакам. Причиной этому стала ее ссора с одним из погибших (Андерсом Бломом) незадолго до урагана. Свидетели обвинения утверждали, что другие подозреваемые, особенно Элсе Кнудсдаттер и обе Гури Олсдаттер, предложили Кирсти помощь в осуществлении мести. Андерс Блом, по словам соседей Кирсти, поссорился с ней из-за какой-то чепухи, а потом утонул; следовательно, она его погубила, совсем как Кари – Абрахама Нильсена. Еще Кирсти ссорилась с Хенриком Мейером, которого тоже поглотило море. Из этого выросла версия, что это она и ее товарки-ведьмы убили всех мужчин, утонувших перед Рождеством 1617 г.
Почему Кирсти Сёренсдаттер и ее подруг обвинили в убийстве только через четыре года после трагедии? У ответа на этот вопрос частично есть имя – Джон Каннингем. Заметно, что после нортбервикских и прочих судилищ он привез в Финнмарк все предрассудки и применил их к Кирсти. В отличие от судов над Кари и Лисбет, за которыми он надзирал как губернатор, не посещая их, на процессе Кирсти он присутствовал лично от начала до конца. Благодаря этому правители Датско-Норвежского государства могли напрямую управлять ключевым процессом, связанным с предполагаемым массовым убийством моряков, обеспечить нужный приговор и утвердить демонологию как основу для будущих судов над ведьмами в Финнмарке, как того требовал декрет 1617 года.
Кирсти судили в крепости Вардёхус 26 и 28 апреля 1621 г. К Каннингему, сидевшему в переполненном зале суда, обращались как к «славному Гансу Кёнингу» (его как иностранца всегда называли разными вариантами его настоящего имени: то Ханнсом Кёнингамом, то Гансом Каннингхимбом) [14]. Вопреки своей официальной роли бейлифа-председателя Джон-Ганс влиял в силу своей власти на дачу показаний, совсем как Яков VI на процессах Энни и Джилли. Наверное, Кирсти страшно было видеть самого губернатора рядом с бейлифом и присяжными. Сначала она «решительно отвергала» все предположения и повторяла, что свидетели обвинения «нещадно на нее клевещут». Это была рабочая стратегия, но суд в ответ на нее грозил испытанием ледяной океанской водой. Кирсти его не вынесла бы: в апреле температура воды не превышала 3 °C. Кирсти провела всю жизнь рядом с океаном и прямо в нем, поэтому знала, что бывает с теми, кто попадает в его парализующие объятия на Дальнем Севере. Запуганная, измученная тюрьмой и одиночеством, она перестала сопротивляться и, как все остальные, скорбно дала утвердительные ответы на все вопросы, которые ей задавали с целью применить новый королевский закон.