Мушфиг ХАН
СЛЕДАМИ НАДЕЖД

Причиной всему стала та самая ночь, когда чистая, невинная улыбка застыла на моих губах. Та самая ночь, когда я видела кричащих, бегущих куда-то людей словно во сне. Не могу ни забыть, ни вспомнить со всей ясностью… И не желая вспоминать, не могу и забыть.

* * *

Я массировала ноги бабушки. Мама, вышедшая во двор чтобы принести дров успела крикнуть в окно – бегите. И в тот же миг раздались звуки стрельбы. Мама умолкла… Умолкла навсегда, глядя прямо в мои глаза, словно говоря «простите меня»… Казалось, что в то мгновение, находясь между жизнью и смертью она волновалась из-за того, что не могла нам помочь… Она словно чувствовала, что нас ждет… И страдала из-за того, что оставляет нас без опоры, страдала из-за своего бессилия.

Как бы сильно не страдала я из-за жестокого убийства своей матери, после я не раз благодарила Всевышнего за то, что он наградил ее именно такой смертью. Верю – если бы мама могла видеть, слышать мою благодарность Богу за ее смерть, она никогда не простила бы меня. Откуда ей было знать, несчастной что я благодарила Бога за то, что от избавил ее от многих страданий – она не видела, как ее шестилетний сын был расстрелян через половые органы, как он корчился в муках, прижавшись ко мне! Я благодарила Бога за то что, она не видела его криков, стонов! Откуда ей было знать, что ее дочери, для которых она с любовью покупала приданое, в надежде когда-нибудь проводить их из дома в свадебном наряде, будут изнасилованы тремя армянскими «дга»¹ и русскими солдатами на глазах у бабушки? Она не слышала криков о помощи своих дочерей, изнасилованных самым непотребным способом, и в те минуты моливших свою мать о помощи. Она не слышала, как унижали ее старую мать – «Что скажешь, старуха, может и тебе хочется, давай и тебя, старая карга?», и не видела как в нее разрядили полный «калашников» когда она бросилась спасать своих внучек. За это ли я благодарила Всевышнего?!

И сколько же раз я проклинала того же Всевышнего за то что дал он такое раздолье силам зла в этом мире! Корила его за то, что не может править миром справедливо, закрывает глаза на злые дела – и отвергала и мир, созданный им, и его самого. А спустя несколько часов я вновь прославляла Его – того самого, о ком говорила, что не может Всевышний распахивать дверь перед теми, кто наслаждается , причиняя муки, издеваясь над другими. Уму непостижимо…

* * *

Все созданное Им также противоречиво, как и он сам… Я не была атеистом, но время от времени все же высказывала крамольные мысли… А бабушка, павшая жертвой злодеев, и до последнего вдоха полагавшаяся на Бога, говорила в ответ – Бог испытывает своих любимых чад… Но не такой любви хотела я от своего Бога… Лучше бы он не любил меня вовсе… И не ненавидел… И вообще не дал бы мне жизнь…

Это равносильно тому, что влюбленный юноша, желая испытать свою любимую на верность, раздев, предлагает ее другому мужчине, и после этого ожидает от нее верности. Он хочет видеть как она борется, хочет остудить этим свою ревность. И неожиданно происходит самое страшное, непоправимое. Любимая, чувство которой он хотел испытать на прочность, преисполняется ненавистью и к нему, и к его любви. Конец любви, начало ненависти…

Надеюсь, что Всевышний, не желающий моей смерти даже после всего того, что я повидала в жизни, все еще испытывает меня…

3.

ГОРЬКОЕ СОЖАЛЕНИЕ

Зимний ветерок, найдя путь из-за чуть полуоткрытой двери, проник в комнату, и принес с собой холод с улицы. Словно уставший после ночной борьбы, и наконец победиший ветер теперь разгуливал по комнатам. Прямо по коридору впереди была расположена одна большая комната. Слева по сторонам от зала, связанного с главным входом бросались в глаза плотно закрытые двери двух других комнат. Давно рассвело. Было воскресенье, поэтому обитатели дома все еще тихо спали. На диване в конце зала лежал усталый хозяин дома, уснувший здесь с вечера. Укрытый толстым, теплым одеялом, он спал не переодевшись, в рабочем костюме.

Дверь в соседнюю комнату открылась. Вышедшая оттуда женщина, на цыпочках, чтобы не разбудить мужа прошла через коридор и направилась в кухню. Только поставив чайник на плиту для заварки, она увидела как кто-то вышел в коридор.

– Доброе утро, Рамиль! Все-таки разбудила я тебя? – В голосе Нармины звучали особые нотки, предназначенные только для мужа.

– Я давно проснулся, нужно идти по делам. Поставь пожалуйста чай, я должен скоро выехать.

– Какие дела в воскресенье? Ты хотя бы предупредил меня с вечера, я бы разбудила тебя пораньше, – сказав это, Нармина, словно внезапно вспомнив что-то, быстро добавила: – И вечером ты пришел поздно. Мы же совсем не видим тебя, ни поговорить, ни спросить о чем-то. В такой холод пришел, и уснул не укрывшись. Хорошо что, ночью я посмотрела…

– Ладно, давай поскорее, я должен идти.

Увидев, что у мужа нет настроения, Нармине тоже расхотелось говорить. Лишь подумала, что когда муж вернется, нужно будет вызвать его на разговор, и выяснить причину его такого состояния. Если все было именно так как догадывалась Нармина, то Рамиль опять всю ночь вспоминал Айтекин. Как и каждый год. Она налила мужу чай. Поставила на стол пред ним. Кажется Рамиль всего этого не заметил. Подперев лицо ладонями, уставившись на неизвестную точку в стене, Рамиль погрузился в думы. Его состояние передалось жене, сидевшей рядом. Нармина тоже задумалась о чем-то.

* * *

Они поженились двенадцать лет назад. Будучи оба хорошо воспитанными, культурными людьми они хорошо понимали друг друга. До женитьбы они вместе работали, и за время совместной работы между ними установились теплые отношения, напоминавшие однако, больше дружбу, нежели любовь. Возможно, так было и теперь. Во всяком случае, став женой Рамиля, Нармина стала ощущать это еще сильнее. Позже со слов свекрови Самая хала², она узнала, что Рамиль женился по настоянию матери. Что он любил девушку по имени Айтекин, и она погибла в Ходжалы, и поэтому он не мог ее забыть. Со стороны могло показаться, что вся любовь Рамиля к Айтекин может уложиться в эти два-три предложения. Однако Нармина была образованной, развитой и самое главное умной женщиной. Она хорошо понимала мужа, и никогда не осуждала его. Каждый раз, в годовщину трагедии в Ходжалы она старалась как-то его утешить, доказать ему, что она рядом, она с ним, разделяет все его чувства всей душой, всем сердцем. Конечно же, Рамиль тоже прекрасно понимал ее. И когда через год после их свадьбы, у них родилась дочь Айтекин, между ними затеплилось и чувство.

* * *

Рамиль, тебе чай обновить? А то он уже остыл… Очнувшись от своих мыслей, Нармина обратилась к мужу, все еще погруженному в свои раздумья…

– Да нет, выпью так. Ты иди спать, не беспокойся. – Кажется он хотел спокойно подумать о чем-то, оставшись один. – Выпив одним глотком остывавший чай, Рамиль спустился во двор.

Вчера, после мероприятия посвященного 19 годовщине трагедии в Ходжалы, Рамиль пошел на Аллею Шехидов. Ему хотелось побыть одному. Он ходил там дотемна. Потом придя домой, не поднимаясь наверх, долго сидел во дворе, куря сигарету за сигаретой. Думал о юности, о своей несчастной любви. А утром, спустившись во двор, и увидев окурки в пепельнице, поразился сам себе… Судя по количеству окурков, он выкурил за ночь две пачки сигарет. Рамиль подвинул стул к ореховому дереву, сел. Слабый вначале ветерок заметно усилился, словно гордясь своей силой. А Рамиль вспоминал вчерашний день, и странный сон, увиденный им в эту беспокойную ночь.

* * *

Воспоминания унесли его в прошлое, в те дни, когда восемнадцать лет назад он услышал страшную весть. В тот день Рамиль потерял одного из своих друзей – Адиля. Адиль погиб в Кельбаджаре, и армяне не вернули даже его тела…

Март 1993 года. Только закончился Новруз байрам. Да и нельзя было сказать, что закончился. Но шла война, и поэтому боевой настрой вытеснил в душах людей праздничное настроение. Повидавшись со своим другом Адилем, Рамиль пришел в университетский городок. С Адилем он познакомился здесь же. Адиль учился на биологическом факультете, но хорошо знал и Рамиля, который был одним из активных студентов университета. Адиль был моложе Рамиля, и учился тогда на первом курсе. Несмотр на разницу в возрасте, они хорошо понимали друг друга. Теплые отношения между ними постепенно переросли в крепкую дружбу. Возможно, это было связано с общими жизненными обстоятельствами. Ведь они оба, оставив образование, добровольно направились на фронт.

В тот день они прогуливаясь сели на скамейку во дворе университета. Долго беседовали.

– Через два-три дня еду в Кельбаджар. За родных переживаю, как трудно они живут. Правда, отец работает. Но я все же хочу взять небольшую площадь для брата под магазин. Пока он будет в школе, мама присмотрит за работой, после занятий он ее заменит. Проживут как-нибудь…

– Рамиль прервал его на полуслове:

– Адиль, ты что? Слава Аллаху, они живут худо-бедно. Зачем тебе это? Ты сам будь осторожен, береги себя, хватит.

– Нет, я хочу уехать спокойно. Поэтому…

Адиль не стал продолжать. Кажется он был растерян, но Рамиль почему-то этого не почувствовал.

– Все помогают тебе, а ты все недоволен. Ну ты совсем не меняешься…

На самом деле Рамиль и сам несколько раз помог Адилю деньгами. Да и Адиль тоже сделал Рамилю много хорошего. Иначе быть не могло, они были настоящими друзьями, и в тяжелые дни должны были находиться рядом. Но на этот раз слова друга оставили в душе Адиля очень тяжелый осадок..

Сам Рамиль в тот день ничего не почувствовал. Узнал обо всем через три дня. Вернувшись домой днем, увидел свою мать Самая хала очень расстроенной.

– Что случилось, мама? Почему ты расстроена?

– Адиль отправился в Кельбаджар. Сейчас там очень тяжелое положение. Волнуюсь за бедного ребенка. Аллах ему в помощь.

– Да подожди мама. Как это уехал? Откуда ты узнала? И почему он уехал не повидавшись со мной? – словно пытаясь все понять в один миг, Рамиль засыпал мать вопросами.

– Он приходил повидаться с нами. Сказал, что сильно обижен на тебя… Самая была в подавленном состоянии. И сына не могла винить. Знала, что как только выздоровеет, он тоже отправится в зону боевых действий. Поэтому, не договорив, Самая-хала зашла в дом.

О том, что его ближайший, любимый друг обижен на него, Рамиль узнал лишь в тот самый день, после его отъезда. Он хотел сначала написать другу, но подумав, что письмо проблему не решит, отказался от этой идеи. А позвонить Адилю, услышать его гоолс, успокоить, найти нужные слова для примирения не было возможности. Хотя бы потому, что он не знал точно где Адиль. Решил подождать день-другой. Ведь связавшись с семьей друга, он мог узнать номер военчасти, в которой тот служил, и поговорить с ним.

Весть от Адиля пришла через два дня… Вернее весть не от него, а о нем… Та самая ужасная весть. В ночь на первое апреля в боях за Кельбаджар Адиль подорвался на мине…

Рамиль очнулся от раздумий, почувствовав как сигарета обожгла ему пальцы. Сигарета обгорела до самого фильтра. Отбросив окурок, Рамиль поднялся со стула, и закурив очередную сигарету, отошел за дом – туда, где его никто не мог видеть. Потому что вспоминая все произошедшее восемнадцать лет назад, Рамиль плакал. Плакал, всхлипывая как ребенок.

* * *

Звонок на мобильный телефон оторвал Гудратова от чтения книги в черной обложке. Гудратов взял телефон:

– Слушаю.

– Господин майор, получены сведения относительно того преподавателя – послышался в телефоне голос.

– Есть ли что-либо, противоречащее вчерашним сведениям?

– Пока нет.

– Пошлите пожалуйста новые сведения в виде документа на мою электронную почту. Посмотрю попозже.

– Слушаюсь, господин майор.

* * *

Закончив телефонный разговор, Гудратов вновь взял в руки книгу в черной обложке. Казалось, он только теперь заметил, что книга была черного цвета. Спроси его кто-нибудь про цвет книжной обложки, Гудратов возможно и не ответил бы. Но Гудратов не мог быть настолько невнимателен. Однако черный цвет книги его и в самом деле его внимания не привлек, хотя для профессионала это было нетипично. То есть он видел цвет книги, знал его, но никогда раньше не связывал описанные черные судьбы, черные дни с цветом книг. Точно также он не связывал цвет обложки и с черной судьбой Карабаха. А человек, написавший эту книгу, вне всякого сомнения, сознательно выбрал именно черный цвет. После последней операции Гудратов ознакомился со многими документальными материалами, книгами, связанными с событиями в Карабахе. Однако именно эта книга, попавшая в его руки особенно заинтересовала его. Возможно, потому что, он был под впечатлением от прочитанного им дневника девушки по имени Айтекин, взятой в заложники армянами.

Говоривший сам с собой Гудратов, найдя себе оправдание, немного успокоился. Внимательно присмотревшись, на его лице в тот момент, можно было заметить чувство гордости. Гудратов был из тех людей, которые не выдают своих чувств, эмоций. При этом он конечно же был живым человеком, и также как и все люди мог радоваться, грустить, сердиться, даже плакать. Однако на этот раз проверяя сам себя, секретный агент на мгновение не смог скрыть довольства собой. Службу Родине он всегда считал своим священным долгом. Вот и сейчас… Да что там говорить. Гудратову и в самом деле было чем по настоящему гордиться, чему радоваться.

Несмотря на интерес к тетради Айтекин, Гудратов старался избежать этого чтения. Ужасы войны были знакомы ему не понаслышке, и он, сначала во время прохождения учебы в академии, и позже, во время службы в органах национальной безопасности, всегда старался осмыслить, глубоко осознать все увиденное. Этот опытный оперативник едва достиг среднего возраста, но уже немало сделал для безопасности своей страны. Теперь же, когда он читал дневник Айтекин, в его душе боролись два чувства – желание разобраться в судьбе этой девушки и нежелание вновь вспоминать ужасы войны. Ведь если только первые страницы дневника причиняли ему столько страданий… На мгновение он мысленно вернулся к общественно-политической обстановке в Азербайджане в начале 90-х…

В то время Азербайджан только недавно объявил о выходе из состава СССР и провозгласил свою независимость. Экономическая ситуация была крайне тяжелой. Пришедшие к власти люди, при всем своем искреннем патриотизме были некомпетентны, и это создавало очень серьезные политические проблемы. В то же время, Россия, не желая допустить независимости Азербайджана, старалась использовать все средства давления на молодую республику, не выводила отсюда советские военные части. Кроме того, Россия откровенно поддерживала армян уже с конца 80 годов, оказывала им помощь, снабжала их оружием и боеприпасами. С самого начала конфликта все азербайджанцы были дальновидно разоружены – у них были отобраны даже охотничьи ружья. Этими мерами центр якобы хотел установить дружбу между народами. И только позже выяснилось, что у армян все их оружие осталось нетронутым. Это помогло Армении в течение двух лет с легкостью оккупировать несколько районов Азербайджана.

Ведь армянская сторона была вооружена самым современным оружием из России, тогда как азербайджанцы были лишены даже охотничьих винтовок.

Именно проблемы такого рода, большие и малые, послужили причиной трагедии в Ходжалы, происшедшей в 1992 году. Ходжалы защищал единственный батальон самообороны, не имевший никакой бронетехники. Этот батальон поддерживался бригадой минометчиков из двадцати человек. При поддержке 366 моторизованного полка, расквартированного в то время в Ханкенди, армяне в ночь с 25 на 26 февраля перешли в наступление на Ходжалы. Вражеские танки, бронетранспортеры быстро вошли в город. Начались уличные бои. Бойцы батальона самообороны, возглавляемого национальным героем Тофигом Гусейновым отважно сражались против врага. Именно эти бойцы, задержав врага, помогли многим людям вырваться из окружения. Командир, не желая попасть в плен, покончил с собой…

Айтекин конечно же не знала об этом… В доме не было мужчин, и скорее всего, их семья, заперевшись в доме ждала… Ждала то ли врага, то ли подмоги из Баку…

«Однако случилось первое – самое страшное и совсем нежданное…» – вслух произнес Гудратов. Именно тогда вся судьба Айтекин превратилась в сплошную ночь, долгую и темную…

* * *

Как для любого азербайджанца, тема Ходжалы была для Гудратова очень болезненной. И каждый раз , вспоминая о тех событиях, Гудратов мысленно возвращался в те годы, вспоминал процессы, происходившие в то время в республике. Самые тяжелые картины, увиденные им самим, рассказы, услышанные от солдат и пленных – все это постоянно представало перед его глазами. В памяти оживала хроника, снятая на пленку нацинальным героем Чингизом Мустафаевым, Шамилем Сабироглу и другими самоотверженными операторами.

Однако самым невыносимым были рассказы людей, освобожденных из заложников. Их воспоминания. Как например воспоминания Хадиджи, потрясшие Гудратова до глубины души. Он наткнулся на них случайно, перелистывая как-то книгу Сабира Шахтахты «Хазангюль из Ходжалы». С тех пор, каждый раз во время церемонии поминания тех событий, рассказанное Хадиджей вновь звучали в его мозгу. И каждый раз этот голос, звучавший так горестно, скорбно, морально уничтожал его, заставлял бешено колотиться его сердце. И как бы тяжело ему не было, секретный агент слушал этот голос. Слушал тайно. Слушал, потому что этот голос запал ему в душу. Он не мог избавиться от этой тяжкой ноши, да и не пытался. Он обязан был нести ее. Обязан был переживать, смущаться слушая этот голос, ненавидеть врага, стыдиться самого себя, и осуждать себя, насколько хватало душевных сил. Потому что за все годы, прошедшие с того дня, будучи гражданином, он, Гудратов не сделал ничего , что могло бы послужить ему утешением. И теперь, он вновь, невольно слушал голос Хадиджи…

* * *

Я родилась 2 декабря 1968 года в городе Ходжалы. Покинула я Ходжалы когда мне было двадцать три года. В ночь с двадцать пятого на двадцать шестого февраля 1992 года город Ходжалы был окружен армянскими захватчиками. В Ходжалы уже семь-восемь месяцев не было электричества – прервали армяне. Город со всех сторон обстреливался из танков и бронетраснпортеров. Жители бежали кто куда. Женщины, старики, дети – все были в панике, искали прибежища. Однако это было невозможно – вокруг все было словно в огне. Мы тоже выбежали из дома. По соседству жил парень, он служил в национальной армии. Он сообщил нам, что армяне вошли в город, идут уличные бои, и мы немедленно должны бежать. В ту ночь тот парень попал в плен к армяном. О дальнейшей его судьбе нам ничего неизвестно. Мы всей семьей побежали в сторону леса. Между Ходжалы и лесом протекает речка Гар-Гар. В морозную зимнюю ночь мы кое-как перешли ее и добрались до леса. Согласно своему первоначальному плану армяне перекрыли также и эту дорогу, но это случилось уже после нашего бегства. Армяне убивали всех, кто не успел покинуть город, брали людей в плен. Мы были в лесу уже трое суток, именно там армяне захватили нас. Когда нас взяли в заложники, мать моя скончалась там же от разрыва сердца. Армян было двое. Одетые в военную форму, обросшие с большими животами, они напоминали горных медведей. Пахли они отвратительно – ужасный смрад от спиртного, сигарет и пота. С тяжелыми оскорблениями, они отобрали у нас все ценные вещи, и ушли со словами – «Вы все равно замерзнете в лесу». После их ухода мы все собрались вокруг тела нашей матери. Казалось, в какой-то миг мы забыли даже о ее смерти. Мы не могли оставить ее, но и нести с собой усталые, в холод, мы тоже не смогли. Прижавшись от холода друг к другу мы согревали руки дыханием, растирали детям лица, чтобы слезы не замерзали на щеках. Под утро нам удалось развести костер. Зря мы это сделали. Моя шестнадцатилетняя сестра Лятафет покончила с собой , бросившись в огонь. Отец не выдержал потери мамы и сестры. Он всегда был нам опорой, сам решал все наши проблемы, защищал и оберегал нас. Его честь и достоинство страдали от бессилия, беспомощности. Он никак не мог найти выхода из тяжелого положения, и его сердце тоже не выдержало. Он тоже навсегда остался в том лесу…

Три сестры с тремя детьми мы остались в том лесу совсем одни. Но мы должны были идти куда-то ради детей – не ждать же нам армян. Мы дошли до какого-то незнакомого села. Присели отдохнуть – и тут же провалились в глубокий сон. Проснувшись утром, мы увидели, что находимся рядом с армянским кладбищем. Старшая сестра начала нас торопить, сказав, что мы ошиблись дорогой, и должны бежать оттуда. В этот момент мы увидели трех-четырех армян, идущих в нашу сторону. Увидев, что мы хотим бежать, они открылы огонь. Они говорили по азербайджански, поэтому мы вначале и не подумали, что это армяне. Нас завели в какую-то комнату. В ушах у моей сестры в ушах были серьги. Один из армян, увидев серьги, достал нож и хотел отрезать ей уши, но она сама сняла серьги и отдала их ему. Другой спросил нас кто мы. Мы сказали, что мы дети шофера Гасана. Он узнал моего отца, но тут же добавил, что все равно, нам надеяться не что. «Не важно, кто вы, вы все турки». Нас привезли в Агдам, поместили в больницу. Наутро, очнувшись, я увидела, что у меня ампутированы были обе ноги…

* * *

Не любивший поддаваться чувствам Гудратов, иногда все же не справлялся с самим собой. Казалось, он только сейчас вспомнил, что расследует очень важное дело. Вновь открыв тетрадь, он не забыл налить себе чай. Как всегда спокойно поставив чай на стол, сел поудобнее. Несмотря на любую усталость, Гудратов никогда не читал лежа, или прислонившись к чему-то, облокотившись. И в этот раз, сидя выпрямившись на стуле, он вновь начал перелистывать дневник…

4.

ГОРЬКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О СЧАСТЛИВЫХ ДНЯХ

Твои огромные карие глаза восхищают каждого, кто впервые видит тебя. Эти глаза, чистые как родниковая вода, озорные, живые, сводят с ума. Красоту завершают длинные черные ресницы, такие густые, и естественные… Точно так же весенняя зелень завершает таинственную, непостижимую красоту родника. А брови напоминают новую луну. И подобно тому, как полумесяц окружает себя звездами, так и твои брови охраняют твои глаза.

Ямочки на щеках словно зеркало твоих смеющихся глаз. Пухлые губки придают твоему облику еще больше очарования. Они словно говорят — целуй, люби меня. Твои волосы, кажущиеся то черными, то светлыми – просто чудо природы. Кажется Аллах окрасил и глаза и волосы одной краской. Когда ты собираешь волосы, чуть небрежно приспустив их, никто не сможет устоять перед твоей красотой, кому угодно продаст свою душу... Аллах наделил тебя всей существующей в мире красотой, и я говорю это от всей души... Высокая шея, красивые плечи, грудь, тонкая талия — все это придает тебе особую женскую привлекательность. В тебе соединяются чистота и обворожительность. Когда я смотрю на тебя, я теряю голову от желания…

Такое вот письмо написал мне Рамиль в день женского праздника – 8 марта. Как сейчас помню – в 1991 году. Дал письмо мне и строго-настрого велел читать его, когда я буду дома одна… Читая эти строки я долго смеялась над моим Рамилем. Как бы сильно он не любил меня, он никогда не мог восхвалять меня так сильно, как ему хотелось. То ли от нехватки слов, то ли из-за традиций тех мест, где я выросла. То ли от того, что мало читал. Настоящий азербайджанский мужчина. Когда я говорила ему это, он сердился: «Чем тебе не угодили азербайджанские мужчины?» и приводил в пример «гезаллямя» из «Деде Коргуд», который мужчины говорили женщинам:

Красавица в пурпурном одеянии

Ступающая, не касаясь земли,

С щеками, словно снег, окропленный кровью,

С нежным ротиком с миндаль,

С черными, словно нарисованными бровями,

С толстыми, длинными косами…

И говорил – видишь, какими были наши мужчины? «Ступает не касаясь земли…» – есть такой мужчина-романтик у других народов?

Я понимала, что восхваляя меня, Рамиль конечно предпочел бы говорить словами Физули, которыми тот описывал Лейли. Сам он не говорил этого, но я же все понимала. И все же слышать от него все это было очень приятно.

Я и в самом деле была очень красива. Еще учась в школе, я уже ясно осознавала это. В округе мальчишки хоть и не совсем открыто, но всегда обращали на меня внимание, а в параллельном классе из-за меня даже происходили драки. Подруги ревновали меня, а я от всего этого кокетничала еще больше. Своей красотой я словно бросала всем вызов. Всегда ценила свою внешность, не обесценивала ее. Никогда я не унижала свое достоинство. Не робела, не пасовала ни перед кем. Я умела поставить на место мальчишек, говоривших пошлости, волочившихся за мной.

Были у меня и свои прихоти. Отец очень любил меня – ведь я была первым ребенком в семье и поэтому я выросла именно такой – смелой и гордой. Отец называл меня «хыналы кеклик» – «нарядный жаворонок». Мало кто из отцов может лелеять , холить дочь так, как это делал мой отец. Ласкал меня как только мог. Я уже выросла, а он причесывал мои волосы, завязывал бантики, целовал мои глаза. А один раз он даже покрасил мне ногти лаком. Мама рассказывала об этом всем и каждому. Однажды я спросила отца: почему он называет меня именно «хыналы кеклик». Он ответил, что жаворонок одна из самых прекрасных птиц.

– А почему же она прекрасна?

В ответ, отец рассказал мне легенду – «Хыналы кеклик». Эту легеду я никогда не забывала, и всякий раз, проходя мимо зеркала, вспоминала несравненную красоту девушки из той легенды, и подтверждала ласковое имя, данное мне отцом.

И в университете я нравилась многим. После признания мне в своих чувствах, Рамилю не раз приходилось из-за меня выяснять отношения с другими парнями. Это продолжалось до тех пор, пока я не ответила ему согласием, и мы стали всюду бывать вместе. Когда мы шли рядом, Рамиль все время выискивал кого-то глазами, следил за тем, чтобы никто не посмел взглянуть на меня. Это придавало мне еще больше уверенности в своей красоте. Ведь я была любима, я была под защитой. Рядом был человек, счастливый одним только пребыванием рядом со мной. Любуясь собой в зеркале я всегда повторяла одну и ту же фразу – «Красота спасет мир».

Тогда я еще не знала, что моя красота очень скоро не спасет, а напротив, уничтожит меня, будет медленно подтачивать изнутри. И никто, кроме меня самой, не увидит пепла от сжигавшего меня огня, не услышит моих стенаний.

* * *

Cобытия в нашем доме разворачивались стремительно. Всегда отличавшаяся своим независимым и сильным, напористым характером, теперь я была потеряна, не представляла себе что делать дальше. Я остолбенела, словно увидела призрак, привидение. Даже крики Гюльджахан, ее мольбы – и те не подействовали на меня так сильно. Словно это все должно было произойти, а я должна была это созерцать…

Пришла я в себя лишь тогда, когда армянский офицер учинивший все это зверство, позвал трех других солдат и велел им обыскать дом. Пока двое были заняты обыском, один из офицеров показал на меня с сестрой и что-то сказал им по армянски отдал какой-то приказ. Судя по его мимике, он велел куда-то нас отвезти. Показав на меня, офицер добавил еще что-то. Я и представить не могла, что после часто буду сталкиваться с этим лейтенантом. Я все еще надеялась на чью-то помощь. Поэтому не могла ничего возразить, когда армяне увозили нас. Я склонила голову перед своей судьбой, смирилась ней. Я не проронила ни слезинки, стояла как окаменевшая. Гюльджахан напротив, рыдала, металась между маминым телом и лежавшим в крови Кянаном, А офицеры, застегивая свои ремни, издевательски смеялись, словно успокоившись после всего содеянного…

Один из офицеров, тостопузый, с типичным армянским носом-кажется он был старше того, который показал на меня – сильно разозлился на Гюльджахан. Даже навел на нее автомат. Однако первый офицер снова сказал что-то по армянски. И громко захохотав, тот опустил автомат. Подталкивая в спину, солдат вывел нас из дома. Гюльджахан сотротивляляась, и они вышвырнули ее из дома, ударив дулом автомата. Только тут я наконец ясно поняла, что должна защитить сестру, что я нужна ей. Я подняла Гюльджахан, упавшую лицом на ступеньки, прижала к себе. Нас так и выволокли из дома… Из того самого дома, который мы только начали обживать, и с которым едва успели сродниться. Выволокли босыми, полураздетыми…

В ту ночь я подумала, что сам Аллах отвернулся от нас. И не только от нас – от самой природы. Сопровождавший нас солдат знал азербайджанский язык, и постоянно повторял: «Вам и этого мало. Вы еще увидите что сделает с вами Сафарян. Хорошо что у вас есть красота, иначе вас тоже отправили бы в ад. Благодарите вашего мусульманского Аллаха».

Услышав эти слова, я впервые в жизни подумала о том, что моя красота может помочь мне именно таким способом. И я возненавидела свою красоту, которой когда-то гордилась. Ту самую красоту, которая со временем должна была спасти меня.

5.

ДЕНЬ, КОГДА НАШЕЛСЯ ДНЕВНИК

Гудратов читал совершенно не замечая, как летит время, и вдруг понял что прочитал всю тетрадь до конца. Он включил дисплей телефона, посмотрел на часы. Было около шести утра. Значит у него оставалось всего два часа для сна. Однако ни уснуть, отдалившись от своих мыслей, ни разобраться в мучивших его подозрениях он так и не смог. Усталый, он вдруг осознал, что читает эту тетрадь во второй раз. Первый раз прочитал сразу же, как только она попала ему в руки, и вот теперь…

Отдельные страницы дневника, написанного Айтекин, девушкой взятой в заложники, опытный оперативник читал и раньше по несколько раз. Но после мероприятия в университете в связи с 19 годовщиной трагедии в Ходжалы все написанное в этой тетради тянуло его к себе, подталкивало к раскрытию какой-то неведомой, и очень загадочной истории. Гудратов интуитивно ощущал это. Сомнений, подозрений становилось все больше, и он все больше хотел довериться своим чувствам. И сейчас, смертельно усталый, он почему-то начал укорять сам себя. Ведь пока кто-то, следуя следами надежд, пытался обрести свободу, воссоединиться со своей любовью, Гудратов бился над своими подозрениями. Хорошо ли это? Да, да! Он как всегда рассуждал предельно четко и логично. Быть начеку в самых обычных ситуациях во имя интересов государства и безопасности страны было предписано ему самой судьбой. Это был его священный долг.

Он вновь открыл тетрадь, которую положил на стол, закончив чтение. Открыл ее на последних страницах, пробежал глазами строчки. Его внимание было полностью приковано к тем самым загадочным, необъяснимым строкам. Страницы, написанные в конце дневника Айтекин, заставляли Гудратова серьезнее, глубже подумать о том самом преподавателе университета, Рамиле.