Владимир Михайлов
Вариант «И»
3
Разумеется, я был приглашен на прием не ради разговора с иностранцем. И не только для получения как бы со стороны информации о начале операции по устранению восточного претендента: передать мне это успели, как уже упоминалось, иным образом, тут я услышал лишь подтверждение. Еще утром я предполагал, что основная моя цель – побеседовать с шейхом Абу Мансуром. Теперь оказалось, что я ошибался – хотя разговор и оказался важным.
Настоящий, серьезный результат моего приглашения (я говорю не о смысле моего приезда в Москву, но только об этом самом официальном приеме) был совершенно иным. И заключался он в том, что мне были ненавязчиво показаны люди – числом до десятка, – с которыми мне предстояло скорее всего общаться в ближайшем будущем. Компакт-диск в прочном футляре, содержавший информацию об этих людях, которая могла понадобиться для начала, был мне вручен в виде коробочки конфет, в удалении от имевшихся тут в изобилии любопытствующих. Времени на то, чтобы вдумчиво ознакомиться с материалами и составить хотя бы приблизительную диспозицию моих действий на ближайшие дни, оставалось очень немного. А кроме того, я начал ощущать усталость; и в самом деле, за последние три дня отдыхать практически не пришлось. Поэтому я воспользовался начавшимся уже разъездом и постарался исчезнуть, не привлекая к себе излишнего внимания. Его, впрочем, никто и не выказывал; даже официант, что надоедал нам с американцем в нашем уединении, в очередной раз проскользнув мимо, и не глянул в мою сторону.
Забот со мной у посольства было немного: не пришлось даже вызывать машину к подъезду, поскольку я, как уже упомянуто, не успел ею обзавестись. Я просто-напросто вышел и не спеша направился к Кольцу, намереваясь вернуться в гостиницу пешком – точно так же, как прибыл оттуда. Было сухо, тепло, и в переулках – темновато, в отличие от Садового кольца: даже отсюда верхние два его яруса были ясно видны, ярко освещенные; мне они вдруг напомнили внешние кольца Сатурна – с той только разницей, что колец этих я никогда не видел, все никак не удавалось оказаться поблизости от телескопа. Правда, фотографий попадалось множество – иначе откуда бы я знал, как они выглядят?
Итак, я медленно, словно пенсионер на прогулке после легкого ужина, продвигался по Неопалимовскому по направлению к Кольцу. Непохоже было, чтобы кто-то из команды шейха взял на себя заботы о моей охране; обещания редко выполняются немедленно, да и сейчас охрана была бы ни к чему, только мешала бы думать. В переулке было не только темно, но и тихо, разъездной шум у посольства остался позади, за крутым изгибом, а гул Кольца, ровный и неумолчный, как шум водопада, доносился сюда приглушенно, был фоном, на котором можно было бы услышать посторонние звуки, если бы такие возникали поблизости; их, однако же, не было.
Идти в темноте и тишине бывает приятно, но только по ровной дороге, на которой не приходится высматривать выбоины и прочие неровности, мешающие равномерно-безмятежному передвижению. В Германии я привык ходить именно по таким тротуарам, и сейчас, занятый иными мыслями, позволил себе на несколько минут позабыть, что нахожусь в Белокаменной.
Воздаяние за сбой памяти последовало сразу же: я споткнулся и с маху приземлился на ладони и колени, не испытав при этом никаких приятных ощущений. Событие было настолько неожиданным, что я не стал подниматься с колен, а, напротив, опустился на живот, отполз в сторонку шага на четыре, прижался к стене дома и, не выпрямляясь, замер.
Причиной такого странного, скажем прямо, поведения было не какое-то неожиданное нарушение мыслительного процесса; наоборот, голова в эти мгновения работала донельзя ясно. Двигаться так меня заставил некий звук, что сопровождал мое падение: едва слышный хлопок и одновременное легкое чириканье. Хлопок раздался чуть в отдалении – на той стороне переулка, где располагалась обычная московская детская площадка с качелями, каруселями и прочим необходимым инвентарем. Чириканье же прозвучало совсем рядом, вернее, прямо над головой, а еще точнее, именно там, где находилась бы моя голова, не хлопнись я в тот миг наземь. Чириканье напоминало птичий голосок – но только напоминало. К тому же, птицы сейчас спали – в отличие от кошек и людей, имеющих привычку затемно возвращаться пешком с дипломатических приемов, но то была ни кошка, ни птичка, а просто пуля.
Растянувшись во весь рост, прижимаясь к стене и ничуть не заботясь в те доли секунды о сохранности и чистоте моего костюма, я выждал несколько минут. Окажись там в эти мгновения прохожий и заметь он меня – скорее всего принял бы за пьяного; но тут была не Германия и не Штаты, и никто не стал бы по такому заурядному поводу беспокоить милицию; мне же прохожий оказался бы очень кстати: стрелок вряд ли стал бы пытать удачу в присутствии посторонних, для верности ему пришлось бы снять и непрошеного свидетеля, но ведь то мог быть и вооруженный милиционер, направляющийся на смену поста у посольства. Так размышлял я. Однако, видимо, смена производилась в другие часы – никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того, кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мной, явственно пропела свое «С приветом от…». Так, во всяком случае, мне показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке: на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, едва касаясь земли, убегал – и, если только слух мой не галлюцинировал, другие шаги, столь же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков было двое, решившихся приветствовать меня?
Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову, так они действовали и полсотни лет назад, когда искусство и бизнес заказного убийства процвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику.
Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но нацелен был именно на меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал. Именно меня – потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну, что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт.
Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и портативном хранилище – не в моей памяти, – но на диске. Осторожно шевельнувшись, я нащупал ее; к счастью, при падении с ней – насколько можно было определить на ощупь, во всяком случае – ничего плохого не произошло. Нет, конечно, то был не местный деятель. Местный воспользовался бы автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, чрезмерно положившись на свое искусство. Ну а если так, то он уже не ожидает результатов: ему необходимо скрыться никак не менее, чем мне, даже куда больше: за мной хоть не гонятся. К тому же – пришло мне в оставшуюся непродырявленной голову – у него ведь есть все основания полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу человек своими органами чувств определить не может; и для него картина может выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова, в то время как просто упади я или даже окажись лишь раненным, – наверняка издал бы определенные звуки, которые легко расшифровал бы всякий, знакомый с русской просторечной лексикой. Значит, я был поражен насмерть; сделав такое заключение, автор выстрела должен был незамедлительно пуститься восвояси, даже не успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему вдогонку.
Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне достаточно, и пора домой – баиньки. Я прополз еще метров двадцать в направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного выждал и осторожно поднялся. Отряхнул с себя мусор, отлично понимая, что это была всего лишь жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не менее. Впрочем, в ближайшие два дня он мне не понадобится в любом случае. Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутных ламп, я буду выглядеть не самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание – особенно теперь, когда в Москве в связи с визитом шейха все специальные службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я: у кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот – лишь пробный камень перед другим прибытием сюда – лица гораздо более значительного, лица, которое намерено заслужить – и скорее всего заслужит – определение «исторического». Так или иначе, меня могут задержать – просто для выяснения; я ни в чем не был виноват, но сейчас мне меньше всего требовалась хоть малейшая огласка – не говоря уже о потере времени и о необходимости донести до дома доверенный мне диск, не допуская, чтобы кто-либо заподозрил об его существовании – будь то даже лучший друг. А кроме того, на Кольце сейчас мог оказаться и мой неизвестный доброжелатель с глушителем – он мог просто так, для уверенности, какое-то время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало.
Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов. Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждения, прошел вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин; несколько мгновений колебался, решая – не воспользоваться ли какой-нибудь из них: технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна давно и досконально (я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться, какое количество умений мне известно такого рода, о которых порядочному человеку и гражданину даже и догадываться не следовало бы; угон машины был не самым крутым из этих навыков, нет, далеко не самым…); при таком обороте дела были свои плюсы, но почему-то я не стал делать этого; просто потому, может быть, что это была Москва, и мне не хотелось здесь… А впрочем, не знаю – почему. Не захотелось – и все, и я не стал. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на малолюдную сейчас Плющиху, пересек ее, убедившись предварительно, что поблизости нет никого из стражей порядка; спустившись по лесенке на Ростовскую набережную, прогулялся по мосту и наконец почувствовал себя почти дома – для чего проник в «Рэдисон» все-таки через один из служебных входов. Он был, естественно, заперт, но о такого рода мелочах добропорядочному корреспонденту русскоязычного журнала, издающегося в Германии, даже и упоминать не следует. В конечном итоге всякий ларчик открывается просто – при наличии соответствующих приспособлений, необходимых современному работнику массовой информации никак не менее, чем ноутбук в руке и пистолет – в кобуре под мышкой, под ремнем на спине или просто и бесхитростно – в кармане.
Ключ от номера был у меня с собой: не люблю оставлять их у дежурного. Все было в порядке, меня никто не ждал. Я внимательно осмотрел номер. Не то чтобы никто не любопытствовал; однако все было в пределах правил игры – любознательность, но чисто служебная, без злого умысла. Я вынул из внутреннего кармана CD-диск; под яркой оберткой коробка была запаяна в пластиковый мешочек – для защиты от влажности и нескромности. Поэтому я взял ее с собой в ванную, чтобы она постоянно находилась у меня на глазах – пока не перестанет быть нужной и не подвергнется уничтожению (просто стереть запись – слишком мало). C удовольствием вымылся, костюм оставил на диване, чтобы не забыть завтра сдать в чистку. Поколебался – не заказать ли легкий ужин, но есть не хотелось. Выпивка была в номере – однако я давно уже пью только при крайней необходимости или по большим праздникам, как-то: день рождения (свой и самых близких) и знакомство с женщиной. Но до дней рождения было далеко, а женщина, отношения с которой я собирался восстановить, как оказалось, сегодня не захотела меня видеть – так что дружбу нашу (или как это назвать) можно будет реставрировать лишь через некоторое время; я искренне надеялся, что оно окажется достаточно кратким и кончится уже завтра.
Хотя кто-то, видимо, придерживался другого мнения – судя по нынешнему происшествию. О чем меня своевременно предупредил шейх; но я не внял, а обещанная им помощь, судя по всему, не сработала. Итак, открылась охота не только на Претендента, но и на меня.
Интересно, чьих рук дело? Не знаю, но мне почему-то казалось, что данные об организаторе моей неприятности в числе прочих находятся на том самом диске, с которой мне вскоре и предстояло ознакомиться.
Впрочем, это всего лишь удобный оборот речи: «почему-то казалось». На самом деле вовсе не казалось; я был в этом более чем убежден. И у меня были на то свои причины.
По совести говоря, мне следовало сразу же, не дожидаясь никаких дальнейших событий, разобраться с полученной информацией. Но, как ни стыдно признаваться в этом, я чувствовал себя не лучшим образом; нервочки поизносились, и пустяковый, по сути, эпизод в Неопалимовском требовал какого-то времени, чтобы я смог привести себя в порядок. Времени – и какого-то легкого, отвлекающего занятия.
4
Разве что для отвлечения я и позвонил – без всяких предосторожностей – в одно местечко: в государственную Службу безопасности, а вовсе не ребятам из Реанимации. В службе довольно высокое местечко занимал мой старый – тоже еще по флотским временам – знакомый, а может быть, даже приятель; вот другом я его никак не назвал бы. Позвонил я ему по той причине, что не сделай я этого – он, или кто-то другой, в чьем поле зрения я сейчас наверняка находился, чего доброго, удивился бы, даже больше, чем ему положено.
Понятно ведь, что если человека, к примеру, ограбили, а он промолчал, не заявил в милицию, которой о краже все же стало известно, – это сразу настораживает: потерпевший молчит потому скорее всего, что боится привлечь к себе внимание; почему же внимание правоохранительного органа его так страшит? Разберитесь, ребята…
Мне излишнее внимание с любой стороны сейчас было скорее вредно, чем наоборот. И следовало исполнить свой гражданский долг.
Дозвонившись, я наткнулся на секретаря; преграду эту одолеть удалось далеко не сразу, и я начал было злиться, когда в трубке прорезался наконец знакомый мягкий баритон; такие голоса хорошо иметь врачам, особенно психотерапевтам: успокаивают и вызывают на полную откровенность. Батистову такие вещи хорошо удавались еще в его лейтенантском бытии – да, надо полагать, и позже, иначе вряд ли он сейчас был бы полковником.
– Батистов слушает, – проговорил он, и голос при этом звучал донельзя доверительно.
– Вас беспокоит Вебер, специальный корреспондент…
Если у меня и шевелились сомнения по поводу того, успели они засечь меня или нет, они тут же развеялись, как выбитый из трубки пепел на ветру.
– Привет, Виталий, – сказал Батистов ласково. – Сто лет тебя не встречал. Рад, что ты наконец объявился. Забываешь друзей, тевтон ты этакий. А я думал, что и не увидим тебя больше в России. Как она там, жизнь в немцах – ласкает? Или невмоготу стало и потянуло к родным осиновым кольям?
– Живу нормально. Корреспондирую вот в журнальчике, разъезжаю по свету. Доходы невелики, но на табак хватает.
– Почитываем тебя, не без того. Ничего, более или менее прилично. Только уж прости – не понимаю, с чего это тебя тогда унесло с родины. Ты же, помнится, уже в майорах ходил? Через капитана тогда перескочил, помню. Наверняка был бы сейчас генералом – не в нашей службе, так в смежной какой-нибудь… Чего ж ты так, а?
Он прямо-таки всей душой сочувствовал мне, жалел о моей несостоявшейся карьере. Добрый, хороший мужик, не правда ли? Так и тянет закапать скупыми мужскими его жилетку…
– Да уж так получилось, полковник…
– Брось! Брось, не то обижусь. А это, знаешь ли, чревато, – он посмеялся в трубку, давая понять, что всего лишь шутит. – Скажи уж откровенно: жалеешь?
– Да не знаю. Чинов больших не выслужил, это правда, зато мир повидал.
Он секунду подумал.
– Жаль – сейчас не получится поговорить, у меня тут небольшая запарка. Знаешь, что? Давай, приходи… сейчас прикину… да, завтра у меня будет посвободнее… завтра в шестнадцать, устроит? Посидим, тряхнем стариной. Ты на грудь еще принимаешь?
– Бывает – если не стенолаз какой-нибудь…
– Ну, с этим проблем не будет. Так я записываю? Пропуск будет заказан…
– Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота: какой разговор под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится, почве. В каком-нибудь «Голубом Дунае».
– Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют…
– И потом, завтра, да и послезавтра тоже – у меня никак. Я ведь только что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию оформить, и все такое прочее. К тому же уже заказ успел получить на цикл статей, надо срочно отписываться.
– Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства!
– Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню.
– Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на день не забывал все эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема?
Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем поубавилось. Ах ты, Сева, Сахар Медович…
– Проблема в том, – сказал я тоже без лирических обертонов, – что в иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас?
– Так. Это в тебя стреляли? Где? При каких обстоятельствах?
Я изложил ему суть дела – столько, сколько ему можно было знать. Журналист был приглашен на дипломатический прием, потусовался там, пошел домой – и тут в него… Он слушал, лишь изредка вставляя свое обычное: «Так. Так». Когда я закончил – сказал:
– В милицию не обращался?
– Только к тебе.
– Правильно. Запущу машину, разберемся. Но вообще-то… Не слишком ли ты неразборчив, а?
– Не понял.
– К чему тебе шляться по исламским посольствам?
– Запрещено, что ли?
– Да нет, понятно, у нас пресса свободна. Я тебе просто так, по-дружески. В порядке предупреждения. У них с этим их царем все равно ни черта не получится. Эта каша не для России. А как только он провалится – пойдет, чего доброго, такой откат, что… Нам и вообще-то царь не нужен, хватает президента. Недаром же он сказал в последнем обращении к нации: «Я сделаю все, чтобы не допустить в стране никаких потрясений и фундаментальных перемен». И это не только сотрясение воздуха, поверь. И нынешний кандидат прямо на его плечах въедет в Кремль. А уж мусульманского царя мы и подавно не хотим и не захотим никогда.
Я не стал спрашивать, кто – «мы». Вместо этого спросил:
– Кстати, ты не знаешь, как и где его найти? Мне заказано интервью с ним, это такой гвоздь будет, понимаешь…
– Ты о ком, об этом претенденте? Или о кандидате в президенты?
– Об Александре. К президенту у меня вопросов вроде нет. Алексей же где сейчас: в Париже? Европейский претендент?
– Да вроде бы. Тут запутаешься совсем, – вдруг пожаловался он: – Кто претендент, кто кандидат, кто вообще черт знает кто…
Я оставил его слезы без внимания.
– Зато Александр, говорят, в Москве. Вы же его наверняка охраняете; помоги установить контакт. Век не забуду. По старой дружбе, поспособствуй.
Батистов помолчал немного.
– Рад бы помочь тебе, – ответил он наконец, – но не могу. Не имею права. Это, Витек, информация не какая-нибудь «Для служебного пользования»; эта – с двумя нулями. Здесь полная дробь. Попроси о чем-нибудь другом.
– Жаль, жаль… – протянул я разочарованно. – А я рассчитывал. (Он сердито засопел в трубку.) Ну ладно, тогда хоть обеспечь мне нормальную безопасность. Я остановился в «Рэдисоне»…
– Да слыхал я. Знаешь, просьбы у тебя нынче какие-то… боцманские. Не могу я за каждым газетчиком пускать топтуна, не в двадцатом веке живем. Не в силах, уж не обессудь.
– Вот так раз (крушение моих надежд, судя по унылому голосу, оказалось полным)… Что же мне делать?
– Сказал уже: держись подальше от… всех этих – и проблем со здоровьем не будет. Усек?
– Да, заставил ты меня задуматься. И на том спасибо. Ладно, Сева, позвоню тебе, как только разберусь со своим распорядком… Будь здрав. И если повезет узнать, кто там на меня охотился, – уж не скрывай, это как-никак и меня самого интересует…
Этакая маленькая шпилечка под занавес.
И я положил трубку. Значит, так. О месте, где пребывает сейчас претендент Александр, службе ничего не известно. Очень хорошо. Ей этого знать и не следует вовсе. Что же касается прочего, то пока еще они меня не пасут. Мелочь, но приятно. Иначе он пообещал бы, я ведь сам давал ему возможность легализовать наблюдение. Следовательно, я для них пока серьезным объектом не являюсь.
Иншалла.
Я сладко потянулся и наконец-то почувствовал, что пришел в себя. Теперь можно было и взяться за дело.
Я уселся в кресло перед компьютерным столиком, раскрыл кейс, заправил диск и принялся за работу, предварительно убедившись, что все жалюзи закрыты и ничье любопытство не вызовет во мне вполне понятного ощущения досады.
