Миша Краснов
День Рождения
Два и Пять
Перемена. Я подхожу к парте, где уже сидит Андрюха, размышляет о чем-то высоком и смотрит вдаль. В спину своим убегающим мыслям.
– Ты читал? – спрашиваю его.
– Не-а! – отвечает он и продолжает смотреть в никуда.
Проходит минут пять, за которые я успеваю достать учебники, дневник и нарисовать что-то в своей тетради.
– Мих. А ты читал? – спрашивает меня Андрюха.
Он был спокойный, уравновешенный отличник, из тех, кто не зубрит и очень нравится учителям своей внешней отрешенностью гения. Друг мой, закадычный.
– Да, два раза. И фильм смотрел, – отвечаю ему.
Фильм показывали по телеку. Он нравился моим родителям, и потому я смотрел его вместе с ними. А книгу я прочитал два раза просто потому, что люблю читать. Да и книжка неплохая была, интересная.
– Мих, расскажи, что там, а? А то, если вызовет, я вообще не знаю, что соврать, – надавил мне на жалость Андрюха.
– Ладно, – говорю.
И рассказываю ему краткую версию книги и фильма.
Звонок на урок. Все расселись. Заходит литераторша, вредная, как черт, и такая же красивая. И начинает нам что-то про родину и про подвиг рассказывать. Рассказала и говорит, что настало время проверить домашнее задание. И носом своим, в очках, воткнулась в журнал.
Смотрела, смотрела и высмотрела, Шапокляк, мою яркую фамилию. Видимо, нравится ей моя фамилия и не нравлюсь патологически я.
– Краснов! К доске! – противно пропищала, подзывая меня «на Голгофу».
– Вот смотри, – говорю Андрюхе. – Я ей отвечу, а она мне два впаяет и еще скажет, что я ни фига не читал. А потом тебя позовет. Ты ей кратенько про родину и подвиг споешь, по-своему мою краткую лекцию про книгу перескажешь и получишь свою обычную пять.
Андрюха начинает уже потихонечку ржать и говорит мне:
– Давай, я ставлю на то, что она меня либо не вызовет вообще, либо у нее настроение хорошее и она тебе три поставит, а мне четыре. Идет?
– Да! На сырок, глазированный! – предлагаю ему пари.
– Идет! – согласился Андрюха. Хотя по его глазам я понял: он уверен, что я выиграю это пари.
Выхожу и спокойно рассказываю про книгу, добавляю немного по фильму. Литераторша начинает меня спрашивать, но не по книге и фильму уже, а про смысл подвига и про патриотизм. Ну, короче, понимает, что я книгу читал и валит меня нещадно, совсем по другой теме. И каждый раз приговаривает:
– Неправильно, Краснов, ты понимаешь подвиг и патриотизм. Не знаешь ты материал. И значит, книгу ты не читал! Садись – два!
Я смотрю на Андрюху, ловлю его взгляд, поднимая брови и разводя руками, показываю:
– Понял? Без вариантов!
Он ржет, но старается не в голос, а про себя.
– А теперь послушаем Андрея Петрова, – произносит мягко литераторша, как ириску ест, а сама улыбается, аж засветилась вся от счастья лицезреть своего любимчика-блондинчика.
Андрюха малость посерьезнел и пошел как бы с неохотой отвечать. Стоит и медленно растягивает ей всякие сладости про патриотизм, про воинский подвиг и доблесть, добавляя скудно мои предложения, рассказанные ему за перемену. Недолго отвечал. Кратенько получилось. Молчаливая пауза в конце его повествования длилась минуту, наверное, но она была торжественная.
– Вот дети! Вот что значит – прочитал книгу и знает материал на отлично! И даже фильм посмотрел! Вот какой Андрюша молодец! Садись – пять! – сообщила всем радостно литераторша.
Так же, как я, подняв брови и разведя руки в стороны, пошел на свое место Андрюха, говоря мне глазами:
– Извини, старик, проиграл. Сырок с меня. Ну не виноват я, что меня мама таким красивым родила, что я литераторше нравлюсь.
Поржали мы с ним и сырки на перемене поели в столовке, я – бесплатно.
Ручка
Был урок географии. Нам должны были показать фильм про какие-то горы. Раньше не было «Ютуба» и показывали фильмы на пленочных аппаратах: заряжали пленку, выключали свет. И оставшееся время до конца урока усвоение информации проходило самым приятным для школьника образом: мы смотрели кино.
Тогда не было красивых ручек, были некрасивые и одинаковые. Кому повезло, тому привозили из-за границы. Кому не повезло, тому не повезло. Мне повезло, но не совсем. У папы был фломастер с тонким-тонким наконечником. Его как сувенир подарили папе на работе, кто-то привез из командировки. Отличный фломастер. Когда он перестал писать, краска в нем закончилась, я выпросил фломастер у папы себе. Разобрал его. Вынул подушечку, в которой была раньше краска и наконечник, а вместо него вставил стержень от ручки, от обычной, некрасивой, советской ручки. Получилась отличная ручка, красивая и с иностранными надписями. К этому надо добавить, что обладание чем-либо отличающимся от того, что было у других детей, – это был риск. Риск, что это могли украсть, отобрать или просто сломать, в отместку за отличие от других. Да-да, так было. Сдаешь, например, дневник или тетрадь с наклейкой, а обратно тебе отдают уже без нее. Пришел в новой шапке, оставил в раздевалке, а потом идешь домой в капюшоне, без шапки, естественно.
Сидим, смотрим кино про горы. Темно. Светлый только экран.
Вижу какие-то тени около парты, но не придаю этому значения: мало ли, кто по классу ползает, бывает.
Кончилось кино. Зажгли свет. Мы все засобирались на перемену. Собираю тетрадки, ручки, учебники и понимаю, что ручки, которая – бывший фломастер, на столе нет. Расстроился очень.
Подходит ко мне на перемене мой одноклассник Паша. Из этих хулиганов, которые были выше, сильнее, тупее, чем другие и которым тогда в школе было лучше, чем дома или на улице. У нас таких было больше чем половина класса. И спрашивает меня по-деловому:
– Ручку свою не потерял?
Я обрадовался, думаю: «Отлично, нашлась ручка!» Но, зная, что хорошего ждать от Паши – это как в дождь не промокнуть, отвечаю осторожно:
– Ну, да…
– А ты мне эту ручку отдашь, если я тебе скажу, кто ее спер? – спрашивает меня Паша очень уверенно.
