Моника Блэк
Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

Полная версия

Глава 2
Незнакомец в городе

На 1949 г. пришлось немало экстраординарных событий. В августе в СССР прошли испытания первой советской атомной бомбы. От Японии до Нью-Мексико и далее люди наблюдали НЛО. Ранее в том же году в Лос-Анджелесе невиданный снегопад – мощнейший в истории города – на три дня укрыл снегом пляжи^[134].

В западной части Германии продолжала циркулировать упорная молва о конце света, но наряду с ней вдруг стали распространяться совсем другие новости. В марте 1949 г. – в том же месяце и практически в тот же день, на который, по слухам, назначался конец света, – в вестфальском городке Херфорд маленького мальчика, неспособного самостоятельно стоять, посетил таинственный незнакомец. Хотя никто, включая родителей мальчика, не понял в полной мере, что произошло, после встречи с этим человеком ребенок впервые за много месяцев встал с кровати и медленно и неуверенно пошел.

Этот единичный случай получит впоследствии огромный резонанс, станет громом среди ясного неба. Скоро десятки тысяч человек будут стоять под дождем по несколько дней кряду, просто чтобы взглянуть на предполагаемого автора чудесного излечения мальчика – загадочного длинноволосого целителя в одеждах чернильных оттенков. Жаждущие обрести здоровье будут молитвенно простираться перед ним или пытаться купить воду, в которой он мылся. Некоторые уверуют, что этот человек умеет воскрешать мертвых^[135]. Он станет первой немецкой знаменитостью послевоенной эпохи, его изображениями запестрят газеты и таблоиды по всей стране. Папарацци, полиция и, позже, группа кинодокументалистов последуют за ним везде – куда бы он ни пошел. Одни называли его чудо-доктором (Wunderdoktor), чудо-врачевателем (Wunderheiler), чудотворцем (Wundertäter), исцелителем (Heilspender), даже спасителем (Heiland). Другие – шарлатаном, демоном, сексуальным извращенцем, опасным сумасшедшим, разжигателем массовой истерии. Для третьих он был «добрый Сын Божий». Друзья звали его Густавом. Его имя было Бруно Бернхард Грёнинг^[136].

Заголовок одного из первых общенациональных репортажей на эту тему дает некоторое представление о том, что в восприятии людей тогда это значило: «Меня послал Господь: правда о "Мессии из Херфорда"»^[137]. В последующие месяцы Грёнинг давал интервью на радио и становился героем киножурналов. Одного слуха, что он может появиться где-то, было достаточно, чтобы дорожное движение в городе было заблокировано на несколько часов. Высокопоставленные правительственные деятели восхваляли его таланты перед громадными толпами. Аристократы, звезды спорта и кино заводили с ним дружбу.

Кто он был, этот чудо-доктор Грёнинг, и какое послание нес? Что заставляло сотни тысяч, если не миллионы, людей читать и слушать о нем, совершать дальние паломничества в надежде встретиться с ним? Отчасти ответ в том, что в нем видели инструмент какой-то мощной пророческой силы. Благодаря географическому положению Херфорд входил в исследования апокалиптических слухов Альфреда Дика, который вел хронику страшных предсказаний скорого конца света и ужасных пророчеств о снегопадах, погребающих под собой планету. Теперь хаос вылился в нечто неожиданное – целительство. Для людей, склонных искать предвестия, это был знак.

Впрочем, нелегко было сказать, что именно это означало. Как и миллионы его соотечественников, Бруно Грёнинг являлся бывшим солдатом и военнопленным. Он также состоял в нацистской партии. У него практически не было того, что вы бы назвали философией, по крайней мере сначала. Он не проповедовал, не писал книг и не основывал церковь. Если и говорил, то по большей части туманными недосказанными афоризмами, которые иногда затрагивали неопределенные духовные темы, но чаще касались противостояния добра и зла. Не было у него и определенного метода исцеления больных, во всяком случае такого, который можно было бы ясно изложить словами. Никто даже не понимал, что именно исцеляет доктор и как. Его метод, каким бы он ни был, заключался главным образом в том, чтобы находиться рядом с больными людьми и иногда обращать на них взгляд. И этот метод не всегда срабатывал: маленький мальчик, история излечения которого стала началом последующих событий, снова слег через несколько недель. Однако достаточно часто результаты исцеления, судя по всему, оказывались стойкими.

Многие источники рассказывают о мощном воздействии Грёнинга на людей, и многие люди подтверждают совершенные им исцеления. Однако с точки зрения истории подлинный герой сюжета вовсе не он. Это они – огромные толпы, собиравшиеся вокруг него, куда бы он ни пошел, надежды, страхи и фантазии, которые с ним связывались, и колоссальная драма эмоций – обычно жестко сдерживаемых, – которая разыгрывалась в этих толпах. Взаимодействие между обществом послевоенной Германии и Бруно Грёнингом важно, потому что в некотором, очень реальном, смысле это общество выбрало его для врачевания своих мучений – не только болезней и ран, но и проявлений тревожности и внутреннего надлома, которые было гораздо труднее увидеть. Это сюжет о болезни и исцелении, а также о поиске искупления. Но прежде всего это сюжет о семье и незнакомце в городе.

* * *

Дитер Хюльсман, единственный ребенок Гельмута и Аннелизе, родился всего через три дня после начала Второй мировой войны. Он поздновато начал ходить. Когда пошел, в два с небольшим года, его шаги были неуверенными, и чем старше становился, тем сильнее его стопы выворачивались носками внутрь. Когда ему было четыре, врачи попытались выпрямить ему ноги и стопы, поместив их в болезненные колодки, доходившие до колен^[138].

Гельмут был в то время на войне, где служил инженером в Panzerwaffe, бронетанковой дивизии вермахта. Позднее он провел некоторое время в лагере для военнопленных и в июне 1945 г. вернулся домой^[139]. По пути на родину, проделанном частично поездом, частично пешком, он видел бесконечные руины, разрушенные остатки былой жизни: исковерканные мосты, сожженные строения, уничтоженные предприятия, придорожные могилы под самодельными крестами. Скорее всего, у него не было иллюзий, что разрушения ограничились фронтом, особенно после того, как фронт пришел к нему домой, в Германию. В письмах из дома также могли упоминаться бомбы, бои и бесконечные караваны беженцев. Однако слышать о чем-то и увидеть это своими глазами – не одно и то же.

В родном Херфорде Гельмут застал своего сына в плачевном состоянии. Он сразу же снял с него колодки, но состояние Дитера все равно ухудшалось. Гельмут повез сына за 11 км в университетскую клинику в Мюнхене. Диагноз звучал таинственно, но грозно: прогрессирующая атрофия мышц. Это было подтверждено педиатрической клиникой и еще десятью «докторами и профессорами», но ни один не смог предложить никакого лечения. Мы ничего не можем сделать, сообщили врачи семье. Зимой 1948/49 гг. девятилетний Дитер слег и не вставал десять недель. Ничто не согревало его ледяные ноги – ни одеяла, ни бутылки с горячей водой, ни массаж. Когда он пытался подняться, как рассказывал позднее Гельмут, то «переламывался пополам, как карманный ножик»^[140].

Муниципальный/ Городской архив Херфорда

Отец Аннелизе сказал, что знает человека, который знаком с одним целителем. Он только что помог женщине, парализованной больше пяти лет, снова начать ходить. Может быть, он сумеет помочь мальчику?^[141]

Однажды знакомый привез Бруно Грёнинга на машине в Херфорд. Впоследствии в его отношения с Хюльсманами вторгнется существенный элемент юридического крючкотворства, а в исторические свидетельства – некоторая путаница по поводу даты их знакомства, но, по всей видимости, оно состоялось 14 или 15 марта^[142]. Календарь уверял, что весна совсем близко, но в Херфорде по-прежнему было мрачно, сыро и ветрено, а в последующие дни похолодало. Здесь, в Равенсбургской долине, между Тевтобургским лесом на западе и низменной всхолмленной равниной реки Везер на северо-востоке, небо в конце зимы могло становиться беспощадным и наливаться свинцом над ландшафтом, где чередовались леса и луга, а городки, фермы и деревни виднелись вдали, насколько хватало взгляда. В дождливую погоду туман окутывал черно-коричневую землю, соединяя ландшафт и небо сплошной непроницаемой тенью цвета мокрой шерсти.

Хюльсманы превратили свой дом в прелестную беленую виллу на Вильгельмсплац. Когда-то на площади высилась статуя – причем не императора Вильгельма, как можно было бы судить, исходя из названия. Она была посвящена герою гораздо более давних времен – вождю саксонских повстанцев VIII в. Видукинду. После десяти с лишним лет сражений с армиями короля франков Карла Великого Видукинд был в 785 г. разгромлен и обращен в христианство. Легенда гласит, что саксонец, имя которого означало «Дитя лесов», прибыл на свое крещение на черном коне. Был ли это акт неповиновения насильственному обращению, или в такой форме Видукинд заявил о духовной смерти своей прежней языческой личности, достоверно неизвестно. В преданиях, разумеется, это история спасения: «Дитя лесов» – согласно представлениям того времени, не только язычник, но и дитя дьявола – стал христианином, Сыном Божьим. Поэтому нацисты считали Видукинда не просто героем фольклора, но идеологическим образцом для подражания, порожденным землей Германии сопротивленцем воинствующему христианству Карла Великого, создателя Империи франков, уничтожавшего местных дохристианских богов и отнимавшего у германских племен исторические свободы. В сельской Вестфалии в 1940-х и 1950-х гг. жилища еще украшали лошадиными головами. Традиционно считалось, что в них живет дух Видукинда, защищающий дом и дающий здоровье^[143].

С 1899 до 1942 г. статуя Видукинда стояла всего в нескольких шагах от двери дома Хюльсманов. Однако во время войны она была сброшена с постамента и, как тысячи церковных колоколов и других сокровищ, переплавлена на оружие^[144]. Если бы в тот день в конце зимы Грёнинг у крыльца Хюльсманов слегка повернул к западу, то увидел бы не Видукинда, запечатленного в величественной бронзе, с крылатым шлемом и верхом на жеребце, а голый гранитный постамент.

Муниципальный/ Городской архив Херфорда

Не осталось документов, которые позволили бы нам сколько-нибудь детально восстановить прибытие Грёнинга в Херфорд, но благодаря фотографиям того времени можно представить его на фоне серых сумерек, стоящего перед изящным домом Хюльсманов, может быть повернувшегося, чтобы охватить взглядом этот оскверненный монумент. Он был невысок ростом. Несмотря на атлетичность, его можно было бы назвать костлявым. На фотографиях из-под закатанных рукавов рубашки видны сильные жилистые руки. Его волосы – жесткие, темные и довольно длинные для того времени и места – часто будут вызывать интерес (и сплетни) в прессе. Люди снова и снова упоминают его ярко-синие, чуть навыкате глаза. У него было лицо видавшего виды, даже изможденного человека. Руки – привычные к работе, с пожелтевшими от никотина пальцами^[145]. Одевался он просто, судя по всему всегда в темное. Говорил тоже просто, что отмечали многие. В карманах иногда носил маленькие шарики из фольги с обрезками своих волос и ногтей. Наконец, у него был очевидный зоб, по его утверждениям помогавший ему поглощать вызывающие болезнь энергии его пациентов.

Аннелизе Хюльсман была стройной женщиной, просто одевавшейся и скромно убиравшей волосы в пучок. Гельмута же некоторые считали пошляком – из тех, кто слишком громко разговаривает, жуя толстую сигару^[146]. Тем не менее с учетом его рода занятий – Гельмут был инженером – Хюльсманы должны были принадлежать к зажиточному среднему классу образованных жителей Херфорда. Напротив, Грёнинг происходил из рабочих. Он испытывал некоторые сложности с классическим немецким языком и, по некоторым воспоминаниям, предпочитал диалект своего родного края^[147]. Он непрерывно курил американские сигареты «Честерфилд» и чашку за чашкой пил крепкий черный кофе. Мы не знаем, что именно произошло после его прибытия в дом Хюльсманов, сели ли взрослые сначала выпить кофе и покурить, обменяться шутками или опасениями. Как бы то ни было, в какой-то момент Грёнинг пошел взглянуть на Дитера.

Getty Images

Множество людей будет впоследствии свидетельствовать об экстраординарных способностях этого длинноволосого костлявого беженца. О том, что он словно бы обладал силой знать, что не в порядке в теле больного человека, и говорить с больными. О том, как все менялось с его появлением. Становилось так тихо, что можно было услышать, как пролетает муха, рассказывали люди. Взгляд Грёнинга медленно перемещался с одного человека на другого. Совершенно спокойный, держа руки в карманах, он хранил полное молчание, предупредив больных, что не нужно слишком много думать о том, что они больны. Их пальцы начинали дрожать, и они ощущали, как что-то происходит и в других частях тела. Он доставал из сигаретной пачки землю и скатывал в маленький шарик. Эти шарики вручались больным с указанием держать их в руках и сосредоточиваться на них, пока не станет лучше. Кроме того, у него была привычка повторять странные ритмичные формулы, например: «Все может случиться наоборот» («Umgekehrt ist auch was wert»). Пациенты описывали ощущение распространявшегося по телу тепла или необычного покалывания под его взглядом^[148]. Его брат Георг говорил, что Бруно мог остановить зубную боль, просто сосредоточившись на ноющем зубе^[149].

О том, что произошло при первой встрече Грёнинга с Дитером Хюльсманом, рассказывали и пересказывали еще долго: сначала с помощью слухов, сплетен, шуток, писем, повседневных разговоров, затем в газетах, журналах, проповедях, речах, фильмах, брошюрах и книгах, далее в обвинительных заключениях, доносах, разоблачительных статьях в СМИ, полицейских и психиатрических отчетах, показаниях свидетелей, записках судебных консультантов, парламентских расследованиях и научных журналах и, наконец, – значительно позже – об этом информировали сайты на десятках языков. Не прошло и часа после встречи с целителем, как мальчик вдруг почувствовал свои ноги, что, по словам Аннелизе, «уже почти никогда не случалось». У него появилось ощущение жжения в ногах и спине. Его холодные конечности вдруг согрелись. На следующее утро, пусть шатко и неуверенно, Дитер, который провел бо́льшую часть этой промозглой послевоенной зимы в постели, встал и пошел^[150].

В последующие дни его состояние только улучшалось. Сначала, сказал Гельмут, он «не вполне верил» в случившееся, но вскоре убедился, что его сын исцелен^[151]. Через две недели, вспоминала Аннелизе, «мой мальчик свободно двигался и ходил без всякой помощи… по дому и на улице». Он все еще не мог самостоятельно подняться по лестнице и опирался на пальцы, а не на всю стопу^[152], но его отец поделился с журналистами своей уверенностью, что и это скоро пройдет^[153]. К тому времени Хюльсманы пригласили Грёнинга поселиться у них, и он согласился.

Вскоре после этого новость об излечении Дитера разошлась далеко за пределы Херфорда и даже западной части Германии, и виллу под номером семь на Вильгельмсплац наводнили паломники. Тысячи людей приезжали в маленький городок в надежде всего лишь увидеть одетого в черное Грёнинга или немного поговорить с ним, стремясь найти облегчение от всех мыслимых болезней. Он встречался с ними в гостиной Хюльсманов или на лужайке перед их домом. Время от времени, особенно поздно вечером, он выходил на балкон на втором этаже и посылал исцеления собравшейся внизу толпе. Никто и представления не имел, как они работают, но слухи звучали как рассказ о чуде: что люди, годами парализованные или прикованные к постели, вдруг вставали и начинали ходить. Что взрослые и дети, имевшие проблемы с речью, обретали способность говорить без запинок. Что ригидные конечности и пальцы становились гибкими, и боль, мучившая всю жизнь, проходила. Что глухие начинали слышать, а слепые видеть.

Одним словом, ясность в растущий хаос 1949 г. привнес не конец света, о котором толковали несколько месяцев, – это сделала сказка о чудесах, которая стала доступна каждому. Той весной, когда в Херфорд стали стекаться жаждущие исцеления, Вильгельмсплац превратилась в духовный центр. Мир не захлестнуло зло; не было ни апокалиптического огня, ни лучей смерти, раскалывающих Землю надвое. Было исцеление. Было искупление. Скоро всю страну захватил феномен, который позже назовут «херфордское чудо».

* * *

Несмотря на экстраординарность кажущегося исцеления Дитера, человек, который помог ему снова ходить, во многих важных отношениях был самым обычным послевоенным немцем. Он родился в 1906 г. в католической семье четвертым из семерых детей и вырос в Оливе, пригороде Данцига. Олива, находящаяся в Гданьском заливе и окруженная с запада и севера лесистыми долинами, представляла собой Luftkurort – место, славящееся целебным воздухом. Грёнинги жили в большом многоквартирном доме городского типа, который вполне заслуженно назывался Mietskaserne, «бараки внаем». Как и миллионы детей того же возраста, братья Грёнинги росли под тенью Первой мировой войны и британской блокады, которая принесла гражданскому населению огромные бедствия: голод, болезни и смерть^[154].

Как и многие сограждане, Грёнинг во время Второй мировой войны был солдатом, а затем военнопленным. Его призвали в марте 1943 г. и отправили проходить службу в противотанковую школу Panzerjäger в Кольберге, километрах в 200 от Данцига. Солдаты Panzerjäger перемещались в транспортных средствах или даже пешком, вооруженные бронебойными орудиями, и искали советские танки, которые должны были взрывать. Это была задача не для слабых духом. Его личное дело в вермахте свидетельствует, что Грёнинг был схвачен советскими солдатами в Кёслине недалеко от места, где проходил подготовку. С марта до конца октября 1945 г. он находился в лагере для военнопленных во Франкфурте-на-Одере^[155].

Грёнинг и его жена Гертруда поженились в 1928 г. и имели двоих сыновей. Оба мальчика умерли в детстве, старший – в 1939 г. из-за дефекта сердечного клапана, младший – в 1949 г. от плеврита. (Неясно, умер ли младший сын Грёнинга до или после событий в Херфорде.) Эти утраты подорвали и без того несчастливый брак, и впоследствии супруги развелись^[156]. Трудовая жизнь Грёнинга проходила в странствиях. Какое-то время он учился на плотника, служил курьером в экспортной компании, побывал официантом и электриком, изготавливал мебель. Он чинил часы, швейные машинки и велосипеды. Торговал краской^[157]. В 1945 г., когда союзники собрались в Потсдаме и договорились перечертить карту Европы, родной город Грёнинга Данциг стал польским Гданьском, а сам он – беженцем.

В Данциге Грёнинг состоял в нацистской партии. В этом тоже не было ничего необычного. После Первой мировой войны в городе обострилась межнациональная рознь. Версальский договор отдал Данциг под протекторат Лиги Наций, сделав его вольным городом – квазисамостоятельным городом-государством. Немцы и поляки сосуществовали в вольном городе в крайне тяжелых условиях в эпоху безудержного национализма. В начале 1920-х гг. на политическую сцену вышла нацистская партия, поднявшая большой шум вокруг «тяжелой судьбы» Данцига, и трения со временем лишь усиливались. Нацисты укрепили свое положение в Данциге быстрее, чем во многих местах самой Германии. К 1933 г. они получили абсолютное большинство на выборах в городской парламент^[158].

Примечательно, что сразу несколько членов семьи Грёнинг, в том числе, помимо Бруно, его отец Август и брат Георг, вступили в партию. Из сохранившихся источников не совсем ясно, когда именно это произошло, но они стали нацистами самое позднее в 1936 г., за несколько лет до того, как Германия захватила Польшу и вернула Данциг рейху. Семья также изменила свою фамилию на Грёнинг с Грёнковски, или, возможно, Гренковски, или даже Грженковски – архивисты нацистской партии так этого и не прояснили^[159].

Что стало мотивом этого изменения? Возможно, «Грёнковски» просто звучало слишком по-польски в отмеченном этническими трениями Данциге. Те, кто хотел стать полноправным членом национального сообщества немцев – необязательно вступить в нацистскую организацию или служить в армии, но даже просто жениться, – должны были «подтвердить свою расовую полноценность», соблюдая «расовую гигиену»^[160]. Однако изменение фамилии могло мотивироваться и желанием продемонстрировать немецкие корни Грёнингов и арийскую идентичность. Опять-таки примечательно время: изменение было сделано в 1936 г., задолго до захвата Германией Польши и передачи Данцига рейху в 1939 г.^[161]

Сам Грёнинг так и не поднялся выше рядового члена партии. Однако, как мы увидим, став знаменитостью, он постоянно окружал себя не только бывшими нацистами из низших чинов, но и более видными представителями.

Вскоре сотни тысяч немцев начнут забираться в глухие места вроде Херфорда в надежде воочию увидеть Грёнинга и исцелиться от каких угодно болезней. Необычный человек прибывает в необычное место и творит невероятные деяния: это была классика милленаристского сценария, символ, предвещающий преображение^[162]. Так случилось, что человек, стоявший в центре этого сюжета, оказался бывшим нацистом, много говорившим о земной борьбе между «злыми людьми» и всеми остальными. Бруно Грёнинг был явно нетривиальным персонажем, его отношения с согражданами окажутся столь же неоднозначными.