Мила Лейт
Времена года

4

Наутро Марта проснулась с ощущением: что-то случилось. Такое чувство бывает наутро после важных событий, когда человек, ещё не до конца пробудившись, находясь на грани между сном и действительностью, несколько секунд не в состоянии полностью осознать реальность, но уже понимает: что-то произошло. Лежа одна в постели, – муж уже встал, – она перебирала в уме события прошедшего дня. Праздник, гости, шашлыки… Конечно, здорово хоть иногда собираться вот так. Разошлись все, как и следовало ожидать, поздно, так что когда она закончила убирать со столов, была уже глубокая ночь.

Она всё ещё чувствовала усталость после долгого дня, вставать ей не хотелось. Как и не хотелось признаваться самой себе, что просто хочет побыть одна, наедине со своими мыслями. Этот француз, фотограф… почему она думает о нём? Он не особенно участвовал в общем разговоре, но шутки, которые время от времени вставлял, были умны и всегда к месту. В какой-то момент они с Мартой оказались рядом. Чтобы поддержать беседу, она спросила:

– А что вы фотографируете? – И тут же подумала, что сморозила глупость. «Ну и дурой же я, наверное, сейчас выгляжу!». К её удивлению, художник на некоторое время задумался, а потом сказал очень серьёзно, словно и сам впервые задал себе этот вопрос:

– Знаете, я стараюсь запечатлеть жизнь. Показать, какая она разная, какими удивительными бывают её проявления, увидеть её там, где не ожидаешь. Думаю, – он улыбнулся и посмотрел на собеседницу, – иногда у меня это получается. И я бы хотел, чтобы и другим мои работы помогали понять это. Может быть, лучше узнать и себя, и этот мир… и если это действительно так, я буду считать, что мои труды не напрасны.

– Вы, наверное, очень счастливый человек, – сказала Марта, – занимаетесь любимым делом, в котором можете выразить себя… – Почему-то ей внезапно стало немного грустно. Он внимательно посмотрел на неё, словно искал подвох в этих словах, затем снова улыбнулся:

– Что ж, пожалуй, вы правы. Но человек такое существо, которому для счастья надо немало.

– Немало?.. А как же это выражение: «как мало нужно для счастья»?

– Оно ошибочно, точнее, оно – не о счастье. Для того чтобы испытать радость, восторг и в самом деле нужно немногое. Но наши эмоции так же быстро угасают, как и возникают, не правда ли? Однако счастье – это ведь не эмоция. Это – состояние души. А разве можно достичь какого-либо состояния просто так, за минуту-другую? Зато и длится оно значительно дольше. Вы понимаете, о чём я?

– Да, но всё же… Вот, например, дети. Я обнимаю сына или смотрю, как он играет, и уже счастлива – получается, мне немного нужно?

Он покачал головой:

– Перед тем, как иметь возможность обнять своего ребёнка, надо его выносить, – и не всегда это оказывается просто! – родить, проводить с ним все дни и бесконечные бессонные ночи… да что я вам рассказываю! Сколько физических и душевных, – особенно душевных! – сил требует ребёнок. Так что получается, что для счастья просто смотреть, как он играет, нужно очень, очень многое. – Он снова улыбнулся ей. – И знаете, я пришёл к мысли, что это хорошо: раз счастье человеку достаётся в результате тех или иных трудов, он имеет возможность и осмыслить всю его важность, и ценить его. – Он помолчал, как будто вдруг заметил нечто, на что до этого не обращал внимания, и медленно добавил: – Как странно, что, даже получая счастье немалой ценой, человек часто не способен ценить его!..

Сейчас, обдумывая этот разговор, Марта вспомнила его проницательный взгляд – наверное, так начинает смотреть человек, привыкший, как он, искать новое в привычном? Тёмные, словно подведённые, глаза, чётко очерченные губы. Родился в России – да француз ли он? Впрочем, какая ей разница… какое ей вообще дело до нового любовника Арины?! И стоило ей об этом подумать, как она поняла, что же точит её: ей неприятно, что фотограф влюблён в другую женщину. В смятении она села на кровати, обхватила руками колени: что за чушь?!

Марта пожала плечами. Вот уж не ей, счастливой матери семейства, беспокоиться о посторонних людях! Она и внимание-то на него обратила лишь потому, что он – из Парижа. Можно подумать, за все годы брака ей не встречалось привлекательных мужчин. Спору нет, он хорошо выглядит… пожалуй, даже красив. Но если бы всё определялось исключительно внешностью, все человеческие отношения и завязывались бы, и рассыпались в мгновение ока.

И всё же она лукавила, намеренно стараясь свести все достоинства нового знакомого только к внешним данным. Проницательному наблюдателю не составило бы труда заметить, что то, как художник держался, как смотрел на гостей, что и как говорил характеризовало его как человека, немало повидавшего в жизни, много знающего, умеющего быстро и точно оценить людей, а также подать себя или уйти в тень, когда нужно. Разумеется, Марта не проводила подобного анализа, но и не заметить ума и неординарности этого мужчины не могла. Возможно, с подобными людьми жизнь и в самом деле ещё её не сводила, а может быть, у неё просто давно не было новых знакомств – но как бы то ни было, образ приятеля золовки не исчез бесследно из головы.

Большинство гостей разъехалось по домам, кто-то остался ночевать у них на даче. Со двора уже доносились голоса и какая-то возня. Пора вставать и хозяйке. Она вспомнила, как они вчера прощались: ей показалось или его объятие действительно было чуть большим, нежели просто вежливая формальность? «Да что же это такое, – мысленно вознегодовала на себя Марта, – не хватало ещё забивать себе голову всякими глупостями!»

Она сердилась на себя, на то, что странным образом чувствовала себя не в своей тарелке, что никак не могла переключиться на день сегодняшний, зачем-то застревая в дне прошедшем. И, словно освобождаясь от пут, решительно сбросила одеяло и стала одеваться.

5

Следующая неделя прошла в привычных заботах. Погода испортилась: задождило, в остывшем воздухе по-настоящему запахло осенью, разом пожелтевшие листья падали в тонкие лужи и в мокрую траву. Тротуары наполнились разноцветными зонтами, собак выводили на прогулку в пёстрых дождевиках. Останкинская башня и высотки пропадали верхушками в белёсом тумане.

Марта вышла с работы. Ветер раздул полы её тёмно-синего плаща, брызнул на ноги холодными дождевыми каплями. Сырость вдруг пробрала до костей. То ли потому, что была слишком легко одета, то ли потому, что совершенно не выспалась, опять проснувшись чуть свет, она как-то сразу замёрзла и торопливо зашагала к метро. Фонари на бульварах уже зажглись медовым светом, сделав городские сумерки уютными.

Раньше она любила гулять по осенним улицам: в то время как природа готовилась уснуть, город стряхивал с себя летнюю спячку. Тогда после учёбы или работы она частенько не спешила домой: медленно шла по тротуарам, ощущая пробуждение города в потоке автомобилей, стайках школьников и студентов, свежих театральных афишах. Теперь после работы она торопилась забрать Мишу из детского сада, потом – домой, готовить ужин, мыть посуду, гладить мужу рубашки, и все эти бесконечные «там протереть, здесь поправить». Они вполне могли бы позволить себе домработницу, которая приходила бы раз в неделю убирать и гладить, но Борис даже мысли не допускал, что кто-то посторонний будет прикасаться к его вещам. То, что у жены на домашние дела уходит чуть ли не всё свободное от работы время, он считал нормальным.

– Марта? Марта!

Она остановилась, повернула голову. На пороге книжного магазина стоял давешний француз-фотограф. Элегантное чёрное пальто, шарф, на правой руке – чёрная же перчатка, вторую он держал в свободной, – очевидно, выходя, надевал их и в этот момент как раз увидел Марту. Он шагнул к ней на тротуар.

– Э-э-э… добрый вечер… – Уже не в первый раз она чувствовала непонятную растерянность в его присутствии. И совершенно не находила, что добавить к произнесённому приветствию. К счастью, художник сам продолжил разговор:

– Какой сюрприз, – эти простые слова он произнес так серьёзно, словно сообщал ей важную информацию. И добавил с лёгкой улыбкой: – Не самая располагающая к прогулкам погода, пожалуй?

– О, я просто иду с работы.

– У вас, должно быть, какие-то интересные планы – я заметил, вы спешите.

– Нет, я всего лишь тороплюсь домой… ну и ещё нужно забрать сына из детского сада!

Его вопрос очень удивил её – разве их гость забыл, что она – мать семейства? Или, может, во Франции всё по-другому, и даже если у тебя дома семеро по лавкам, ты имеешь право на личное время? Она и сама от себя не ожидала такой внезапной волны раздражения.

– Ах да, конечно, – он кивнул, внимательно глядя на неё.

«Смотрит, как врач на пациента, которому надо поставить сложный диагноз», – мелькнуло у Марты.

– Скажите, Марта, – он по-прежнему был серьёзен, – может быть, у вас всё-таки найдётся время на чашку кофе, совсем чуть-чуть?

Её первой реакцией было: извинившись, отказаться. Но всё её существо хотело остаться: она уже миллион лет не заходила никуда просто так, на чашку кофе, не общалась, кроме как по рабочим вопросам, с мужчинами, а главное – ей действительно было приятно его общество. Ещё тогда, на даче, он привлек её внимание; то и дело она ловила себя на том, что рассматривает его, но если их взгляды вдруг встречались, тут же отводила глаза. Сейчас у неё и правда было полчаса.

Она почти машинально посмотрела на часы, потом пожала плечами, улыбнулась:

– Что ж, хорошо, только совсем ненадолго.

Они зашли в первое попавшееся кафе. Как по заказу, место оказалось удивительно уютным: небольшая кофейня, где стоял запах свежесмолотого кофе и выпечки; мебель с гнутыми ножками и светильники с абажурами, на стенах – потемневшие зеркала в рамах и старые фотографии. Рабочий день уже закончился, так что в зале было людно. На их удачу как раз освободился столик у окна и, не успели они сесть, как Марта ощутила себя словно в другом мире: за огромным, во всю стену, окном в начинающихся сумерках зажигались огни, куда-то шли люди, гудели автомобили; казалось, она наблюдает за прекрасным незнакомым городом из каюты корабля. Видимо, что-то отразилось на её лице, потому что Марк произнёс:

– Интересно иногда вот так посмотреть со стороны на что-то привычное, правда? Порой я специально сажусь за столиком в кафе и наблюдаю за происходящим вокруг. В Париже столики стоят прямо на тротуаре… Вы были в Париже? Нет? Это, право же, большое упущение. Удивительный город. Сколько в нём живу, исходил вдоль и поперёк, кажется, уже знаю каждый камень – и не перестаю ему удивляться. Эти белые дома с решетчатыми балконами, шелестящие платанами бульвары, бесчисленные кафе, цветочные лавочки и мосты, мосты… – непередаваемая атмосфера! Даже сложно сказать, что именно делает его столь прекрасным, но его очарование – бесспорно и упоительно. – Он улыбнулся. – Неспроста этот город всегда притягивал творческих людей.

– И вас?

Он в задумчивости кивнул несколько раз:

– И меня. Я сбежал туда в восемнадцать лет. Я знал, что мне придётся очень непросто, но даже в самые тяжелые минуты не сомневался в своём выборе. – Марк усмехнулся: – Видели бы вы, как я тогда жил!.. Каморка, носившая громкое название «квартира», куда едва помещались диван, крохотный стол и раковина с плитой, совмещала функции и гостиной, и кухни, и спальни – всего. Зато она была прямо у Люксембургского сада – чудесное место, насквозь парижское, даже сейчас оно почти не тронуто туристами. Что ж, в юности, к счастью, легко переносить бытовые невзгоды, а энтузиазма мне было не занимать. Словом, оно того стоило.

– И вы добились именно того, чего хотели с самого начала?

– Я нашёл себя. – Пауза. – А вы? – Какая-то искорка мерцала в глубине его глаз.

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно, повисло короткое молчание. Марта машинально ещё раз отметила про себя, какие тёмные и густые у него ресницы. Она обхватила чашку с принесённым кофе обеими ладонями, посмотрела за окно. Мимо проходила в обнимку молодая пара; резкий порыв ветра растрепал волосы девушки, она, смеясь, принялась их поправлять, при этом парень обнял её ещё крепче. Они прошли дальше. Несколько сорванных листьев пролетело мимо стекла. И неожиданно для самой себя она произнесла:

– Если не знаешь, что ищешь, никогда не поймёшь: нашёл или нет.

Он внимательно смотрел на неё, а она продолжала:

– Последнее время меня постоянно одолевают какие-то сомнения. Такое впечатление, что подсознание хочет что-то сказать мне, а сознание не может этого уловить… или как это правильно назвать… Самое странное – мне не на что жаловаться, у меня всё хорошо… правда хорошо! – и дома, и на работе. При этом я стала плохо спать, мне всё время кажется, что я забыла о чём-то важном, я пытаюсь это анализировать, но ничего не получается… я никогда не была в Париже… я вообще почти нигде не была, хотя могла бы… я не понимаю, почему я обо всём этом думаю, и я так устала!..

Конец фразы она произнесла почти шёпотом, словно про себя. Допила, не поднимая глаз, кофе, провела пальцем по белой чашке тонкого фарфора. «Зачем я говорю ему всё это?» Она чувствовала его взгляд и упорно продолжала рассматривать пустую чашку.

– Марта, а вы любите свою работу?

Любит ли она свою работу? Что ж, в целом, её всё устраивает: дело своё она знает, отношения в коллективе хорошие. Переводчик английского и французского – можно ли вообще всерьёз любить такую работу? Поначалу, после университета, когда всё было ново, ощущения, разумеется, были другими: ей нравилось обогащаться новыми знаниями, совершенствовать мастерство, открывать неизвестные ранее нюансы. Потом прелесть новизны исчезла, зато появилась спокойная уверенность профессионала, но затем и она стала привычной. Можно ли открыть новые грани в своей профессии? Много ли вообще на свете профессий, которые позволяют расти и расти, требуют применения накопленных знаний и опыта, при этом дают простор для творчества? Знает ли она вообще кого-то, кто действительно любит свою работу?

– В целом – да.

– Но если я спрошу вас, любите ли вы своего ребёнка, вы ведь не скажете «в целом»?

Ох, ну чего он от неё добивается, как это вообще можно сравнивать?! Тут взгляд её упал на левое запястье – часы показывали, что в кафе она пробыла дольше, чем предполагала.

– О боже!.. Марк, простите, но мне уже давно пора уходить, мне и в самом деле нужно забрать ребёнка и… – Марта поднялась и стала поспешно надевать плащ.

– Да-да, понимаю, – голос его звучал огорчённо, но в глазах оставалась улыбка. – Но мы могли бы продолжить наш разговор, не правда ли? Скоро я ненадолго уеду в Париж, но потом вернусь продолжать подготовку выставки – вы можете встретиться со мной на этой неделе? – Он тоже встал и оказался совсем близко.

Она в замешательстве молчала. Это свидание? Не похоже, чтобы он назначал свидание. Тогда что ему нужно от неё? Не в самом же деле он хочет выяснить, любит ли она свою работу! И может ли она, замужняя женщина, назначать личную встречу с мужчиной?

– Хорошо, – он достал визитку. – Вот мой номер, пожалуйста, позвоните, когда вам будет удобно. Я действительно очень хотел бы снова увидеть вас.

Они быстро простились, Марта чуть ли не бегом покинула кафе и, только подходя к турникету в метро, увидела, что её левая ладонь всё ещё сжимает визитку художника.

6

Борис повернул ключ во входной двери – как ни странно, она не открылась. Он привык, что к его возвращению жена всегда дома, а значит, дверь запрета только на нижний замок. Он повозился с обоими замками, вошёл. В квартире было непривычно темно и тихо – он даже растерялся на минуту. Прошёл на кухню, потом вернулся в гостиную, включил телевизор, принялся листать каналы. Где же Марта? Не то, чтобы он соскучился, но одно дело – приходить в освещённый дом, где пахнет вкусным ужином и слышно, как жена болтает с сыном, другое – в тёмную пустую квартиру… она даже показалась ему холодной.

Он всегда – в открытую или втайне – сочувствовал тем из своих приятелей, чьи жёны, занимая серьёзные должности или просто в силу специфики своей профессии, поздно возвращались с работы. С младых ногтей у него было твёрдое убеждение, что женщина должна быть помощником и тылом для мужчины, но не более. Претензия современных женщин выходить на первые роли в профессиональной, а также общественной и политической жизни его несколько раздражала. Если заходили разговоры на подобные темы, в целом его позиция была такова: жена должна вкусно готовить, содержать дом в чистоте и уюте, воспитывать детей, а также хорошо выглядеть для мужа. Работать она может, но только при условии, что это не отразится ни на чём из вышеперечисленного. Собственно говоря, всё сводилось к классическому «кухня, церковь, дети». А когда представительницы отряда «друг человека» начинали возмущаться, что у женщин тоже есть потребность если не в профессиональной самореализации, то хотя бы в хобби, он смеялся, что те женщины, которых он знает как реализовавшихся профессионально, на женщин не особенно и похожи: «Ну ты посмотри на неё – что же ей ещё остаётся, кроме профессиональной самореализации?» – и, довольный шуткой, веселился от души.

Но разумеется, он не позволял этим понятиям портить его отношения с прекрасными дамами. Женщинам он нравился – а кому не приятно пользоваться успехом у противоположного пола – поэтому, общаясь с ними, не скупился на комплименты, бросал заинтересованные взгляды, отчего, разумеется, нравился ещё больше: ведь не секрет, что ответную симпатию проще всего вызвать собственной симпатией к человеку. А предпочитал он всегда как раз таки миловидных барышень, не отяго-щённых другими стремлениями самореализации, кроме как удачно выйти замуж.

Свои интрижки, которые он несколько раз заводил после женитьбы, он искренне считал совершенной невинностью, которая только способствует прочности его брака. Логика его была проста, как алюминиевая кастрюля: если моя семья не страдает ни материально, ни морально, – ведь никто не знает! – то кому от этого плохо? Одинокая женщина получила удовольствие, которого ей не хватало, я получил разнообразие, которое мне, как нормальному мужчине, необходимо, а жена получила довольного мужа – все счастливы. Правда, однажды эта теория дала осечку, да так, что Борису даже пришлось здорово испугаться.

Года три назад он увлёкся девушкой, которую взяли на работу в их компанию. Совсем молоденькая, вчерашняя студентка, она производила впечатление не только хрупкости физической, но и какой-то моральной чистоты. Борис начал аккуратно наводить мосты. Алина на его приёмы не особенно реагировала, но и общения не избегала. Он узнал, что у неё есть молодой человек, можно сказать – жених, но его это не только не охладило, наоборот: с одной стороны, взыграло желание заполучить запретный плод, тем самым доказав самому себе, какой он герой-любовник; с другой – ситуация, с его точки зрения, уравновешивалась тем, что оба они несвободны, а значит, получив своё, все разойдутся, довольные друг другом.

Месяца три он заходил с разных концов: то приглашал её на невинные прогулки после работы, во время которых вёл беседы о литературе, религии, философии и прочих предметах, которые, по его мнению, должны были показать его глубину и серьёзность; при этом и сам всегда был внимательным слушателем, давая понять, как важно ему её отношение к затрагиваемым вопросам.

То звал её на обед и там превосходил себя в остроумии, рассказывая забавные истории или комментируя рабочие моменты и новости. То при встрече в коридоре молча смотрел на неё долгим задумчивым взглядом, то посылал смешные или трогательные открытки по электронной почте – словом, не жалел сил, чтобы исподволь дать понять, какой особенной и важной она для него стала. На её день рождения, который пришёлся как раз на это время, он подарил ей охапку тёмно-красных роз.

И вот его радары уловили перемену в её к нему отношении. Всё, что последовало за этим, было подобно снежному кому, который, всё увеличиваясь, несётся с горы с нарастающей скоростью.

Они стали почти ежедневно проводить вместе время после работы, потом Борис стал улучать часок, чтобы побыть с ней, и в выходные. Ехали на его машине куда-нибудь в укромное место и там отдавались переполнявшей их страсти, – благо, темнело уже совсем рано. Как-то вскоре после того, как они стали любовниками, Борис спросил девушку о её женихе и планах на будущее. Её и без того огромные глаза распахнулись в недоумении:

– Какие у меня могут быть планы, если я с тобой? Я рассталась с ним, когда поняла… – Она провела ладонью по его волосам. – Когда поняла, что встретила тебя.

Он промолчал. Заходить так далеко в его планы не входило, и что-то подсказывало, что лучше прекратить эту связь сейчас, пока она не стала прочнее; но отказаться от удовольствия быть с ней, прижимать к себе это хрупкое тело, чувствовать, как сама она всем своим существом стремится к нему – было выше его сил. И он махнул рукой и на здравый смысл, и на подавшую голос совесть.

Прошло несколько месяцев, всё оставалось по-прежнему. Алина не задавала вопросов, ни о чём не просила. Ему казалось, что ситуация сложилась идеально для всех. Марта ничего не подозревала: в то время она как раз вышла из декрета и так выматывалась, разрываясь между работой, ребёнком и домашними делами, что не замечала ничего, а добираясь вечером до кровати, хотела только одного – спать.

Но вот однажды Алина пришла на работу с тем видом, когда никакой косметикой нельзя скрыть: она проплакала полночи.

– Я так больше не могу! Я уже давно хотела сказать тебе: у меня больше нет сил жить в этом треугольнике. Я для тебя – всего лишь развлечение, а я так не могу! Не могу думать, что делю тебя с другой женщиной. Что встречаюсь с мужчиной, который… о Господи!.. – она отвернулась, закрыла лицо руками. Потом продолжала: – Никогда не думала, что со мной такое случится. Я всегда была такой честной. Мне бы и в голову не пришло заводить хоть что-то с женатым мужчиной. Но ты… ты был таким… я подумала… – она всхлипывала, по-прежнему не отрывая ладоней от лица. – Если я нужна тебе, будь со мной… а если нет, давай поставим на этом точку. Я уже не могу спать, я всё время плачу… Я не могу больше так!

Борис молчал – сказать ему и в самом деле было нечего. Ну как ей объяснить, что если мужчине нравится проводить время с женщиной, это вовсе не значит, что она для него – всё на свете? Что женятся потому, что нужна семья, дети, стабильность, наконец; и невозможно жениться на каждой, в кого влюбляешься, – тогда вообще никогда жениться не надо. Что ему хорошо с его женой – она ему подходит, и хозяйка прекрасная; и, конечно, их ребёнку нужен отец.

На какое-то мгновение перед его мысленным взором пронеслось: вот он разводится с Мартой, женится на Алине. Новая жена тоже готовит ему обеды-ужины, гладит занавески, рожает ребёнка… А если потом отношения не заладятся? Страсть – это, конечно, здорово, но на одной страсти семью не построить. И даже если всё устроится гладко – зачем ему расставаться с Мартой, с которой всё уже налажено? Зачем что-то менять? При разводе понадобится разменивать квартиру, и бывшей жене с ребёнком достанется большая из двух, а им с новой женой и ребёнком придётся ютиться в крохотной однокомнатной… алименты… кошмар!.. Ох, ну чего она плачет, бедная… А вслух он произнёс:

– Родная моя, ну пожалуйста, ну не плачь, я не хотел сделать тебе больно. Ну ты же умница, ты же понимаешь, как всё непросто… я не могу сейчас бросить ребёнка. Ну потерпи чуть-чуть, ну пожалуйста, ну не надо…

И он нёс эту ахинею, не переставая прижимать к себе её вздрагивающие плечи, целуя её волосы, шею, потом отвёл её пальцы от лица и стал целовать глаза, губы. Девушка перестала плакать, вздохнула.

– Я не могу без тебя, – прошептала она.

– Я тоже не могу без тебя.

И всё осталось, как прежде. Пока спустя пару месяцев они не наткнулись на Арину. Борис всегда вёл себя очень осторожно; даже если он появлялся с девушкой на людях, их всегда можно было принять за приятелей, заглянувших на чашку чая в кафе поболтать, или которым просто случилось идти в одну сторону. Но тут вышло так, что они как раз уходили из кафе и, помогая ей надеть пальто, он наклонился вперёд, она обернулась и они поцеловались. Когда Борис поднял глаза, он увидел стоящую в дверях сестру, которая в упор смотрела на него. Выражение её лица не предвещало ничего хорошего.

– Ты не имеешь права так себя вести, – говорила она ему несколькими часами позже. – Если тебе плевать на твою семью, зачем тогда вообще было жениться?!

Он вяло пытался оправдаться:

– Да не воспринимай ты всё так серьёзно, ну подумаешь!.. Марта для меня – единственная женщина, я никогда с ней не разведусь…

– Единственная? – перебила Арина. – В каком, интересно, смысле – единственная?! А ты хоть подумал: что будет, если она узнает?

– Марта ничего не узнает, и я не собираюсь…

– Допустим, не узнает – хотя это не умаляет низости твоего поведения – а о девчонке ты подумал?!

– А здесь-то тебе не всё равно? Я ничего ей не обещал, она всё понимает и не надо делать драму на пустом месте.

– Не обещал? Сколько ей лет – двадцать, двадцать два? Я видела, как она смотрела на тебя. И поверь: уж в чём, а в людях я к тридцати пяти годам разбираться научилась!

– Ну зачем же добавлять себе лет…

– Не уходи от темы. Послушай, ты знаешь, почему я развелась со вторым придурком, и я не желаю Марте того же. Тем более что она этого никак не заслужила. И прекрати терзать девочку и дай ей спокойно жить дальше. Ты мой брат, я тебя люблю, но совесть тоже надо иметь.

Нет, не может быть, чтобы она рассказала Марте! Они – одна семья, они всегда были горой друг за друга, зачем ей это делать? Но несмотря на то, что Арина не угрожала разоблачениями, он испугался. В голосе сестры чувствовалась серьёзность и что-то ещё, чего он не мог определить, но понял: лучше не связываться.

С того дня он молча прекратил всё общение с Алиной. На её попытки выяснить, что происходит, отмалчивался, уходил от ответов на прямые вопросы, добавляя извечное «ну ты же всё понимаешь». Он видел, что девушка ходит осунувшаяся, временами вид у неё просто убитый, но его это не особо трогало, а порой даже раздражало – никому не нравится знать, что он является причиной чьего-то горя. Когда спустя пару месяцев Алина уволилась, он вздохнул с облегчением. А также зарёкся заводить романы с созданиями, чьи идеалистические представления и принципы ещё не скорректированы жизненным опытом.

Борис услышал, как открывается входная дверь, голоса жены и сына. Машинально он взглянул на часы – оказывается, он сам пришёл всего десять минут назад; всё-таки как долго тянется время, когда ждёшь.

– О, привет, а вот и мы! – Марта радостно улыбалась. – Мы так торопились домой, да, сынок?

Она чуть запыхалась, щёки разрумянились, улыбка озаряла всё лицо тёплым светом. Хм, как-то он и забыл, какая красавица его жена. И выглядит совсем молодо, никогда не дашь её возраст. Он подошёл к ней, чуть улыбаясь и со значением глядя в глаза, положил руку на затылок, притянул к себе.

– Кажется, мне надо почаще задерживаться на работе, а? – Марта обняла его в ответ.

– Мама, помоги, пожалуйста, снять ботинок, он застрял!

– Никакой романтики! – игриво шепнула она мужу, отстраняясь. – Да, сынок, сейчас.