Монтегю Родс Джеймс
Стенающий колодец
– Мэри, – произнес он, усевшись завтракать и положив на скатерть что-то тяжелое и блестящее, – посмотри, что только что нашел мальчик. Может быть, ты догадаешься, что это такое?
На столе лежала круглой формы, не толще дюйма, абсолютно гладкая пластинка из обыкновенного, как могло показаться на первый взгляд, стекла.
– Во всяком случае, она очень красивая, – ответила Мэри, прелестная блондинка с большими глазами и ярая любительница литературы.
– Верно, – согласился ее дядя. – Я подумал, что тебе она понравится. Мне кажется, что раньше она находилась в доме – ее нашли в мусорной куче за углом.
– Сейчас я не очень уверена, что она мне нравится, – заявила Мэри несколько минут спустя.
– Это еще почему, моя дорогая?
– Не знаю. Возможно, это всего лишь причуда.
– Вот уж точно, причуды и, разумеется, романы. Кстати, что за книга на сей раз… то есть как она называется… занимала твои мозги весь вчерашний день?
– «Талисман» Вальтера Скотта, дядя. Ах, вот было бы здорово, если бы это тоже оказался талисман!
– Понятно, «Талисман», что ж, ты имеешь полное право на него, чем бы он ни оказался на самом деле. Ну, мне пора по делам. Как тебе дом? Он тебя устраивает? Слуги не жалуются?
– Нет, вообще-то здесь так хорошо. Единственный soupcon[13] на жалобу на замок в бельевом шкафу, и, как я тебе уже докладывала, миссис Мейпл никак не может избавиться от пилильщиков в той комнате, которую ты проходишь мимо, когда идешь из другого конца дома. Кстати, тебе действительно нравится твоя спальня? Она так далеко.
– Нравится? Очень – чем дальше от тебя, дорогая моя, тем лучше. Но что это еще за пилильщики? Одеждой они питаются? Если нет, то пусть имеют эту комнату в полном своем распоряжении. Нам-то она вряд ли понадобится.
– Да, конечно. То, что она зовет пилильщиками, такие красные, как долгоножки, только размером поменьше[14], и в комнате этой они расположились действительно в огромном количестве. Мне они не нравятся, но полагаю, вреда они не приносят.
– Сегодня утром тебе, по-моему, многое не нравится, – заметил ее дядя, закрывая за собой дверь.
А мисс Олдис осталась сидеть за столом, разглядывая пластинку, которую она положила на ладонь. С ее лица медленно сошла улыбка, взамен которой появилось выражение интереса и почти напряженного внимания. Но ее раздумья нарушило появление миссис Мейпл и неизменный вопрос: «Ах, мисс, вы не могли бы уделить мне минутку?»
Еще одним источником информации для рассказа послужило письмо мисс Олдис, которое она за два дня до этого начала писать своей подруге в Личфилд. Оно не лишено следов влияния лидера феминистского движения того времени, мисс Анны Сьюард, известной как Личфилдский Лебедь.
Моя дражайшая Эмили, спешу с радостью сообщить тебе, что наконец-то мы – мой любимый дядя и я – по селились в доме, который теперь называет хозяином нас, нет, хозяином и мистресс – так в прежние времена он называл многих других. И теперь мы вкушаем современную изысканность вкупе с древней архаикой, коими прежде наша жизнь не была украшена. Каким бы ни был маленьким наш городок, он в состоянии предоставить нам отражение – пусть бледного, но истинного – наслаждения вежливого обхождения как соседствующих семейств, так и обитателей поместий, разбросанных по округе. Лоск вышеозначенных ежегодно обновляется посредством общения с блеском столичным.
Но есть и другие, чей здравый смысл и сердечность временами и по контрасту не менее приятны и приемлемы. Утомленные гостиными и общими комнатами наших друзей, мы готовы принять утешение от столкновения умов или небольшой дневной беседы в окружении печальных красот нашего освященного веками собора, чьи серебряные куранты ежедневно «призывают к молитве»; а близ темных стен мирного кладбища мы со смягчившимся сердцем предаемся соответствующим раздумьям, и вскоре глаза наши покрываются влагой при воспоминании о молодых и красивых, старых, мудрых и добрых.
На этом месте стиль письма неожиданно меняется.
Но, дорогая моя Эмили, в манере, которой ты столь достойна и которая доставляет нам обеим огромное удовольствие, я больше не в состоянии писать. Хочу рассказать тебе о совершенно необычном происшествии.
Сегодня утром за завтраком показал мне предмет, который был найден в саду, – то ли стекло, то ли хрусталь следующего размера (тут приведен рисунок). Он отдал его мне, а я положила его на стол. Когда ушел, я, непонятно почему, несколько минут разглядывала его, потом мне пришлось заняться домашними делами. Так вот, наверное, ты скептически улыбнешься, но я увидела в нем события и предметы, которых в комнате не было.
Ты меня, разумеется, поймешь, когда узнаешь, что при первой же возможности я решила повторить свой эксперимент и уединилась у себя в комнате с этим стеклом, которое, как мне кажется, является талисманом огромной силы. И разочарование не постигло меня.
Эмили, клянусь памятью того, кто так дорог нам обеим, что то, что я сегодня испытала, выходит за рамки всякого правдоподобия. Короче говоря, глядя при ярком свете летнего дня сквозь кристальные глубины этой крошечной круглой пластинки, я увидела следующее.
Сначала передо мной возникло некое огороженное бугристое пространство, покрытое травой. Посредине располагались руины из серого камня, вокруг них тянулась каменная стена. И омерзительного вида старуха стояла там в красном плаще и тряпичной юбке. Она разговаривала с мальчиком, одетым по моде примерно столетней давности. Она положила ему в руку что-то блестящее, и он тоже кое-что дал ей: деньги – я увидела, как из ее дрожащей руки выпала монета. На этом первая сцена закончилась. Между прочим, я успела заметить, что на стене лежат разбросанные кости и даже череп.
Затем моим глазам предстали два мальчика: один из них – герой моего прежнего видения, другой – чуть помладше. Они находились в саду, окруженном стеной, и, несмотря на некоторые изменения и малый рост деревьев, я узнала в нем тот самый сад, который в данный момент вижу из своего окна. Создавалось впечатление, что мальчики играют в какую-то странную игру. Ха-ха. Старший простер над этим руки, а потом поднял их, словно молясь, и, к моему сильному изумлению, я увидела, что руки у него в крови. Небо было целиком затянуто тучами. Затем тот же мальчик повернул лицо к садовой стене и помахал руками, кого-то призывая. В ту же минуту над стеной что-то показалось: то ли головы, то ли другие части тел каких-то животных, а может, это были и люди, толком я не поняла. Старший в одно мгновение резко отвернулся, схватил младшего за руку (тот все время глядел на то, что лежало на земле), и они оба убежали. А на траве я увидела кровь, кучку веток и, как мне показалось, черные перья. Так закончилась вторая сцена, а следующая была такой темной, что я не очень разглядела, что там происходило.
Привиделся мне кто-то… он крался между деревьями и кустами, которые хлестал яростный ветер. Потом он быстро-быстро побежал, но все время оборачивался (лицо у него было бледное). Казалось, его кто-то преследует. Затем появились и преследователи. Разглядеть их было очень трудно, по моему, их там было трое или четверо – не могу сказать. Напоминали они собак, но это были явно не собаки. Меня охватило такое чувство ужаса, что я была не в состоянии закрыть глаза, хотя только и мечтала об этом. Потом жертва пронеслась под аркой, во что-то вцепилась, а те, кто гнались за ним, настигли его, и я услышала отчаянный крик. Вероятно, я потеряла сознание, потому что позже я словно пробудилась к свету дня, покинув мрак.
Эмили, я рассказываю тебе сущую правду, такое видение, иначе это и не назовешь, явилось мне посреди белого дня. Как ты думаешь, не оказалась ли я случайным свидетелем трагедии, происшедшей в этом доме?
Продолжение письма последовало на следующий день.
Несмотря на то что я поставила точку, вчерашняя история продолжалась. Дяде я рассказывать ничего не стала. Ты же знаешь, каким образом его здравый смысл откликается на мое сообщение – на все случаи жизни у него одно лекарство: бокал темного пива или рюмка портвейна.
Проведя тихий вечер… заметь, но не скучный… я отправилась спать. И представь себе мой ужас, когда вдруг я услышала безумный крик, и хотя доносился он издалека, я сразу узнала дядин голос. Господи, как он кричал. Спальня его находится в дальнем конце этого огромного дома, чтобы добежать до нее, необходимо миновать древний холл в восемьдесят футов длиной, высокую комнату с панелями и две пустые спальни. Нашла я его во второй – там вообще нет мебели, – он сидел в темноте, а свеча его валялась на полу сломанная. Я, разумеется, пришла со свечой, и он схватился за меня дрожащими руками – прежде с ним такого не случалось – и быстро повел из комнаты прочь. Отчего он так кричал, он объяснять не захотел. «Завтра, завтра», – было единственным, что мне удалось выудить из него. Мы наскоро постелили ему постель в комнате, соседней с моей, я очень сомневаюсь, что в эту ночь он спал лучше, чем я.
Заснула я лишь на рассвете, и сны мне снились очень неприятные.
Один из них никак не выходит у меня из головы, и хочу рассказать его тебе: может быть, таким образом сумею его забыть. Мне снилось, что я вошла к себе в комнату с ощущением, что на меня давит какое-то зло, и почему-то я пошла к комоду, причем с колебанием и неохотой. Сначала я открыла верхний ящик, там были только ленты и платки, потом второй, там тоже лежала какая-то ерунда, и затем, о господи, третий и последний. В нем лежало аккуратно сложенное постельное белье. И я стала разглядывать его с любопытством, постепенно сменяющимся ужасом. Но пребывала я в этом состоянии недолго – из складок белья выскочила розовая рука и стала легонечко шевелить пальцами. Этого зрелища была уже не в состоянии выдержать, и я выскочила из комнаты, захлопнула за собой дверь и, изо всех сил надавив на нее, стала закрывать ее на ключ. Но ключ никак не поворачивался в замке, а в комнате что-то зашуршало и затопало и стало приближаться к двери. Почему я не побежала вниз по лестнице, понятия не имею. Только я все продолжала давить на ручку, но дверь удержать не сумела, она открылась, и тут я, к счастью, проснулась. Возможно, мой сон тебе страшным не покажется, но мне было очень страшно, уже поверь.
За завтраком дядя не проронил ни слова: по-моему, ему было стыдно, что он нас так напугал. А потом спросил, не знаю ли я, в городе ли еще мистер Спиарман, и добавил, что считает, что у этого молодого человека имеется некоторая толика мозгов в голове. Тут, как ты понимаешь, моя дорогая Эмили, я с ним согласна; и разумеется, на его вопрос я была в состоянии ответить.
Итак, он отправился к мистеру Спиарману и пока не вернулся. А я собираюсь немедля, отослать тебе этот ворох странных новостей, иначе это письмо ты не скоро получишь.
Читатель уже наверняка догадался, что мисс Мэри и мистер Спиарман примерно месяц назад, то есть до июня, обручились. Молодой щеголь, мистер Спиарман, обладал прекрасным поместьем неподалеку от Уитминстера и частенько, якобы по делу, приезжал на несколько дней в город, где останавливался в гостинице «Королевская голова». Можно предположить, что свободного времени у него было более чем достаточно, так как в своем дневнике он очень подробно описывает происходящие с ним события, в особенности те, которые имеют отношение к моему повествованию. Хотя у меня возникло подозрение, что нижеприведенный эпизод он занес в дневник по настоянию Мэри.
Сегодня утром ко мне зашел дядя Олдис (как я надеюсь, что в скором времени я получу полное право так его называть!). Обсудив со мной кое-какие пустячные вопросы, он сказал:
– Знаете, Спиарман, я хочу вам рассказать довольно-таки странную историю, только прошу вас на время прикусить язык. Сначала мне надо кое-что выяснить.
– Разумеется, – ответил я. – Вы всегда можете на меня положиться.
– Я действительно понятия не имею, что мне теперь делать, – заявил он. – Вы ведь знаете, где моя спальня. В самом дальнем конце. И чтобы до нее добраться, приходится проходить через большой холл и еще через две-три комнаты.
– Это в том конце, что рядом с церковью? – спросил я.
– Да, так вот, вчера утром Мэри мне сказала, что соседняя комната заражена какими-то жуками и экономка никак не может их вывести. Может быть, этим все и обясняется? Как вы думаете?
– Но, – заметил я, – вы мне еще так ничего и не рассказали.
– Ну да, не рассказал; кстати, а как выглядят эти пилильщики? Какого они размера?
Тут мне пришла голову мысль, что он слегка повредился головой.
– То, что я называю пилильщиком, – терпеливо начал я, – красное насекомое с длинными ногами, размером примерно дюйм, может, чуть побольше. Тело у них твердое, и, по-моему, они…
Я собирался сказать «совершенно безвредные», но он меня прервал:
– Хватит, хватит, примерно в дюйм, может, чуть побольше. Этого достаточно.
– Я говорю вам лишь то, – продолжал я, – что знаю сам. Послушайте, вы лучше расскажите, что вас так удивило – морда, возможно, – я вам что-нибудь и отвечу.
Он задумчиво посмотрел на меня.
– Возможно, – заключил он. – А знаете, я как раз сегодня говорил Мэри, что у вас имеется некоторая толика мозгов. (Согласен.) Все дело в том, что мне почему-то стыдно об этом рассказывать. Раньше со мной такого никогда не происходило. Так вот, вчера вечером, часов в одиннадцать, я взял свечу и отправился к себе. Еще я взял с собой книгу – люблю читать перед сном. Дурацкая привычка, вам я не советую этим заниматься, но я умею справляться со свечой и с постелью.
Дальше: когда я вышел из кабинета в ход и закрыл за собой дверь, свеча погасла. Потом я уронил книгу, вернее, она сама выскочила у меня из руки, так бы я сказал. Она упала на пол. Я поднял ее и пошел дальше; правда, мне стало страшновато. Но в холле некоторые окна без занавесок, а летом ночью светло, и видна не только мебель, но и есть ли там кто-нибудь еще, но никого не было, никого. Миновав холл, я вошел в смежную комнату, тоже с большими окнами, а потом двинулся через спальни, окна были зашторены, и из-за ступенек мне пришлось замедлить шаг. И во второй из них я чуть и не потерял свой quierus[15]. Только открыл дверь, как тут же понял, что там что-то сладкое. Должен признаться, я даже подумывал вернуться обратно и добраться к себе в спальню другим путем, только бы не входить в эту комнату. Но мне стало стыдно, и я решил, как говорится, наилучшим способом, хотя теперь я понимаю, что «наилучший способ» в данном случае был бы другой. Чтобы вам было понятнее, я опишу все подробно.
В комнате раздавался сухой, слабый шорох, и тут (а там было совершенно темно) что-то прыгнуло на меня, и я почувствовал на своих лице, шее, теле – не знаю, как лучше выразиться, – длинные тонкие то ли руки, то ли ноги, то ли усики. Они были не сильными, Спиарман, большего ужаса и отвращения я не испытывал за всю свою жизнь, и это весело меня из равновесия. Я заорал во всю мочь. Так как я знал, что рядом окно, я дернул за занавеску, стало чуть-чуть светлее, и я увидел болтающуюся в воздухе ногу насекомого – я это понял по ее форме. Но, боже мой, какого она была размера! Эта зверюга была ростом почти с меня, вы мне теперь говорите, что парильщики размером в дюйм, а может быть, побольше. Ну что теперь вы скажете, Спиарман?
– Ради Бога, сперва расскажите все до конца, – ответил я. – В жизни ничего подобного не слыхал.
– Да я уже все рассказал, – доложил он. – Вбежала Мэри со свечой, и там ничего не было, не стал ей ничего объяснять. Спать перешел в другую комнату, и надеюсь, там мне будет лучше.
– А вы осмотрели эту вашу странную комнату? – спросил я. – Что вы там держите?
– Мы ей не пользуемся, – сообщил он. – Там старый стенной шкаф и какая-то другая мебель в шкафу? – поинтересовался я.
– Понятия не имею, я его никогда не открывал, к тому же он заперт.
– Надо посмотреть, что в нем, и, если вы не возражаете, я хотел бы сам взглянуть на это место.
– Честно говоря, мне не хотелось обращаться к вам с этой просьбой, но я надеялся, что вы сами это предложите. Когда вы можете?
– Такие дела не стоит откладывать, – возвестил я, так как понял, что он не успокоится, пока все не прояснится.
Он с готовностью встал и, как мне показалось, посмотрел на меня с большим одобрением. Тем не менее произнес он только: «Тогда пошли», а по дороге к дому все время молчал.
Позвали мою Мэри (так он называет ее при всех, а я наедите), и мы отправились в комнату. Доктор даже сообщил ей, что вчера он сильно испугался, но почему, не стал разъяснять. Когда мы подошли к знаменитой комнате, он остановился и пропустил меня вперед.
– Вот эта комната, – сказал он. – Вы, Спиарман, вой дите и крикните нам, что там.
Ночью я, быть может, и испугался, но посреди бела дня ничего зловещего я найти там не ожидал, поэтому я спокойно распахнул дверь и вошел внутрь. Комнату заливал свет из огромного окна справа, только было душновато. Главным предметом мебели был пустой старый стенной шкаф из темного дерева. Кроме того, там стояли кровать без матраса – собственно говоря, только остов кровати, под которым спрятаться было невозможно, – и комод. На подоконнике и на полу валялось огромное количество трупиков пилильщиков и один снулый, и я его раздавил, причем с огромным наслаждением. Я подергал дверь шкафа, но он был заперт, комод тоже оказался закрытым. Где-то что-то тихо шуршало, только я не смог определить где, но стоящим снаружи я этого не сообщил, лишь предложил первым делом проверить, что в ящиках.
Дядя Олдис повернулся к Мэри. «Миссис Мейпл», – произнес он, и Мэри умчалась – никто, по моему мнению, не ступает, как она, – и вскоре вернулась более спокойной походкой в сопровождении пожилой леди со сдержанным выражением лица.
– У вас есть ключи от этих штук, миссис Мейпл? – спросил дядя Олдис.
Этот ничем не примечательный вопрос вызвал поток (не бурный, но полноводный) слов. Если бы миссис Мейпл стояла двумя ступеньками выше на социальной лестнице, она смогла бы послужить образцом для мисс Бейтс.
– Ах, доктор, и вы, мисс, и вы также, сэр, – воскликнула она, дав понять поклоном в мою сторону, что ей известно моем присутствии. – Эти ключи! Кто явился сюда, когда мы впервые доставили мебель в этот дом, джентльмен по делу, и я угостила его завтраком в маленькой комнатке, потому что большая еще не выглядела так, как бы нам хотелось ее видеть, – цыпленок, яблочный пирог и стакан мадеры… Боже, боже, вы сейчас скажете, мисс Мэри, что я болтаю, но я упоминаю об этом только для того, чтобы лучше вспомнить, и он пришел… Гарднер, снова, как и на прошлой неделе, с артишоками и лососиной. И этот мистер Гарднер дал мне все ключи с этикетками, и каждый из этих ключей был от какой-нибудь двери в доме, от некоторых было даже по два; и когда я произношу «дверь», я имею в виду дверь от комнаты, а не от какого-то там шкафа. Да, мисс Мэри, я все хорошо знаю, просто я хочу, чтобы все было понятно вам, сэр, еще был ящичек, который тот же самый джентльмен выдал мне под мою ответственность, и, когда он ушел, я позволила себе – ничего дурного я в этом не видела – потрясти его; если я не обманываюсь, то там лежат ключи, но что за ключи, доктор, кто знает, так как ящичек я открывать не стала.
Я все гадал, каким образом Олдис ухитряется сохранять спокойствие во время этого выступления. Мари-то такие речи всегда веселили, а он, по-видимому, знал по опыту, что миссис Мейпл прерывать бесполезно. Во всяком случае, останавливать он ее не стал, а лишь произнес по окончании ее болтовни:
– А этот ящичек у вас под рукой, миссис Мейла? Не могли бы вы его принести?
Миссис Мейл ткнула в его сторону перстом, то ли угрожая, то ли мрачно торжествуя.
– Да, доктор, мне всегда приходится повиноваться вашим приказам, – заявила она. – И если бы я порой воспринимала ваши слова как упрек в свой адрес, то таких случаев насчитала бы уже около пятидесяти. Но лежу ли я в собственной кровати, сижу ли на собственном стуле, из тех самых, которые вы подарили мне в тот день, когда отмечали двадцатилетие моей у вас службы, о лучшем и мечтать нельзя, да, мисс Мэри, но в словах моих правда, и всем нам прекрасно известно, что некому похвастаться такой жизнью, какая есть у меня.
Я же подумал: «Замечательные слова, но когда же ты наконец скажешь, где этот ящичек?»
– Нет, доктор, если бы вы походили на тех хозяев, о которых столько слышала, а я на тех слуг, которые мне очень хорошо известны, то ваше поручение я выполнила бы без труда, но существует нечто за гранью человеческих сил. И по этой причине я вынуждена сообщить вам, что если мисс Мэри не пойдет со мной ко мне в комнату и не поможет мне собраться с мыслями – ее-то мозги могут справиться с тем, что проскакивает мимо моих, – то никакой ящичек, каким бы он ни был крошечным, в ближайшие дни не предстанет вашим глазам.
– Ах, миссис Мейл, что ж вы меня раньше не попросили помочь вам найти его? – воскликнула моя Мэри. – Ну что вы, вовсе не обязательно объяснять, как это произошло, просто пойдемте и поищем.
И они торопливо удалились. Я услышал, как миссис Мейпл пустилась в объяснения, которые несомненно продлятся и в дальних концах владений экономки. Мы с дядей Олдисом остались вдвоем.
– На редкость ценная прислуга, – заметил он, кивнув головой на дверь. – Ничто не ускользнет от ее глаз, ну а речи редко длятся больше трех минут.
– А каким образом мисс Олдис заставит ее вспомнить, где ящичек? – поинтересовался я.
– Мэри? Усадит ее куда-нибудь и начнет расспрашивать о последней болезни ее тетушки или о том, кто подарил ей фарфоровую собачку на камине… ну и так далее. А затем, как говорит миссис Мейпл, одно за другим, и истина выйдет наружу раньше, чем вы предполагаете Ага! Слышите, они уже возвращаются.
И он оказался прав. Миссис Мейпл шествовала впереди с ящичком в вытянутой руке и с сияющим лицом.
– Помните, – закричала она, – помните, что я сказала перед тем, как приехала сюда из Дорсетшира? Что я не женщина Дорсета и не обязана быть ей. «Крепче запрешь – вернее найдешь»… и был он там, куда я его и положила… э… два месяца назад.
Она протянула ящичек дяде Олдису, и мы с ним стали изучать его с большим любопытством, поэтому на мгновение я перестал обращать внимание на миссис Мейпл, но сознавал, что она пытается подробно рассказать, где именно находился ящичек и каким образом Мэри удалось заставить ее вспомнить об этом.
Ящичек был старый, перевязан розовой тесьмой и запечатан, на крышке была приклеена этикетка с надписью выцветшими чернилами:
«Дом старшего пребендария, Уитминстер».
Когда ящичек открыли, то обнаружили в нем два небольших ключа и записку, на которой тем же почерком, что и на этикетке, было написано:
«Ключи от шкафа и комода заброшенной комнаты».
И еще:
«Содержимое этого шкафа и ящика я сохраняю – как должны поступать впредь и мои преемники – как принадлежащее знатному семейству Килдонанов, на тот случай, ежели кто-либо из этого семейства предъявит на это свои права. Но, собрав всю возможную информацию, я пришел к выводу, что этот знатный род вымер целиком: последний герцог, печально известный, погиб во время кораблекрушения на море, а его единственный сын и наследник умер у меня в доме (документы, имеющие отношение к этому несчастному случаю, помещены мной в тот же самый шкаф 21 марта сего года). И мое убеждение таково, что, дабы не возрождать к жизни неприятные затруднения, те, кто к роду Килдонанов отношения не имеют, пусть оставят все, как есть. Уверяю их, что на это имеются крайне веские и важные причины. И я счастлив, что суждение мое подтверждают и другие члены наших колледжа и церкви. Они осведомлены о происшедшем, упомянутом в данном документе. Том. Эштон, профессор священного богословия. Ст. пребенд. Уилл. Блэйк, профессор священного богословия, декан; Ген. Гудман, бакалавр священного богословия. Мл. преб.».
– Ага! – воскликнул дядя Олдис. – Неприятные затруднения! Значит, он ждал, что такое может случиться. Думаю, что во всем виноват этот молодой человек. – И он ткнул ключом в словаре «единственный сын и наследник». – Как ты считаешь, Мэри? Виконта Килдонанского звали Саул.
– А тебе-то откуда это известно, дядя? – спросила Мэри.
– А почему бы и нет? Об этом есть в «Дебретте»… такие толстые томики. Но я-то имею в виду могилу у известковой дорожки. Он там лежит. Хотел бы я знать, что там случилось. А вам, миссис Мейпл, ничего об этом не известно? Да, кстати, вон ваши пилильщики, у окна.
– Ах, эти жуки, если бы вы только знали, доктор и мисс, как с ними было тяжело еще три-четыре дня назад, и вы, сэр, вы себе даже не представляете! Сначала нам пришлось убрать комнату, мы открыли ставни, и никаких жуков, клянусь, вовсе не было. Потом мы с трудом сняли ставни, а на следующий день я послала Сьюзан подмести, и через две минуты она явилась в холл, шатаясь, как слепая, и нам пришлось прямо стряхивать их с нее. У нее весь чепец и волосы были залеплены ими, даже цвет было невозможно разглядеть, уверяю вас, а на глазах так прямо гроздьями висели. Слава Богу, девушка она некапризная. Если бы со мной такое случилось, я бы просто с ума сошла, теперь они все дохлые. В понедельник еще были живыми, а сейчас у нас четверг, нет, пятница. Только подойдешь к двери, а они там так топают; если ее откроешь, прямо набрасываются на тебя, словно проглотить хотят. Я все думала: «Что бы с нами было, если бы это были летучие мыши?» И раздавить их было не просто, не то что обычных жуков. Но нам следует быть благодарными, потому что таким образом мы познали новое.
И еще эта могила – она поспешно перешла к следующей теме, чтобы никто не успел ее передать, – с этими бедняжками. Я говорю «бедняжки», но все же я вспомнила, что до вашего приезда, доктор и мисс, я пила чай с миссис Симпкинс, женой церковного сторожа, а их предки жили как раз в этом доме… э… сто лет назад, кажется, и знали каждую могилу во дворе и могли сказать, кто где лежит и сколько ему лет. А об этом молодом человеке он говорит, я имею в виду мистера Симпкинса… ну я вам доложу! – Она поджала губы и несколько раз покачала головой.
– Расскажите нам, миссис Мейпл, пожалуйста, – попросила Мэри.
– Продолжайте, – приказал дядя Олдис.
– Так что с ним? – спросил я.
– Никогда такого здесь не происходило, даже во времена королевы Марии и папства и других, – заявила миссис Мейпл. – Вы знаете, он ведь жил прямо в этом доме, он и те, кто были с ним, и в этой самой комнате. – И она неловко переступила с ноги на ногу.
– Кто был с ним? Вы хотите сказать, люди в этом доме? – с подозрением уточнил дядя Олдис.
– Только не говорите «люди», доктор, ради Бога! – последовал ответ.
– Я думаю, те, кого он привез с собой из Ирландии. Нет, люди в доме были последними, кто узнал о его проделках. Но в городке-то, в отличие от семьи, знали, как приехал он ночью и что они были с ним, причем такие, что даже с мертвого дитяти содрали бы кожу, а человек с иссохшим сердцем становится отвратительным привидением – так мистер Симпкинс говорит. Но потом, как он рассказывал, они накинулись на него самого, и на двери церкви до сих пор видна царапина, где они его поймали. И это правда, потому что я заставила его показать мне ее. Вот что он рассказывает. Он был лордом с именем из Библии этого проклятого царя. И о чем только думали его крестные?
– Его звали Саул, – уточнил дядя Олдис.
– Правильно, Саул. Спасибо, доктор. Да, и разве не странно, что царь Саул, о котором мы читали, поднял из могилы привидение, которое спокойно там себе почивало, и что этот молодой лорд носил почему-то его имя? А дедушка мистера Симкинса как-то ночью видел из окна, как тот бродил со свечой от одной могилы к другой, а они следовали за ним по пятам, а однажды он подбежал прямо к окну старого мистера Симпкинса, которое на двор выходит, и прижался к стеклу лицом, чтобы проверить, не следит ли кто-нибудь за ним, но старый мистер Симпкинс сел на пол прямо под окном и притаился, а потом, когда услышал, как мама уходит и трава шуршит, будто от тех, он выглянул – утро уже было, – а на траве следы и человеческие кости. Он, определенно, был жестоким ребенком, но в конце концов ему пришлось заплатить за это и тогда, и позже.
– Позже? – И дядя Олдис нахмурился.
– Да, доктор, и каждую ночь во времена старого мистера Симпкинса, и во времена его сына – отца мистера Симпкинса, – да, и во времена и нашего мистера Симпкинса тоже. Прямо к этому окну, особенно когда холодными вечерами у нас горит огонь, прижимается он лицом и протягивает руки, рот его открывается и закрывается, открывается и закрывается. И так это длится минуту или больше, а потом он опять исчезает в темном дворе. Но только откройте окно в такой момент… нет, они боятся, хотя им и жалко этого беднягу, который так измучился от холода, что постепенно превращался в ничто. Да, поверишь тут в те слова, которые дедушка мистера Симпкинса говорил нашему мистеру Симпкинсу: «Человек с сердцем иссохшим становится отвратительным привидением».
– Вот что я вам скажу, – внезапно произнес дядя, причем так внезапно, что миссис Мейпл замолкла. – Спасибо. Уходите-ка вы все отсюда.
– Почему, дядя? – удивилась Мэри. – А как же шкаф, мы что, не будем его открывать?
Дядя Олдис покраснел, ей-богу покраснел.
– Дорогая моя, – сказал он, – можешь назвать меня трусом или восхищаться моим благоразумием, выбирай сама. Но ни этот шкаф, ни этот комод я открывать не собираюсь, и ключи от них я тоже не дам ни вам, ни кому другому. Миссис Мейпл, будьте так добры, вызовите кого-нибудь, кто отнес бы эту мебель на чердак.
– А когда вы сделаете это, миссис Мейпл, – добавила Мэри, которую, как мне показалось, дядино решение почему-то не разочаровало, а обрадовало, – я вам дам еще кое-что для отправки на чердак. Оно совсем маленькое.
И, по-моему, комнату эту мы покинули без сожаления. Распоряжение дяди Олдиса было выложено в тот же день.
– Таким образом, – заключает мистер Спиарман, – я подозреваю, что в Уитминстере есть своя комната Синей Бороды и чертик в коробочке, которые будут ожидать последующего обитателя резиденции старшего пребендария.
