Михель Гавен
Дорогая Альма
– Нет, нет, не надо ничего. – Маренн отказалась и наклонилась к саквояжу, собирая инструмент. Вдруг покрытая ссадинами рука раненой девушки коснулась ее плеча.
– Кто вы? Где я? – спросила она хрипло.
– У своих, не бойся, родная. – Забыв об угощениях, Пелагея подбежала к ней. – А это дохтур, – показала она на Маренн. – А там вот дитятки твои, щени в корзине, живы, здоровы, спят. – Пелагея метнулась назад к печке, схватила корзину и поднесла к раненой. Наклонив, показала три черные спинки с толстыми рыжими лапками и сложенными конвертиком ушками. – В безопасности ты. Никого не бойся. Все свои вокруг.
– Гера, Герц и Грэм. – Девушка протянула руку и погладила щенков. – Детки моей Неллы. Выжили. А что, кроме меня, – она запнулась, – кроме нас… Никто? Майор Лопатин? Сержант Ещенко? Женя? Женя Саломатин? Инструктор Неллы? – Ее воспаленные глаза с надеждой смотрели то на Пелагею, то на Пирогова. – Никто?
– Знаете ли, нам ничего толком не известно, – осторожно ответил Пирогов. – Вас нашла вот эта женщина, – он указал на Пелагею, – во дворе дома сегодня ночью. Вас с тремя щенками в сумке. Больше мы никого не видели. Может быть, вы скажете, как вас зовут, кто вы? – спросил он.
– Я старшина медицинской службы, ветеринар, – ответила девушка. – Варвара Солнцева. Если сомневаетесь, документ у меня в нагрудном кармане.
– Да нет, мы вовсе не сомневаемся…
– Я была прикомандирована к Львовской школе служебного собаководства, – продолжила она, облизнув запекшиеся губы. – Мы отступали от Ивано-Франковска почти месяц с боями. Без еды, без воды. Батальон пограничников и мы, школа служебного собаководства, тридцать инструкторов, два ветеринара и сто пятьдесят собак – овчарок. Собак нечем было кормить, даже думали отпустить их вовсе. Но как? Это же предательство. Всегда вместе. Сами недоедали, все им…Что люди по дороге принесут. Все надеялись, выйдем из окружения, пробьемся. Здесь, в селе, штаб бригады стоял. Когда немцы появились, приказано было прикрыть отход. А у нас уже почти весь боезапас истрачен, гранат нет. Пока еще было чем, отбивались. Я с собаками в роще находилась. Они сидели тихо, ждали. Несмотря на обстрел. А потом чего уж ждать? Такая силища прет. Майор Лопатин приказал всем – врукопашную. Всем вместе, и людям и собакам… Все ринулись вперед. Я только уговорила его Неллу оставить, ведь у нее щенки… Только родились недавно. Но куда там! Нелла ринулась за инструктором в бой. Помню, я положила щенков в сумку и побежала за ней. – Она остановилась на мгновение, переведя дух. – Увидела Женьку, он запрыгнул на танк, там танкист немецкий до пояса высунулся. Так он его вытянул, свалились они, покатились по полю. Танкист этот Женьку прижал к земле, но тут Нелла впилась в него зубами. Тот закричал, Женьку отпустил на мгновение. А танк его прямо на Женьку пошел. Я видела, он отполз слегка, хотел увернуться, но когда понял, что не получится, Неллу схватил, закрыл собой, и танк прямо по нему проехал. – Голос Вари задрожал, по щеке покатилась слеза. – Я бежала к ним, но потом резкая боль в плече остановила меня – пуля попала. Потом еще – в живот. В глазах потемнело, я упала и дальше ползла. Сумку тянула за собой. Все думала, как теперь щенков спасти. Сама не знала, живы ли мальцы мои. Но потрогаю, вроде внутри, вроде не потерялись. Ползла, сколько сил хватило. Когда стемнело, вот хату увидела. Тут и померкло все перед глазами окончательно. Ничего больше не помню.
– Хлопчина тот жених тебе был, видно? – спросила Пелагея, вытирая глаза краем платка.
– Если бы! – Варя всхлпнула. – Он хотел. Да я вредная была. Все себе цену набивала. Думала, погуляю еще, молодая. Кто же знал, что так выйдет…
– Значит, юношу того, который своей собаке жизнь спас, Евгением звали, – негромко заметил Иван Петрович. – А собаку его – Неллой. Думаю, Варенька, мне есть чем порадовать вас. – Он наклонился к раненой. – Нелла выжила. И сейчас находится недалеко отсюда, в госпитале. За ней ухаживает мой воспитанник Юра. Правда, он назвал ее Альмой… Если вы не возражаете.
– Нелла выжила? – На изможденном лице девушки появилась слабая улыбка. – Вы уверены? У нее номер на ошейнике был – 13125.
– Да, именно 13125, – подтвердил Пирогов. – Такой точно номер. Я сам эти цифры видел. И написано мелко: «Отдельная Коломийская комендатура пограничного отряда охраны тыла», если не ошибаюсь. – Он запнулся.
– Юго-Западного фронта РККА ВС СССР, – закончила за него Варя. – Так и есть.
– Только я тот ошейник снял. Но он у меня хранится.
– Я просто не верю… А Женька? Женька не выжил? – Глаза раненой в отчаянной надежде смотрели на Пирогова. Тот растерянно пожал плечами. Бросил взгляд на Маренн.
– К сожалению, Штефан сказал, что пограничник был мертв, – ответила она, перейдя на французский.
– Она иностранка? – Варя вся напряглась.
– Это родственница моей бывшей хозяйки, княгини Свирской, – сказал Пирогов и предупреждающе взглянул на лесника и его жену. Те переглянулись и кивнули почти одновременно. – Она родилась во Франции, поэтому по-русски не понимает. Недавно приехала, перед войной, когда Францию оккупировали. Бежала. Но доктор хороший. Всем нам помогает здесь. – Пирогов даже вспотел, выдумывая.
– Ясно, француженка, значит. – Варя явно расслабилась, испуг прошел. Она попробовала приподняться.
– Нет, нет, шевелиться нельзя, – остановила ее Маренн. – Еще физраствор весь не прошел. Надо потерпеть.
Раненую надо переодеть, – продолжила она по-французски, взглянув на Пелагею. – Обмундирование снять. Оно грязное, это опасно. Переоденьте в гражданское. Если сюда пожалуют оккупационные службы, скажите, что ваша дочь, случайно попала под обстрел. Сельчане не выдадут? – спросила она Пирогова.
– Кто знает? – Тот пожал плечами. – Люди разные, за всех сразу кто поручится?
– Так ми не скажемо никому, – заговорила Пелагея решительно. – А обмундирование я выправлю и спрячу и докуминты тоже. До нас мало хто тут ходить. – Она махнула рукой. – Все сама в село бегаю новини дознаться. Разве что Наталка снова нагрянет. Так я ее не пущу в дом. Скажу, дед хворый.
– Я обмундирование не дам, – запротестовала Варя. – И документы. Наши скоро вернутся. Погонят немцев. – Она задохнулась и закашлялась. Маренн заботливо поправила ей подушку.
– Может, и вернутся, – негромко ответил Пирогов, потерев лоб. – Хотя кто знает, насколько лучше это, когда всех, кто под немцем был, НКВД арестовывать начнет. Уж я-то на своей шкуре испытал, каково с ними пообщаться. – Он прикоснулся к изуродованному глазу. – Даст Бог, вас, Варечка, минет такая участь. И вам сразу поверят, кто вы и как в живых остались. Но только наших-то этих еще дождаться надо. И никто толком не знает, сколько ждать.
– Насколько я знаю из сводки, кольцо замкнулось, – произнесла Маренн, обращаясь к Пирогову. – Это подтверждают слова лесника о большом количестве пленных, которых ведут с востока. Так что спрятать обмундирование и документы – вовсе не лишнее, вы правы.
– Вы должны согласиться хотя бы ради ваших хозяев, Варя, – сказал Пирогов негромко. – Если у них в хате найдут бойца Красной армии, которого они прятали, спалят дом, а хозяев расстреляют. Стоит ли их подвергать опасности? Красная армия придет, может быть. Но, судя по последним сведениям, будет это еще не скоро. Если вообще случится, уж простите меня.
– Что же, все зря? – Варя не могла сдержаться, грудь ее приподнималась от рыданий. – Что же, все погибли зря? Зря столько страдали, верили? Бросили на смерть собак, только чтобы остановить их? Мы никого не остановили… И Женька погиб зря…
– Родину никогда зря не защищают, – произнесла Маренн и ласково провела рукой по спутанным светлым волосам девушки. – Мне было столько же лет, как вам сейчас, и мы находились в осажденном Вердене, вот так же без еды, без воды, без боеприпасов. А враг стоял у ворот Парижа. И мальчики, мои сверстники, бросались в штыковую, и их погибло столько, что поля боя было не видно. Только трупы, трупы, один на одном, горы, кучи трупов, и редкие маки показывали красные головки между ними. Все это было двадцать пять лет назад. Там, под Верденом, погибло целое поколение талантливых, веселых, смелых, которые могли бы перевернуть мир, сотворить многое. Но они отдали свою жизнь за Родину, за свободу. Потому что не представляли ее иначе. Они победили. Даже мертвые. Тогда враг в Париж не вошел. Вошел позже, спустя двадцать с лишним лет, когда уже просто некому было его защитить. Французская армия надорвалась в Первой мировой войне. Она не смогла дать достойный отпор спустя такой короткий промежуток времени. Я не знаю, чем закончится эта война и сколько она продлится. Но жертвы никогда не бывают напрасными. И каждый должен бороться всеми силами, как может, на своем месте и защищать своих близких. Ваш жених погиб. – Она с сочувствием сжала руку девушки. – Но он погиб ради вас. Он защищал вас. Он защищал Родину. Он своей жизнью спас любимую собаку. Тот, кто нашел Альму, сказал, что пограничник закрыл ее собой. Поэтому она выжила.
– А кто нашел Неллу? – спросила Варя негромко.
– Один добрый человек, – скромно ответила Маренн.
– Ой, ти глянь, тута еще пес приполз, – воскликнула Пелагея, выглянув в окно. – В кровище весь. Вона лежить на боку.
– Собака? Собака? Где? Дайте я посмотрю. – Варя приподнялась на локте, Пирогов помог ей.
– Это Граф, – выдохнула она, взглянув. – Собака нашего командира, майора Лопатина. Отец щенков. Нашел меня… По запаху нашел.
– Ну, вот и все собачье семейство в сборе, – попробовал пошутить Пирогов. – Хотя бы так.
– Глянь, у него к ошейнику что-то привязано, – заметил лесник, прищурившись. – Свирток какой-то.
– Надо бы взять. Да подпустит ли он нас? – усомнился Пирогов. – Мы – чужаки.
– Подпустит, – уверенно ответила Маренн. – Мы – чужаки, но хозяйка – здесь, с нами. Он для того и принес этот сверток, чтобы передать ей.
– Я спущусь вниз. – Варя попробовала встать. – Я должна перевязать его. Он выбился из сил. Ему нужна вода.
– Ни в коем случае, – остановила ее Маренн. – Дайте собаке команду в окно. А мы спустимся. Иван Петрович возьмет сверток. А я посмотрю, куда он ранен. Если получится, надо перенести его в дом. Приготовьте миску с водой, – попросила она Пелагею. – Собака обезвожена и хочет пить. Ну и что-то поесть потом.
– Это я мигом, мигом, – снова засуетилась лесничиха.
– Нет, я не могу лежать и ждать! – Варя резко распрямилась и вырвала катетер. – Там Граф! Ему нужна помощь! Граф, здесь, мой родной! Я здесь! – Она соскочила с лавки и бросилась к двери, на белоснежных бинтах расплылись яркие капли крови.
– Стойте! Так нельзя! – Пирогов попытался остановить ее. Оттолкнув его, девушка выбежала на крыльцо.
– Граф! Я здесь! Я иду!
Измученная собака вскинула голову и, радостно скуля, поползла к ней, оставляя на траве кровавый след. Подбежав, Варя обхватила пса за голову, и оба они упали ничком. Было слышно, как Варя что-то ласково говорит собаке, целуя его голову, а он облизывал ее, поскуливая.
– Нема мочи смотрить, – жалобно проговорила Пелагея, вытирая слезы. – Ось страждальцы!
– Не об них одних плакать надобно, – мрачно ответил Никола. – О себе подумай. Что самих-то нас ждеть.
– Варя, вам надо немедленно вернуться, вы и так потеряли много крови.
Пирогов спустился с крыльца, подошел к девушке, но едва прикоснулся рукой к ее плечу, послышался рык – пес показал клыки.
– Графушка, это свои, нельзя. Фу! – Варя ласково погладила пса между ушами, ветер шевелил ее спутанные светлые волосы, бледное лицо было залито слезами. – Этот человек поможет нам, – объясняла она собаке. – Я не смогу тебя поднять, а он тебя отнесет, ты позволь ему, пожалуйста. И не бойся, здесь с нами ничего не случится. Дай я посмотрю, что ты принес. Это Алексей Васильевич тебя послал? Что здесь?
Дрожащими бледными пальцами Варя развернула покрытый пятнами крови кусок красной ткани.
– Это знамя бригады, – ахнула она. – а внутри – документы и фотография. И еще написано что-то… на обороте фотографии. – Голос ее задрожал. – «Живи!» Это рукой Женьки написано. Вот он, с Лопатиным и Ещенко, и Граф с ними. Они на Первомай фотографировались в городе. Видите?! – Варя протянула фотографию Пирогову. В это время силы покинули ее. Она пошатнулась. Забыв о собаке, Пирогов подхватил девушку на руки. Собака молчала.
– Несите ее в дом, Иван Петрович, – приказала Маренн. – Я снова поставлю капельницу! И сделаю перевязку. И возвращайтесь сразу за собакой. Я вижу, у него перебита задняя лапа и, вероятно, есть еще ранение, колотое, в холку. Соберите документы пока, – попросила она лесника. – Их надо спрятать подальше. Если придет исполнительная команда, такая находка может дорого стоить.
– Вы со мной не возитесь, – произнесла Варя, едва перевязка закончилась, – вы, если можно, оставьте мне медикаменты, шприц и набор для капельницы. Я сама себе все сделаю и Графа вылечу. Он со мной теперь, я – сильная, я все смогу. – Она ласково погладила между ушей овчарку, которая лежала на лоскутном коврике у скамьи.
Когда Пирогов отнес Варю в хату, Граф сам дополз до крыльца и безропотно позволил незнакомцу поднять его в дом. Маренн обработала и перевязала раны собаки, а лесничиха напоила его родниковой водой.
– Да, конечно, я все оставлю, – ответила Маренн мягко и наклонилась к саквояжу.
Услышав шуршание бумажной упаковки, собака навострила уши. «Как ты похож на Айстофеля, – с улыбкой подумала Маренн. – Тот же внимательный умный взгляд и манера разглядывать человека, чуть наклонив голову набок. Красавец и настоящий смельчак». Она положила на табуретку запечатанную бутылку физраствора, коробку с двумя шприцами и несколько пузырьков с лекарством.
– Разведете физраствором перед тем, как колоть, – предупредила она. – Я думаю, вы знаете…
– Это все немецкое? – Варя приподнялась и указала на орла, красующегося на коробке со шприцами. – Откуда? Немецкое?
– Это я Иван Петровича упросила у ихнкго ликаря взяти, – сообразив, вступила в разговор лесничиха. – На два шматка сала выменяла. Сказывала, мол, дид у меня хворый. А ему чаво? Ликарю-то тому? – Она махнула рукой. – Чё больше, чё миньше. Все пользовать. И нехай себе нимицкое. Главное, чтобы помогало.
«Хорошо, что саквояж у меня не эсэсовский, а старый французский, в нем еще в Первую мировую войну медсестры госпиталя „Сэтерлэнд“ перевязочный материал хранили, – подумала Маренн. – Всегда счастливым считался. Если раненому бинты и лекарства из этого саквояжа достались, будет жить. Такое было поверье. Даже хирурги рукой терли его, прежде чем на операцию идти. Может быть, поможет и этой русской фрейлейн».
– Что ж, понятно. – Варя снова опустила голову на подушку, но тут же повернулась. – Я б и догадаться могла. А документы где? – снова встрепенулась она.
– Дид за печкой спрятал, – ответила Пелагея. – А потом в лесу закопаем. Я тиби покажу, где. Чтоб ти знала, – успокоила она раненую.
– Нам пора, – негромко сказала Маренн Пирогову. – Я желаю вам скорей поправиться. – Она ласково прикоснулась пальцами к руке девушки.
– Когда я смогу увидеть Неллу? – спросила Варя осторожно. – Вы можете привезти ее сюда? Я буду ухаживать за ней. За ней, за Графом, за щенками… А ваш воспитанник, пусть приходит, я буду только рада.
– Я обязательно поговорю с ним об этом, – пообещал Пирогов. – Думаю, это случится скоро.
– Я провожу. – Пелагея снова обмоталась платком. – Ты, дид, здеся будь, – бросила строго мужу.
– А то куды убегу-то? – Тот махнул рукой. – По дивчинам, что ли?
– Вот рлзпусник! – Пелагея фыркнула. – Осторожно, осторожно, пани, ступенечка, – поддержала она Маренн под руку. И тут же незаметно сунула под огромный платок немецкий китель и ремень с кобурой, спрятанные за бочку с водой на входе. Заметив ее ухищрение, Маренн невольно улыбнулась. Взяла автомат, оставленный рядом с рогатиной на крыльце.
– Ваш жакет у машины отдам, – сказала Пелагее, проходя по тропинке под дубами. – А то увидит меня ваша новая постоялица. Лучше не надо этого.
– То и верно. Так краше будет, – согласилась лесничиха.
– Теплый у вас жакет. – Маренн похвалила одеяние, хотя работать в нем было трудно и жарко и она едва вытерпела до конца. – В нем и зимой не замерзнешь, шубы не надо.
– Чи салоп-то? – переспросила Пелагея. – Таки сама валяла и шила и узор вывела ниткой шелковой, – сообщила она не без гордости. – Чтоб заздрили соседки. Как без этого?
– Я был удивлен, фрау Сэтерлэнд, узнав, что в Первую мировую войну вы служили во французском госпитале, – заметил Пирогов, когда они подошли к машине. – Как же вы оказались…
– На другой стороне? – закончила за него Маренн и, сняв салоп, передала его лесничихе. – Благодарю.
Надела китель, застегнула пуговицы. Застегнула ремень с кобурой. Вытащив длинную деревянную спицу из прически, заново скрутила волосы на затылке.
– Скажу вам честно, Иван Петрович, – продолжила она, сев за руль. – Если бы там, в Вердене, мне кто-нибудь сказал, что такое произойдет, я бы не поверила. Но Австрия – моя вторая Родина, и так случилось, что спустя всего лишь пару лет после окончания той войны никакой иной Родины у меня не осталось. Мне пришлось расстаться с Францией навсегда. По крайней мере, тогда я так думала. А потом уже просто поздно было что-нибудь менять. Садитесь, Иван Петрович. – Она откинула дверцу пассажирского места рядом и завела мотор. – Поехали.
– Да, да, конечно, – заторопился Пирогов. – Ты, Пелагея, если что, прибегай, – сказал напоследок лесничихе.
– Прискочу, – пообещала та и отошла, махая рукой. – Доброго здоровьичка, пани дохтур, дай вам Бог, – добавила скороговоркой, а потом поклонилась в пояс. Машина развернулась и выехала на дорогу. Лесничиха шла за ней и махала концом цветастого платка, держа под мышкой салоп, пока автомобиль не скрылся за поворотом.
– Не знаю, как сказать Юре, что у Альмы нашлась хозяйка и собаку придется отдать, – вздохнул Пирогов, когда впереди уже показалась усадьба Свирских. – Эта собака вернула его к жизни. Он как-то встрепенулся. Не отходит от нее. Боюсь, такая новость – это будет удар.
– Не торопитесь, Иван Петрович, мой вам совет, – ответила Маренн и, подъехав к шлагбауму, предъявила пропуск часовому. – Я, конечно, сообщу о целебном источнике в Берлин, но, сами понимаете, принятие решения может занять довольно длительное время. А то, что известно мне об айнзацкоманде D и ее командире штандартенфюрере СС Отто Олендорфе, действующих в этих местах, так это то, что они обычно появляются очень быстро и исполняют обязанности весьма аккуратно. Как бы не пришлось совершать обратный маневр. Не Альму везти в сторожку, а всех обитателей сторожки – прятать в госпитале. Притом я вовсе не уверена, что рейхсфюрер СС не приготовил для меня новых приказов и я смогу задержаться здесь дольше, чем положено.
– Госпожа оберштурмбанфюрер.
На крыльце Маренн встретила медсестра Беккер.
– Вас в кабинете ожидает высокопоставленный офицер, – встревоженно сообщила она.
– Давно?
– С четверть часа, – ответила та.
– Хорошо, сообщите, я сейчас приду, – кивнула Маренн. – Раненых доставили?
– Так точно. Транспорт пришел час назад, – доложила Беккер. – Сортировка и первичная обработка проведена. Можно начинать осмотр.
– Хорошо, через десять минут начнем, – решила Маренн, взглянув на часы. – Это странно, – сказала она Пирогову, когда Беккер отошла. – Я никаких больших начальников в гости не жду. Да и не очень-то они любят навещать госпитали. Ступайте к себе, Иван Петрович. Вам надо отдыхать. Если произойдет что-то серьезное, я вас извещу.
Маренн поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, вошла в бывшую музыкальную гостиную Свирских. Что ж, ее худшие предположения оправдались. «Я ожидала, что быстро, – подумала она. – Но не предполагала, что настолько».
– Доброе утро, фрау Сэтерлэнд.
Штандартенфюрер Олендорф стоял у окна, курил сигарету. Когда она вошла, повернулся. Затушил сигарету в пепельнице.
– Вижу, вы в неустанных заботах о раненых солдатах фюрера. Это похвально.
– Хайль Гитлер. – Маренн подняла руку в приветствии. – Прошу прощения, герр штандартенфюрер, что заставила ждать. Что вас привело? Прошу садиться. – Она прошла за рабочий стол и показала на кресло напротив.
– Я не задержу вас долго, – продолжил Олендорф, усаживаясь. – Признаюсь, мысль навестить вас здесь пришла ко мне спонтанно. Я прибыл вчера в зону боевых действий со вверенным мне подразделением, и в штабе бригады «Лейбштандарт Адольф Гитлер» узнал, что вы находитесь поблизости. Фрау Сэтерлэнд. – Олендорф встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Вам, конечно, известно, что задачи, которые наш вождь Адольф Гитлер и рейхсфюрер СС ставят перед исполнительными командами, весьма разнообразны. – Он сделал паузу и взглянул на Маренн, она кивнула, ожидая, что последует дальше. – Но в целом это очистительная функция. В чем-то схоже с работой врача. Освобождение организма от гнойников, паразитов. В чем-то мы с вами даже коллеги, – пошутил он. Маренн в недоумении приподняла брови. «Это что-то новенькое». – Правда, мы выполняем свою функцию грубее, скорее стая волков – санитаров в лесу. Выявление и уничтожение евреев, цыган, коммунистов, бывших военнослужащих Красной армии и тех, кто их скрывает. Уничтожение всех, включая женщин и детей. – Он поднял палец, делая акцент на последней фразе. – Работа адская, признаюсь. Люди чертовски устают. Огромная психологическая нагрузка. Правда, я стараюсь избегать ненужной психологической нагрузки на подчиненных, – продолжал он с явным воодушевлением. – Иные, Шталекер, например, – грубый мясник, – ставят жертв на край рва и убивают выстрелами в затылок. Я же предпочитаю, чтобы они стояли лицом к исполнительной команде и видели тех, кто их казнит, и осознавали заслуженность такой меры.
– Заслуженность? – переспросила Маренн. – А в чем конкретно это выражается?
– Их казнят представители высшей расы, сверхсущества, так сказать, с которыми они недостойны ступать по одной земле, – сообщил Олендорф многозначительно. Маренн опустила голову. Но Олендорф даже не заметил ее реакции, он продолжал увлеченно.
– Вообще я стараюсь, чтобы на каждую жертву приходилось по три стрелка. Это помогает снять синдром персональной ответственности. Чтобы не мучила совесть, так сказать. Но не всегда получается. Слишком много поступает материала. В смысле этих, неполноценных, – уточнил он. – Приходится работать быстро. И конечно, никакого мародерства. – Он слегка повысил голос. – Я запрещаю брать вещи убитых, даже драгоценные. Человек, фрау Сэтерлэнд, – это повелитель над жизнью и смертью. Он исполняет миссию. Банальное воровство не должно компрометировать тех, кто призван исполнить волю фюрера. Поэтому каждый старается проявить себя с лучшей стороны. Вот, например, мой заместитель, гауптштурмфюрер Хаймбах. Очень старательный. Когда я приказываю расстрелять триста человек, он лично убивает сто пятьдесят.
Маренн сжала зажигалку так, что даже костяшки пальцев побелели. Ее тошнило от гнева. Нет, ничего нового она, конечно, не узнала. Ей было прекрасно известно, что айнзацкоманды были созданы в 1939 году, с началом большой войны, Гейдрихом, и уже показали себя в Европе, особенно в Польше, исполняя эту самую миссию «очищения Европы от скверны». Но она сама никогда так близко не сталкивалась прежде ни с членами этих подразделений, ни даже с их командирами. Ее круг составляли сотрудники Главного медицинского управления войск СС, представители Шестого управления РСХА, внешней разведки. Руководство и высший командный состав вермахта. Однако она никогда не обманывала себя и прекрасно отдавала себе отчет, что именно идеи расового превосходства и право «высших рас» решать судьбы «рас неполноценных» составляют суть гитлеровского режима, и айзацкоманды – любимое детище фюрера и рейхсфюрера, а в особенности его заместителя Рейнхарда Гейдриха, который в последнее время набрал большую силу. Он сумел сломить сопротивление военных, которые не хотели иметь никакого дела с карателями, и практически к каждой наступающей войсковой группировке «пристегнул» вот по такой команде, обязав военных оказывать им всяческую поддержку, и даже выделять живую силу, если потребуется. Так подразделение Олендорфа вошло в состав группы армий «Юг», несмотря на все протесты ее командующего генерал-фельдмаршала фон Рунштедта.
– Я лично курирую каждую операцию, – тем временем рассказывал Олендорф, – для того, чтобы не было никаких отступлений от военного характера мероприятий. Группенфюрер СС Мюллер сообщил мне, что фотографии, которые мы делаем во время операций, поступают на стол к самому фюреру. Он спрашивает о нашей работе во время каждого утреннего доклада. Это большая честь!
– Что ж, поздравляю. – Маренн едва выдавила из себя слова. – Если здесь есть, конечно, с чем поздравлять. Но нельзя ли ближе к делу, штандартенфюрер, – попросила она. – Что вас привело ко мне? В вашем подразделении появились раненые? Пожалуйста, определим на лечение в установленном порядке. Личные жалобы? Прошу на осмотр, как только позволит время.
– Нет, знаете ли, фрау Сэтерлэнд. Тут совсем другое дело. Мне необходим квалифицированный психиатр, который присутствовал бы на казнях. – Олендорф снова подсел к столу. – Специалист, который бы фиксировал, так сказать, психологические вариации, причем с профессиональной точки зрения.
– А кому там нужен психиатр? – не поняла Маренн. – Членам исполнительной команды? Но, насколько я знаю, они проходят специальное обследование на психологическую устойчивость. Психическое же здоровье осужденных, как я понимаю, вас не особенно волнует.
– Понимаете ли, необходимо фиксировать малейшие изменения сознания жертвы. Недоверие, разочарование, страх, надежда, отчаяние – все это меняется с калейдоскопической быстротой. Поминутно, мгновенно. Вот выводят из машины, подводят ко рву. Бедная мышка надеется, что есть возможность выжить, она мечется, психологически изворачивается, ан нет, ловушка захлопнулась, смерть дышит в спину. А бедная тварь еще инстинктивно дергает лапкой в надежде убежать. Как природа сопротивляется неизбежной смерти, как борется, как пытается ускользнуть. Это могло бы быть захватывающее исследование, фрау Сэтерлэнд. Можно было бы написать целый трактат. И все на живом материале, тем более что его в избытке. Я думаю, такая дополнительная работа сильно бы увеличила значимость нашей деятельности. Мы бы оставили будущим поколениям летопись очищения Европы. Я знаю, что доктор Фрейд весьма ценил вас, фрау Сэтерлэнд. И я хотел бы пригласить вас внести свою лепту в это великое дело, зная вашу высочайшую квалификацию. Я уже составил докладную записку обергруппенфюреру СС Гейдриху. Надеюсь, он поддержит мою инициативу.
«Докатились. Только этого мне еще не хватало».
– Все, что вы рассказываете, штандартенфюрер, весьма увлекательно, конечно, – произнесла Маренн, не скрывая сарказма. – Так же как и вы, я действую по приказу рейхсфюрера СС, являясь его специальным уполномоченным по медицинской части. Я работаю как хирург. Моя задача состоит в том, чтобы как можно скорее возвращать в строй солдат и офицеров войск СС из подразделений, действующих на Восточном фронте. И именно этим я и занимаюсь. В обязанностях, предписанных мне рейхсфюрером, ничего не сказано о психиатрических экспериментах, которые могут проводиться и в которых я имею право и даже должна участвовать. Я обязана находиться здесь, в госпитале войск СС, и исполнять приказ. Полагаю, что эта тема исчерпана. – Маренн встала, давая понять, что разговор окончен. – Прошу меня простить. У меня слишком много работы, чтобы отвлекаться. Меня ждут раненые на обходе.
– Я понимаю вас, фрау Сэтерлэнд.
Олендорф встал, одернул китель под ремнем, надел фуражку.
– Действительно, служебные рамки часто сдерживают наши устремления и наши возможности. Даю вам слово, что в самое ближайшее время постараюсь их устранить. И вы сможете насладиться возможностью принять участие в историческом действе. Честь имею. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
Олендорф вышел из кабинета, быстро спустился по лестнице. Подойдя к окну, Маренн смотрела, как он садится в машину. Пока было ясно одно. Айнзацкоманда прибыла, и настоящий «Дранг нах Остен» с выжиганием и уничтожением всего инородного по пути скоро начнется. Она не сильно волновалась о том, что вскоре ей самой придется оказаться в составе «кровавой экспедиции» этого нордического красавца по украинским городам и селам. Она была уверена, что в Берлине найдется немало влиятельных персон, которые не позволят ему втащить ее в это дело. Но даже если это и случится, за себя она не боялась – она сумеет повести себя достойно. В конце концов, пока идет война, она нужна, и они тысячу раз подумают, прежде чем отказаться от ее услуг – это обойдется дорого. Не говоря о том, что большинство высокопоставленных нацистских бонз и их родственники, начиная с семейства рейхсфюрера, – ее пациенты. А вот над жителями окрестных деревень, над лесником, его женой и этой юной девушкой из Красной армии нависла смертельная опасность. Их надо предупредить.
– Иван Петрович!
После обхода Маренн спустилась в парк. Пройдя по заросшей кустарником аллее мимо давно пересохшего фонтана, увидела небольшую поляну. Присев на корточки, Пирогов укладывал букетики из васильков на два могильных холмика под развесистым каштаном у покосившейся чайной беседки.
– О, фрау Сэтерлэнд. – Увидев Маренн, он распрямился. – Юра сказал мне, что Альма утром немного поела, – сообщил радостно. – Он сделал ей перевязку. Ни на шаг не отходит. По вашему совету я ничего не стал ему пока говорить. Жалко. Мальчишка просто глаз не сводит с собаки.
– И правильно, – кивнула Маренн. – Тем более что, как я и предполагала, обстановка усложняется. Каратели на самом деле прибыли. Их командир сегодня был у меня. Скоро они начнут действовать.
– Значит, людская молва не обманула. – Пирогов помрачнел. – А я уж думал, может, пронесет. Тут мальчуган от лесничихи прибегал, молока принес. Так сказал, что танкисты, которые в деревне стоят, разрешили тела пограничников и собак погибших собрать и в могиле похоронить. Мальчишкам даже позволили взять фуражки. Ан нет, обман, значит, все.
– Ну, войсковые части зачистку производить не станут. Это не их задача, – ответила Маренн. – Зачем им уничтожать то, что их самих же и кормит. Но они пойдут дальше. И как только это случится, придут каратели. А то, может быть, и раньше. Подумайте, Иван Петрович. Надо как-то спасать ваших подопечных. Да и не только их. Есть у вас связи, может быть, с бывшими местными властями, которые в подполье остались, с партизанами, если они есть…
