митрополит Антоний Сурожский
Не могу, Господи, жить без Тебя! Книга о молитве

Ответы на вопросы

– Чтобы оказаться в той тишине, о которой вы говорите, нужны какие-то особые обстоятельства?

– Думаю, конечно, в идеальном случае тишина нисходит на нас в те моменты, когда мы находимся одни в подходящей обстановке. Например, когда мы в отпуске гуляем по лесу или по полю, когда мы можем расслабиться, когда ничто нас не отвлекает ни снаружи, ни внутри. Но бывает и такое, как я могу судить по своему опыту – а я пять лет провел на войне и пятнадцать проработал врачом, – что можно пребывать в тишине, даже находясь внутри общей сумятицы, если изнутри тебя прочно держит нечто, притягивая тебя к центру твоей сущности. Одна из вещей, которые я счел очень показательными на войне, состоит в том, что когда опасность становится достаточно велика и человек оказывается совершенно беспомощным, можно вступить в эту тишину, потому что больше абсолютно ничего нет. Вокруг звуки стрельбы, крики, происходит много всего, но все это вне твоего контроля, и ты отступаешь и одновременно умаляешься и погружаешься очень глубоко. То же может происходить во всех ситуациях, когда вокруг собирается толпа, потому что в толпе вполне можно почувствовать себя бесконечно более одиноким, чем в обществе двух-трех друзей, а иногда и гораздо более одиноким, чем наедине со своими мучительными размышлениями.

– Где найти смелость быть собой настоящим?

– Как обрести смелость быть? Думаю, просто надо оставаться реалистом. Есть у вас смелость или нет, но вы уже существуете, так что следует это учесть. Знаете, даже если вы закрываете глаза на опасность, она от этого никуда не девается. Можно заткнуть уши, но звук или тишина при этом остаются. Так что это вопрос того, готовы ли вы быть настоящим или будете пытаться исключительно в своих глазах выглядеть тем, кем вы не являетесь. Нельзя обмануть Бога, надев на себя черную рясу, или одежду унылого цвета, или военную форму, или что-нибудь еще. Бог все равно видит тебя насквозь. Обмануть окружающих тоже нельзя, потому что в большинстве случаев люди проницательны и так же лживы, как и вы, так что они понимают, как это работает. Поэтому единственный человек, которого мы можем обмануть, пытаясь разыграть спектакль, – это мы сами.

Мы можем ходить как короли, но все вокруг будут знать, что мы ими не являемся. Так почему бы не наслаждаться преимуществом быть тем, кто я есть, и быть настоящим в глазах Бога и в глазах окружающих? Это оправдывает себя, потому что в каком-то смысле Бог может спасти грешника, которым я являюсь, но не святого, которым я не являюсь. Бог может общаться с тем, кто я есть, но не с мнимым человеком, который не есть я. Окружающие могут сформировать очень глубокие отношения с тем, кто я есть, но строить отношения с иллюзорной личностью совершенно невозможно. Если им предъявить привидение, которого не существует, как они могут строить с ним отношения?

Можно сделать следующее – это необходимо всем нам, ведь никто из нас не является таким настоящим, как я описал или попытался показать, но мы можем проводить небольшие эксперименты, чтобы понять, так ли опасно быть собой настоящим, как мы воображаем. Предположим, я скажу правду, вместо того чтобы юлить, что тогда будет? И вот я говорю правду и вижу, что ничего страшного не произошло. Я знаю о себе, что не люблю причинять людям боль, если этого можно избежать. Иногда я месяцами раздумываю над тем, что надо сказать человеку то-то и то-то, но как? А потом в один прекрасный день я собираюсь с духом и говорю: «Смотри, я должен тебе сказать то-то и то-то». А человек смотрит на меня и отвечает: «Почему же ты мне раньше не сказал?» Я измучился, а этот человек совсем не переживал.

Мне кажется, часто с помощью таких экспериментов мы обнаруживаем, что то, чего мы так опасались, – не опасно, и это позволяет углубить наши отношения и сделать их более ценными, потому что общаться с настоящим человеком гораздо плодотворнее, чем с маской, или призраком, или фальшивой личностью. Так что мы должны просто экспериментировать и набираться смелости за счет таких маленьких побед.

Это относится ко всем сферам жизни. Знаете, как учатся дети: они сначала осваивают простые навыки, и это дает им смелость двигаться к более сложным вещам. И в жизни все так же: надо бороться со слабыми противниками, учиться побеждать, а потом переходить к более сильным. Не надо начинать с битвы с великанами.

– Вы говорите о личной молитве, но ведь есть еще общая, совместная молитва, молитва Церкви, – может быть, она важнее? Ведь даже в молитве «Отче наш» местоимение «мы», а не «я»…

– Я не думаю, что совместная молитва ценнее личной, если только личная молитва не строится по принципу «я против мира, против остальных». Видите ли, человечество задумано как большая мозаика, и каждый ее элемент имеет значение. Если из мозаики убрать небольшой кусочек, который кажется незначительным, потому что не окрашен в какой-то определенный цвет, не имеет определенных размеров, постепенно все развалится. Каждый из нас должен достичь, скажем так, святости, в этом состоит наше призвание. И не достигая ее, мы обкрадываем и Бога, и нашего ближнего в их ожиданиях.

Бывают моменты, когда я вижу себя как часть великого целого во Христе, а бывает, что я стою один как грешник. Я могу сказать: «Господи, помилуй меня грешного»; я не могу говорить только лишь: «Господи, помилуй нас грешных», потому что есть то, что надо сделать мне, а не только другим. Произнося «Господи, помилуй нас», я прошу за других, но если я говорю: «Помилуй меня», мне приходится задаться вопросом: да, но что для этого сделаю я? Итак, будучи грешником, я стою один, а будучи членом Церкви, я представляю собой частицу Тела Христова, но чтобы полностью присоединиться к «нам», к «нашим», «я» тоже должен чего-то достичь.

Молитва «Отче наш» – это сыновняя молитва. В этом смысле это молитва Христа, и в нее входим мы все в нашем единении с Ним, однако бывают ситуации, в которых «я» оказываюсь против этого, практически против Бога, если я сознательно грешу, если я говорю: «Да будет воля моя». То есть я думаю: «Нет, Господи, я знаю, что такова Твоя воля, но я не могу и не буду. Я знаю, что должен простить своих врагов, и все же я до смерти ненавижу этого человека – я не убью его только потому, что я трус, но не потому, что я христианин». В такой ситуации я, именно я должен справляться с этой проблемой. Другие могут справиться с ней, молясь за меня, но не отождествляя себя со мной.

– Получается, одна из наших главных задач – увидеть, познать себя настоящих? Это вообще возможно?

– Не думаю, чтобы мы в какой-либо момент были способны познать себя так, как нас знает Бог, но мы должны стремиться и стараться познать себя со всей честностью, которая у нас есть. Очень часто в самопознании нам мешает то, что мы не хотим знать себя такими, какие мы есть, мы хотим иметь другой образ. Не обязательно лучше, просто другой. Вот тут и нужна честность. Чтобы признаться себе: да, я не таков, каким хочу быть, я не гений, я не такой-то и не сякой-то – я такой, какой я есть. И по мере развития честности мы готовимся принять себя такими, какие мы есть.

Белый камень с именем для Бога^[6]

В XIX веке один писатель сказал: «Молитва – это прошение о том, что никогда не случается, адресованное тому, кто никогда не отвечает».

Если ставить перед собой цель получить просимое сразу и в том виде, как нам хочется, то это определение очень часто оказывается верным. И в своем стремлении ощутить близость, присутствие Бога мы вполне можем обнаружить, что Он безмолвствует.

Но молитва начинается в тот самый момент, когда мы обращаемся к Богу и приносим Ему не столько свои нужды, сколько жажду своего сердца, всего своего существа, когда мы проживаем свою жизнь с воплем: «Где Ты, мой возлюбленный и мой господин? Где Ты, отчего Ты скрыл от меня Свой лик? Я не могу без Тебя жить!»

Молитва начинается в момент просветления, в момент глубины, когда мы внезапно обнаруживаем – либо в юном возрасте, когда наш ум еще чист, а сердце светло, либо позднее, когда мы уже умудрены опытом, потрепаны жизнью и утомлены, – мы обнаруживаем, что в самой сердцевине нашего существа есть глубина, священное пространство, которое ничто из собранного на земле, ничто из полученного от тварного мира не может ни заполнить, ни насытить, ни реализовать его предназначение.

Молитва начинается тогда, когда мы внезапно обнаруживаем то, что архиепископ Кентерберийский Майкл Рамсей однажды назвал «пустотой в форме Бога в глубине нашей души», или, если вспомнить Книгу Откровения, когда мы осознаем, что в самом центре нашего естества существует место, куда есть доступ только Богу, священное пространство, которое принадлежит Богу и нам. И отношения с Богом – уникальные, неповторимые, открывающие нам вечность и бесконечность, ибо ничто конечное или временное не может наполнить нас до краев и дать нам ощущение завершенности.

Молитва начинается в тот момент, когда мы обнаруживаем голод, который нельзя утолить ничем из того, что может дать земля, и, обращаясь к Тому, Кого мы подчас еще не знаем, мы восклицаем и стонем: «Где Ты? Почему Ты скрылся от меня? Не оставляй меня навеки!» Эти слова взяты не из священных книг, это вопль оставленной мужем женщины в одной из самых прекрасных человеческих легенд^[7].

В этот момент наша молитва уже обретает форму. У нас есть слова, с помощью которых мы можем обратиться к Тому, Кого еще никак не можем назвать. Это уже не голод нашей души, не боль пустоты и не тоска одиночества. Это возлюбленный, без которого невозможно жить. Теперь мы можем обращаться к Нему на «Ты» – Он единственный, Кого мы можем так называть.

И когда мы обнаруживаем, что Он единственный отвечает на этот вопль нашей души – Он, такой знакомый, нежный и неповторимый, – молитва становится внятной и возможной. Возможной как достижение, возможной как установление живых отношений, когда, обращаясь к Нему, мы говорим: «Как мне Тебя называть?»

Не это ли происходит в отношениях между людьми, когда мы выделяем из толпы одного человека, который становится нашим возлюбленным? Этот человек преображает для нас все отношения, потому что с того момента, как мы обнаруживаем свою любовь, мы перестаем быть окруженными мужчинами и женщинами. Есть он – и есть другие люди. И вот мы обращаемся к нему или к ней и спрашиваем: «Как мне тебя называть?» Это вовсе не означает: «Как твое имя? Как лучше звать или определять тебя?», это поиск такого имени, которое станет признаком и символом уникальных отношений и будет означать все то, что происходит между нами.

В Книге Откровения есть отрывок, в котором говорится, что в Своем Царстве Бог каждому даст белый камень, и на камне будет написано имя, которого никто не знает, кроме Самого Бога и того, кто его получает (см. Откр. 2: 17), – имя, которым не может пользоваться никто другой, потому что оно определяет уникальность неповторимых, ни с чем не сравнимых отношений.

Если мы хотим помолиться сердцем и умом, и всем своим существом, надо искать это имя, это слово, которое устанавливает между нами и Богом, каким мы Его сейчас воспринимаем, такие отношения, которые становятся нашими. Загляните в Псалтирь – и вы увидите целую сокровищницу таких имен. Но из них мы редко выделяем имена Всевышний, Творец. И тем более удивительно, когда мы читаем псалом или поем песнь, исполненную достоинства, гармонии и возвышенности, вдруг увидеть, что текст прерывается столь неожиданным восклицанием в двух словах «радость моя!». В этот момент благочестивое действо превращается для нас, как и для псалмопевца, в вопль, исторгнутый из глубины сердца и выражающий все, что мы знаем о Боге, и все, что Он для нас значит.

«Радость моя!» Так мы общаемся друг с другом, когда любим: уже не по имени и, конечно же, не по фамилии, но милым прозвищем или неожиданным восклицанием, вырвавшимся из самого сердца.

* * *

В день Пятидесятницы Святой Дух не только сошел на всю Церковь, но соединился с душой каждого человека, чтобы каждый из нас стал живым храмом Святого Духа. Что мы узнаем от Него о молитве? Куда Святой Дух направляет нас?

Я хотел бы напомнить вам о двух способах молитвы, которым учит Дух через Священное Писание. Первый – воздыхания неизреченные, приносимые Богу всякой тварью, и нами в том числе, невнятный вопль, желание, которое еще не оформилось, но смысл которого: «Где Ты, о мой возлюбленный и мой господин? Где Ты, отчего Ты скрываешь от меня Свой священный лик?»

А затем Дух – Дух истины, который ведет нас к истине, дух Христа и дух сыновства – выражает в словесной форме то, что мы хотим сказать: «Авва Отче!» Эти слова, которые Христос говорил в Гефсиманском саду, не только эмоционально связывают нас с нашим Творцом, но раскрывают, выражают сделанное нами открытие: силой Духа, таинством объединяющей и примиряющей любви мы стали едины с Тем, Кто является Сыном Единородным, едины через Него и в Нем. Как дерзновенно говорит святой Ириней Лионский, «мы в Единородном Сыне станем единородным сыном».

И на этой глубине мы обнаруживаем, что наша молитва связана со Христом, потому что только в Нем мы можем говорить с Богом как с Отцом нашим Небесным, и не только с позиции отношений, но глубже, чем с морально-нравственной точки зрения, – с точки зрения истинного бытия. Это означает, что если наша молитва должна быть укоренена во Христе, то каждый раз она должна быть такой, чтобы Христос мог ее произнести, или, если хотите, такой, чтобы выражать нынешнюю ситуацию так, как ее выразил бы Христос, если бы воплотился на нашем месте.

Это касается и социальной напряженности, и политических трагедий, и отношений в семье, и дружбы, и ненависти, и всех сложностей личной и общественной жизни. Если мы хотим молиться как христиане, наша молитва должна быть молитвой Сына Божия, ставшего Сыном Человеческим.

Мы можем это сделать, если послушаем, что Дух говорит церквям: и церквям в целом, и тем малым таинственным храмам, которые есть наша душа, наше тело, наш дух (ведь и само слово «церковь» происходит от греческого слова, которое обозначает Царство Божие)^[8]. Он учит нас называть Бога Небесного Отцом, Он Тот, Кто ведет нас ко всякой истине, но и требует от нас такой жизни, чтобы слова нашей молитвы не были ложью.

* * *

Мы призваны Евангелием, словами Самого Христа молиться в духе и истине. Что же значит «молиться в истине»? Это значит, что наши слова должны быть выражением нашей любви, нашей заботы, нашей преданности, нашего единения одновременно и в равной степени с Богом и с человеком. Это значит, что наша жизнь должна свидетельствовать о том, что слова нашей молитвы не лживы. Поэтому так часто наша молитва бывает слабой и неубедительной. Она не убеждает даже нас самих, потому что, когда мы молимся о том, чтобы что-то было, чтобы что-то произошло, нечто внутри нас твердит: «Пусть этого не случится, пусть этого не будет».

Помните «Исповедь» блаженного Августина, где он рассказывает о своей ранней молитве? Как он молился о том, чтобы стать праведным, и добавлял: «Но не сейчас». «Помоги мне, Боже, но не сейчас», «Дай мне сил – точнее, соверши это вместо меня». Разве не это мы постоянно делаем, прося Бога помочь нам преодолеть зло и творить добро? Разве мы не ожидаем, что Бог сделает вместо нас то, на что мы и сами способны Его силой? Разве мы не опровергаем свои собственные молитвы, когда просим Бога помочь нам в том, чего мы не делаем? Это позволяет нам обвинить Бога в бездействии и безразличии и снять с себя ответственность.

Разве не то же мы делаем, прося о нуждах мира? Как часто мы вместе молимся об этом в храме, сколько потребностей перечисляем! И как мало делаем сами. Разве наша молитва не становится просто вежливым способом сказать Богу: «Господи, я вижу в Твоем мире непорядок, не мог бы Ты его исправить?» И как редко мы обращаемся к Богу со словами: «Господи, мне вдруг стало понятно, что привело Тебя на крест, и я больше не могу получать удовольствие от того, что на самом деле стало причиной Твоей смерти. Сделай меня исполнителем Своей воли».

Пророк услышал, как Господь говорит: «Кого Мне послать?», – и откликнулся: «Вот я». Часто ли мы бываем готовы, услышав призыв Бога, сказать: «Вот я»? Не довольствуемся ли только поминанием в молитве? Неужели мы не понимаем, что молиться о ком-то означает не напоминать Богу о его недостатках, а в единении с Ним сделать шаг, который приведет нас в центр конфликта, и сказать Богу: «Я останусь здесь, пока не умру или пока не разрешится конфликт. Я останусь здесь, чтобы быть Твоим присутствием, останусь, чтобы свидетельствовать о человеческих муках, страданиях и боли». Неужели мы не понимаем, что молитва за кого-то означает двойственное, биполярное единение воплощения, в котором Христос одновременно и в равной мере был Сыном Божиим и Сыном Человеческим, осужденным на смерть, потому что Он находился там, где напряжение прорывалось убийством, осуждением или искуплением?

Вот что следует из слов Христа, когда Он без вариантов велит нам молиться в истине всем своим телом и всей своей душой, направляя тело туда, где оно может служить той цели, к которой должна стремиться наша молитва, и доводя душу до предела прочности, где суд и перелом доходят до наивысшей точки.

Подумайте об этом, и вы увидите, что вам придется начать поиск Бога не с проверки Его способности отвечать на ваши молитвы, не с проверки Его возможности становиться восприимчивым и ощутимым, но с другого конца – оттуда, где вы обнаружите, что не можете жить без Него и не можете ничего без Него сделать.

Потом вы обнаружите, что зашли слишком глубоко, слишком далеко для всего тварного мира. И тогда вы сможете обратиться к Нему и сказать: «Где Ты, мой возлюбленный и мой господин?» А потом, если продолжить поиск, не дожидаясь осязаемых подтверждений, но идя за плугом, делая и молясь, вы найдете имя Бога, которое описывает ваши отношения, и двигаясь от имени к имени, вы сможете называть Его Отцом. Вы сможете занять в нашем мире то место, где стоит сын – тот, кто в полном единении с Богом, будучи с Ним одно, и в полном единении с человеком, будучи с ним одно, встал на свое место, готовый сделать свою молитву не только словом восклицания, но и жизнью и, если потребуется, смертью. Смертью ради любви.

Часть II. Лицом к лицу

Как встретиться с Богом в молитве?^[9]

«Подвиг» – это раньше всего движение, активность духа, борьба с косностью, ленью, расслаблением воли и тела. Это борьба за жизнь, за свободу духа от привычного рабства. Подвигом человек стремится вырвать дух из-под власти изнеженного и закоснелого тела и освободить тело от растлевающих состояний душевной жизни.

Но жизнь духа нельзя высечь из тела или из души, как высекают искру из кремня. Жизнь духа – это жизнь Божия в человеке, и поэтому никакой человеческий труд, никакие ухищрения не могут ее в человеке вызвать или родить.

Подвигом мы можем открыться Богу, стать гибкими для Его воздействия, прозрачными для Него – и это труд освобождения. Он обнимает всего человека: не только душу его, но и тело, ибо весь человек призван быть храмом живого Бога. Отсюда необходимость телесных подвигов.

Но особенное место в этом аскетическом труде, как и во всей жизни христианина, занимает молитва.

Молитва – не попрошайничество, не раболепство, ее двигатель – не страх и не корысть. Цель и сущность молитвы – встреча с Богом. Реальная, живая, достоверная встреча. Но встреча эта и опасна – грех, человеческая неправда, зло не смеют явиться с поклонением пред лицо Божие. Господь, Который смиренным дает благодать, противится гордым; и Он, Который обещал не отвергнуть от Себя ни одного грешника, приходящего к Нему с сокрушенным сердцем, в сознании своих грехов и с твердым намерением нещадно бороться с ними, строго судит дерзкое приближение лицемера и духовного самозванца. Поэтому раньше, чем приступить к молитве, человек должен испытать свою совесть, произвести над собой строгий и правдивый суд и, по слову святого Симеона, примириться с самим собой, с Богом и с людьми. И только приготовившись таким образом, предстать перед Богом.

* * *

Молитва в сущности своей – встреча с Богом. Притом встреча сознательная, достоверная и ответственная, потому что стать перед лицом Божиим и предстать на суд Божий – одно и то же. А суд Божий – либо смерть, либо жизнь: гибель для лицемера и гордеца, для духовного самозванца, жизнь для кающегося, сокрушенного и любящего сердца.

Встречу эту предваряет целый путь, иногда долгий. А за ней следует все богатство взаимных отношений, составляющих содержание зрелой расцветшей духовной жизни. Кое-что об этой встрече можно понять, сравнив ее с встречами человеческими.

Есть в жизни встречи словно случайные: мы их не ищем, не чаем. Бывает, что совершенно незнакомый нам человек чуть ли не с первого слова делается своим, родным, и завязывается беседа, то быстрая, словно оба новых друга спешат удостовериться, что на самом деле они друг друга понимают до конца, то тихая, глубокая, как полноводная мощная река. Так встречались друг с другом некоторые подвижники древности, так встречаются и теперь некоторые люди Живого Бога. От такой встречи душа делается трепетной, оживают все дремлющие в ней силы, током из нее бьет молитва, как стрела летит она в небо, как говорил святой Иоанн Лествичник.

Бывают и другие встречи: можно быть знакомым с человеком годами и будто его не видеть – пока не раскроет наших глаз и сердца какое-нибудь обстоятельство, не обязательно крупное, гораздо чаще незначительное. И тогда, увидев человека в новом свете, мы надивиться не можем, как это столько лет его не примечали. Так открывают Бога многие верующие, которые могли бы повторить слова евангельских праведников на Страшном Суде: когда это мы Тебя, Господи, видели? Когда это мы Тебе служили? Когда это мы Тебя нагого – одели, голодного – напитали, больного – лечили, заключенного в тюрьме – посещали?..

Прозрение такое может быть внезапным, но чаще оно бывает постепенным, и человеческие отношения растут вглубь медленно: до золотой руды порой приходится докапываться многолетним трудом. Благоговейно, внимательно, упорно, преодолевая колебания непоколебимой волей к покаянию, человек, движимый верой, ведет изо дня в день свою трудническую беседу с Богом, восходя к Нему, как другой поднимается в гору – сурово, шаг за шагом, совершая не прогулку, а поход: утомительный, ответственный, опасный поход, пока вдруг не раскроется перед ним бесконечная божественная даль, пока, как Моисей на горе Синайской, не встанет он перед Богом достоверно, ощутимо и реально.

Молитва – это все то, что происходит при встрече с Богом: она в словах, она в молчании, она в зрении, в мысли, в чувстве, она в теле, она – во всем. И молитва одновременно заключает в себе весь духовный труд, всю дисциплину и упражнения ума и сердца, всю подготовку души и тела, без которых человек не способен к этой встрече. Молитва есть и подвиг, и покой.

* * *

Каждый из нас в жизни представляет собой не одну, а множество личностей. Человек не таков с женой, каков он с детьми, не таков с близкими, каков с друзьями, не таков с друзьями, каков с сослуживцами, и совсем иной с теми, кого видит впервые. Но где-то в глубине души есть тот подлинный человек, который всегда один и тот же.

Не начинайте вашей молитвы до тех пор, пока не найдете себя. Перестаньте играть, станьте собой, вспомните все случаи жизни и выберите из них тот, когда вы были только собой. Таким предстаньте пред Богом.

Разговор становится подлинным выражением дружбы только тогда, когда оба друга являются собой и каждый видит в другом не воображаемого, а подлинного человека. Так и молитвенный разговор не должен быть плодом воображения: не воображайте Бога, не создавайте себе идола по своему вкусу, не представляйте Его таким, как вам хочется, а обращайтесь к Нему, говоря: «Боже, будь для меня тем, кто Ты есть, а не тем, кого я хочу в Тебе видеть…»

Когда вы станете таким образом собой и обратитесь к такому Богу, каков Он есть, отказавшись от всякого собственного представления и отдавшись всецело Ему Самому, только тогда вы создадите первое условие для молитвы.

Но молитва еще не польется из вашего сердца – сотни мыслей, множество житейских забот будут мешать и перебивать молитву. Нелегко освободиться от этих мыслей и этих забот… отдайте их Богу и скажите Ему: «Вот, я стою перед Тобой со всеми своими тяготами и заботами – возьми их, пусть будет так, как Ты хочешь, а я стою сейчас перед Тобою без ничего, все – в Тебе, Боже». И как только вы это сделаете, все мысли, все заботы оставят вас, потому что Бог возьмет их, и молитва сама польется из вашего сердца.

Но молитва – это не только безответное обращение одной стороны. Это беседа, дружеский разговор. Если вы не чувствуете ответа Божия, не ощущаете Его присутствия, это значит, что вы своим многословием не даете Богу ответить. Помолчите немного, откройте свое сердце, и в тиши молчания, в его глубине вы услышите беззвучный голос Божий. Будьте в Его присутствии и оставайтесь в нем безмолвно сколько хотите – это и есть высшее выражение религиозной молитвы. В таком именно состоянии святые принимали от Бога откровения, в такой тишине созерцали они божественные истины.

Но как часто молитва остается безответной!.. Как часто, несмотря на то что соблюдены все условия, даже достигнуто высшее состояние богообщения, просьба остается неисполненной. А Христос сказал: «Ищите, и обрящете, стучите, и отверзется вам, просите, и дастся». Почему же просьба не исполнена?

Иногда наша просьба бывает не на пользу нам. И Господь не дает того, что нам во вред, и того, что во вред другим. Но самое главное – это пример Христа. Разве можно себе представить, что молитва Его в Гефсиманскую ночь перед страданиями была маловерной, что у Него не было веры с горчичное зерно, что Он не достоин быть услышанным? И однако Он не был услышан: Отец не пронес чашу мимо. Он не пронес ее именно потому, что вера Иисуса была достаточно сильна, чтобы и в безответности не поколебаться – и этой жертвой спасти мир.

Так и нам Господь иногда не исполняет просьбы, когда соблюдены, казалось бы, все условия: чтобы еще больше укрепить нашу веру в безответности и еще более приблизить к Себе… И мы тогда, как Христос перед страданиями, должны со всей преданностью и любовью сказать Богу: не моя воля, Отче, но Твоя да будет!..

* * *

Всякая встреча зависит от двоих. И в молитвенной встрече другое лицо – Бог. И Он должен быть истинен для того, чтобы встреча была реальная, не призрачная. Но, – скажете, – разве Бог может быть неистинен? Конечно, Сам в Себе Он всегда истинен до конца, но в нас – не всегда.

Мы все знаем из опыта, что встреча с человеком обусловлена не только тем, что он собой представляет, но не в меньшей мере тем, каким мы его себе представляем. Мы совсем ведь иначе говорим с человеком, которого боимся, чем с человеком, которого любим. То же самое происходит и в молитвенной встрече с Богом: от того, Каким мы Его знаем и Каким мы Его воображаем, зависит содержание этой встречи.

И очень важно не создавать себе ложного представления о Боге – кумира. Еще важнее беспощадно такие представления изживать. Для этого надо вчитываться в слова Священного Писания, особенно в Новый Завет, вдумываться в тот образ Божий, который рождается из слов молитв, вырвавшихся из душ святых, который вырастает перед нами при чтении тех сочинений, где святые запечатлели свой духовный опыт.

Но надо и жить внимательно, так, чтобы жизнь стала молитвой в действии и молитва – жизнью в созерцании.

И вот, сделавшись из человека-призрака посильно реальным, подлинным человеком, встав перед Богом, сколь возможно освободив Его образ от всякой примеси лжи, мы можем приняться за саму молитву – благоговейно, внимательно, с покаянием.

Благоговение – это чувство трепетного уважения, которое не нуждается ни в каком предварительном религиозном опыте: достаточно знать, Кто невидимо стоит перед нами. «Верую, Господи, что Ты здесь!» От благоговения рождается и внимание: когда трепетна бывает душа, то все ее силы собираются внутрь, тихо в ней рождается и безмолвно из глубины молчания поднимается молитва. Родным делается нам Бог, а мы Ему делаемся своими, духовно перерождаясь: в этом цель молитвы. Такая молитва – спокойная, трезвая, благоговейная – и бьет в небо, как стрела, и возносится ввысь, как тихое курение ладана…