Милада Харман
Мы дети России
Время шло и в нашей палате происходили перемены, кто-то выкарабкивался и приходил в себя, кого-то уносили от нас навсегда. Среди тех, кто выздоравливал были и белые и красные, там были и офицеры, и рядовые и красноармейские командиры. Мы часто спорили до хрипоты доказывая каждый свою правоту и агитируя перейти на свою сторону, и некоторые переходили. Мы спорили, иногда даже ругались, но вот чего между нами не было, так это ненависти, потому что хоть мы и знали, что стоим по разные стороны баррикады, но было просто невозможно представить себе врагами этих измождённых недавней болезнью и страданием людей. И потом за время болезни каждый помогал другому чем мог, кормил, давал пить, ставил утку, здесь в палате мы были все одинаково одеты в белое исподнее бельё, поди, разберись пока человек без сознания, или в бреду, белый он или красный. Позже когда раненный приходил в себя ты сам так радовался его выздоровлению что было уже не особенно важно за кого он сражается, он был просто человек, такой же как ты, из плоти и крови, Богом созданный, матерью вскормленный, выросший в твоей же стране, твой соотечественник. И видя прежде его боль, его страдания ты уже не мог его ненавидеть, умом ты понимал, что он враг, а вот сердце, сердце этого не принимало. Здесь в этом доме мы были все равны, уставшие, измученные войной и жизнью люди. Да и откуда было взяться ненависти в моём сердце, если я знал, что белогвардейский офицер Митька самолично вызвался быть моим донором и именно его кровь мне переливали, когда я был без сознания.
Однажды, когда мы по обыкновению спорили до хрипоты, каждый пытаясь доказать правоту выбора своей стороны, наш доктор, который был в это время в палате, сказал нам:
– Ни одна даже самая высокая идея или цель на свете не стоит того, чтобы из-за неё и во имя неё люди убивали друг друга. Любая война страшна сама по себе, но нет ничего страшнее гражданской войны, когда из-за политики рушатся семьи, и сын идёт на отца, отец на сына, брат на брата. В такой войне нет и не может быть победителей, ведь кто бы не взял верх он всё равно окажется проигравшим. Я всегда был далёк от политики, для меня не имеет значения кто и какая партия придёт к власти и какой строй будет у нас в стране, я знаю одно, всех нас вырастила и вскормила одна земля, и кем бы мы не считали себя, белыми или красными, неизменным всегда останется то, что все мы, вне зависимости от национальности и вероисповедания являемся детьми России и она одинаково любит нас всех. Может быть для того, чтобы все это поняли потребуется не один десяток лет и меня уже не будет на свете, но я верю, что настанет такое время, когда люди назовут эту войну одной из самых больших ошибок в истории России.
Сейчас по прошествии стольких лет вспоминая те его слова я думаю, какое зоркое сердце было у этого человека, каким острым, незаурядным умом он обладал, если уже тогда мог видеть то, до чего нам всем дано было дойти только через десятки лет, после множества ошибок и разочарований.
Я вспоминаю один эпизод времён отечественной войны, однополчанин мой рассказывал, что служил на немецкой границе перед самой войной за неделю до нападения Германии на Советский Союз ночью к ним перешёл перебежчик, он рассказал, что пришёл специально что бы предупредить о том, что немцы собираются напасть на СССР, и даже назвал точную дату 22 июня 2041 года. Перебежчик был из бывших белых офицеров, и его посчитали провокатором, идя на расстрел, он всё время повторял своим конвоирам:
– Почему вы мне не верите, я же русский, русский, поймите же вы!
Да, он действительно был русским, и когда он шёл через границу он не думал о том, что в его стране сейчас другая, враждебная ему власть, что там живут его классовые враги и его могут расстрелять как врага, этой самой новой власти. Потому, что одна только мысль о том, что его родину, которую он так любил, по которой он так тосковал и которую несмотря ни на что он не мог забыть и считал своею, будут топтать сапоги иноземных захватчиков, повергала его в глубокую печаль. И пусть на этой земле сейчас жили люди, из-за которых ему пришлось покинуть её и уехать в эмиграцию, они всё же были своими – русскими. И он шёл к ним неся страшную весть, которая могла предотвратить ещё более страшные последствия если знать всё заранее и успеть подготовиться. И хоть он знал, что это может стоить ему жизни, он всё равно шёл сюда, потому что думал не о себе, а о России.
Мы медленно выздоравливали, многие из тех, с кем мы лежали вместе в палате шли на поправку быстрее нас и снова уходили воевать, провожая их мы не могли не думать о том, что в следующий раз судьба может свести нас уже по разные стороны, и мысль о том, что мы будем убивать друг друга сжимала сердце щемящей болью. Лиза в такие минуты плакала прижавшись к своей старой нянюшке Даниловне, ей было невыносимо жаль этих людей за которыми она ухаживала с такой заботой и любовью, ведь она знала, что там куда они уходят их снова могут ранить, покалечить, или убить, и от одной этой мысли слёзы наворачивались на её прекрасные, как море, глаза.
Но были среди нас и те, кто не хотел возвращаться в кровавое месиво войны и после выздоровления оставался в усадьбе, помогая по хозяйству, ухаживая за раненными.
Время шло, пришла и моя пора оставить этот тихий приют, который словно оазис в пустыне, дающий путникам воду и отдых в тени развесистых пальм, оберегал нас от безумия войны и разрухи.
Как же мне не хотелось покидать моих милых, заботливых хозяев, и недавно обретённого друга, но долг красноармейца звал меня обратно.
