Миша Бастер
Хардкор
Когда начались движения с клепками, тут же появились конкуренты, которые думали: а чем мы хуже? Паук, у которого «мерканто» стояло на первом месте. Деньги, Девки, Дурачье. Три «Д» – трехмерная реальность советского подростка… Но это были несерьезные подделки. Пионеры юные, головы чугунные. Окуляр уже был бренд, а Паук где-то оптом заказал чемоданные клепки и продавал их поштучно по пятьдесят копеек. Не было ничего, и поэтому уходило все. А у меня уже был налажен канал на заводе в Горьком.
Потом это все тоже вылилось в нездоровую ситуацию, когда те же самые «партнеры» из Горького, столовавшиеся в нашем доме, позже навели какое-то «бычье», сказав про дико дефицитную в ту пору вещь- видеомагнитофон. На тот раз пронесло, друзья выручили.
Армейский друг, Валерий Жемуляев, с которым я поддерживал связь, помог доставать железо с какого-то полигона под Рязанью; он приобретал, конечно же, за бутылку у прапорщика патроны в патронташах. У меня хватило ума дербанить эти ленты пулеметные, они шли на пояса и напульсники. Ленты были широкие, кончики у трассирующих патронов были разноцветными, и люди ходили по метро с настоящими боеприпасами!.. Блин, как нас тогда не посадили, даже не знаю. Был еще один пассажир, который немного картавил. Тот приходил и предлагал «Купите гданату, купите гданату». Ведь если на патронташ повесить себе еще и гранату… Подросток из ПТУ мог чувствовать себя самым настоящим главным и опасным металлистом…
Однажды толпа, обмотанная этими патронташами с настоящими учебными гранатами, возвращалась с НАТИ, и какой то милиционер «пенек-ванек», догадался всех тормознуть. Сам представь: ржущая и шумная толпа идиотов, увешанная боеприпасами и разодетая в футболки с адскими рисунками и иностранными надписями на советском перроне в 85-м году! Милиционер нервничает, хватается за пустую кобуру, кричит: «Лежать, стоять! Кто разрешил?» Ну и тут, как ты сам помнишь, начинается опускалово. Задвигается телега про то, чтобы он шел на фиг, что мы из кино, и вообще…
Наглость и задор были непременным атрибутом неформального московского фольклора, а особенно в конце восьмидесятых. Если в начале наглели только утюги, причем достаточно интеллигентно, то эта категория лиц делала все с откровенным, все уничтожающим цинизмом, который на какой-то момент стал визитной карточкой московских неформалов.
Да, была такая форма артистизма на грани фола, но все были настоящими артистами и несказанно убедительны. Так и в том случае обескураженный и запутанный милиционер начал перебирать в голове мыслеформы: таак… кино, нафиг… значит, кто-то разрешил… Ну типа идите, только не шалите ребятки… Можно отметить, что металлисты сами по себе разнились; как-то само собой получилось, что модные металлисты 83–84 года, слившись с молодежными массами позднего периода, образовали модные тусовки, а восемьдесят процентов всей массы были откровенными урелами, которых сторонились и по возможности отшивали.
Когда я купил кожу, то сделал это, понятное дело, не для того, чтобы показывать ее лохам, а для родственных душ. И тогда Герман Зац рассказал мне по секрету, что наши люди собираются в «Яме», то есть в «Ладье». Надо было расширять круг знакомств и нести культурку в массы. Вот. Когда мы там появились, отпали уже местные посидельцы. Я в косой, Герман в косой. На 84-й год это действительно было круто, и нам был сразу же оказан почет и уважение. Шалман был еще тот. Сводчатые потолки, обшарпанные столы, чад. Посреди этого где-то стоит Паук с кассетным магнитофоном «Весна», у которого отломана крышка, и оттуда какой-то «файер». Люди были одеты, кто в чем. Местная тусовка разве что не падала ниц, увидев людей, как будто сошедших со страниц иностранных журналов. Единственное, что портило мой суровый имидж- это очки. С того момента все рамсы стали на свои места. Паук тогда был сыном профессора истории, абсолютно безграмотный, но очень драйвово и задорно бредил и гнал. Деньги почему-то всегда были только у меня, и пришлось проставиться на всех, чтобы общаться на одном градусе. Сергей Троицкий был настолько безграмотен, что когда вышла реклама его концерта, «коррозия» была написана с одним «р», а «металла»– с одним «л»…
Паук тогда устроился дворником, и ему доверили ключи от подвала, где и состоялся пресловутый концерт. Никогда я этот концерт не забуду. Собралось тогда человек пятьдесят металлюг и столько же каких-то хиппи. Причем первый, кого я увидел, был какой-то юродивый на костылях. Как потом выяснилось, чел, известный в хипповской среде. Наташка Троицкая, царствие ей небесное, сразу со мной задружилась, пошло рубилово. Где-то на пятой песне вламываются менты; один выходит на сцену и врубается свет. А Паук ничего не видит из под опущенного хаера и продолжает чесать. Морг, который был барабанщиком, уже перестал стучать, а позади него висела простыня с надписью. Мент подошел, сорвал простыню, а за ней оказалась огромная голова Ленина на багровой тумбе. Красные уголки были даже в подвалах… Всё уже вырубили, все встали и ждут винтилова, а Паук продолжает строчить, ничего не понимая. И только когда его за плечо дергать стали, он врубился, что происходит. Развозили всю толпу по разным отделениям, где состоялись нравоучительные беседы и все были взяты на учет.
Тогда я уже был знаком с Пузом, который меня поразил тем, что, будучи пятнадцатилетним, выглядел как двадцатилетний. Грубо говоря, был представительный мужик с бородой. Прям как Дугин сейчас. Это типично российская черта для российского менталитета: относиться с почтением к представительным людям.
Дима, несмотря на грозный вид, был очень сентиментальным человеком. Был такой случай в городе Новосибирске во время гастролей какой-то группы, когда Дима шел, передвигая свои толстые ноги, и увидел медведя в клетке. И ему так жалко стало этого медведя, что он, насмотревшись на зверюгу, взял да и выпустил его на волю. А у медведя когти как вилы, и дрессировщик отдолбил за это всех музыкантов. Каждый год у Пузатого были дни рождения, на которые собирались люди, имена которых потом звучали в неформальном мире Москвы.
Саббат, царствие ему небесное, был настоящим генералом металлистической тусовки. Ему было по барабану все. Он и его товарищи, в отличие от моего поколения бздявого, ничего не боялся. И было это поколение настолько отвязанное, что костяк боевой формировался быстро, а вокруг него формировалась аура из людей помельче. В 86-м году, пообщавшись на «куче», люди вовсе не хотели расставаться и стали искать еще одну площадку для общения сугубо под свои интересы. На «кучу» стекалось очень разнородное население, от барыг до «кручу-верчу-обмануть хочу» и кидал, которые курсировали в поисках «пионеров». И вот нашелся такой пивняк по ленинградской линии, который на языке подростка-металлиста назывался «Квайт Райт», и в котором уже тогда собиралось по сорок рыл. Что там нужно подростку- две кружки пива и драйв-приключения. И вот когда простые работяги, кидающие в пивные автоматы свои двадцать копеек, честно работавшие на заводе на протяжении сорока лет и уже к тому времени решившие, что ничего в этом мире изменить нельзя… Они, встретив эту шоблу, начинали тихо пятить и чуть ли не на месте тихо умирали с мыслями: все, Армагеддон… Появление этой толпы на улицах Москвы уже меняло ситуацию, смещая вектор восприятия у населения. Выходило, что, оказывается, можно собираться больше трех человек и веселиться не только в специально отведенных под это местах. При этом уже тогда начинали появляться на подобных мероприятиях люди из общества, которые впоследствии продолжали появляться на всех тусовках, вплоть до президентских банкетов. Вот так и формировался тот самый костяк, о котором нынешние неформалы знают только легенды.
Костяк в каком-то смысле – элита. Это были люди, которым музыка была очень важна, и они знали, зачем. Поэтому формировалось свое местное понимание всех процессов, своя мода; и всех объединяла преданность к стилю, которая интерполировалась на отношения. А когда появляется элита, вокруг нее сбивается масса поклонников уже не музыки, а этих людей, что само по себе абсурдно. Та тусовка была волшебной и вовлекала в свои перформансы все окружающее население всех возрастов. Когда ко мне приезжал тесть, ветеран войны, который жил в Литве, я, когда его провожал, всегда надевал на него два напульсника и следил за реакцией. И вот когда в метро ветеран в коричневом костюме садился, пиджачок в локотках слегка задирался, и напульсники вылезали. Два напульсника-трехрядки, как у Роба Халфорда. Люди, сидевшие напротив, сначала не понимали, что происходит. То ли это ветеран – металлист, то ли ветеран чуть ли не СС. Это сейчас напульсником никого не удивишь, а тогда металлисты были настолько демонизированы советской прессой, что приравнивались к фашистам, и молодежь из вредности подыгрывала этим слухам, надевая фашистские пряжки и футболки с Гитлером. Реакция людей была сначала настороженной, а потом все понимали, что это клоунада и начинали улыбаться.
Или мы поднимаемся на «Кузню». Впереди представительный Пузатый, а я сзади, пенснурик-очкарик, на которого никто не обращает внимания. И вот когда едешь по эскалатору, лица людей спускающихся, вытягивались и челюсти отпадали. Для этого, в принципе, и наряжались. Чтобы сместить градус в сознании окружающих. Им было так скучно и тошно, что наше появление вселяло в сердца смешанные чувства. К тому же устраивались «психические атаки» на гопоту, когда металлисты выстраивались и стройными рядами смещали советские людские потоки с улиц. При этом подростки стали равняться на подобное поведение, на которых наша тусовка оказывала гипнотическое действие. Начался процесс раскрепощения не только у металлистов, но и у остальных субкультурок. Ненависть к коммунякам переполняла сердца многих; дело даже не в строе, на изменение которого никто не надеялся. Были люди, которых время от времени клинило и они повторяли: «Брежнев велел, и мы будем такими быть», но это были кратковременные всплески коммунистического бреда. Комсюки старались окучивать молодежь, но им уже никто не верил: по городу кружили отряды комсомольцев оперативников, и все понимали их истинную сущность и предназначение. Это были неискренние люди, разрывавшиеся между карьерой и удовольствиями.
При этом двойственность эта шизофренная. Она до сих пор присутствует. На работе люди делают вид, что они радостно к чему то стремятся. А после работы все собираются на кухнях и ругают руководство. И эта параноидальная тяга к обсуждению политической ситуации в мире и стране…
Что говорить, если простые русские люди не могут определиться, за кого они – за евреев или за муслимов. Те друг друга крошат, а здесь за это морды друг другу бьют в застольях. Это если учесть, что половина Израиля – наши люди из Москвы и Новосибирска, читающие Пушкина влет. При этом позиция русских, которые за интифаду – при упоминании чеченов они говорят: «это, конечно, да… нужно давить, мочить и т. д.» Никакой логики у взрослых, кончивших престижные вузы, граждан.
Я вообще, когда стараюсь говорить о явлениях, имею в виду всю планету, как в случае с недалекими людьми. Процент таковых несомненно больше в Африке, чем в России, но даже здесь понимали: что-то надо менять. Единственные, кто этого не понимал, были инспирированные ментами любера. Гопота, которой изначально ничего не светило, и единственные светлые воспоминания которых касаются того, как они гасили металлистов. Из этого круга в люди выбились единицы; то самое исключение, которое подтверждает правило. Серые затравленные людишки, которых даже по-человечески не жалко.
Я тогда жил возле ДК АЗЛК, где в 86-м году проходили концерты «Арии» и «Черного кофе». Там-то и начали выстраиваться плотные ряды люберов, дабы отдолбить металлистов, которые, прорываясь с боями, давали стрекача к троллейбусу, который шел прямо до моего Универсама. Тогда уже я плотно познакомился с Саббатом, у которого дома проводились тусовки, и его мама, которая работала в ВОХРе, пригласила меня перейти к ним. То же самое, только разгружать не надо. Все тогда так пристраивались. Хиппи работали метельщиками и сторожами. Пузатовская мама была очень колоритной женщиной, которая знала весь центр и его андеграунд. И если бы Гиляровский жил в это время, то собирал информацию он именно по таким людям. Вот примерно такая она была. Бухала очень зажигательно, Димку любила отчаянно, а ко мне из-за возраста и очков испытывала благоговейное уважение. Жили они в коммунальной квартире, которая была пустой. Две комнаты занимала семья Саббата, а все остальные пустовали. Мама пускала жильцов и могла себе позволить «первоэтажный» бизнес алкоголем. Что там говорить… ГЭС номер один на улице Смедовича. Папа Пузатого ушел из семьи в силу буйного нрава; в квартире оставался Дима, мама и компания: Рус, Влад, Меселевич, Ким Ир Сен, Кот, Монстр, Гриша Фары Гары, Коля Нос, Батлер, Диано, Сакс и Саксон, Лебедь – люди, составляющие основу концертных тусовок.
Вот, пригласили меня в охрану, и я с радостью согласился. Там я продолжил свою «разлагательскую» деятельность. Все эти праздные безделья и тупое времяпрепровождение могли быть взорваны только благодаря людям, владеющим слогом. А если попадался такой человек, как Гарик, который мог в четыре строчки уложить такое, что может стать эпиграфом к любому школьному сочинению, то это было уже революцией. Что, собственно, впоследствии и подтвердилось. Совокупная черта нормального тусовщика-радикала восьмидесятых: эрудированность, интеллектуальность, владение словом, ироничность восприятия и мощный драйв. Причем, все сразу. В эту охрану набрались одни соседи, неформалы. Тот же Джоник, который жил на «Кузне», появился как звезда на небосклоне местной ГЭС. Там же, на первом посту, когда директор этой самой ГЭС, чувачок с трудно выговариваемой фамилией чуть ли не с двумя согласными на конце, устроил сауну с бильярдом; туда подвыпившие генералы любили неформально заглядывать. И вместе с ними я, к своему удивлению, встречал Марочкина – и до сих пор не понимаю, какая между ними могла быть связь. То, что Марочкин сейчас пишет про рок-культуру, мне, если честно, все равно. Но когда такие люди рядятся в рок-н-рольные тоги – это просто смешно. На адекватное понимание со стороны этих людей рассчитывать бесполезно. Дети тоже вольны читать любые книжки; но если человек дебил и воспринимает все написанное как аксиому- это клиника. Джоник, у которого была ярко выраженная аллергия на комсомольцев, на дух не выносил Марочкина и устраивал истерики по этому поводу. Джонику все было пофигу не меньше, чем всем, и он в своих сомнамбулических состояниях очень забавно смотрелся на всяческих построениях. Причем Сережа Джоник не брезговал ничем, был всеядным, кайф для него значил в жизни многое. Помнится, как он то втюхивал сапоги Гариковским французам, выдавая их за офицерские, то участвовал в роли вокалиста группы «Кепка», к которой относился несколько скептически. Слуха не было никакого, но Джоник любил кривляться перед зеркалами так, как не мог ни Игги Поп, ни Мик Джаггер. В этом он был, конечно же, чемпионом. Так же, как в способности проехать на такси через весь город, заплатив таксисту пятьдесят копеек. Таксисты немели от артистического гипноза… Гарик Асса возился с Джоником, который был женат на Насте, внучке какого-то известного писателя, и в чем-то рассчитывал на него. Но Джоник был как кошка. Которого нельзя приручить, и он всегда будет сам по себе.
Джоник тогда выписывал «Известия», в которых печатались курсы валют, и был в образе матерого «утюга». При этом стоит отметить, что иностранцы, имеющие в кармане сто долларов, чувствовали себя в нашей стране Крезами. Обед в ресторане стоил всего три доллара, что уж говорить об остальном. Этим можно объяснить большой наплыв иностранных туристов в конце восьмидесятых.
Наша работа превратилась в клуб веселых и находчивых. Жены наши кучковались, дети мои с Джоником тоже были примерно одного возраста и часто как протоны с позитронами носились вокруг станции метро «Новокузнецкая». А на «Кузне» собираться стали потому, что центр и все жили и работали рядом. Это потом уже стали подтягиваться тусовщики всех мастей, и «Кузня» стала особым культовым местом. Кузница кадров, уж простите за каламбур.
Я сначала был один такой; потом пришли Пузо, Джоник Фриля и некто Желдак, который жил в «доме на набережной». Я, кстати, тогда уже понял, что революции пожирают не только своих сыновей, но и всех чуть ли не до седьмого колена, когда увидел сына Куйбышева во дворе этой высотки. Стоял такой долговязый дядечка возле песочницы, вывалив язык. А Коля Нос, живший в этой же высотке, почему умер? Тоже потомок революционеров, у которого случалась падучая, и на рубеже девяностых он умер. Коля Нос был интересной фигурой, он серьезно повлиял на Гришу Фары-Гары, который из металлиста перекрасился в фаната The Cure. В той же высотке жили два брата-француза, «Жан-Вольжан». Причем один служил в русской армии, а другой во французской. Смешанный советско-французский брат привнес и сюда двойственность: один был фанатом Франции, другой – «совка». И было у них огромное количество всяческой фигни – от фашистских пряжек до всяких фенечек, которые оседали на широкой груди Димы Саббата. Коля Нос всегда относился с трепетом к различным легендам, и когда я ему сказал, что у меня есть нож, который делали какие-то именитые зеки, он прямо дрожал, когда брал его в руки. Он был настоящим романтиком, но, к сожалению умер в восемнадцатилетнем возрасте. При этом у него была сумасшедшая бабушка, которой казалось, что ее обокрали, и она спрашивала у Носа: «Коля, а почему на Грише твои часы?» «Бабушка, это не мои часы…» «Как? Уже не твои?»
При этом Гриша Фары-Гары был ярким примером той самой «высотчины», о которой я уже говорил. Только, в отличие от Владимира Семеновича, он был настоящим уличным беспредельщиком с мощным зарядом бодрости и задора. Когда я его в первый раз увидел, он был в детдомовском пальто (а он детдомовцем и являлся), но манеры, которых он поднабрался в процессе общения с металлистами, делали его неотразимым в различных спорах, которые часто заканчивались потасовками. Настоящий артист, жадно тянувшийся ко всем проявлениям всего живого.
В нашу охрану Колю не взяли. Крайней степенью инвалидности, пригодной для работы, проходил Джоник, от вида которого у начальника охраны Мошкова случался ступор. А у этого Мошкова была лысина, вокруг которой он укладывал кренделем редкие волосы. И вот когда посреди ночи звонило высокое начальство, этот крендель разворачивался, и волосы вставали дыбом. Такого ирокеза не было ни у Алана, ни у Ганса, ни у тебя. Джоник не даст соврать… Гриша, когда это видел, просто падал от смеха со скамейки. Этот восьмидесятилетний старичок разговлялся на седьмое ноября и тонким козлиным голоском тянул советский гимн сталинской интерпретации. А по радио уже крутили Минаева и раздавались спичи про перестройку. Кстати, я всегда считал, что русский народный панк был актуален именно по той причине, что основное население СССР составляли настоящие панки, а мы всего лишь их передразнивали…
Возможно потому, что я был в очках, мне в какой-то момент выдали разрешение на ношение оружия и приставили к перевозке зарплаты. Одели в униформу и сунули в руки трухлявый мешок, набитый синими пачками с пятерками. И я вместе с парой женщин этот мешок перевозил. Однажды в лифте у меня сползал с плеча этот заплатанный мешок, я его подкинул, чтобы он лег поудобней – а он возьми да и рассыпься. Представь себе картину: набитый какими-то людьми лифт, я с женщинами, и все завалено пачками с пятерками… И работал я так вплоть до отмены статьи за тунеядство в 88-м году.
Возвращаемся к неформальной хронологии. С 86-го года, с постепенным нарастанием, стали проводиться концерты и всякие фестивали. Подольск, АЗЛК. Появилась очередная масса новых людей, которые посещали эти концерты и не понимали, к кому бы прибиться. Я имею в виду всяких «Гариков», «Скляров», «Пауков». Все они ходили вокруг тусовки со своими дудками, пытаясь обратить на себя внимание. Я всегда относился с уважением к людям, которые в тот период хоть как-то несли свои головешки в общий костер, вокруг которого оттаивала перестроечная молодежь. При этом если бы мне был предоставлен выбор из этих персоналий я, конечно же, выделил бы Паука. Но если всем остальным музыкантам эпохой дан шанс на какое-то там просветление и перевоплощение, то, возможно, именно Паука ждет разочарование.
Позже власти попытались поставить под контроль всю эту разбушевавшуюся молодежную толпу и открыли Рок-лабораторию, которая организовала концертную площадку в Горбунова и рок-магазинчик в Старопанковском переулке.
С Димой мы ходили как нитка с иголкой. Где бы ни был я – там же был и Пузатый. Когда комсюки налетели на Пузатого и начали мочить… Диме тогда лет шестнадцать было, и комсомольцы увидели на нем пряжку с орлом. Все тогда еще детьми были. Думали о чем-то своем меркантильном и вписываться побоялись. А те с криками: «Наши отцы за это кровь пролили, все, тебе сидеть!» – давай его окучивать. После эпизода Гриша Фары-Гары, еще не будучи богатырской комплекции, подошел со слезами на глазах к Саббату и сказал: «Ну почему я такой не сильный? Я бы их…» Может быть, все эти факты и сыграли свою роль, когда подростковые организмы развернулись на полную мощность и комсюки получили по полной.
Был еще эпизод. Как-то усугубив литру, сидючи на поляне у костерка, пока рядом проходила облава… Вроде все, шум утих, и мы стали потихоньку выходить – и вдруг какой-то одинокий мент, увидев нас с расстояния километр, истошным голосом закричал: «Стоять!» Ну мы, естественно, дали деру: отбежали, стоим, переводим дух и беседуем, мол, вот ведь увязался за нами, дурачок. А этот дурачок, какими-то лесными тропинками тут же и появляется. И опять ноги, а все нагруженные какой-то лабудой. Бежим какими-то тропками и вбегаем в какой-то пригород, где махнувшие портвейна мужички с красными мордами режутся в футбол. И милиционер, придерживая рукой фуру, вбегает за нами с криком. «Дер-жи фа-ши-ы-ы-стов». У мужичков, конечно же, переклин от такого ярлыка, и эти репы с красномордыми дулами помчались за нами. Бегу, только слышу: «Ду-дум»-кого-то подковали… Дыхалка от такого спринтинга дохнет, а второе дыхание все никак не откроется. Летит на меня какой-то кабан, а я одетый в рубашечку клетчатую и джинсы, ему навстречу руку и говорю: «Стой, стой, стой!» Как в фильме, где Ролан Быков спас Вицина от какого-то бугая, проболтав его на пьяные танцы и удалив из зала. Говорю: «Ты сам-то посмотри, какой я тебе фашист-то?» А у бугая уже рука на замахе. «Ну что ты бежишь, как дурило? Тебе что не скажи, а ты и бежишь». И смеюсь. Короче, у мужчины мозги на место стали. Но отпускать никого не стали, и опять как в кино. И как уже в другом фильме, «Операция Ы», нас скрутили и повели в отделение, а вся толпа мужичков шла сзади- чтобы мы не сбежали. Сознательные граждане ведут патлатых фашистов… Приводят в отделение, изымают альбом Led Zeppelin, где Пейдж в куртке со свастикой, и альбом Kiss: так, все сходится. Фашисты. Причем то, что две трети Kiss – евреи, а все тексты довольно-таки примитивные, про любовь, дружбу и жизненные ситуации, во внимание не берется.
Да, ярлык фашистов закрепился в большей степени за металлистами, чем за панками. Это уже позже страшное для советского сознания слово интерполировалось на всех неформалов. Kiss и AC/DC сделали свое дело. Можно сказать, что эпатажные элементы графического дизайна в виде молний, воспринимавшиеся на Западе адекватно, в СССР стали разменной монетой для совковой пропаганды и анекдотом в неформальной среде. Никто не понимал, зачем с таким упорством комсомольцы и комитетчики себя выставляют идиотами, но с удовольствием им подыгрывали. Была даже выпущена под эту тему смешная футболка: на одной стороне Гитлер, а на другой надпись «Адольф Гитлер- европейский тур», сделанная по типу дизайна, которым обозначали музыкальные туры – за разницей, что города и даты были другие. Очень смешная футболка, которая приводила в ступор комсомольцев и поэтому ходила по рукам тусовщиков. «Семнадцать мгновений весны» внедрили в сознание граждан элементы дизайна. Причем в список фашистствующих запретных групп попадали и Pink Floyd за упоминание Афганистана, и Stray Cats. Это ж насколько надо было не париться с переводами текстов, чтобы до такого додуматься.
Это еще ерунда! Когда вышел легендарный список запрещенных в СССР групп, туда попали не только группы, но и названия альбомов и даже позывные – как «Рыба», гитарист «Кино». Этим списком комсюки себя приговорили и вошли в историю полными идиотами.
М. Б.Так, с фашистами все понятно, а как объяснить людям про мрачную эстетику и псевдосатанизм?
С. О. По большому счету – так же. Никому в голову не приходило, что Советский Союз- страна безбожников, где атеизм культивировался, а религии находились под прессом так же, как и неформалы. Был такой человек Электроник: Слава Электроник с белыми кудряшками, как у персонажа из фильма; он ходил на толпу с огромной немецкой овчаркой, у которой на шее висел перевернутый крест. Slayer, не меньше. Все, опять же, через эстетику моды и тяге к асоциальному поведению. Фашисты, сатанисты, ироды и так далее…
Все атрибуты перекочевали со страниц журналов; никто не втыкался, почему кресты перевернуты, зато перевернутые звезды ассоциировались с крушением «совка». Вот человек на фотографии: ага, хочу также. Поведение радикальное, значит, атрибутика должна быть ужасающей. Возможно, потом, когда появились первые секты, многие бывшие хиппи повелись на эту дурь. Ганс по совету какой-то девушки пил свекольный сок. А когда начался металл, все быстро пресеклось. Ходил в шинели без регалий, на спине которой была надпись DP. Но при этом именно Сергей сделал для тусовки больше, чем сами металлисты. Он помогал выбирать места для «куч» и вообще вел активную жизнь и был коммуникатором. Гансов было много, но Сергей Ганс, он же Аэропортовский, был всем гансам Ганс. И после шинельки пошли уже кожзамовские курточки с множеством молний на груди, рукавах и спине. Были они разноцветными, иногда даже кожаными – и было на них аж сорок восемь молний. Миша Ложкин, будучи еще брейкером на Арбате, отоварился именно такой. Куртка была прямой, но на пенсионного возраста старушек такая куртка наводила ужас похлеще, чем косая. Причем нужно отметить, что даже в лютые морозы люди держали фасон, в этих курточках и маечках. Возможно, в своих старческих фантазиях бабушки так и представляли себе Апокалипсис.
Ладно сатанисты, а что было с гомосеками, которые примазались к движухе, и в какой-то момент кожаные куртки ассоциировались исключительно с гей-культурой? Тот же Эдик Ратников, будучи в Германии, пошел в бар за сигаретами и с удивлением обнаружил, что в гей-клубе (а это по случаю оказался именно гей-клуб) он был принят за своего и быстро ретировался… У него тоже была кожаная куртка и кожаная восьмиклинка с цепочкой.
Да, надо было смотреть внимательнее зарубежные фильмы, где неформалы уже подавались как приверженцы гей-культуры. Тот же Mad Max 2, рассмотренный более внимательно на хороших копиях в девяностые, сильно расстроил местных панков. А металлистов стебанули в «Полицейской академии», где бар «Голубая устрица» был наполнен женоподобными качками в кожах и фуражках. Но то была комедия. Да, на задворках памяти этот фильм отложился. Металлисты там были знатные. А советские подростки тогда во все это не врубались. Гомосеки были в глубоком андеграунде и косили под инженеров и студентов. Когда чувак с трапецией в плечах, затянутый в кожу и со всякими там средневековыми фигнями – конечно, это выглядит мужественно. А педам только этого и надо; позже эта тема хорошо поперла за границей, но не у нас.
В тот же период начался милицейский прессинг на филофонистов. Милиционеры уже заранее устраивали засады, и я выступил инициатором перемещения тусовок. Мы с Гансом ездили по Павелецкой дороге, выискивая места, где все это можно разместить и, что самое важное, быстро свалить. Самое дальнее расстояние, где приходилось собираться, было на пятьдесят четвертом километре. Если менты узнавали и делали засады, места дислокации тут же менялись; при этом все звонили мне и договаривались о новом месте. Я понимал, что если толпу закроют совсем (а цели у ментов были именно такие), то закроется целый пласт общения.
Иногда собиралась толпа, и место назначения менялось прямо на месте. Засады не успевали сворачиваться и разворачиваться. Самая же крутая облава была в Новоподрезково. Милиция нагнала десятки автобусов, леса прочесывал батальон с собаками. Прямо как в кино про эсэсовские зачистки. Бедные филофонисты сползали по насыпям, теряя пластинки и вещи, менты бегут, собаки лают. Металлисты скрывались по поселкам, стучали в двери:
«Бабушка, приюти!» «Кто?» «Партизаны»… Люди запирались в деревянных туалетах, залезали в подпол, откуда их выковыривали. Милиционерам не хватало шмайссеров, немецкой формы и «Альпийской баллады» как фона к событиям. Лично мне было чего бояться. Тогда пионеры носились по толпе с мешком моих патронташей. Я распихал напульсники по носкам, а мой товарищ купил себе кроссовки за двести двадцать рублей.
Кстати, кроссовки. Это неотъемлемый атрибут стиля. Как только Удо вышел в дудочках и белых кроссовках – мода была застолблена. Длинный хаер и кроссовки сорок пятого размера. О «казаках», конечно же, мечтали, но не было их тогда. А винтилово было жуткое. Тысячи дружинников с повязками прочесывали леса за отгулы на заводах и училищах. Мне так кажется, что это была самая масштабная облава за всю историю Союза. Причем тогда уже толпа превратилась в разгуляй-малину. Приезжали шашлычники, привозились ящики водки, но прессинг был не из-за наживы, а именно по идеологическим причинам. Настолько явно эта толпа становилась предтечей рынка, настолько разных людей она уже объединяла, что государству уже не оставалось ничего иного как либо пресекать, либо разрешать предпринимательство. Люди, начхав на законы, демонстративно вели несоветский образ жизни, покупали и продавали дефицитные товары по рыночной цене. Рынок налаживался сам. Люди, купившие свежий пласт Motorhead, на радостях проставлялись, покупая на месте алкоголь. Все структуризировалось на месте за считанные секунды. На толпе присутствовало по четыре (!) кружка «кручу-верчу» за одну «толпу». Батарейки шли нарасхват. Представляешь, как это налаживалось! Кто-то, не имея возможности заниматься пластами, прикидывал: «Так, сейчас они на радостях нажрутся и будут на полную громкость свою лабуду гонять. Батарейки сядут, а тут я им батареечки семнадцатикопеечные продам уже по тридцать…»
