Михель Гавен
Дорогая Альма
– Откуда, фрау Сэтерлэнд?! – Пирогов безнадежно махнул рукой. – Кто тут остался?! Все бежали в панике, на последний поезд в городе такая давка была, что аж на поручнях висели, лишь бы уехать. И партийные функционеры, и всякая иная власть советская – все эвакуировались. Кому мы тут нужны-то? Силища такая перла. Перетрусили. Никому народ не нужен, свои шкуры спасали.
– Понятно. – Маренн вздохнула.
– На вас вся надежда, фрау Сэтерлэнд, – Пирогов взял ее руку, сжал ей даже казалось, она слышала, как колотится его сердце. – Спасите людей, фрау Сэтерлэнд. Нам-то что, старикам, мне да Миколе, мы свое отжили, всякого навидались детей жалко. Юру. Девушку эту Варю. Да и в деревне детишек немало осталось, и все с мамками, отцов-то позабирали. Кого сейчас на фронт, а кого еще НКВД раскулачило и в могилы уложило. Я прошу, фрау Сэтерлэнд. Я вижу, вы одна человек среди них…
– Ну, не одна. – Маренн смутилась. – Вы видели моего сына. И вот танкисты в деревне разрешили сельчанам погибших большевиков захоронить. Я подумаю, что можно сделать, – пообещала она. – Точнее, даже сделаю все, что смогу. Но вы будьте готовы действовать очень быстро. И предупредите всех, кого это касается, – попросила она.
– Фрау Сэтерлэнд.
На дорожке, ведущей от дома, появилась медсестра Беккер.
– Вам звонят из Берлина, – сообщила она и, запнувшись, добавила: – Муж… сказали.
– Сейчас иду. Извините, Иван Петрович.
«Это вовремя». Маренн быстро вернулась в кабинет, подошла к столу. Взяла телефонную трубку.
– Отто.
– Да, я, – услышала она знакомый голос Скорцени. – А где ты прохлаждаешься по ночам? Я звонил, мне сказали, ты уехала из госпиталя.
– Пришлось оказать помощь местному населению. Попросили, – ответила Маренн мягко. – Тяжелораненая девушка.
– Ну, это отговорки, конечно. – Скорцени усмехнулся. – Я так понимаю, у тебя там Олендорф объявился. Наверняка в казино приглашал. Не с ним прогуливалась?
– А ты откуда знаешь про Олендорфа? – Маренн насторожилась. – Да, приезжал сегодня. В казино не приглашал. Слава богу. Однако приглашал принять участие в его акции. Я отказалась, как ты понимаешь.
– Я в поле, на учениях, – продолжил Скорцени. – Но мне сегодня из Берлина позвонил Науйокс. Говорит, там Олендорф вдруг бурную деятельность развил. Заваливает Гейдриха служебными записками, что, мол, ему срочно требуется высококвалифицированный психиатр. Я так понимаю, он на тебя метит.
– Он этого не скрывает, – подтвердила Маренн. – Ты можешь повлиять?
– Попробую. Я сказал Джил. Она доложит Шелленбергу. Если кто-то может остановить Гейдриха и его любимчиков, то это только рейхсфюрер. А ему еще надо все правильно преподнести. Не знаю, что там им приспичило. Как боевая обстановка? – поинтересовался он. – Надеюсь, не нашлось как обычно, парочки тяжелораненых комиссаров, которым надо обязательно побыть под твоим наблюдением и поэтому они пока поживут у нас дома? – спросил с сарказмом.
– Почти угадал. Но пока это только раненая большевистская собака.
– Ну, это терпимо. Меньше расходов.
– Как Джил?
– Сидит, где ей и положено, в приемной бригадефюрера. И бегает на обед с подружками. Она уже взрослая девица. Вышла из того возраста, чтобы папа за ней присматривал. – Он усмехнулся. – Вот что. Я пришлю Рауха к тебе, – добавил решительно. – Пусть вылетает сегодня же. Все-таки будешь не одна. Он поддержит. И он всегда знает, как со мной связаться. Постараюсь все уладить.
– Спасибо, Отто.
Маренн повесила трубку. «Фриц сейчас очень кстати здесь, это верно, – подумала она. – Вот и еще одним хорошим человеком будет больше».
Села за стол, допила остывший кофе в чашке. «Что делать? Как опередить Олендорфа? Как спасти людей от расправы?» Все ее полномочия ограничивались исключительно медицинской сферой. Выдвинуть идею об обустройстве санатория – это действенный ход, но очень долгий. Надо составить тысячу документов, провести химический анализ воды, доказать, что она на самом деле оказывает позитивное воздействие на организм раненых. На все это уйдет полгода, не меньше. А Олендорфа надо остановить сегодня. Даже не завтра – сегодня. Сейчас. И все, что она может сделать это, используя именно свои полномочия в медицинской сфере, обратиться к… рейхсфюреру. Напрямую. С этой самой идеей санатория. Каким бы абсурдом все это ни казалось на первый взгляд. А больше ничего не остается. Все, что нужно получить – это резолюцию Гиммлера на служебной записке о возможности обустройства санатория для солдат и офицеров СС в этом месте. Резолюцию «рассмотреть», адресованную начальнику Главного медицинского управления СС доктору Гебхардту. И все. Если рейхсфюрер будет в курсе, никто не посмеет не принять во внимание его решение. И Гейдрих сразу сбавит обороты. Ему совсем не понравится рисковать наметившейся карьерой ради каких-то сомнительных экспериментов одного из подчиненных. Тем более что к нему в последнее время сильно благоволит фюрер. Легедзино и окружающие деревни оставят в покое. А будет здесь потом санаторий или не будет его – это вопрос будущего, весьма отдаленного. Может быть, он будет через десять лет после победы Великой Германии на всех фронтах. Главное – есть резолюция. Но как ее получить? То, что рейхсфюрер не прочь щелкнуть заметно усилившегося заместителя по носу – очевидно. Ему не нравится, что теперь частенько Гитлер напрямую обращается к Гейдриху, в обход Гиммлера, якобы «дорогой Генрих, вы были очень заняты, я не хотел вас беспокоить». К тому же можно намекнуть, что и вермахт не прочь прибрать источник для своих медицинских нужд. Тут Гиммлер тоже раздумывать не станет. Все лучшее должно быть в распоряжении СС, даже если оно никогда не пригодится. А вдруг.
Но как срочно доставить донесение Гиммлеру? Рейхсфюрер – это не Шелленберг и не Гебхардт, так просто к нему не зайдешь и не позвонишь. Звонить Гебхардту, просить его добиться приема у рейхсфюрера? Пустое дело. Гебхардт медлителен. К тому же он бюрократ старой закалки, очень осмотрительный, осторожный. Он ни за что не станет докладывать рейхсфюреру, пока не обложится документами, не посмотрит все сам. Более того, он не та фигура, для кого всегда открыты двери кабинета рейхсфюрера.
Дела медицинского управления – это последнее, что интересует Гиммлера. «Ну, если только фрау Сэтерлэнд не настаивает так, что даже рейхсфюреру легче принять ее, чем отказать», – подумала Маренн с иронией. «Но фрау Сэтерлэнд застряла где-то в районе украинского города Черкассы. А бедному Гебхардту если и удастся попасть на прием к рейхсфюреру, то только через неделю, не раньше». И скорее всего, его отправят к Гейдриху. А это последняя инстанция, в которую хотелось бы обращаться в сложившихся обстоятельствах.
Что же делать? Маренн встала, прошлась по кабинету. Остановилась перед потемневшим портретом Бетховена над роялем. «Моя хозяйка, княгиня Зинаида Кристофоровна, – вспомнилось, как рассказывал ей на днях Пирогов, – воспитывала нас, меня и свою дочь Ниночку, в строгости и скромности. Супруг ее, Казимир Сигизмундович, все время был в разъездах по делам службы и имения. Зинаида Кристофоровна же самое большое значение придавала образованию. Иные, графы Потоцкие, например, – их усадьба здесь поблизости, – вкладывались в предметы роскоши, устраивали поражающие воображение сады с фонтанами, банкеты и гулянья, гремевшие на всю округу. Зинаида же Кристофоровна считала, все это – пустое. Хотя сама она из их семейства, Потоцкая в девичестве. И не потому, что доходы не позволяли, и отец Казимира Сигизмундовича потратился на артисток и охоту, залез в долги. Не того склада она была человек. Меня она послала учиться в Варшаву, а затем в Петербург. Ниночка прекрасно пела и играла на фортепьяно. Зинаида Кристофоровна выписывала ей лучших педагогов из Италии, мечтая, что дочь посвятит себя музыке. Она содержала две больницы для бедных, бесплатную школу для крестьянских детей, сиротский дом.
Когда Казимир Сигизмундович умер в 1906 году от болезни сердца, я старался служить Зинаиде Кристофоровне и Ниночке опорой и защитником. До сих не могу простить себе, что не уговорил их покинуть имение, когда в марте 1918 года советская власть утвердилась окончательно. Я не смог их защитить от пуль грабителей, среди которых оказалось немало тех, кто раньше посещал школу и лечился в больнице Святой Ксении, которую патронировала княгиня. Они вынесли все ценности, украшения. Испортили и уничтожили все, что под руку попадало. Но главное – убили Зинаиду Кристофоровну и Ниночку. Есть такие минуты в жизни, фрау Сэтерлэнд, когда надо действовать решительно. Упустив их, уже ничего не исправить, и жалеешь о том всю жизнь». Да, надо действовать решительно. Время уходит. И способ остается только один. Маренн вернулась к столу и сняла телефонную трубку.
– Соедините с приемной бригадефюрера Шелленберга, фрейлейн, – попросила телефонистку. Вскоре она услышала знакомый голос Джил.
– Шестое управление. Приемная бригадефюрера Шелленберга, слушаю вас.
– Девочка моя. Я тебя тоже слушаю. И твой голос для меня – как музыка, – произнесла Маренн с улыбкой. – Здравствуй, моя дорогая.
– Ой, мама, как я рада! – воскликнула Джил. – Я так ждала твоего звонка! Как ты? Когда приедешь? Ты виделась со Штефаном?
– Конечно. Штефан приезжал вчера. Передавал тебе привет. А у меня, ты сама знаешь, как всегда, очень много работы. По приказу у меня еще шесть дней, и я должна вернуться в Берлин. Очень жду, когда мы с тобой увидимся.
– Я очень скучаю, мамочка.
– Я тоже. Но, знаешь, я хочу попросить тебя помочь мне в одном важном деле, – начала Маренн осторожно. – Это касается жизней ни в чем не повинных людей. Они могут погибнуть. Я очень хочу им помочь. Но, находясь здесь, я не справлюсь одна. Но если ты поможешь – мы обязательно справимся. И спасем много людей. Ты мне поможешь?
– Конечно, мамочка. Все, что скажешь, – с готовностью согласилась Джил. – А что надо сделать?
– Вы у меня замечательные дети – и ты, и Штефан – оба. – Маренн улыбнулась. – Вот так вот неожиданно, в самый, казалось бы, неподходящий момент, понимаешь: не зря старалась, воспитала правильно.
– О чем ты, мамочка?
– Так, про себя. – Маренн вздохнула. – Вот что, Джил. Ты сейчас составишь на бланке Шестого управления докладную записку на имя рейхсфюрера СС. Я продиктую тебе все данные. Ты напечатаешь и подпишешь у Вальтера.
– Он очень занят, – возразила Джил. – К нему не пробиться. Совещания одно за другим.
– Это очень важно, Джил, – повторила Маренн настойчиво. – Я знаю, что ты умеешь. Если уж он совсем не сможет, то пусть даст распоряжение кому-то из заместителей. Но постарайся, пожалуйста.
– Хорошо. Я попробую, – согласилась Джил. – Что дальше?
– А дальше ты позвонишь фрау Марте, да-да, супруге рейхсфюрера. И скажешь, что я очень прошу ее принять тебя. Хотя я уверена, Марта и без моих просьб пригласит тебя в гости с радостью. Она тебя любит. Всегда тебе рада. К тому же она много занята с ребенком и рада любой передышке, пообщаться, посмеяться с кем-то. Возьмешь в моем кабинете в «Шарите» микстуру для малышки – я приготовила еще перед отъездом, де Кринис знает, где, и поедешь к ней. Оставишь фрау Марте докладную записку и попросишь от меня, чтобы она обязательно показала супругу эту бумагу, но если до конца дня это не удастся – рейхсфюрер задержится на рабочем месте или, более того, будет вызван к фюреру, – пусть она сообщит по телефону о существовании этой бумаги. Мы с тобой до рейхсфюрера дозвониться не сможем. И даже Вальтер не всегда. А вот фрау Марта звонит ему по пять раз на дню. Конечно, я понимаю, что использовать фрау Марту – это запрещенный прием. – Маренн сделала паузу. – Нам с тобой нагорит и от Вальтера, и, конечно, от рейхсфюрера. Но мы-то с тобой знаем, что все это будет длиться не дольше того, как новорожденную малышку что-то снова побеспокоит. А вот десятки ни в чем не повинных людей останутся в живых, а это намного важнее. Ты понимаешь?
– Я поняла, мама, – произнесла Джил, помолчав. – Диктуй, я готова записывать… Я сейчас напечатаю. Через полчала у Вальтера закончится совещание, будет перерыв, и я попробую подписать. А в обед отпрошусь у Ральфа и поеду к фрау Марте. А что это за люди, мама? – спросила она нерешительно. – Это наши солдаты?
– Нет, Джил, – ответила Маренн твердо. – Но об этом мы поговорим с тобой, когда я вернусь в Берлин. Я все тебе расскажу. Обязательно позвони мне, как все закончишь. Обратись к Ральфу. Он поможет тебе со мной связаться.
– Хорошо, мамочка! Я люблю тебя.
– Я жду твоего звонка, дорогая.
Маренн положила трубку. Действительно, оставалось только ждать. Ждать Рауха, ждать сообщений от Джил. Ждать, что же предпримет Олендорф. И заниматься своими непосредственными обязанностями. Ближе к обеду Маренн собрала медикаменты для Вари. Пирогов позвал Юру и сказал, что тому следует навестить тетку Пелагею.
– В дом не заходи, – наставлял он воспитанника. – Пусть Пелагея сама к тебе выйдет. Передашь ей посылку. Расспросишь, как и что. И сразу назад. Нигде не задерживаться. А если его остановит патруль? – Иван Петрович с тревогой взглянул на Маренн. – Обыщут. Немецкие медикаменты – скажут, что украл.
– Не волнуйтесь, я дам разрешение со своей печатью, – успокоила она. – Да, если найдут медикаменты без соответствующего разрешения, арестуют. Но Юре ничего не грозит. Сразу покажешь патрулю бумагу; если что, не волнуйся, требуй, чтобы обращались ко мне. А если нет, я сама тебя найду, сегодня же.
– Все понял? – Пирогов внимательно посмотрел на мальчика. Тот кивнул головой. – Тогда бери посылку и иди. – Он обнял Юру, прижав к себе. – С Богом.
В ожидании время тянулось долго. Юра вернулся спустя часа три, когда уже стало темнеть. Из его слов стало ясно, почему Олендорф бездействовал. В деревне все еще находились танкисты бригады «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Но, по словам Пелагеи, они собирались уходить.
– А что так долго? Я места себе не находил, – выговаривал Пирогов Юре, налив стакан крепкого чая. – Я же сказал, только туда и обратно. Где ты пропадал?
– Меня тетка Пелагея в дом зазвала, – признался Юра, опустив голову. – Накормила калачом сладким. Вот второй вам прислала и сала кусок. – Он показал на сверток, который принес с собой. – Дядя Иван Петрович. – Он поднял глаза, в них стояли слезы. – Я вторую собаку там видел. Тоже пограничников. Тоже раненую. И хозяйку ее, старшину медслужбы, как она сама мне сказала. Варвару Ильиничну. Так она – хозяйка Графа и Неллы. Нашу Альму Неллой зовут на самом деле. И она из того пограничного отряда, в котором Варвара Ильинична ветеринаром служила. Иван Петрович, она сказала, что Альму заберет. – Юра всхлипнул. – То есть Неллу.
– Ну, это мы еще посмотрим, как все получится. – Иван Петрович ласково погладил мальчика по голове. Развернув кулек, отрезал кусок калача, положил на него кусок сала, придвинул Юре. – На вот, покушай. И что же, все три часа у лесничихи провел? – спросил с недоверием.
– Нет, я быстро ушел, – ответил Юра, отхлебнув чай. – Потом еще у дороги в лесу сидел. Пока не стемнело…
– Плакал? – Пирогов заглянул ему в глаза. – Вижу, что плакал.
– Что ж, выходит, моя Альма так ко мне и не вернулась? Это чужая Альма, то есть Нелла? И отец никогда не вернется…
– Может статься, что и никогда не вернется, – ответил Пирогов грустно. – Скорее всего, не вернется. И ко многим мальчишкам теперь отцы их не вернутся. Но это не значит, что надо отчаиваться. Сейчас такое время, Юра, что нужно собраться с духом. Да, Нелла – не Альма. Но на самом деле Варвара-то ей не хозяйка. Хозяин Неллы погиб. И хозяин Графа тоже. Но она, конечно, имеет право взять их обоих. А знаешь, Юра, что мы сделаем? – Он подсел к мальчику и обнял его за плечи. – Мы попросим у Варвары Ильиничны щенка. Видел ты там в корзинке трех малышей? Вот одна из них девочка, они ее Герой, кажется, назвали. Или Гретой. Но она-то кроха совсем. А мы ее Альмой назовем. И будет у нас Альма. Наша, собственная Альма. Мы ее вырастим. Согласен? – Он поцеловал Юру в висок.
Тот кивнул, потом спросил:
– Так вы знали, Иван Петрович?
– Знал, Юрочка. Но не хотел тебя расстраивать. Тем более что неизвестно, как здесь все повернется-то… О щенках ли сейчас думать. – Он вздохнул.
– Фрау Сэтерлэнд, – в комнату постучали, вошла медсестра Беккер. – Вас спрашивает офицер. Из Берлина.
– Пригласите его. Это Фриц Раух. – Маренн встала из-за стола. – Адъютант моего мужа, – объяснила она Пирогову. – Он приехал, чтобы охранять нас. Теперь нам будет легче.
– Мы тогда пойдем, фрау Сэтерлэнд.
Пирогов встал, быстро собрал съестные припасы, присланные лесничихой.
– Пойдем, Юра, – поторопил воспитанника. – Не будем мешать. Мы будем у себя во флигеле, – сказал он Маренн, направляясь к двери. На пороге он столкнулся с Раухом. Тот вошел в высокой фуражке, блестящем кожаном плаще. В руках он держал букет красных роз.
– Господин офицер. – Пирогов отступил на шаг, смутившись.
– Фрау Сэтерлэнд, – Фриц прошел в комнату, – я сразу с аэродрома. Подкинули на попутной штабной машине. Вот, Отто просил передать. – Он протянул ей букет.
– Благодарю. – Маренн приняла цветы. – Очень красивые. Я рада тебя видеть. Я тебя ждала, – призналась она. – Минуту, Иван Петрович, – остановила она Пирогова. – Вот познакомьтесь. Это Фриц Раух. Адъютант моего мужа и мой добрый друг. Иван Пирогов, – представила она. – Хозяин дома. И его воспитанник Юра.
– Очень рад, – сдернув перчатку, Раух протянул Пирогову руку. Тот нерешительно пожал ее.
– Взаимно. Ну, мы пойдем, пойдем, – заторопился он.
– Раздевайся, садись, – пригласила Маренн Фрица, когда дверь за Пироговым закрылась. – Я сварю кофе. Какие новости в Берлине? Я жду звонка от Джил. – Она быстро взглянула на телефон. – Я попросила ее составить докладную записку рейхсфюреру по поводу организации в будущем санатория в этих местах, так как здесь есть целебный источник. Надеюсь, ей удастся получить резолюцию сегодня, в крайнем случае завтра. Через фрау Марту, – уточнила она. – Тешу себя надеждой, что это остановит Олендорфа и он обойдет эти места стороной, исполняя свою миссию.
– Из того, что мне рассказал Отто, я понял, что наша цель состоит в том, чтобы оградить тебя от участия в операции Олендорфа, – с удивлением заметил Раух, отпив кофе из чашки. – А оказывается, дело не только в этом. Ты хочешь спасти и все окружающие поселения? На каком основании? Боюсь, что это невыполнимая задача, – добавил он с сомнением.
– На том основании, что в будущем здесь будет организован санаторий для военнослужащих войск СС. Кто-то же должен обслуживать его. И разве приятно будет славным воинам рейхсфюрера отдыхать на пепелище? – Маренн налила себе кофе и снова села в кресло напротив. – И как ты себе представляешь? Здесь у меня под окнами будут расстреливать ни в чем не повинных людей, а я буду спокойно оперировать доблестных солдат и офицеров, как будто ничего не происходит? – спросила она с возмущением.
– Но это происходит повсеместно…
– Никогда нельзя спасти всех, это просто невозможно. Но надо сделать хотя бы то, что тебе под силу. Так действует хирург. Если нельзя вернуть пациенту прежнюю, счастливую жизнь, сделай так, чтоб он мог жить более-менее сносно. Надо соглашаться на возможное. В конце концов, каждый из нас в одиночку предстанет перед Богом, когда умрет. И отвечать придется не за рейх, не за обергруппенфюрера СС Гейдриха, а лично за себя, за то, что делал ты. Смирился ли ты с этим скотством или пытался остаться человеком.
– Твоя решимость рисковать собой ради других всегда меня восхищала. – Чиркнув зажигалкой, Раух закурил сигарету и внимательно посмотрел на нее. – Что касается меня, меня убеждать не надо. Я всегда на твоей стороне.
– Розы сам купил? – спросила Маренн, понизив голос. – Отто и не подумал, конечно. Я хорошо его знаю.
– Он очень занят…
– Ну, это как обычно. – Маренн кивнула. – Все равно, мне приятно. Кругом война, горе, а они так прекрасны… Из другой жизни.
– Из Берлина, – усмехнулся Раух. – Хотя там тоже бомбят англичане. А из последних новостей, как ни странно, все о тех же айнзацкомандах… – Он сделал паузу. – Фелькерзам, адъютант Шелленберга, раздал всем начальникам отделов новую директиву Гейдриха. Нас как бы не касается напрямую. Но указано: если потребуется содействие, долг каждого члена Ваффен СС оказать им поддержку вне зависимости от его непосредственного рода занятий, какой приказ он выполняет. Так что Олендорф не зря к тебе явился. Директива вступила в силу 2 июля, а сегодня 1 августа. Извольте бросить все и исполнять – оказывать содействие.
– Что, прямо так и написано – «бросить все»? – Маренн недоуменно приподняла брови. – И боевые части должны бросить позиции?
– Указано, что если для окружения объекта у айнзацгруппы не хватает собственных человеческих ресурсов да, вермахт или боевые части СС обязаны участвовать, осуществлять это окружение, обыскивать дома, выводить унтерменшев на построение, доставлять их до зоны ликвидации. И к утерменшам теперь относят не только евреев, как раньше. Сюда же украинцы, белорусы, русские, цыгане конечно же. И не только мужчины. Приказано брать всех – женщин, детей, стариков. Особенно сказано о большевистских комиссарах, бойцах Красной армии. «Если все предпринимаемые меры направлены на главную цель – экономическое покорение завоеванного восточного пространства…» – кажется, так там, – процитировал Раух, – то они должны производиться с беспощадной строгостью на возможно более широком пространстве, принимая во внимание продолжавшееся десятилетиями формирование страны большевиками. Должны быть уничтожены все функционеры Коминтерна и все коммунистические политики – функционеры партии высшего и среднего звена, а также радикально настроенные рядовые члены, все председатели комитетов – райкомов, обкомов, горкомов. Евреи, само собой – все. Саботажники, пропагандисты, партизаны, подстрекатели. Вермахт и боевые части СС обязаны передавать всех схваченных в тылу войск комиссаров и военные чины Красной армии званием выше рядового в распоряжение айнзацкоманд. С последующим уничтожением, естественно, – заключил он.
– Значит, эта русская девушка, если выяснится, кто она на самом деле, будет расстреляна в обязательном порядке, – произнесла Маренн тихо. – Не знаю точно, но она что-то вроде фельдфебеля, обершарфюрер, то есть младший командный состав. И все, кто ее скрывал – тоже. Если найдут документы или кто-то выдаст. А это не исключено. Ведь в деревне много людей, и наверняка найдутся те, кто не прочь услужить новой власти. А там все знают, что к леснику никакая родственница не приезжала. И детей у них не было.
– О какой девушке ты говоришь? – настороженно поинтересовался Раух.
– Из Красной армии, – ответила Маренн. – Ветеринар. Служила в школе, где тренировали собак для охраны границы. Здесь недалеко, у села Легедзино, вчера был тяжелый бой. Их батальон пограничников остановил наступление «Лейбштандарта» практически без патронов и без гранат, дрались врукопашную, и собаки и люди.
– Остановили наступление «Лейбштандарта»? – Раух присвистнул. – Собаками?
– Да, у меня сегодня с транспортом поступило около шестидесяти раненых не только с колотыми ранениями – штыком и охотничьими ножами – и огнестрельными, но и с серьезными покусами. И это только тяжелых отсортировали. Кто полегче, тех в другой госпиталь отправили. – Маренн помолчала, потом продолжила: – Как я поняла, из пограничников только эта девушка уцелела и две собаки при ней. Их спрятал лесник в сторожке. Иван, хозяин этого дома, хорошо знает их. Он попросил меня оказать девушке помощь. Так что я сама ее видела и разговаривала с ней вчера ночью. При ней, конечно, документы, обмундирование. Хоть и обещали все в лесу спрятать, но что толку? Начнут искать – найдут.
– Не позавидуешь. – Раух покачал головой. – Олендорф искать умеет. Все перероют. И в огород, и в лес заглянут. Но думаю, этого и не потребуется. Скорее всего, ее выдадут свои. Мюллер хвастался на совещании, что на восточных территориях в полицию на паек от кандидатов отбоя нет. Так, чтобы взяли на довольствие, надо отличиться. Доложат и не вздрогнут. Желающих найдется немало.
– Что же делать? – Маренн пристально посмотрела на него. – Забрать в госпиталь я ее не могу. Здесь кругом охрана. Кроме того, столько глаз и ушей. Обязательно донесут. Олендорф просто явится в госпиталь и заставит выдать ее. Противостоять ему напрямую я не смогу, не имея оснований. Впрочем, я все это понимала и раньше. – Она встала и подошла к окну. – Но все-таки надеялась спрятать ее в госпитале. Сейчас, после того, что ты мне рассказал о директиве, все встало на свои места. Хорошо, что я послала Джил к фрау Марте попытаться получить резолюцию рейхсфюрера о санатории. Спасти эту русскую фрейлейн и лесника с женой можно, только если вовсе отменить операцию Олендорфа в этой местности. Другого выхода нет, – заключила она, обернувшись. – Теперь я это вижу ясно.
– Пожалуй, ты права, – согласился Раух. – Главное, чтобы Джил успела.
– А мы потянем время. – Маренн улыбнулась. – Надо дать знать Олендорфу, что я не отвергаю окончательно его предложение поучаствовать в операции. Но пока у меня очень много работы, – сообщила она, возвращаясь к столу. – Посмотрим, согласится ли он подождать. Ведь его очень занимает мысль представить Гейдриху, а через него фюреру результаты своих психологических опытов. Такое рвение очень может способствовать его продвижению по службе. Так что ради будущей карьеры, может, и подождать денек, как ты считаешь?
– Это рискованно, Мари. – Фриц ответил озабоченно. – А если не удастся вообще получить резолюцию рейхсфюрера? Если он отложит решение на неопределенный срок? Тебе придется участвовать во всей этой истории? Отказаться уже будет трудно.
– Может быть, и не придется отказываться. Кто знает, Фриц, если все пойдет, как ты говоришь, не исключено, только мое участие как-то спасет этих людей. Хотя я и сама плохо себе сейчас представляю, как. Если рейхсфюрер не согласится поставить резолюцию и наш план сорвется, мне придется участвовать. Нам придется участвовать, Фриц. – Она посмотрела Фрицу прямо в глаза. – Мы не сможем отойти в сторону. Мы будем участвовать и спасем того, кого удастся спасти. Иначе мы сами себе не простим. Никогда. Ты не согласен?
– Я согласен, Мари, – ответил Раух, помолчав. – Ты знаешь, я всегда на твоей стороне. Всегда.
– Спасибо, Фриц. – Маренн с благодарностью положила руку поверх его руки, потом сняла телефонную трубку. – Тогда я звоню Олендорфу.
– Я очень рад, дорогая фрау Сэтерлэнд, что вы изменили решение. – Низкий баритон штандартенфюрера на другом конце провода звучал почти елейно. – Уверен, мы легко найдем с вами общий язык. Да и вы получите бесценный опыт. Что же касается вашей просьбы, – он сделал паузу, раздумывая, – я понимаю, что на фронте идут ожесточенные бои. И вы, фрау Сэтерлэнд, совершенно незаменимый специалист. В вашем внимании нуждается множество верных солдат фюрера. О вашем таланте возвращать практически из царства мертвых слагают легенды. – Было слышно, как он рассмеялся. – Но поймите и меня. У меня приказ начать операцию ровно в семь утра 2 августа. Как только «Лейбштандарт» покинет эту зону, мы должны сразу же выставить оцепление, чтобы ни одна мышь не проскользнула. И мы так и сделаем. Но учитывая вашу занятость… – Он снова помолчал. – Хорошо. Я знаю, что, кроме вас, в госпитале нет специалистов, которые могут произвести операции определенной сложности. Я готов подождать до полудня. Но если вы задержитесь – что ж, начнем без вас. Присоединяйтесь. Однако самое интересное всегда бывает вначале, фрау Сэтерлэнд. – Он снова как-то слащаво рассмеялся. – Когда еще никто только не напуган, только растеряны. Когда они еще не подозревают, что их ожидает. Вот это самый захватывающий момент – как мышка сама лезет в мышеловку. Если вы пропустите – много потеряете. Не советую. Уж поверьте. Знаю по опыту.
«Не сомневаюсь», – подумала Маренн.
– Я постараюсь успеть, штандартенфюрер. – Маренн хотелось ответить как можно более беспечно, но получилось натянуто. – Однако есть еще одна просьба, – добавила она.
– Слушаю вас.
– Вот ко мне сегодня прибыл адъютант бригадефюрера СС Шелленберга гауптштурмфюрер СС Раух, – сообщила Маренн. – По служебной необходимости. Однако, узнав о моих планах, тоже хотел бы присутствовать. Много слышал, но ни разу не видел воочию. Надеюсь, вы не будете возражать. – Она напряглась, ожидая ответа. Впрочем, к ее удивлению, Олендорф даже обрадовался.
– Нисколько. Буду счастлив, если гауптштурмфюрер к нам присоединится, – откликнулся он. – Потом составит отчет о наших действиях бригадефюреру, и, я уверен, у нашей службы перед рейхсфюрером появится еще один влиятельный покровитель. Благодарю вас, фрау Сэтерлэнд, что поставили гауптштурмфюрера в известность о наших действиях. Итак, завтра в полдень присылаю за вами машину, – резюмировал он решительно. – Жду обоих.
– Благодарю, – согласилась Маренн. – Хайль Гитлер.
– Хайль.
Из телефонной трубки понеслись короткие гудки. Маренн несколько мгновений смотрела в темноту за окном. Затем, повесив трубку, обернулась к Рауху.
– Итак, никаких суток у нас нет, – сообщила она. – И не мечтайте.
– Я слышал.
– До полудня завтрашнего дня. И не дольше. Оцепление выставят уже в семь утра. Успеет ли Джил? Я сказала ей, что Фелькерзам поможет ей связаться со мной. А если он куда-нибудь уедет? Ведь у нас на счету каждая минута.
– Уверен, Джил знает об этом, – успокоил ее Раух. – Она найдет решение.
– Надеюсь, что сообразит. Надо предупредить Пирогова. – Маренн быстро направилась к двери. – Сейчас я скажу Ингрид, чтобы она его позвала…
– Надо немедленно предупредить. Пусть уходят в лес. – Пирогов побледнел, узнав о том, что произойдет утром. – Я пошлю Юру.
– Ни в коем случае, – остановила его Маренн. – Сейчас комендантский час. Все передвижения возможны только по специальным пропускам. Его схватит патруль.
– Что же тогда делать? – Пирогов явно растерялся. – Их всех расстреляют.
– Просто прятаться в лесу бесполезно, – заметил Раух. – Не обнаружив жителей в домах, они начнут прочесывать лес. И всех найдут. Есть ли какое-то надежное укрытие?
– Надежное укрытие? – Пирогов на мгновение задумался. – Да, есть. Старая хижина князя Сигизмунда Свирского на островке на болотах. Знаете ли, князь вел увеселительный образ жизни. – Пирогов слегка смутился. – Патронировал артисток местного и львовских театров. И скрывал от жены свои похождения. Так там у него была хижина для свиданий. Не знаю, в каком состоянии эта хижина сейчас, не разрушилась ли. Давненько там никого не было, с самой смерти Сигизмунда Рогановича. А это уж побольше чем полвека назад случилось. Казимир Сигизмундович отца осуждал и в места, где тот с артистками развлекался, наведываться не желал. Так и стояло там все брошенное.
