bannerbannerbanner
Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

Мэри Мейпс Додж
Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

Полная версия

Mary Mapes Dodge

Hans Brinker or the Silver Skates

1865

Перевод с английского М. Клягиной-Кондратьевой

Художник Анатолий Иткин

Вступительная статья Е. Ю. Зубаревой

© Иткин А. З., иллюстрации, 2023

© Вступительная статья, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2023

Machaon®

* * *

Состязание в Бруке,
или История о серебряных коньках

Истории из детства нередко связаны с чудесами. Возможно, поэтому они так долго живут в памяти людей. Одной из них, рассказанной американской писательницей Мэри Мейп Додж в 1865 году, совсем недавно исполнилось 150 лет, но она до сих пор вызывает интерес читателей самых разных возрастов. Секрет популярности книги «Ханс Бринкер, или Серебряные коньки. Рассказ о жизни в Голландии» скрыт отчасти уже в самом названии, отражающем разнообразие составляющих её сюжетов, каждый из которых может найти своего читателя. Грустное на первый взгляд повествование о семье Бринкеров сочетается с сюжетом о состязании юных конькобежцев в Бруке, познавательный рассказ об истории и культуре Нидерландов (страны, которую мы привычно называем Голландией) – с элементами детектива, изображение тягот жизни, драматических испытаний и приключений – со счастливой развязкой. А всё вместе создаёт ощущение погружения в какой-то доселе неизвестный, но такой волшебный мир, в котором обязательно происходит долгожданное рождественское чудо.

Подобные книги появляются лишь тогда, когда автор переносит на бумагу что-то очень сокровенное: впечатления детства, мечты, собственные накопленные знания, которыми хочется поделиться. Загадки и подробности жизни Голландии, «Земли странностей» и «Страны противоречий», как назвала её Мэри Додж, были интересны ей самой, и она вплетала их описание в выдуманную историю о серебряных коньках, рассказывая её по вечерам своим сыновьям. Так и складывалась эта книга.

Но откуда возник интерес к столь далёким от Америки Нидерландам? Наука, книги с детства вошли в жизнь Мэри Додж, отец которой был известный своими изобретениями учёный-химик. Он сознательно прививал своим шестерым детям любовь к чтению. Не случайно Мэри Додж, рано вышедшая замуж, а в 27 лет уже овдовевшая, после смерти мужа, преуспевающего адвоката, столкнувшись с необходимостью содержать семью, в качестве основного дела своей жизни выбрала писательский и издательский труд. В 1870-е годы она возглавила популярный в США журнал для детей «Святой Николаас», для которого писали М. Твен, Р. Киплинг, Ф. Баум, Ф. Бёрнетт. Ещё в юности она прочитала книгу Дж. Мотли «Развитие Голландии», и эта страна стала для неё объектом восхищения и изучения на долгие годы. Она интересовалась её историей и искусством, природой и особенностями ландшафта, нравами и бытом. Позднее у Мэри появились друзья-голландцы, и она смогла расширить свои знания о повседневной жизни Нидерландов, национальных обычаях и традициях.

Эти знания легли в основу повествования о жизни семьи Бринкеров. Описанные события происходят в Голландии середины позапрошлого века и отражают сознание людей давно ушедшего времени. Поэтому что-то в их поведении и суждениях может показаться современному читателю наивным и даже искусственным. Но это не может скрыть главного достоинства повести. Рассказывая о семье Бринкеров, об их нищете, о несчастье, постигшем отца, пытавшегося защитить город от наводнения, и о последовавшей за этим болезни, Додж не просто воссоздаёт тяготы быта конкретных людей, но раскрывает особенности национального характера голландцев, их внутреннюю силу и стойкость в борьбе с суровой природой и обстоятельствами. Повествуя о путешествии Питера ван Хольпа и его ровесников по городам Голландии, она показывает умение героев находить радость в общении с укрощённой стихией (какими волшебными предстают картины скольжения детей и взрослых по замёрзшим каналам на коньках!), понимать красоту мира, приобщаясь к искусству. Не зря образ пятнадцатилетнего мальчика Ханса Бринкера стал в Нидерландах легендой, частью голландской культуры.

Но не менее важно и другое: автору удалось воплотить в своих героях черты, понятные людям разных национальностей. Гретель и особенно Ханс – пример трудолюбия, заботы о семье, уважения к окружающим, Хильда – доброты, Питер – благородного достоинства, Анни – сострадания, Якоб – жизнелюбия. И хотя герои у Мэри Додж отнюдь не идеальны, порой высокомерны, эгоистичны, с презрением к людям и другими дурными проявлениями человеческой натуры, она хочет видеть мир светлым, полным любви, добра и нравственной чистоты. Надежда и трудолюбие ещё совсем юных героев помогают им победить нищету и выдержать все испытания. Автор воплощает свой идеал: судьба наказывает зло и вознаграждает добро и терпение, а человек способен, преодолевая свои пороки, измениться. Счастливый финал истории о серебряных коньках вполне закономерен, а воссоздание атмосферы праздничного волшебства помогает выразить мысль о гармоничности бытия.

Е. Ю. Зубарева, кандидат филологических наук

Глава I
Ханс и Гретель


Много лет назад в одно ясное декабрьское утро двое бедно одетых ребят стояли, пригнувшись к земле, на берегу одного замёрзшего канала в Голландии.

Солнце ещё не взошло, но серая пелена на горизонте уже разорвалась, и её края зарумянились, озарённые малиновым светом наступающего дня. Почти все добрые голландцы покоились в мирном утреннем сне. Даже мейнхеер[1] ван Стоппельнозе, этот достойный, старый голландец, всё ещё дремал в сладостном забытьи.

По каналу, покрытому гладким, как стекло, льдом, время от времени пробегали на коньках люди: то крестьянка с туго набитой корзиной на голове, то бойкий юноша, который спешил в город на работу и, проносясь мимо дрожавших от холода ребят, строил им добродушную гримасу.

Между тем брат и сестра – они были братом и сестрой, – пыхтя и напрягаясь, привязывали себе что-то к ногам – не коньки, конечно, нет, а просто деревянные полозья, грубо обточенные и стёсанные книзу, с дырками, через которые были продёрнуты ремешки из сыромятной кожи.

Диковинные коньки сделал себе и сестре Ханс – так звали мальчика. Его мать была бедная крестьянка, такая бедная, что она и подумать не могла о том, чтобы купить настоящие коньки для своих детей. И всё же эти грубые полозья давали возможность детям проводить много весёлых часов на льду. И сейчас, когда, стараясь надеть их, наши юные голландцы изо всех сил дёргали за ремешки застывшими красными пальцами и так согнулись, что чуть не касались коленей сосредоточенными лицами, никакие несбыточные мечты о стальных лезвиях не омрачали их радости.

Но вот мальчик выпрямился и, широко раскинув руки, легко заскользил по льду, пересекая канал.

– За мной, Гретель! – небрежно бросил он девочке.

– Слушай, Ханс, – жалобно крикнула ему сестра, – с этой ногой опять неладно! В прошлый базарный день ремешки натёрли мне ногу, а теперь больно, когда стягиваешь её в том же месте.

– Так подвяжи их повыше, – посоветовал Ханс, не глядя на сестру и выписывая на льду великолепную восьмёрку.

– А как? Ремешок-то короткий!

Ханс был голландцем, поэтому он только добродушно свистнул (мальчик-англичанин сказал бы, что девчонки вечно надоедают) и вернулся к сестре.

– И зачем ты надела эти башмаки, глупенькая? У тебя же есть кожаные, почти неношеные. Да и твои деревянные и то лучше этих.

– Ведь отец бросил мои новые башмаки в огонь, прямо в горящий торф. Не успела я оглянуться, как они уже совсем скорёжились. В этих я ещё могу кататься на коньках, а в деревянных нет. Ну, подвязывай, только осторожней…

Ханс вынул из кармана ремешок, стал на колени рядом с Гретель и, что-то напевая, принялся подвязывать её конёк, затягивая ремень со всей силой своих крепких молодых рук.

– Ой-ой! – вскрикнула девочка: ей было очень больно.

Ханс нетерпеливо дёрнул за ремешок и развязал его. Он швырнул бы его на землю – по примеру многих старших братьев, – но заметил слезинку, катившуюся по щеке сестры.

– Ладно, я всё налажу… не бойся, – сказал он с внезапно вспыхнувшей нежностью. – Только нам мешкать нельзя – ведь нас мама ждёт.

Он огляделся, словно ища чего-то: сначала взглянул на землю, потом на голые ветви ивы у себя над головой и, наконец, на небо, теперь ярко расцвеченное голубыми, малиновыми и золотистыми полосами.

Нигде не было того, что он искал. Но вдруг мальчика осенило, и глаза его загорелись. Он сорвал с себя шапку и, выдрав рваную подкладку, прикрепил её к носку изношенного башмака Гретель – получилось что-то вроде мягкой подушечки.

– Ну, – торжествующе воскликнул он, завязывая ремешки со всей быстротой, на какую были способны его окоченевшие пальцы, – вытерпишь, если я ещё немножко затяну?

Гретель надула губки, словно желая сказать: «Ладно уж, можешь делать мне больно», – но ничего не ответила.

Спустя секунду они, смеясь, летели по каналу, не думая о том, провалится под ними лёд или нет: ведь в Голландии лёд держится всю зиму. Он уверенно располагается на канале и, вместо того чтобы таять и худеть всякий раз, как солнце греет его довольно жестоко, день за днём набирается сил и вызывающе сверкает навстречу каждому лучу.

 

Но вот под ногами у Ханса что-то затрещало, – похоже, самодельные коньки не выдержали. Он стал укорачивать шаг, спотыкаться и наконец растянулся на льду, дрыгая ногами.

– Ха-ха-ха! – расхохоталась Гретель. – Вот так шлёпнулся!

Но под её грубой синей кофтой билось нежное сердце, и, всё ещё смеясь, она легко подлетела к лежавшему навзничь брату.

– Ты ушибся, Ханс?.. Э, да ты смеёшься! Ну-ка, поймай меня! – И она умчалась.

Девочка больше не дрожала от холода, щёки её горели, глаза искрились весельем.

Ханс вскочил на ноги и пустился вдогонку, хотя поймать Гретель было не так-то легко. Однако вскоре её «коньки» тоже затрещали.

Вспомнив, что порой уступка – залог победы, девочка внезапно повернулась и покатилась прямо в объятия своего преследователя.

– Ха-ха-ха! Поймал! – крикнул Ханс.

– Ха-ха-ха! Это я поймала тебя! – возразила Гретель, стараясь вырваться из его рук.

В эту минуту послышался ясный, звонкий голос:

– Ханс! Гретель!

– Мама зовёт, – сказал Ханс, и лицо его сделалось серьёзным.

Канал весь золотился в солнечном свете. Хорошо было дышать чистым утренним воздухом, и конькобежцы всё прибывали.

Гретель и Хансу не хотелось уходить с канала, но они были хорошими детьми: им и в голову не пришло задержаться ещё немного. Не развязав и половины узлов на ремешках, они стащили с себя деревянные коньки и поспешили домой.

Ханс, широкоплечий, с копной белокурых волос, был на голову выше своей голубоглазой сестрёнки: ведь ему исполнилось пятнадцать лет, а Гретель – только двенадцать. Он был сильный, крепкий мальчик, с ясными глазами, а на лбу его, казалось, было написано: «Внутри всё хорошо», подобно тому как над входом в каждый маленький голландский зомерхейс[2] обычно написано какое-нибудь изречение. Гретель была гибка и быстра; в её глазах плясали искорки, а если кто-нибудь смотрел на неё, румянец на щеках девочки то бледнел, то густел. Так, когда дует ветер, клумба розовых и белых цветов кажется то ярко-, то бледно-алой.

Едва отойдя от канала, дети увидели свою мать. Высокая, в кофте, юбке и плотно прилегающем чепчике, она стояла на пороге, напоминая портрет в покосившейся дверной раме. До их домика было недалеко, но, будь он даже на расстоянии мили, он всё равно казался бы близким. В этой плоской стране все предметы ясно видны издалека. А потому цыплёнка можно разглядеть так же хорошо, как ветряную мельницу. Если бы не плотины и высокие берега каналов, можно было бы стать в самой середине Голландии и нигде до самого горизонта не увидеть ни холма, ни пригорка.

Никто не знал этих плотин лучше тётушки Бринкер и запыхавшихся ребят, бежавших на её зов. Но прежде чем рассказать, почему это так, позвольте мне вместе с вами заглянуть в эту далёкую страну и показать кое-какие любопытные вещи, на которые Ханс и Гретель смотрели каждый день, но вы их, быть может, увидите впервые.

Глава II
Голландия

Голландия – одна из самых удивительных стран на свете. Её следовало бы назвать «Землёй странностей» или «Страной противоречий», так как она почти во всём отличается от других стран. Бо́льшая часть Голландии лежит ниже уровня моря. Здесь с большими затратами денег и труда построены огромные плотины и молы, чтобы удерживать океан там, где ему надлежит быть. В некоторых местах побережья океан напирает всей своей тяжестью на сушу, и бедная земля еле-еле выдерживает его напор. Временами плотины прорывает или они дают течь, и это влечёт за собой гибельные последствия.

Плотины высоки и широки: кое-где на них стоят здания и растут деревья. Более того, на плотинах проложены отличные дороги, с которых лошади могут смотреть вниз на придорожные домики. За плотинами по воде плывут корабли, и так как уровень её зачастую выше уровня земли, то их кили движутся на высоте, превышающей кровли жилищ, стоящих в низинах. Аист, болтающий со своими птенцами на шпиле дома, быть может, считает: раз гнездо его свито так высоко, значит, ему не грозит никакая опасность, но лягушка, квакающая в соседних камышах, ближе к звёздам, чем этот аист. Водяные насекомые снуют взад и вперёд выше ласточек, гнездящихся в дымовых трубах, а плакучие ивы никнут, словно стыдясь, что не могут дорасти до ближних тростников.

Повсюду здесь встречаются рвы, заполненные водой, каналы, пруды, реки и озёра. Выплеснутые морем на сушу, да так и не высохшие, они служат средоточием всей людской деятельности и сверкают под солнцем, презирая тихие сырые поля, расстилающиеся рядом с ними. Хочется спросить себя: «Что же такое Голландия – берега или воды?» Ведь даже зелень, которой, казалось бы, предназначено расти на суше, тут как будто ошиблась и расположилась на рыбных прудах. В сущности, вся страна – нечто вроде насыщенной водой губки или, как сказал о ней английский поэт Батлер:

 
Страна на якоре, вокруг неё вода;
В ней не живут – плывут, как на судах.
 

Люди родятся, живут, умирают и даже разводят сады на кораблях, плывущих по каналам.

Крыши на фермах напоминают громадные обвисшие шляпы, надвинутые домам на глаза, а дома стоят на деревянных ногах, как бы подоткнув юбки и говоря: «Постараемся остаться сухими». Даже лошади носят на каждом копыте по широкой скамеечке, чтобы легче было вытаскивать ноги из трясины. Короче говоря, Голландия – сплошной утиный рай. Летом это чудесная страна для босоногих мальчишек и девчонок. Как хорошо тут шлёпать по воде и пускать игрушечные кораблики! Как хорошо грести, ловить рыбу, плавать! Только представьте себе целую цепь луж, по которым можно весь день напролёт пускать щепки-судёнышки, ни разу не поворачивая назад! Но довольно! Расскажи я обо всём подробно, мои читатели толпой помчатся на Зейдер-Зее.

Голландские города на первый взгляд кажутся какой-то диковинной чащей, в которой растут дома, мосты, церкви и корабли, пуская побеги в виде мачт, колоколен и деревьев. В некоторых городах лодки подвозят хозяев к дому, а потом их, как лошадей, привязывают к дверному косяку; груз на них спускают из окон верхнего этажа. Матери кричат Лодвейку и Касси: «Не раскачивайтесь на садовой калитке! Чего доброго, утонете!»

Водные дороги встречаются тут чаще, чем грунтовые и железные, и ограды здесь тоже водные. Это канавы со стоячей зелёной водой, которые окружают площадки для игр, низменные поля и сады.

Кое-где зеленеют красивые живые изгороди; но деревянные заборы, которых так много у нас в Америке, редко встречаются в Нидерландах. О каменных оградах и говорить нечего: голландец в изумлении воздел бы руки к небу, предложи ему кто-нибудь построить такую ограду. Здесь нет камня, если не считать огромных глыб, привезённых из других стран для укрепления и защиты побережья. Все маленькие камни и голыши – если только они здесь когда-нибудь были – заключены в тюрьму мостовой или рассыпались в прах. Мальчики не находят ни одного камня, чтобы пустить его по воде или вспугнуть им кролика.

Водные пути – иначе говоря, канал – пересекают страну во всех направлениях. Каких-каких только каналов здесь нет, начиная от огромного Северо-Голландского судоходного канала (одно из чудес света) и кончая такими узкими канальчиками, что и мальчик может их перепрыгнуть. Водные омнибусы, так называемые «трексхейты»[3], постоянно ходят с пассажирами вверх и вниз по этим дорогам, а водные повозки, «паксхейты», перевозят топливо и товары. Вместо заросших травой зелёных тропинок от поля к амбару и от амбара к саду тянутся каналы с зелёной водой, а поля, или «полдеры», как их здесь называют, – это просто большие озёра, из которых вся вода выкачана досуха. В городах иные самые оживлённые улицы представляют собой канавы, заполненные водой, тогда как многие деревенские дороги вымощены кирпичом.

Городские лодки с округлой кормой, позолочённым носом и ярко раскрашенным корпусом не похожи ни на одно судно в мире, а голландская повозка с её причудливо изогнутым маленьким дышлом – настоящее чудо из чудес.

«Одно ясно, – воскликнет наивный оптимист, – тамошние жители никогда не испытывают жажды!» Но нет, «Страна противоречий» всё-таки верна себе. Несмотря на море, что вечно пытается в неё хлынуть, и на озёра, что вечно пытаются с неё схлынуть, несмотря на переливающиеся через край каналы, реки и канавы, во многих округах нет воды, годной для питья. Бедным голландцам приходится или чахнуть от жажды, или пить вино и пиво, или же посылать далеко в глубь страны, в Утрехт и другие счастливые местности, за этой драгоценной влагой, более древней, чем Адам, и всё же юной, как утренняя роса. Время от времени жителям, конечно, случается глотнуть дождевой воды, если только удаётся собрать её, но обычно они, как преследуемые альбатросом моряки в знаменитой поэме Колриджа «Старый моряк», видят только, что:

 
Вода, вода со всех сторон –
Ни капли для питья!
 

Огромные, хлопающие крыльями ветряные мельницы разбросаны по всей стране; кажется, будто на неё только что опустились несметные стаи морских птиц. Повсюду видишь диковинные деревья, причудливо подстриженные, со стволами, выкрашенными ослепительно-белой, жёлтой или красной краской. Лошадей нередко запрягают по три в ряд. Мужчины, женщины и дети ходят, постукивая деревянными башмаками без каблуков. Если у деревенской девушки нет кавалера, желающего сопровождать её на «кермис» (ярмарку), она нанимает себе спутника за деньги, а супруги полюбовно впрягаются рядышком в свои паксхейты и сами тянут их на рынок по берегу канала.

Другая отличительная особенность Нидерландов – дюны, иначе говоря – песчаные гряды. Кое-где на побережье их очень много. В старину, до того как дюны засеяли жёсткой осокой и другими растениями, чтобы помешать им осыпаться, они насылали грозные песчаные бури на внутреннюю часть страны. Поэтому фермерам иногда приходится снимать верхний слой земли, чтобы докопаться до плодородной почвы, а в ветреные дни сухие песчаные ливни нередко сыплются на поля, которые остаются сырыми даже после целой недели солнечной погоды.

С другой стороны, многие странности Голландии объясняются бережливостью и трудолюбием её народа. Во всём мире нет более богатого, тщательно возделанного сада, чем эта сырая, изобилующая влагой маленькая страна, и нет более храброго, более героического народа, чем её спокойное, с виду пассивное население. Лишь немногие страны соперничают с Голландией в области важных открытий и изобретений; ни одна не превзошла её в области торговли, мореходства, образования и науки, не сделала столько благородных усилий для развития просвещения и общественной благотворительности; ни одна, сравнительно с размерами своей площади, не потратила столько денег и труда на общественные работы.

Голландия может гордиться своими благородными и славными сынами и дочерьми; она может гордиться своими великими историческими подвигами терпения и сопротивления, своими победами, веротерпимостью, просвещённой предприимчивостью, своим искусством, музыкой и литературой. Правильно её называют «европейским полем битвы», и столь же правильно её можно назвать «всемирным убежищем», ибо те, кого угнетают на родине, находят здесь приют и помощь.

Мы, американцы, иногда посмеиваемся над голландцами – хоть многие из нас являются их потомками – и называем их «людьми-бобрами», уверяя, что их страна в один прекрасный день уплывёт в море во время отлива. Но вместе с тем мы гордимся ими, зная, что они показали себя героями и что их страна, конечно, ни в коем случае не уплывёт: пока останется хоть один голландец, он будет удерживать её своими руками.

 

Говорят, что в Голландии около десяти тысяч больших ветряных мельниц с крыльями от восьмидесяти до ста двадцати футов длиной. Они пилят лес, молотят коноплю, мелют зерно и выполняют множество других работ, но главная их задача – откачивать воду из низменностей в каналы и предотвращать наводнения, вызванные разливом рек во внутренней части страны. Большие мельницы очень мощны. На огромной круглой башне такой мельницы, порой возвышающейся над фабричными строениями, стоит другая, меньшая по размерам; она суживается кверху, и крыша её похожа на колпак. Верхняя башня у основания окружена балконом, а над ним выступает ось, которую вращают четыре огромных крыла с лестницами, прикреплёнными к тыльной стороне.

Многие ветряные мельницы построены очень примитивно, так что не худо бы их усовершенствовать, но среди новых есть замечательные. Они снабжены одним остроумным приспособлением и сами подставляют ветру свои веера, иначе говоря – крылья, под таким уклоном, который даёт им возможность работать с требуемой мощностью. Иными словами, мельник может спокойно вздремнуть, а его мельница, сама приноровившись к ветру, использует его целиком, пока её хозяин спит. При малейшем токе воздуха каждое крыло распластается, чтобы поймать легчайшее дуновение; но, если налетит сильный вихрь, крылья сожмутся от его прикосновения, как сжимаются листья мимозы, и помешают ему вертеть их с полной силой.



В одной из старинных амстердамских тюрем, прозванной «Скоблильня», потому что заключённых в ней воров и бродяг заставляли скоблить брёвна, был карцер, в который сажали ленивых арестантов. В одном углу этого карцера стоял насос, а в другом было отверстие, через которое в помещение непрерывно лилась вода. Заключённому оставалось только или стоять, ничего не делая, и утонуть, или работать изо всех сил, выкачивая воду насосом, пока тюремщик не смилостивится и не сменит его. Можно, однако, сказать, что природа предоставила это развлечение всей Голландии, но в большом масштабе. Голландцы всегда были вынуждены выкачивать воду, чтобы сохранить самое своё существование, и, вероятно, им придётся заниматься этим до скончания веков.

Громадные суммы денег тратятся тут ежегодно на ремонт плотин и регулирование уровня воды – без таких работ Голландия превратилась бы в необитаемую страну. Как уже было сказано, прорывы плотин приводили к страшным последствиям. Не раз стремительные потоки воды обрушивались на деревни и города, унося множество человеческих жизней.

Одно из самых катастрофических наводнений произошло осенью 1570 года. До него было двадцать восемь страшных паводков, частично затоплявших Нидерланды, но этот был самым страшным из всех. Перед тем несчастная страна долго страдала под игом испанской тирании; теперь её муки, казалось, достигли предела. Читая «Историю возвышения Голландской республики», написанную Мотли, мы учимся уважать храбрый голландский народ, который так много терпел, страдал и дерзал.

В своём потрясающем описании этого потопа Мотли рассказывает, как длительный и яростный шторм погнал воды Атлантического океана в Северное море и бросил их на побережье голландских провинций; как повсюду размыло плотины, не выдержавшие непосильной нагрузки; как даже «Ханд-бос», мол, построенный из дубовых свай, окованный железом, укреплённый тяжёлыми якорями и защищённый гравием и гранитом, прорвало в мгновение ока; как рыбачьи лодки и большие суда понесло с моря на залитую водой землю, где они застревали в рощах или бились о стены и крыши домов, и как, наконец, вся Фрисландия превратилась в свирепствующее море. «Толпы мужчин, женщин и детей, множество лошадей, быков, овец и других домашних животных повсюду боролись с волнами. Люди жадно хватались за каждую лодку, за каждый предмет, способный заменить лодку. Все дома были затоплены, и даже мертвецы на кладбище выброшены из могил. Живое дитя в колыбели и давно погребённый труп в гробу плыли рядом. Казалось, снова начался древний потоп. Люди, спасавшиеся на верхушках деревьев, на церковных колокольнях, молили Бога о милосердии, а своих близких – о помощи. Как только шторм начал ослабевать, по всем направлениям засновали люди в лодках, спасая тех, кто в воде боролся за свою жизнь, снимая утопающих с крыш и деревьев и подбирая трупы уже утонувших». За несколько часов погибло не менее ста тысяч человек. Тысячи и тысячи бессловесных мёртвых животных плыли по воде, а ущерб, нанесённый всякого рода имуществу, не поддавался учёту.

Испанский губернатор Роблес оказался в первом ряду тех, кто самоотверженно старался спасти людей и умалить ужасы катастрофы. Раньше голландцы ненавидели его, так как он был не то испанцем, не то португальцем, а значит, представителем чужеземных захватчиков, но, когда пришла беда, он своей добротой и деятельностью заслужил всеобщую благодарность. Вскоре он ввёл усовершенствованный метод постройки плотин и издал закон, обязывающий землевладельцев поддерживать заградительные сооружения. С тех пор большие паводки случались реже, однако за триста лет без малого всё-таки было шесть разрушительных наводнений.

Весной, особенно во время таяния снега, большую опасность представляют озёра и реки. Загромождённые глыбами льда, они выходят из берегов, не успев перелить в океан свои быстро поднимающиеся воды. Если вдобавок к этому вспомнить, как бушует море, напирая на плотины, нечего удивляться, что Голландию зачастую охватывает тревога. Тогда делают всё, что возможно, для предотвращения катастрофы. Инженеры и рабочие стоят на всех угрожаемых участках, и бдительное дежурство не прекращается круглые сутки. Услышав сигнал об опасности, все жители бросаются на борьбу с общим врагом. Во всём мире считают, что «соломой разлив не запрудишь», а в Голландии она-то как раз и служит главной опорой в борьбе со стремительными потоками. Дамбы обкладывают огромными соломенными матами, скрепляя их глиной и тяжёлыми камнями, и тогда океан тщетно бьётся о них.

Рафф Бринкер, отец Гретель и Ханса, много лет работал на плотинах. Однажды, когда угрожало наводнение и люди укрепляли ненадёжную плотину близ Веермейкского шлюза, при страшном шторме, во мраке, под дождём и снегом, Бринкер упал с подмостков и потерял сознание. Его принесли домой, и с тех пор он уже не работал – хоть он и остался жив, но потерял разум и память.

Гретель знала его только таким, каким он был теперь, – странным безмолвным человеком, чей пустой взгляд следовал за нею, куда бы она ни повернулась. А Ханс – тот вспоминал, каким жизнерадостным человеком был когда-то его отец, каким весёлым голосом он говорил, как, бывало, без устали носил сынишку на плече. И когда мальчик ночью лежал без сна, ему чудилось, будто где-то близко звучит отцовская беззаботная песня.

1Мейнхеер (голланд.) – господин.
2Зомерхейс – летний домик; павильон, в котором летом отдыхают, но не живут.
3Трексхейты – суда, плавающие по каналам. Некоторые трексхейты имеют более тридцати футов длины. Они похожи на теплицы, поставленные на баржи, и их тянут лошади, идущие по берегу канала. Трексхейты имеют два отделения – первый и второй классы, – и, когда они не слишком перегружены, пассажиры чувствуют себя здесь как дома: мужчины курят, женщины вяжут или шьют, а дети играют на маленькой верхней палубе. Многие суда, плавающие по каналам, ходят под парусами – белыми, жёлтыми или шоколадного цвета. Шоколадный цвет они приобретают, если их для большей прочности пропитывают настоем из дубовой коры. (Примеч. автора.)
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru