Кристина Мязина
Идрис Драм
Вначале была засуха. Земля под палящим солнцем растрескалась так, что не только маленькая исхудавшая ладошка Идрис проходила в трещины, но и крупная ладонь ее брата Масума. Он старший сын в семье, помощник и главная опора отца, естественно, он ел больше.
Масума выпрямился и поправил хитро обернутый вокруг головы платок. Бросил косой взгляд на сестру, чей платок сполз, а черные кудри вылезли, и спокойно отвесил символический подзатыльник.
– Поправь, – только и сказал он, будто бы не он искал сестру по жаре, когда вся их семья должна вот-вот пойти вниз и к реке Уэд-Биттея.
Девушка молча поправила платок и убрала волосы, не смея перечить. Брат и так сейчас был слишком мягок, хотя он имел все причины злиться. Масума выпростал из-под складок некогда белого одеяния спрятанную фляжку. Сначала он поблагодарил Бога, а потом не спеша сделал три глотка и передал сестре.
Идрис вцепилась в фляжку до белизны пальцев. Как ее и учили, она пила медленно, смакуя каждую капельку воды. Последнюю порцию она не спешила проглатывать, держа ее во рту. Когда-то у них воды было вдоволь, когда-то на земле росли травы, и овцы могли есть сколько угодно. Когда-то жизнь была проста и понятна, когда солнце не высушило всю землю. Горе отравило свежий и сладкий вкус воды. Она вернула флягу брату, поблагодарив его кивком. Медленно, не торопясь, пошли обратно к стоянке.
– Мне страшно, брат, – решила Идрис подать голос. – Мы идем к реке, надеясь, что станет лучше. В надежде, что обгоним солнце и этот смертельный жар.
– Молись. – Масума был скуп на слова.
– Молюсь, – упрямо продолжила она. Ей нужно было выплеснуть все свои тревоги, пока не стало слишком поздно, иначе они сожрут ее, и она снова будет плакать. – Но все равно страшно. Мы придем к реке, найдем поселение, но там тоже живут люди. Земли на всех не хватит, и получится, что мне наверняка нужно будет выйти замуж, чтобы мы смогли и дальше спокойно жить. А что, если…
С каждым новым словом она говорила все быстрее и громче, но вот горло перехватило. Масума остановился и молча обнял сестру.
– Не думай об этом. – Он прижал к себе крепче ее исхудавшее тело. – Ты не можешь повлиять ни на жару, ни на людей. Верь, что все будет хорошо, и мы выживем.
– Мне страшно… – шепот сорвался с губ, Идрис вцепилась в плечи брата.
«Мне тоже» – хотел сказать Масума. Он не имел права так говорить. Он должен быть сильным, а она его милая сестра. Она не должна была страдать от засухи и голода, но эти испытания выпали на их долю, и все, что оставалось, – это верить, надеяться, заботиться друг о друге и о тех, кому нужна помощь. Эту чашу горя придется испить сполна. Он должен быть сильным хотя бы для своих братьев и сестер.
– Не бойся, – Масума вновь подал голос. – Мы доберемся до реки и договоримся, чтобы нам позволили поселиться. Если встанет вопрос замужества, то это решит отец. А сейчас мы вернемся к стоянке. Ты будешь следить за младшими и прочитаешь им эти сказки Киплинга, коль ты умеешь читать.
– В очередной раз, – тихо хмыкнула, вспоминая потрепанный и замызганный сборник.
– В очередной раз, – кивнул Масума в макушку. – А если им надоест, то ты опять придумаешь какую-нибудь свою историю, как это ты умеешь. Ты это уже делала. А мы все тем временем будем ехать.
Плечи постепенно расслаблялись, и хватка ее становилась мягче. Страх отступал. Вкрадчивыми шагами он уходил вглубь, все еще скаля острые зубы, как бы говоря «до поры до времени». Ночью он опять нападет, но они уже будут у берегов хоть и помелевшей, но не высохшей Уэд-Биттея. Идрис будет сильнее: она и ее семья будут у воды, а значит, они смогли выгрызть еще один день жизни.
***
Когда Масума привел потеряшку к стоянке, то мать раскричалась, а отец, Баким аль-Абдулла, замахнулся палкой. Родители злились и беспокоились. Стыд залил краской щеки, Идрис поспешила извиниться, опустив взгляд в пол, и заняться младшими братьями и сестрами, позволив матери хоть немного отдохнуть.
Тронулись.
Повозка, запряженная мулом, покатилась. Верный пес Зубастик принялся собирать оставшихся баранов и овец, а ведь когда-то у их семьи было одно из самых больших стад.
Идрис созвала детей, но, как и ожидалось, все сказки Киплинга они уже выучили наизусть. Даже их нелюбимую историю «Мэ, паршивая овца» про мальчика Панча. Сказка про Рикки-Тикки-Тави, победившего змей, тоже не смогла увлечь надолго. Положа руку на сердце, Идрис их не винила. Рикки-Тикки сражался с конкретным врагом, коброй Нагайной, а как прикажете сражаться с палящим солнцем? Тут нужно чудо.
«Чудо», – подумала она, бросив задумчивый взгляд на высушенную землю. Ветер с пустыни доносил горько-сладкий минеральный запах.
В голове всплыли воспоминания о громкой, жесткой песне про злого волшебника, что стремился построить башню до самых звезд. «Stargazer», да, так называлась песня из альбома «Rising». Она заслушала ее до дыр на старом кассетнике, пока отец случайно не узнал и не сломал со словами «что за уродскую сатанинскую чушь ты слушаешь?!» Тогда еще Идрис разрешалось ходить школу. Так совпало, что потом они все ушли кочевать. Нет уже больше той школы, кассет, старых друзей. Остались только воспоминания, как кропотливо делала домашнее задание после тяжелой помощи по дому, да полустертое лицо Ричи Блекмора на обложке. Как вообще ей в руки попало такое чудо? Неизвестно. Наверное, кто-то из миссии ООН забыл.
Дети обеспокоенно завозились. Самый неугомонный, Абдул, почти исхитрился ущипнуть за нос, но Идрис его быстро подхватила и прижала к себе. Братец оскорбленно завозился, размахивая руками. Он уже взрослый, объятья это же не для него.
– Тш! – заговорщицки улыбнулась и показательно оглянулась. Дети восторженно притихли и подобрались ближе. – Есть у меня для вас история. Про черный-черный замок, что соорудил один злой колдун. Он заставил всех копать землю, чтобы добыть камни и построить его!
– Копать в пустыне камни?! – воскликнул Абдул. – Он что, глупый?!
– Глупый, – кивнула Идрис. – И очень злой. Рубео… – Черт, как же звали… Идрис быстро сделала лицо пострашнее, словно выдавала детям жуткую тайну, пока она сама быстро придумывала имя. – Рубео Драм! Да-а, так его звали. Он был невероятно злым. Его сердце было чернее ночи, а его блестящий ум не придумывал ни одной светлой мысли! Рубео заколдовывал все новых и новых людей, чтобы они искали все больше камня. А на его глазах были очки… – вот она с щемящим восторгом ощутила, как вдохновение подхватывает ее и несет, – …с оправой из самого светлого волшебного создания. Единорога! Убийство единорогов – грех, но путь добра был давно закрыт для него, и поэтому ни капли сожаления в нем не возникло. Тогда с помощью великой силы, заключенной в этих очках, он подчинил всех. Вообще всех. Их труд был тяжелым, отчего одежда истрепалась, а они все продолжали ему без отдыха и еды строить замок, пока…
Пока на этого колдуна не нашлась управа. Фантазия Идрис щедро сдобрила историю драконом, в которого превратился Рубео. И феями. И радугой. Феи явились, разломали очки и вдарили радугой по этому страшному замку, и по этому чудесному мосту вернули людей.
Дети слушали, раскрыв глаза и рты, боясь пропустить хоть слово. На губах Идрис расцвела улыбка. Вот их момент маленького счастья.
***
Прибыли.
– Все твои истории? – спросила мать, почтенная Фаиза аль-Абдулла, пока вместе готовили нехитрый ужин, а отец ушел просить разрешения у местных поселиться в деревне Альнаре.
Если Господь распорядится, если все будет хорошо, то они завтра уже смогут поселиться здесь.
Если.
– Ты отдохнула? – только и спросила Идрис. – Я видела, что ты задремала. Мы несколько раз останавливались, но ты слишком хорошо спала, чтобы тебя будить.
– Да, – Фаиза задумчиво хмыкнула, убрав за платок выбившуюся кудрявую прядь.. – Спасибо тебе, дочка. Ты права, я слишком устала, – изможденно улыбнулась, собрав у губ обильную сетку морщин. Ведь когда-то ее лицо было полным, кожа ровной, а скулы не выделялись так пугающе над провалами щек.
Вскоре вернулся отец вместе с Масумой. Две пары глаз с затаенной надеждой уставились на мужчин, и в обеих в самой глубине зрачков плескался страх. Было такое, что их уже прогоняли.
– Договорились, – прокаркал отец, Баким аль-Абдулла, и сел у котелка. – Мы можем поселиться. Благодарим Бога нашего, что осталась свободная земля.
Фаиза расслабилась и расчувствовалась, а Масума украдкой сжал плечо сестры.
На ужин сварили какие-то завалявшиеся крупы. Масума выудил из сумки консервы, на происхождение которых все тактично закрыли глаза. Наконец-то впервые за долгое время они ели горячую кашу с мясом, и никогда еще вечерняя молитва не была такой искренней. Отец забивал овец и баранов в крайнем случае, надеясь, сохранить как можно больше голов. Фаиза первым делом наложила отцу и Масуме, потом себе, далее уже самой Идрис. Ложка уже шкрябала по дну. Остатки разделили между оставшимися детьми. Идрис улучила момент и, пока никто не видит, отдала свою порцию младшим братьям и сестрам, хоть живот, казалось, уж прилипал к позвоночнику.
«Я потерплю», – думала она, радуясь, что нет ни стекол, ни зеркал, а котелок уже давно истерся настолько, что на его боках только плавают бесформенные блики. Иначе без слез не взглянешь на свое отражение.
Идрис поблагодарила всех и пошла к своему спальнику. В животе плескалась только вода, чувство голода гложило и без того уставшее тело.
– Ешь. – Масума нарушил уединение и бесцеремонно сел рядом.
– Что? – Идрис заспанно заозиралась.
– Ты опять не ела. – Глаза брата были зло сощурены, а губы сжаты. – А сегодня в кое-то веке был хороший ужин. – Он жестко схватил руку сестры и вдавил в раскрытую ладонь кусочек чего-то маслянистого и немного шершавого.
– Я не могу так… – Слезы выступили на глазах, а ведь она обещала себе не плакать. Идрис разжала руку и увидела свернутую в четыре раза лепешку. – Они совсем маленькие. К тому же когда-нибудь и со мной поделятся, а пока пусть они хоть как-то поедят.
– И что? – резко перебил брат, яростно шепча, скрещивая руки на груди. – Хоть кто-нибудь с тобой поделился?!
– Ты.
Идрис спокойно встретила его ярость, как зеркало. Но не отразила, как это бы сделало зеркало, а мягко улыбнулась.
Юноша растерянно захлопал глазами. Ярость, злость, обида на сестру, что она опять не поела, когда он специально, чтобы ее порадовать, искал эти дурацкие консервы, все это внезапно потеряло силу и утекло, как вода в песок.
– Ешь давай, – и отвернулся. Он не смог сгрубить. Только не ей.