Морис Ренар
Таинственные превращения. Тайна его глаз. Свидание (сборник)
Глава IV. Обри и его хозяева
Когда Жильберта сообщила тетке, что собирается пригласить к себе Жана Морейля, мадам де Праз ей не противоречила из осторожности. Помимо того что в ее привычки уже вошло ни в чем не отказывать племяннице, – это была традиция, которую она не желала нарушать, – она была рада тому, что обстоятельства позволяли ей поближе разглядеть этого неприятного претендента на руку Жильберты.
* * *
Жан Морейль был принят у мадемуазели Лаваль на правах близкого друга. Лионель воспользовался этим, чтобы, насколько позволяла ему вежливая холодность жениха Жильберты, установить с ним более тесное знакомство. Он старался бывать там, где бывал Морейль: на гольфе, теннисе, в фехтовальном зале. Но через несколько дней подобного рода слежка показалась ему если не смешной, то совершенно бесполезной, и он решил отказаться от нее, тем более что бывший метрдотель Обри следил за ним неустанно и не заметил ничего подозрительного в поведении молодого человека.
Лионель сообщил графине о своем решении. Но неожиданно он встретил в ней резкий отпор, тем более непонятный, что для этого не было никакой видимой причины.
– Я совсем недолго наблюдаю за Морейлем, – сказала она, – и уже составила себе о нем мнение. Я чувствую, я уверена, что он от нас что-то скрывает. Его задумчивость, его озабоченность что-нибудь да значат. В его жизни есть какая-то тайна…
– Какая же? – с раздражением воскликнул Лионель. – Говорите яснее, черт возьми!.. Ведь я…
– Мы узнаем какая, будь спокоен, – сказала мать. – В настоящий момент у меня всего только такое впечатление. Но мои впечатления меня редко обманывают.
Это была правда. Лионель часто преклонялся перед проницательностью матери.
– Я знаю, – сказал он, – у вас есть чутье. Боюсь только, что вы теперь свои желания принимаете за предчувствия. Черт возьми! Мне хочется, чтобы Жильберта стала моей женой, ведь у этой девчонки туго набитая мошна!
– Надо, чтобы ты на ней женился! – сказала мадам де Праз.
Лионель поглядел на нее довольно непочтительно.
– Да что с вами такое? «Надо, надо!»… Надо было бы, да! Но раз мы не можем убедить Жильберту в том, что Жан Морейль ее недостоин, нам придется придумать что-нибудь другое для того, чтобы она не вышла ни за него, ни за кого-нибудь другого! Я придумаю, будьте покойны!
– Нет! Нет! Это глупо! – воскликнула графиня.
– Честное слово! Вы меня смутили. Неужели я вас пугаю? Ведь я ничего не сказал!..
– Боже! Лионель, что ты такое подумал? Нет, нет! Я тебя ни в чем не подозреваю, дитя мое!
– Неправда!.. Я видел испуг в ваших глазах.
– Нет! Нет! Нет! Не верь этому, мой мальчик!
Она бросилась обнимать его, умоляя о прощении. Но он не менял своего каменного лица и не спускал с нее жесткого взгляда.
Она обвила руками шею сына и подняла на него полные любви бесцветные глаза.
– Не надо сердиться! – сказала она. – Тебе ничего не надо придумывать, мой мальчик! Уверяю тебя… Слышишь, уверяю тебя, что у Морейля что-то есть, что-то, что он от нас скрывает! А раз он что-то скрывает, то это скверно для него и превосходно для тебя!..
Чувствуя, что он сдается, она нежно и настойчиво продолжала:
– Хочешь, я тебе помогу? Да? Не правда ли? Я сама повидаюсь с Обри и разберу хорошенько, в чем там дело…
– Как хотите! – промычал Лионель.
* * *
В тот же вечер возле дома № 47 на улице Турнон остановился автомобиль. Из него вышли графиня де Праз с сыном. Оба вошли в квартиру привратника.
Обри уже поджидал их. Он кланялся не переставая.
Отвратительная физиономия. Седоватый человечек с лживыми глазками. Голова, втянутая в плечи. Длинные руки гориллы. Вкрадчивая походка… Благодаря своей профессии Обри сохранил умение делаться незаметным, стушевываться, бесшумно двигаться и действовать втихомолку.
Метрдотель никогда не должен привлекать к себе внимания. Он должен как-то витать над столом, за которым прислуживает, мягко прикасаться к серебру, стараясь заглушить его звон, передвигать посуду, не издавая бряцания. Это – человек-невидимка. Самые опытные из них добиваются того, что создают впечатление, будто все делается само собой, по какому-то волшебству, каким-то призраком, который, разливая вино, шепчет вам на ухо: «Барзак», «Шамбертен», «Амонтильядо».
Таков был и Обри, который, несмотря на столь редкие таланты, не сумел скрыть от Жильберты Лаваль своего обезьяньего уродства, состоявшего не столько из физических недостатков, сколько из морального убожества. Ничто так не выводило из себя Жильберту, как вечная двусмысленная улыбка, кривившая бритые губы этого изворотливого и коварного антропоида. Вот почему она упросила тетку освободиться от него. Этого и не мог простить ей Обри.
Мадам де Праз, устроившая его привратником одного из домов, принадлежавших племяннице, время от времени доверяла ему различные поручения. Он выполнял их ловко, вкрадчиво, как услужливая тень.
* * *
– Дорогой Обри, – начала мадам де Праз, – дела не подвигаются. Скажите, что вы успели сделать до сих пор? Садитесь, Обри, садитесь!
– Графиня очень добры, – сказал он, усаживаясь с почтительной неловкостью. – В поведении господина Морейля нет ничего предосудительного. Господин граф велел за ним следить, я следил добросовестно.
– Беспрепятственно?
– Без малейшего препятствия. Большую часть времени этот господин витает в облаках. Во всяком случае, он никогда не сидит без дела; видно, что он работает, что голова его чем-то занята…
– Верно! – сказала мадам де Праз. – О чем же он думает?
Лионель авторитетно заявил:
– Вам хорошо известно, что Жан Морейль – ищущий, усидчивый художник…
Мадам де Праз остановила его досадливым жестом.
– Как у него распределено время, Обри?
– Господин Морейль встает очень рано. Отправляется верхом в Буа…
– Всегда в Буа? Вы уверены?
– Я в этом вполне уверен, – отрезал Лионель. – Я уже несколько раз ездил туда вместе с ним и обследовал это.
– Затем, – продолжал Обри, – господин Морейль возвращается домой и очень скоро после этого выходит снова и занимается разного вида спортом до завтрака, ради которого часто остается в клубе. Иногда у него утро бывает занято каким-нибудь деловым свиданием или прогулкой пешком. А потом он живет так, как сказал господин граф: посещает концерты, картинные галереи и музеи; сидит в библиотеке; заходит к антикварам и в магазины случайных вещей… Словом, ничего подозрительного.
Вначале меня беспокоили его прогулки в автомобиле. Но я познакомился с шофером господина Морейля. Господин Морейль говорит ему с вечера, куда они поедут на следующий день. Я нанимал то такси, то мотоциклет, – чтобы замести следы, – и являлся на место всегда раньше Морейля. И здесь, графиня, я тоже не нашел ничего такого…
– Куда же он ездит?
– Осматривать старинные памятники или исторические усадьбы в предместьях. Бывает у антикваров. Шофер довольно разговорчив. Я от него узнаю все, что хочу.
– Правду ли говорит этот человек?
– Очевидно, графиня: я много раз проверял его.
– Да?.. Ну а по вечерам, после обеда?
– Для парижанина его круга господин Морейль выезжает довольно редко. В театр, в концерт. Иногда в мюзик-холл. Никогда не кутит. Кажется, раньше он бывал на Монмартре, как все молодые люди, но теперь туда не заглядывает.
– Следовательно, господин Жан Морейль по вечерам регулярно возвращается к себе домой и по временам довольно рано. Что он делает дома? Работает?
– Да, графиня.
Лионель, стоя к ним спиной и глядя в окно, пояснил:
– Он автор ценного труда «Женщины в произведениях Эженя Делакруа». Теперь он кончает большую книгу «Дендизм в Англии». Он сам денди или желает им быть, как д’Орсей или как д’Оревильи, он спортсмен и литератор. Когда же ему работать, как не ночью, маман?
– Вы уверены в этом, Обри?
– Ведь невозможно проникнуть в его дом, особенно ночью…
– Но… с чьей-нибудь помощью…
Обри хранил молчание и этим как бы говорил: «Это довольно опасно, графиня; можно скомпрометировать этим многих людей…»
– Да… – задумчиво проговорила мадам де Праз.
– Знаете что? – сказал Лионель. – Я слышал, что у Жана Морейля есть прозвище «Человек, который не спит». Мне говорили, что он всю ночь до самой зари просиживает за столом. Он почти не отдыхает. Один из его друзей, врач, обратил мое внимание на его глаза, в которых что-то особенное, характерное для бодрствующих по ночам людей.
Но мадам де Праз пробормотала сквозь зубы:
– В общем, наше наблюдение, – и твое, и ваше, и мое, – производимое с утра до вечера, но не с вечера до утра, не дало никаких результатов. И все-таки мой инстинкт мне подсказывает…
– Что подсказывает? – прервал Лионель с ворчливым нетерпением.
– Когда на меня глядят чьи-нибудь глаза, – продолжала мадам де Праз, – я всегда вижу, таится в глубине их какая-нибудь тайна или нет… Обри, Лионель, надо узнать, действительно ли Жан Морейль проводит свои ночи за работой…
– Это не совсем удобно, графиня.
– Прежде всего узнайте, не проходит ли кто-нибудь по ночам в этот дом и не выходит ли из него перед рассветом.
– Женщина? – насмешливо спросил Лионель.
– Черт его знает! – пожала плечами мадам де Праз.
– Очень возможно, – сказал Обри с самой пошлой улыбкой.
Глава V. «Странность» Жильберты
– Да нет же, дорогая Жильберта, я не нахожу ничего неприличного в том, что Жан Морейль пригласил тебя к себе, – говорила мадам де Праз. – В наше время покажется совершенно естественным то, что тебя просят посетить дом, который, может быть, будет твоим. Но так же естественно и то, что мне нужно пойти вместе с тобой. Надеюсь, это тебе не неприятно?
Жильберта, стараясь подавить свое недовольство, принужденно улыбнулась.
– Конечно, тетя, мне это не неприятно. Но как вы, однако, отстали от века!
И она отвернулась, когда мадам де Праз похлопала ее по щеке с выражением снисходительного негодования.
– Ах, Жильберта, как плохо я тебя воспитала!
В маленькой модной гостиной Жана Морейля был сервирован чай для обеих посетительниц. Жильберта, силясь совладать со своим настроением, проявляла чрезвычайную экспансивность и отчаянно злоупотребляла вульгарными выражениями. Она ходила взад и вперед, покачивая бедрами, и смешно подражала ленивой походке очаровательного уличного мальчишки.
Мадам де Праз сдерживалась, но была, несомненно, скандализована и, лакомясь пирожным, осматривала все кругом будто бы равнодушным взглядом.
– У вас есть папиросы? – спросила Жильберта.
– Пожалуйста, – поспешно ответил Жан Морейль.
* * *
Он прошел в смежную курительную комнату, куда за ним последовала Жильберта, послав поднявшейся было тетке самую отчаянную и самую насмешливую гримасу.
– Что с вами? – нежно спросил Жан Морейль.
– Она меня изводит…
– Однако… – сказал он снисходительно.
– Поймите же, что она меня изводит! Изводит потому, что пришла сюда за мной по пятам. Пришла все обнюхать, все разглядеть… Я не могу от нее отвязаться. Меня тошнит от нее.
– Но, Жильберта, ведь она права. Поставьте себя на ее место… Дорогой мой друг, будьте же сами собой. Я вас гораздо больше люблю без этого жаргона!
Она взглянула на него, и ее опечаленные глаза внезапно наполнились слезами. Она схватила его за руки.
– Ах! – прошептала она. – Любите меня, Жан! Если вам это не нравится, я больше не буду. Скажите мне, вы любите меня, да? Никогда не разлюбите? Никогда?
Он посмотрел на нее серьезно и нежно, и она почувствовала, как растворяется ее сердце в волне счастья и радости. Все, что минуту тому назад заставляло ее огрызаться и вставать на дыбы, все разом улеглось.
– Не думайте, Жан, что я не люблю тетку… Я к ней очень привязана…
– Правда ли?
– Правда! Правда!
– Нехорошо, что мы оставили ее одну. Я не имею права, как хозяин… А папиросу? Выбирайте.
– Мерси, не хочу… Вам ведь хочется, чтобы я не курила? Да, да, Жан? Скажите, что вам хочется! Мне так приятно доставить вам удовольствие!..
Он рассмеялся необыкновенно счастливым смехом, очаровавшим Жильберту.
– Да, это верно, я не люблю, когда вы курите.
– Какой вы милый! Какой милый!
– Я вас люблю, – сказал он совершенно серьезно и вместе с тем радостно.
Она хотела ответить, но в горле что-то задрожало.
– Пойдемте! – сказал он мягко.
* * *
Мадам де Праз, приложив руку к глазам, рассматривала прелестные картины на стенах гостиной.
– Хотите посмотреть остальные? – спросил Жан Морейль. – Мне хочется показать вам мое последнее приобретение. Если вы любите Коро…
Их глазам открылась огромная коллекция бесценных полотен и красивейших скульптур. Жан Морейль принялся объяснять. Он обладал большой эрудицией и глубоким художественным вкусом. Мадам де Праз узнала об искусстве такие вещи, мысль о которых ей никогда не приходила в голову; для Жильберты, упоенной тонкостью его рассуждений и его знаниями, голос жениха звучал точно музыка.
– А что здесь, под стеклом? – спросила она.
– А, это мой личный музей, – сказал Жан Морейль. – У каждого своя мания.
– Ключи, старые ключи… – констатировала графиня.
– Старинные лампы… – пробормотала Жильберта.
– Да, совершенно верно, – ответил Морейль, как бы извиняясь. – Ключи и лампы. Я начал их коллекционировать с самого детства. Эти две вещи всегда притягивали меня. Странно, не правда ли?
– Символично, – заметила мадам де Праз. – Вы любите открывать, освещать?
– Возможно, – возразил он довольно небрежно.
– Мне кажется, – вставила Жильберта, – что за такое время должно бы накопиться гораздо больше ламп и ключей… Может быть, это уже вас теперь не интересует?
– Нет, интересует. Но, представьте, между мною и этими витринами есть маленькая тайна…
– Признавайтесь!
Мадам де Праз была олицетворением любезности и вежливости: она слушала по-светски внимательно.
– Ну вот, я покупаю лампу или ключ только при определенных обстоятельствах: или для того, чтобы поощрить себя, или чтобы вознаградить за что-нибудь. Лампы – поощряют, ключи – вознаграждают.
– Ничего не понимаю! Можно узнать… – смеясь, спросила Жильберта.
– На что мне поощрение? За что награды? Но это легко отгадать. Каждая из этих ламп и каждый ключ соответствуют какому-нибудь труду или изысканию… Ребячество, конечно. Не говорите никому, надо мной будут смеяться!
– Ах! Какая чудная лампа, зеленая, с желтой подставкой! Что за изящество!
– Итальянская работа. Золото с бронзой, – ответил Жан Морейль. – Она вам нравится? Возьмите ее. Доставьте мне удовольствие подарить ее вам.
Сконфуженная Жильберта взяла в руки лампу, подняла ее на свет, чтобы получше разглядеть, и поспешно поставила назад, на столик.
– Что с вами? – удивился Морейль. – Что с вами?
Бледная, не в силах совладать с собой, Жильберта стояла несколько секунд не шевелясь, прикрыв глаза рукой. В это время мадам де Праз, внимательно рассматривая лампу, говорила:
– Держу пари, что там змея!.. Да, так и есть!.. Подставка! Подставка изображает змею!
– Как? Это золотое украшение?..
Но Жильберта, силясь улыбнуться, уже сознавалась:
– Да… Простите меня… Это нелепо.
– Это с ней случается с самой смерти моей бедной сестры, – сказала мадам де Праз. – Вы, наверное, знаете…
Жан Морейль кивнул и взял руку Жильберты в свою.
К ней постепенно возвращалась краска.
– Подумайте, как это глупо! А?
– Нет, нет, это не глупо! О нет! – говорил вдумчиво Жан Морейль. – Очевидно, вы когда-то испытали глубокое потрясение.
– Да, – сказала мадам де Праз. – Ужас, которому нет слов. Но ведь с тех пор прошло пять лет, и Жильберте уже пора отделаться от этой странности… Поговорим о другом, хорошо? Для нее будет лучше. Я и сама не могу думать без дрожи об этой трагедии.
– Тетя, надо, чтобы он узнал! После мы не будем об этом больше разговаривать. Я хочу, чтобы он… понимаете… чтобы он знал решительно все о моей маме…
Она растянулась в кресле, все еще взволнованная, и приложила свой висок к руке мадам де Праз.
– Расскажите, тетя, расскажите ему.
Мадам де Праз не решалась, она боялась прошлого…
– Не противоречьте ей, графиня, – умолял Жан Морейль.
Она ответила с грустной торжественностью, не ускользнувшей от слушателей:
– Мне придется воскресить ужасное воспоминание… Все это как будто вчера только произошло…
* * *
– Случилось это в Люверси в августе. Мы приехали туда в начале июля: моя сестра, Жильберта, я и Лионель…
– …который тогда провалился на экзамене на бакалавра! – прервала ее Жильберта.
– …Мой родственник Гюи Лаваль, несколько месяцев бывший в отъезде, известил нас, что вернется к десятому августа. Мы ждали дня его приезда как праздника и хотели все отправиться в Париж встречать его на вокзале. К несчастью, накануне этого необычайного дня моя сестра вдруг слегла. Простуда, которую она запустила, осложнилась бронхитом. Когда Гюи Лаваль прибыл в Люверси, он нашел свою жену вне опасности, правда, но серьезно больной…
– Тетя, не забудьте про змей…
– Да… Гюи Лаваль привез из Центральной Африки всевозможные редкости, из которых многие были живыми. Он привез весь свой багаж в Люверси и, не желая покинуть замок до выздоровления жены, он долее, чем это ему было желательно, продержал у себя десятка полтора змей, предназначавшихся для зоологического сада.
Среди этих рептилий была одна змея, черная, с белыми пятнами, длиной в метр. Она представляла собой бесценную редкость, так как никто никогда не встречал этого вида змей, водившихся в самой глубине Африки. Гюи Лаваль бесконечно гордился своей находкой. В оранжерее, где временно приютили этих отвратительных животных, черная с белыми пятнами змея занимала отдельный ящик, спереди снабженный решеткой. Гюи Лаваль охотно показывал свой зверинец и, бесстрашно играя с огнем, любил демонстрировать ядовитые, острые и тонкие зубы змеи…
– Я помню это! – воскликнула Жильберта. – Я и Лионель непременно присутствовали при этом каждый раз. Папа употреблял для этого нечто вроде небольших вил, с помощью которых он делал змею неподвижной. И для того, чтобы показать механизм выделения яда, он надавливал на один из зубов. Тогда можно было видеть, как клык нажимал на похожий на нарыв ядовитый мешочек и ужасная жидкость стекала по зубу, как по трубочке…
– Таким образом твой отец обломал один из зубов этой змеи, – подхватила мадам де Праз. – После этого случая он ужасно сердился на самого себя и перестал демонстрировать своих чудовищ. Мы знали, с какой невероятной быстротой действует змеиный яд. Мы знали, что приобретение этой змеи стоило жизни негру, которого она укусила. Ученые должны были анализировать ее яд, как только змея поступит в их распоряжение. Вы увидите, как им пришлось разочароваться, на наше несчастье!
– Тетя, надо раньше объяснить устройство комнат…
– Да, комната моей сестры была расположена в нижнем этаже, впрочем, довольно высоко над землей. Рядом находился просторный будуар с дверью, выходившей в комнату Жильберты. Гюи Лаваль и Лионель жили наверху в первом этаже, где обычно была также и моя комната. Прислуга жила на самом верху, в мансардах.
Я целый день находилась возле сестры, а ночью спала на складной кровати, которую ставила в будуаре для того, чтобы явиться по первому зову больной. Но, считая, что я должна спать спокойно по ночам, так как оставалась при ней неотступно весь день, сестра требовала, чтобы дверь из ее комнаты в будуар была заперта. Вы лучше поймете, для чего она прибегала к этой предосторожности, если я скажу вам, что не проходило ни одной ночи, чтобы она не испытывала отчаянной жажды. Ей были запрещены прохладительные напитки; она обычно звонила горничной, которая поспешно спускалась вниз и подавала ей горячую настойку. Вот для того, чтобы я не просыпалась от шума шагов горничной, она и требовала, чтобы дверь оставалась закрытой. На самом же деле я и во сне прислушивалась к малейшему шуму рядом и каждую ночь слышала, как сверху спускается девушка и проходит к сестре.
Однажды вечером – это было девятнадцатого августа – температура у сестры Жанны поднялась выше обыкновенного. Было очень жарко, очень душно, и ухудшение в ее состоянии можно было объяснить погодой. Я не обеспокоилась этим и, как всегда, ушла к себе, предварительно отворив у сестры окно под закрытой ставней, так как она жаловалась на отсутствие воздуха. Врач разрешал такого рода проветривание. На всякий случай я велела горничной закрыть это окно, когда она принесет настойку. Мари – так звали горничную – ушла в одно время со мной. Но в будуаре я нашла Жильберту… в одном белье…
– Я не могла уснуть в ту ночь, – сказала Жильберта, – и мне непременно хотелось еще раз поцеловать мамочку. О, я не забуду этого последнего поцелуя!.. Бедная мама! Я долго, долго обнимала ее! Когда я вошла в будуар, тетя уже легла… Продолжайте, тетя…
– Эта девочка была необычайно возбуждена, – продолжала мадам де Праз, – она попросила у меня разрешения спать со мной, я взяла ее к себе в постель и очень скоро заснула.
– А я, – прервала Жильберта, – не могла уснуть… Постель была узка, и было так душно, или, может быть, у меня было предчувствие… Я не смела шевельнуться, чтобы не стеснить вас, тетя… И всю ночь до рассвета лежала с открытыми глазами. Под маминой дверью была светлая полоса от ночника. И я ничего не слышала.
– А я спала очень крепко! – сказала мадам де Праз. – Между тем при первых лучах солнца я вскочила с постели с неотступной мыслью: «Мари не приходила. Неужели Жанна не позвала ее? Ей лучше? Или хуже?..»
Сестра была мертва. Тело казалось мраморным от покрывавших его пятен.
Я позвала шурина. Он стоял как безумный перед очевидностью катастрофы и сразу даже не понял ее причины. Единственное существо, которое на его глазах умерло от молниеносного укуса змеи, был чернокожий… Вы понимаете, не правда ли, мне не нужно объяснять?.
Только через два часа стало известно, что исчезла змея. Ящик ее был пуст. Она проскользнула через щель в ящике, которая оказалась шире, чем думали. Помещение для нее было сделано наскоро! А Гюи Лаваль был совершенно непредусмотрителен.
Известие об этом исчезновении внушило ему ужасное подозрение. Он внимательно осмотрел руки и ноги бедной Жанны. Тогда только он разглядел на левой кисти почти незаметный укол, обнаруживающий укус змеи.
Можно было подумать, что змея жестоко отомстила за те пытки, которым подвергал ее шурин.
Я вам не стану описывать ни слез, ни леденящего ужаса, которые вызывала в нас мысль об этой скрывшейся змее, убежища которой никто не мог обнаружить. Где же могла быть эта змея? В парке? В замке?.. Само собой разумеется, что ее начали искать прежде всего в комнате сестры. Ее там не нашли. Но легко было проследить, как она вошла и вышла. Для того чтобы войти, она воспользовалась…
– Окном? – спросил Жан Морейль. – Приоткрытым окном?
– Да, – сказала Жильберта, – окном или, вернее, ставнями, сплошными, наглухо закрытыми железными ставнями, в каждой из которых вырезано маленькое отверстие в виде сердечка. Очевидно, змея вошла через одно из этих «сердечек». Благодаря ночнику они были видны в темноте. Ее привлекли эти светлые пятна, и она проскользнула в одно из них.
– Но каким образом? На стене были шероховатости?
– К несчастью, это было легко, – объяснила мадам де Праз. – Стены замка обвиты столетним плющом. Стебли его толщиной с древесный ствол. Толстые ветви обрамляют окна; одна из таких ветвей находилась на расстоянии четверти метра от «сердечка». Змея могла обвиться частью туловища вокруг ветки и просунуть голову в отверстие…
– Ну а чтобы спуститься в комнату?..
– Скользнуть по ставне вниз, опереться о шпингалет окна, который я как раз закрыла перед сном, чтобы не скрипела рама; потом скользнуть на какой-нибудь соседний стул, с него на ковер и подползти к белой руке, которая, допустим, свесилась с постели…
– Да, – согласился Жан Морейль, – все это вполне логично. Но не было ли других отверстий, через которые змея могла бы проскользнуть?
– Никаких! – подтвердила Жильберта.
– Вентилятор?
– Нет!
– Какая-нибудь отдушина?
– Да, была, но с очень частой решеткой.
– Камин?
– Он был закрыт сверху донизу металлическим щитом.
– Крысиная нора где-нибудь?
– Нет, нет!
– А двери?
– Мама не была трусихой, – сказала Жильберта, – но, любя жить в нижней комнате, она в то же время желала чувствовать себя в безопасности; обе ее двери (одна наверх, другая в будуар) были снабжены задвижками. Конечно, дверь в будуар с тех пор, как я ночевала внизу, оставалась свободной. Между моей и маминой комнатой был только будуар. Ну а дверь наверх, которая тоже находилась недалеко от постели, была всегда на задвижке. Возле мамы лежал железный прутик, которым она могла открывать дверь, не вставая с постели. Я даже сама задвинула задвижку перед сном и только утром откинула ее, когда бросилась за отцом. Значит, в эту ночь мама не позвала горничную и не отодвинула задвижку для того, чтобы она могла войти; и змея не могла воспользоваться ни этой дверью, ни щелкой какой-нибудь, так как дверь всю ночь оставалась закрытой.
– Но ведь змея могла вползти в комнату раньше, чем двери были заперты, – заметил Жан Морейль. – Она могла свернуться где-нибудь под кроватью…
– Это предположение тоже разбирали, – ответила мадам де Праз. – Но я и Жильберта ушли из комнаты в половине десятого, а привратник замка, делая свой обычный обход, видел змею в ящике в половине одиннадцатого.
– Откуда следует, – заметила Жильберта, – что змея могла выскользнуть из своей клетки между половиной одиннадцатого и часом ночи.
– Почему часом ночи? – спросил Жан Морейль.
– Потому, что как раз в это время мама просыпалась и звала горничную. А в эту ночь она этого не сделала, оттого что скончалась.
– Это только предположение. Для того чтобы выползти, мне кажется, змея не могла воспользоваться «сердечком».
– Вы правы. Все признали, что это если и не совсем невозможно, то маловероятно; а надо допустить, что убежала змея через ту или другую дверь в течение тех двух ужасных часов, которые протекли со времени нашего пробуждения до того момента, как мы бросились искать ее, то есть когда отец догадался, что это ее дело. Когда мы с тетей утром вошли в мамину комнату, змея, вероятно, находилась где-нибудь поблизости, прячась в каком-нибудь углу, под кроватью, за шкафом, что ли!.. Я до сих пор дрожу, когда вспоминаю об этом…
Где змея? Этот ужасный вопрос тяготел над нами, ввергал нас в отчаяние… Следующие за этим дни и ночи мы проделали все на свете, чтобы найти ее. Передвинули мебель, сняли деревянную обшивку со стен. Исследовали водопроводные трубы, печи, выкурили дымом калориферы, заложили цементом решительно все отверстия. Парк был осмотрен пядь за пядью, деревню и лес обошли во всех направлениях. И ничего не нашли! Но все это не имело смысла, потому что существуют дупла деревьев, трава – словом, тысячи мест, в которых пестрая змея может оставаться совершенно незаметной, в неподвижном состоянии, а движется она с такой быстротой, что всегда возьмет верх над вашей хитростью.
Мне не было еще тринадцати лет. Все это произвело на меня такое впечатление, что меня пришлось увезти. Люверси мне казалось адом. Я всюду видела змей… И теперь еще – вы сами в этом убедились…
* * *
Жан Морейль выслушал рассказ с самым учтивым вниманием и даже поборол ради него свою легендарную рассеянность.
Он спросил с видимым интересом:
– Ну а потом?
– Никто никогда не видел эту змею, – сказала Жильберта, – но что это доказывает? Ровно ничего! Они живут сто лет!.. Во всяком случае, в Люверси я не вернусь ни за какие сокровища!
– Как? Вы туда ни разу не ездили?
– Ни разу. Мне страшно. Для того чтобы я поехала, нужно, чтобы мне показали труп этой змеи! О, я ее узнаю! Еще одной такой не найти. Меня не обманули бы!.. И все-таки я очень жалею о Люверси… У меня остались о нем прелестные воспоминания, и грустные и веселые! Не могу вам выразить, Жан, как я люблю этот замок, этот парк! Когда я думаю о них, мне кажется, что там ждет меня старенький добрый дедушка. И меня это очень мучает… Мне хотелось бы поехать обнять его… И… я не могу…
– Вы были бы рады, если бы кто-нибудь доставил вам эту змею живой или мертвой?
Жильберта грустно пожала плечами. Она не верила в это. Но, подняв глаза на Жана, она прочла в его взгляде такое горячее участие, что не могла удержаться и протянула ему обе руки…
Они переживали необыкновенную минуту счастья и совсем забыли о свидетельнице, которая кипела злобой, но внешне как будто даже покровительствовала этому любовному дуэту. Жан Морейль не удивился, когда она поторопилась прервать их идиллию, продолжая говорить о Люверси и змее.
– Дорогая девочка, – сказала она, делая доброе и умоляющее лицо, – ты должна сделать над собой усилие и побороть свое предубеждение. Уж давно пора. Вот уже пять лет, как змея не обнаружила нигде своего присутствия; значит, она издохла. Я лично думаю, что ее замуровали в одной из тех дыр, которые так старательно заливали бетоном. Теперь уже очевидно, что всякая опасность миновала. И если б ты мне поверила, мы, вместо того чтобы ездить в Довиль, как в прошлом году, или в Э-ле-Бен, отправились бы этим летом в Люверси…
Жильберта испуганно отмахнулась.
– Ни за что, тетя! И не думайте об этом!
– Уговорите ее, месье Жан. Она вас послушает, – прибегла к его помощи графиня. – Подумайте: ведь Люверси – волшебное место. На всей земле нет лучшего уголка!
– Я это очень хорошо знаю. Но что делать? Я там умру от страха!
Жан Морейль и графиня поглядели на девушку со снисходительной улыбкой.
– Не будем настаивать, не правда ли? – сказал Морейль.
«Черт возьми! – подумала мадам де Праз. – Они всегда будут во всем согласны!»
– И потом, как знать, – продолжал Жан Морейль, – вдруг вам кто-нибудь принесет эту змею живой или мертвой?..
И он задумался о чем-то, несмотря на присутствие Жильберты и ее тетки, которым показалось, что он мысленно отделился от них и унесся куда-то в те таинственные области, которые обозначают словом «небеса».
Однако в основе его мыслей была, по-видимому, какая-то забота. Складка на лбу выдавала внутреннюю тревогу…
– Спуститесь на землю! – резво воскликнула Жильберта.
Лицо Жана осветилось улыбкой, и он впервые перевел им свои мысли в слова.
– Любопытная вещь! – сказал он. – Меня змеи никогда не пугали. Напротив. Я довольно долго жил в Индии, и меня больше всего интересовали укротители змей. Я с некоторыми из них даже подружился и, признаюсь, сам научился их искусству. Я свистел в индийскую дудочку и заставлял танцевать этих змей. Я даже достиг в этом деле довольно большого успеха.
– Неужели? – спросила изумленная Жильберта. – Ну вот: ваше бесстрашие и моя трусость будут компенсировать друг друга! Все к лучшему!.. Скажите, вы об этом думали?
– Нет… Я думал… не знаю о чем… по поводу змей… Не знаю, какое-то неясное, старое воспоминание, что ли, которое я не могу выловить из тумана забвения. Но это пустяки, это не имеет значения…
