Мэри Элизабет Брэддон
Преступление капитана Артура

Глава XXXIII
Чильтонские бега

Всем приехавшим в Чильтон на бега было легко и весело в утро шестого августа по случаю наставшей чудной погоды. Солнце ярко светило, и небо голубело над Чильтонской долиной. Недовольные люди, завидовавшие общей радости, старались всех уверить, что такая погода чересчур хороша, чтобы продолжаться долго, и что надо ждать бури. Жадные же к удовольствиям отрицали, конечно, дурные предсказания; они спрашивали себя: неужели такое яркое солнце и спокойное небо предвещают несчастье?

Положим, что на дороге, ведущей к Чильтонской долине, было немало пыли, но разве дорога из Эпсома в Лондон не представляла такого же неудобства как для победителей, так и для побежденных? Итак, суссекские фермеры весело проезжали на своих тильбюри в густых облаках пыли, поднимавшейся под копытами их бойких лошадей, а жены их вполне примирились с мыслью испортить свои хорошенькие шляпки, купленные нарочно по случаю бегов.

Бега начались в час пополудни, а в пять минут второго, когда был только что поднят номер выигравшей лошади и державшие пари фермеры отдавали и принимали деньги в середине круга, подкатил экипаж сэра Руперта Лисля. Майор Варней правил лошадьми, а рядом с ним на козлах сидел баронет, из окна экипажа выглядывало прекрасное, всегда высокомерное лицо леди Оливии. Она не упускала случая показать себя многочисленной публике, как будто говоря этим: «Вы уверяете, что я несчастна замужем? Говорите еще, что я продала себя за богатство, которое не может составить мое счастье, и за титул, который покрывает меня позором и бесславием; смотрите же на меня и любуйтесь, как я поддерживаю собственное достоинство, хотя мой муж топчет в грязь древнее имя Лислей!»

С Оливией сидели две ее сестры. Их бледные лица и бесцветные волосы подчеркивали смуглую и блестящую красоту леди Лисль: они существовали как будто для того, чтобы делать ее несравненно заметнее, и сознавали это и потому ненавидели ее от чистого сердца. Их угловатые манеры и пансионерское общение придавали больше цены ее грации и смелости. Быть может, им служило утешением думать, что сестра их несчастна, несмотря на свои преимущества перед ними. Они видели лихорадочный блеск ее глаз, блуждающих с предмета на предмет, нервное подергивание губ и вечное желание быть в обществе, чтобы только не оставаться наедине с собою и со своими мыслями. Мужчины окружили ее экипаж, как только она оказалась перед кругом, так как она смеялась и была разговорчивее других чопорных дам. Жены фермеров, которые заботились о домашнем хозяйстве, уступали ей тоже в полнейшей беззаботности и беспечной болтливости. На бегах, между прочим, присутствовало и несколько драгун, которые разъезжали взад и вперед, отыскивая кого-нибудь, кто бы мог их представить прекрасной леди Лисль и задаваясь вопросом: действительно ли тот молодой человек, который сидел рядом с блистательным Варнеем, отставным майором индийской армии,  – сэр Руперт Лисль?

Тут было множество цыган и цыганок; смуглые лица, выглядывавшие из-под голубых или желтых платков, толпились вокруг роскошных экипажей.

Там и сям появлялись смуглые цыганята, которых наделяли то куском пирожного, то мелкой монетой, то стаканом шампанского, которое было легче достать на Чильтонских бегах, нежели глоток воды.

Абрагам с товарищами тоже ходил посреди зрителей, предлагая подержать лошадь, почистить платье джентльменов и другого рода услуги за шесть пенсов. Странно было то обстоятельство, что Джон Андреус положительно отказался присоединиться к ним и показываться на бегах.

– У меня есть причины, почему я отказываюсь, – пояснил он цыганам,  – и поверьте мне на слово, что они основательны. Я буду плести рогожи, сколько бы их ни заказали, но не выйду из шатра, пока будут продолжаться бега.

Он сдержал слово и спал большую часть дня в палатке. Британия, не отстававшая от своих соплеменников, была страшно бледна. На ней была сильно измятая шляпка, украшенная искусственными цветами, кружевами и лентами. Казалось, какая-то таинственная сила удерживает ее около экипажа Руперта Лисля, так что когда она уходила к другим по обязанности своего ремесла, то только на самое непродолжительное время. Оливия узнала ее, наконец, и подозвала знаком к себе.

– Вы были здесь в прошлом году? – спросила леди Лисль.

– Да, миледи, была.

– Вы, кажется, больны?

– Да, миледи… Но я, скорее, больна душою, нежели телом. Силы мои слабеют с каждым днем все заметнее; их уносит злой бич лихорадки да горя… И я сама узнала страшную перемену, происшедшую со мною, только сегодня утром, когда стала надевать платье, которого не трогала ровно двенадцать месяцев.

– Бедняжка!.. Это грустно!.. Но где же ваша сестра, эта хорошенькая девушка, которая была так похожа на вас?

– Она была гораздо красивее меня,  – заметила цыганка.

– Да, она действительно была очаровательна. Я еще никогда не встречала такого милого личика… Вы помните ее, Лаура? – обратилась Оливия к своей старшей сестре.  – Почему же ее нет в нынешнем году с вами? – продолжала она расспрашивать Британию.

– Потому, что ее нет больше на свете,  – ответила цыганка, стиснув зубы, между тем как лицо ее покрылось смертельной бледностью.

– Она умерла?!

– Да, она утонула во рву, находящемся недалеко отсюда.

Загадочное выражение лица молодой девушки и многозначительная интонация ее голоса внушили леди Лисль непроизвольный ужас.

– Сама ли она утонула во рву? – спросила она, тоже изменившись в лице.

– Нет, не сама, миледи.

– Нет?… Так кто же это сделал?… Как же это случилось?… Расскажите мне все.

– Богу известно, кем совершено это преступление, да и мы знаем имя преступника; но свет, разумеется, не узнает его, потому что свет лицемерен и лжив, – и люди не хотят слышать о преступлениях, если они задуманы и совершены богатым джентльменом.

– Мне грустно узнать это,  – проговорила Оливия, опуская золотой в руку молодой девушки.  – Я не могу выразить, как я огорчена этим известием.

Она сказала это вполне чистосердечно и сделалась внезапно серьезна и задумчива. После этого сестры направили лорнеты на личность баронета и смеялись над ним, видя как он держал пари непременно за самую ненадежную лошадь, руководствуясь личным суждением.

– Бедная девушка! – вскрикнула леди Лисль, обратясь снова к сестрам.  – Она была еще полна жизни и силы и вдобавок прекрасна!.. И подверглась она такой печальной участи по милости какого-нибудь низкого человека! Боже праведный! Да, земля, кажется, населена одними негодяями!

Немного позднее, когда шли приготовления к последнему бегу, Британия снова приблизилась к экипажу баронета, который стоял возле дверей, опираясь на них. Он не разговаривал с женой и даже не смотрел на нее: он едва ли осмеливался дышать в ее присутствии, но стоял возле нее, чтобы доказать восхищающейся ею толпе, что она – его собственность.

Он побледнел при виде молодой цыганки, которой не замечал ни разу на бегах вплоть до этой минуты. Последний остаток его мужества исчез, потому что майор Варней ушел к брайтонским офицерам, среди которых имел много знакомых.

– Не угодно ли вам узнать вашу судьбу, прекрасный джентльмен? – спросила Британия, глядя пристально ему в лицо.

– Нет,  – ответил сэр Руперт.

– Как, даже и в том случае, когда цыганка может сообщить вам кое-что интересное? – настаивала Британия.  – Когда она может сказать вам не только одно будущее, но и все, что было прежде с вами?… О сэр! «Прошедшее – преступление, виселица – впереди. Для честных наступает день, для убийцы же – ночь».

– Что это такое?! – воскликнул Руперт в бешенстве.

– Отрывок из стихов, прекрасный джентльмен. Ведь мы знаем понемногу все… Позвольте же предсказать вашу судьбу, милорд!

– Да нет же! Я сказал вам, что не желаю слушать! Неужели я должен повторять вам сто раз одну и ту же песнь? Вы, конечно, хотите выманить деньги и наговорите разных глупостей, на которые одни дураки обращают внимание… Возьмите же и идите.

Он вынул золотой и подал его ей. Цыганка отскочила движением тигрицы – золотой покатился, и она с омерзением плюнула на него.

– Вот как я принимаю дары подобных вам! – воскликнула она.

Толпа с изумлением смотрела на всю эту загадочную сцену: Британия была буквально вне себя, баронет то краснел, то бледнел от неловкости своего положения, но леди Лисль смотрела на все с ледяным равнодушием.

– Куртис,  – сказал лорд груму, возившему корзины с различными припасами,  – ступайте приведите сейчас же полисмена, чтобы арестовать эту наглую женщину.

Грум кинулся поспешно в другой конец арены, где стоял полисмен. Но цыганка стояла неподвижно на месте; она даже не слышала приказаний сэра Руперта.

– Что вы хотите сделать, сэр Руперт Лисль? – спросила Оливия.

– Я хочу приказать взять под арест цыганку.

– На каком основании?

– На том основании, что она без причины оскорбила меня,  – ответил он с запинкою, меняясь в лице.

– Я знаю эту девушку, я знала ее сестру,  – произнесла Оливия совершенно спокойно.  – Я выслушала недавно рассказ об убийстве бедняжки… Вы не прикажете арестовать эту женщину, сэр Руперт.

– Почему? – спросил он.

– А потому, что я этого не хочу, и еще потому, что мне вполне известно, какое участие вы принимали в этом возмутительном деле.

– Так пусть она уходит,  – перебил сэр Руперт.  – Куртис, скажите полисмену, что он больше не нужен. У леди Лисль такое нежное сердце, что ей приятнее видеть оскорбленного мужа, чем за него вступиться… Убирайтесь отсюда! – обратился он грубо и нахально к цыганке.  – И чтобы я никогда не слышал ни о вас, ни о вашей сестре, ни о ком бы то ни было из ваших нищих спутников! Поняли вы меня?

– Слышу и понимаю,  – ответила Британия,  – слышали и другие!

Она было ушла, но возвратилась снова и прошептала тихо на ухо баронету:

– Неужели вы, лорд Лисль, не боитесь умерших? Когда вы остаетесь одни во мраке ночи, не смотрит ли на вас из тени драпировок вокруг вашей кровати бледное, неподвижное и грозное лицо? Я вижу его часто при ярком свете дня и во мраке темной ночи, и если этот образ наводит на меня невыразимый ужас, то он должен положительно леденить вашу кровь!

Глава XXXIV
Под сиянием луны

Майор и офицеры подружились и сблизились до такой степени под влиянием шампанского, бургундского и прочих выпитых вместе вин, что, когда скачки кончились, когда во всех тавернах и местных ресторанах заблестели огни и послышались звуки веселой бальной музыки, когда тяжеловесные суссекские фермеры перебывали все на весах Жокей-клуба, заплатив каждый по пенни за это удовольствие, и даже место скачек было приведено старанием полисменов в надлежащий порядок, общество офицеров не хотело расстаться со своим новым знакомым.

– Мы уже заказали к восьми часам обед у «Короля Георга»,  – объявили ему все эти джентльмены.  – Почему бы вам, майор, не отобедать с нами? Вы доедете до Чильтона вместе с нами в карете, а там вы можете найти кабриолет для возвращения в Лисльвуд.

– Я был бы не прочь воспользоваться любезным приглашением,  – отвечал им Варней,  – но молодой мой спутник…

– Так возьмите с собой сэра Руперта Лисля,  – перебил его с живостью молодой капитан,  – превосходный малый, возьмите сэра Руперта! Хотя он не совсем приятный собеседник, но мы втянем его как-нибудь в разговор!

Капитан и майор подошли рука об руку к карете баронета с предложением отправиться вместе с ними в Чильтон. Сэр Руперт был еще чрезвычайно бледен вследствие неожиданного столкновения с цыганкой; он поспешил воспользоваться любезным предложением.

– Я еду с удовольствием,  – заметил он майору,  – это меня развеет! В Лисльвуде можно, право, задохнуться от скуки: он мрачен, как кладбище!

Леди Оливия Лисль отправилась домой вместе со своими сестрами, а майор и сэр Руперт поспешили усесться в офицерский фургон; капитан Гинтер правил, беседуя с майором, который предпочел занять место на козлах.

– Нам нельзя не вернуться сегодня же в Брайтон,  – сказал капитан Гинтер,  – мы обязаны быть на утреннем параде. Это очень досадно: не правда ли, майор?

Майор расхохотался.

– Служебные обязанности индийских офицеров так сложны и так трудны,  – ответил он на это,  – что я даже не в силах сочувствовать таким мелочным неприятностям вашей завидной службы!

– Она была завидной, но теперь мы работаем не менее других! – возразил капитан.

Веселая компания приехала в Чильтон при наступлении сумерек; столовая в гостинице, где ее ждали к обеду, была залита светом, и стол был сервирован роскошно и эффектно; хозяин, очень видный и приличный мужчина, вышел встретить гостей. Обед начался тотчас же; завязалась живая, веселая беседа, послышались возгласы, восклицания, смех. Сэр Руперт пил шампанское в громадном изобилии и сделался не в меру развязен и болтлив; его неприятный хохот увеличивал шум веселого обеда.

За десертом один из старых офицеров пошутил добродушно над капитаном Гинтером или, вернее сказать, над богатством его – его отец имел мастерскую в Вест-Энде и нажил капитал,  – капитан и не думал обижаться на шутку, так как за нею не крылось никакой задней мысли, но Руперт Лисль рискнул под влиянием хмеля пошутить в свою очередь над капитаном Гинтером и над его отцом, и пошутить по-своему: глупо, грубо, бестактно! Он не успел сказать нескольких слов, как глаза его встретились с глазами Варнея. Пристальный взгляд майора сверкал такой угрозой, что баронет остался с полуоткрытым ртом и не окончил фразы.

Но сэр Руперт забыл через несколько минут об этом поражении: он пил и становился все глупее и бурливее, он сумел в такой степени надоесть офицерам, что майор Варней, потерявший терпение, схватил его за шиворот и оттащил без всяких объяснений в одну из дальних комнат.

– Ложитесь и проспитесь! – сказал он с омерзением.  – Вы неуместны в обществе порядочных людей, вы так же неразвиты, как ваши воспитатели. Погреба Лисльвуд-Парка завалены шампанским, а вы не в состоянии выпить двух, трех бутылок, чтобы не опьянеть отвратительным образом. Лежите же и спите!

Немногие, конечно, из числа джентльменов, фамилии которых имеют привилегию стоять в золотой книге и владения которых обширны и известны, как владения Лислей, допустили бы подобное обращение с собою, но владелец Лисльвуда исполнил без протеста приказание майора, как будто бы Варней был настоящим наследником знаменитого рода, а он его слугою.

Приятное расположение общества увеличилось еще более от поступка майора.

Офицеры собрались у открытых окон, закурили сигары и любовались чильтонским рынком, освещенным луной. Улица была пуста.

Только одинокий полисмен прохаживался по другой ее стороне, прислушиваясь к шуму в гостинице и мысленно радуясь множеству полукрон, которые достанутся ему, несомненно, сегодня. Был уже час ночи, когда последняя бутылка шампанского свалила одного из офицеров с ног и лошади забили с нетерпением копытами у подъезда гостиницы.

– Нам предстоит порядочная прогулка до Брайтона,  – сказал капитан Гинтер.  – Не лучше ли будет отправиться равниной, чтобы к четырем часам приехать с шумом в «Лев»?

Хозяин гостиницы «Король Георг» раздобыл маленький догарт, приличный и запряженный весьма прыткой лошадкой, чтобы отвести майора и сэра Руперта в Лисльвуд.

– Отпустите ей вожжи,  – объяснял он майору,  – отпустите ей вожжи, дайте ей свободу, и она довезет вас до Лисльвуда так скоро, что вы едва успеете опомниться, где вы.

Чтобы разбудить хотя бы на время баронета, пришлось его трясти и кричать ему в уши. Проснувшись наконец, он стал сильно браниться и назойливо спрашивать, где он теперь находится. Майор Варней счел лишним напрасно терять время и, взяв его за ворот, свел его с крутой лестницы и уложил в догарт.

Затем последовали долгие рукопожатия между майором и кавалерийскими офицерами; поднялся шум и крики, когда молодые люди рассаживались в экипаж; только молодой корнет, на которого вино подействовало слишком сильно, не принимал участия во всеобщей суете.

Полисмен перешел улицу, чтобы сделать замечание насчет этого шума, нарушавшего спокойствие Чильтона, но, получив несколько ожидаемых полукрон, он вдруг сделался глух и не сказал ни слова, когда один из офицеров взял флейту и экипаж удалился под звуки веселого галопа «Почтовый рожок», который офицер исполнял во всю силу своих здоровых легких.

Майор Гранвиль Варней был вообще очень бдителен, и когда услышал грохот дрожек по улице и веселые голоса молодежи, которые покрывали собою шум колес, то почувствовал нечто вроде грусти и скуки при мысли, что он должен ехать в Лисльвуд один.

«Я мог бы ехать в Брайтон вместе со всей компанией,  – подумал он со вздохом,  – мог бы заночевать в гостинице „Корабль”. Но что сделал бы я с этим презренным пьяницей, с этим пошлым глупцом?»

Майор подобрал вожжи…

Вскоре он уже ехал по дороге к Лисльвуду.

«Это довольно скучная дорога, даже и днем,  – продолжал рассуждать майор,  – ее пересекают беспрестанно проселочные дороги.  – Я надеюсь, лошадь не собьется с нее!»

Сэр Руперт заснул и при каждом сотрясении экипажа тяжело ударялся головой о майора.

– Я начинаю тяготиться этим болваном,  – проворчал сквозь зубы индийский офицер.  – Нет ничего приятного дрессировать такое нелепое животное. Кошелек набит у меня довольно туго, я могу прожить не нуждаясь ни в чем, и, кроме того, у меня есть кое-что, чем я могу держать этого дурака в полном повиновении. Я приведу свои дела немедленно в порядок и уеду с женой куда-нибудь из Англии. Мы можем поселиться во Флоренции и прожить там до смерти. Мы оба постарели и обленились!

Майор не был пьяницей, и, кроме того, он был одним из тех людей, которым их железные нервы и сильное сложение позволяют пить много и без всяких последствий.

Несколько стаканов вина, которые он выпил в гостинице, только возбудили силу и деятельность его рассудка. Он ехал, предаваясь серьезным, но никак не неприятным мыслям. Если у Гранвиля Варнея была когда-то совесть, то он отогнал этого неприятного ментора так давно от себя, что не помнил времени, когда голос его надоедал ему своими увещаниями.

«Красота или, скорее, порядок моей жизни,  – говорил майор,  – нормальный результат моего добросовестного изучения закона. Человек со дня рождения подчиняется его власти. Если он плутует в игре – закон карает шулера; если он залезает добровольно в долги – его берут в опеку в исполнение закона; если он пожелает жениться второй раз и при живой жене – закон гласит: «нельзя!» Если кто задолжал, а его кредитор внезапно умирает, то закон должен знать, как это случилось».

Развлекая себя этими размышлениями, майор ехал по пустынной дороге, освещенной луною, а его товарищ покачивался в маленьком экипаже справа налево и спал глубоким сном.

Во всем графстве Суссекс нет подобия неприятной дороги, как известный промежуток между двумя местечками. Это не что иное, как длинный косогор с крутыми поворотами, совершенно избитое колесами пространство; с одной стороны тянутся кусты тощего вереска, с другой – голый откос. Возница, менее опытный, чем майор Варней, подвергся бы опасности, проезжая по этой трудной дороге при бледном лунном свете, но он привык к опасностям и поднимался легкой поступью на крутой косогор, ведя под уздцы лошадь. На вершине его темнел густой кустарник, который вырос здесь с тех пор, как проложили эту невыносимую и сложную дорогу.

Майору показалось, что он видит за ним силуэт человека, и он не ошибся. Когда он уже поднялся на вершину пригорка, стоящий человек вышел к нему навстречу и схватил узду лошади.

– Сэр, можете ли вы дать место в экипаже мне и моему товарищу? – спросил он преспокойно.

– Нет, – ответил майор,  – мне надо проехать еще десять миль, а лошадь утомилась.

– Но мне, кажется, сэр, что вы, право, могли бы отвечать повежливее. Я вас остановил не без пользы для вас, вы разве не знаете, что у вас совершенно оборвалась постромка?

– Нет! – ответил майор.

– Слезьте и посмотрите.

Незнакомый был прав. Майор поспешил выйти и осмотреть постромку.

– Какая досада!  – проворчал он угрюмо.  – Нет ли у вас веревки?

– Ни дюйма, но внизу есть, кажется, жилище, и очень может быть, что вы найдете там все, что вам будет нужно.

– Хорошо. Сэр Руперт, вылезайте скорее.

Но баронет молчал; он соскользнул с сиденья и сидел на корточках на ковре экипажа.

– Подождите,  – сказал майору незнакомец.  – Вас не знают в деревне, и вам, может, придется стучаться до зари, прежде чем вам откроют, но меня знают там и сделают, конечно, все, что я попрошу. Я сведу лошадь вниз, разбужу крестьян и починю постромку, а вы здесь подождите моего возвращения.

При других обстоятельствах майор бы заподозрил, чтó побуждает незнакомца быть таким обязательным, но он сильно устал, ему хотелось спать, и притом он был очень рад, что ему не придется сводить лошадь с пригорка. Он принял предложение и, напомнив неизвестному быть осторожным с лошадью, обещал ему полкроны за труды.

Майор Варней остался один на косогоре. Он стоял, обернувшись спиной к кустам, и смотрел на песок. Через некоторое время он взглянул на часы: лунный свет позволял рассмотреть превосходно положение стрелок.

Было четверть четвертого.

«Мы не потеряли времени,  – подумал он невольно.  – Мы будем в Лисльвуде в четыре часа».

Он достал портсигар и закурил сигару. Он вдыхал дым, и красный огонек выделялся во мраке. Он ощутил вдруг скорое горячее дыхание. Он живо обернулся и встретился лицом к лицу с широкоплечим человеком, одетым в крестьянскую блузу.

– Кто вы и что вам нужно? – процедил майор, не вынимая сигары из рта.

Человек не ответил.

Внезапное появление подобного субъекта в уединенном месте в это позднее время, его мрачное молчание – все это потрясло бы до глубины души человека трусоватого, но безграничная храбрость майора только увеличивалась при опасности.

– Кто вы? – закричал он, бросив сигару и схватившись рукой за свою массивную золотую цепочку.  – Кто же вы?… Отвечайте, или я сброшу вас в эту темную яму!

– Берегитесь, чтобы я не бросил вас туда,  – отвечал ему хриплый, неблагозвучный голос, который был давно уже знаком майору.  – Мне не нужно ваших часов! – продолжал бродяга презрительно.  – Я мог бы их взять уже много лет назад, но не нынче… Не нынче… Мне нужны одни вы – ваша душа и тело! Ваше тучное тело и ваша беспощадная и низкая душа! Ну, начнем скорее! Дело идет о жизни кого-нибудь из нас!

Незнакомец схватил майора своей грубой и жилистой рукой, но майор в свою очередь умудрился схватить его за ворот его блузы.

Обхватив друг друга, оба они боролись на узкой дороге, покачиваясь часто из стороны в сторону, то привлекая друг друга к краю пропасти, то отталкивая друг друга от нее. Во время борьбы майор был хладнокровен и боролся с предусмотрительностью опытного борца, он был настороже и пользовался всеми ошибками противника.

Незнакомец, напротив, ободрял себя криками и изрыгал проклятия на искусство майора. Это был дикий зверь, и он был тем ужаснее, что владел даром слова.

– Я вам говорил,  – рычал он, задыхаясь,  – я ведь вам говорил, чтобы вы береглись, если я вернусь когда-нибудь на родину… Я вас предупреждал и говорил вам правду… А теперь я вернулся!.. Чтобы вернуться, я шел, я страдал, голодал… Я пришел, чтобы покончить со своей несчастной жизнью! Я пришел, чтобы убить вас… И конечно, убью!

Эти слова звучали пронзительно, как крик среди тишины ночи.

Ни вблизи, ни вдали не было ни души, чтобы услышать крики и разнять боровшихся.

– Все те деньги, которые вы добыли интригами, не спасли бы вам жизни,  – говорил с озлоблением противник майора.  – Все ваши драгоценности не избавили бы вас от моего удара. Я вас ненавижу!.. Как я вас ненавижу!.. Я пришел вас убить, понимаете вы?

Майор не отвечал, но его деликатные и красивые руки сжимали со страшной силой шею злого противника, и его голубые прекрасные глаза светились диким блеском. Молчание его усиливало злобу и ярость незнакомца.

– Вы знаете меня,  – восклицал он отрывисто.  – Вы знаете меня и знаете причины моей глубокой ненависти! Я вас ненавижу: вы пользовались мной, чтобы достигнуть цели. Я был вашим орудием, и вы стали потом смеяться надо мной, когда достигли цели. Вы проведали тайну моей несчастной молодости и грозили мне ею. Вы узнали, что я застрелил человека около Севаноака, человека, которого я тоже ненавидел, но ненавидел его во сто раз меньше, чем вас! Слышите ли меня?

– Конечно,  – отвечал хладнокровно майор.

Искусство и отвага одержали верх: индийский офицер свалил Жильберта Арнольда на дорогу и уперся коленом в его мощную грудь. Но браконьер, впрочем, приготовился ко всему. В ту самую минуту, когда Варней нагнулся, Арнольду удалось вытащить из кармана широких панталон маленький пистолет. Прежде нежели майор мог заметить движение, он уже успел взвести ржавый курок и выстрелил в лицо своего победителя. Индийский офицер, пораженный насмерть, свалился на убийцу и испустил дыхание. Жильберт Арнольд освободился из-под грузного трупа и начал быстро рыться в карманах майора. Он взял его часы, портмоне, наполненный банковскими билетами: майор был очень счастлив в своих пари на скачках!

Затем браконьер с криками дикой радости поволок свою жертву к краю песочной ямы, проводя за собой длинный кровавый след, и бросил тело в пропасть.

В это время цыган, сводивший лошадь под гору, был уже далеко от места происшествия. Он свел экипаж до ската с пригорка, затем погнал лошадь галопом. Лошадь разгорячилась и бешеным галопом понесла экипаж.

– Сегодняшняя ночь, вероятно, последняя в жизни Руперта Лисля,  – прошептал Абрагам, прислушиваясь к шуму катившихся колес.  – Эта месть, разумеется, не равна преступлению: она слишком слаба. Но все же честнее отомстить хоть как-нибудь убийце, чем пощадить его!