Владимир Михайлов
Тело угрозы
Глава первая
1
Документ напоминал все подобные: любительское сообщение о наблюдении космического тела, до сих пор ни в какой каталог не занесенного. Иными словами – об открытии.
Все было указано так, как и следовало: кто, где и когда наблюдал (астроном-любитель Ржев Люциан Иванович, Московская область, Подрайский район, отдельно стоящий дом близ деревни Летягино, 8 августа 2015 года, или 57235 MJD, начало экспозиции неподвижной камерой – 4 часа 34 минуты 30 секунд всемирного времени, окончание – 5 часов 00 минут 27 секунд, экспозиция с гидированием – 57236 MJD c 1 часа 02 минут 15 секунд до 1 часа 42 минут 07 секунд), визуальное наблюдение – тогда же, с 1 часа 50 минут до 2-х часов 20 минут; какой инструмент использовался (Альтер 450 мм, фотокамера «Никон», модернизированная, экспозиция постоянная, и так далее). Наблюдавшееся как объект 14-й величины тело имеет координаты (приближенно): склонение – (указано), прямое восхождение – (также указано). Астроклимат: ночной хороший, воздух прозрачен, яркость фона минимальная, сухо, безветренно, роса не выпала. Наблюдения продолжаются.
До сих пор все было нормально. Однако, закончив перечисление действий и условий, автор сообщения счел возможным сделать и вот еще какое заявление:
«Внимательное наблюдение в продолжение вот уже семнадцати дней и компьютерная обработка полученных цифр дают возможность заявить, что движение замеченного тела не может быть объяснено известными причинами. А экстраполяция с учетом этих данных его траектории заставляет предположить, что оно может представлять опасность для Земли, в частности именно потому, что дальнейший его путь кажется мне непредсказуемым.
Не имею возможности в столь малом объеме изложить имеющиеся у меня доказательства, но повторяю и прошу отнестись к этому серьезно: совершенно уверен, что обнаруженное мною космическое тело представляет серьезнейшую угрозу самому существованию нашей планеты. Нас ожидает небывалая катастрофа, и об этом должен обязательно знать наш президент. К сожалению, некоторые источники моей убежденности по существующей плохой традиции не будут признаны строго научными, что в моих глазах ничуть не делает их менее достоверными. Не считаю возможным излагать их здесь, но готов сделать это при личной встрече. Поэтому умоляю немедленно и серьезно перепроверить мои данные и выводы относительно всех параметров тела и его движения, чтобы можно было своевременно принять все необходимые меры. Прошу найти время для личной беседы со мною – полагаю, что смогу убедить вас в серьезности положения. Тогда же передам вам все записи наблюдений, расчеты и сделанные фотографии».
Разослано сообщение было по факсу, кроме ВАГО – еще и в Колокольскую обсерваторию. А также в Президиум Академии наук – просто так, от полноты чувств, наверное. Интернетом автор сообщения не воспользовался – потом уже стало известно, что он так и не счел нужным подключиться к сети, поскольку (видимо, сказывался его весьма достойный возраст) был уверен, что главным, что можно от сети получить, являлись вирусы и грабительские налеты на его базу данных, которой он дорожил, на что имел все основания.
Видимо, эта странная приписка и не позволила адресатам отнестись к изложенному в нем факту достаточно серьезно.
Однако, кроме всех указанных адресов, послание, переданное, как уже упоминалось, по факсу, получили и еще в одном месте – там, куда оно вовсе не предназначалось.
Этого не случилось бы, не будь в тексте слова «президент». Слово это относилось к ключевым, и телефонный разговор или факс, в котором оно встречалось, становились предметом внимательного анализа.
Так что названный в самом начале Люциан Иванович Ржев не мог бы – знай он об этом – пожаловаться на отсутствие интереса к его открытию. Как если бы он сам послал его по адресу: «Москва, Кремль».
Впрочем, узнать об этом ему не было суждено.
2
Директор службы безопасности страны тоже думал о президенте; его навел на эти размышления частный и не очень важный, но все же своевременный вопрос, а точнее – доклад, только что сделанный одним из его подчиненных.
Директор уже давно приказал: всю информацию, в том числе и перехваты, в которых в любом контексте упоминается президент страны, докладывать лично ему. Для такого распоряжения было множество причин и поводов. В конце концов, безопасность главы государства, пусть даже при существовании службы безопасности президента, оставалась и обязанностью СБ – и кто мог бы возразить на это хоть полслова? Знать о других причинах никому не полагалось.
И вот сейчас майор Волин, тот самый подчиненный, только что закончил доклад.
Директор еще раз пропутешествовал глазами по тексту перехвата – сообщения по факсу.
– Ну и как вы это квалифицируете? – задал он вопрос.
Майор Волин ответил, не раздумывая:
– Тут усматриваю состав попытки дезинформации президента, это первое, а второе – стремление вызвать массовую панику путем распространения слухов о грозящих катастрофах. О конце света, в общем.
– М-да… – выговорил директор задумчиво. – М-да. – Он помолчал еще. – Вряд ли, конечно… А хотя…
Он помолчал. Пошевелил пальцами.
– Да. Ладно. Свободен пока. Далеко не уходи.
Оставшись один, он подумал еще немного. Вызвал секретаря:
– У нас когда запланированы эти… инопланетяне?
Инопланетянами он называл экстрасенсов, парапсихологов и астрологов, с которыми время от времени происходили встречи и совещания.
– В пятницу в шестнадцать тридцать.
– Вот что сделайте: вызовите их прямо на сейчас. По тревоге.
Вызванные «инопланетяне» собрались исправно; они выглядели несколько испуганными, что нетрудно понять: по тревоге их никогда еще не вызывали, а если учесть – куда вызывали, то причин их волнения долго искать не придется.
В свою очередь и сам директор СБ, если вглядеться, выглядел не очень уверенно. Положение его и в самом деле было затруднительным: с одной стороны, ему нужно было узнать мнение специалистов по конкретному документу, с другой же – генералу очень не хотелось ни предъявлять им этот документ, ни даже пересказывать его содержание своими словами; кем-кем, но распространителем информации он никогда не был и всю жизнь считал, что язык находится в безопасности, лишь когда он за зубами. И потом, вдруг все это окажется бредом, дикой лажей, чьей-то шуточкой («За такие шутки оторвать ему и язык, и все прочее!») – как он тогда станет выглядеть в глазах своих негласных советников?
Поэтому, ответив на приветствия и пригласив садиться, он обратился к ним с таким заявлением:
– Тут, товарищи… господа, такая, я бы сказал, пикантная ситуация. Необходимо ваше высокопрофессиональное мнение по одному-единственному, но очень важному вопросу. Вот по какому: грозит ли нашей с вами России, более того, грозит ли всей планете серьезная, вплоть до самой серьезной, угроза в более или менее обозримом будущем?
Генерал умел и говорить интеллигентно, когда нужно.
– О каком именно будущем идет речь? – спросил ясновидец.
– Н-ну… скажем, в течение года.
О сроках в документе ничего не было, но директор полагал, что сама его тревожная интонация указывала на то, что вряд ли речь шла о десятках или сотнях лет.
– Года… Или даже месяцев.
– А какого рода угроза? – спросил хиромант.
Генерал улыбнулся, как бы извиняясь:
– Поверьте – я не имею права сказать этого даже моему заместителю. Такой уровень. Но ведь я спрашиваю лишь о том – есть ли вообще угроза или ее нет? Не спешите с ответами. Подумайте, загляните, вы же это умеете, и скажите только – да или нет?
После этого наступило молчание, слышно было лишь сопение сосредоточившихся в поисках ответа людей. Первым тишину прервал хиромант:
– С точки зрения моей науки – угрозы нет. Во всяком случае, серьезной, тем более – фатальной. Если бы она была, это отразилось бы на линии жизни любого из нас. Но я знаю руки всех присутствующих – и ничего такого там нет, никакой угрозы, никакой беды, которая совпадала бы у всех по времени. Итак, мой ответ – нет.
– Благодарю вас, профессор. А по-вашему, мэтр, как?
Ясновидящий ответил:
– Вижу много осложнений в государственных делах; но все они не выходят за рамки обычного политического процесса. Однако не усматриваю ничего глобального, чем могла бы быть мировая война, или, скажем, всеобщая эпидемия какой-то новой болезни, или потоп. Так что я склонен присоединиться к моему коллеге.
– А вот я не могу с вами согласиться, – прозвучало третье заявление.
Сделала его молодая женщина, присутствовавшая здесь в качестве астролога.
Повернувшись к ней, генерал улыбнулся – но улыбка его никак не выглядела доброжелательной.
– Ну-с, что же говорят об этом звезды? Хотя сию минуту вы вряд ли могли наблюдать их…
– Для иронии здесь нет поводов, – сказала она как отрезала.
– По-вашему, ваши коллеги так грубо ошибаются?
Женщина покосилась на насупившихся соседей.
– Нимало. Дело в том, что они искали ответ в пределах нашей планеты. В то время как угроза исходит извне. Из космоса. И…
– Благодарю вас!
Это прозвучало в точности как команда «Ат-ставить!».
Женщина умолкла, едва не захлебнувшись невысказанными словами.
– Благодарю всех! Вы нам очень помогли! Совещание объявляю закрытым. И напоминаю: ваши обязательства о неразглашении действуют двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Все сказанное и услышанное здесь является совершенно секретным, составляет государственную тайну и не может обсуждаться даже между вами. Еще раз – спасибо. До свидания!
И он привстал со стула, словно собираясь толкать их взашей из кабинета.
Но они и сами покинули его чуть ли не бегом.
Глядя им вслед, генерал перевел дыхание.
Черт бы ее взял! Еще секунда – и она бы болтанула…
Но похоже на полное совпадение с текстом перехвата.
Ну что же…
Он поднял трубку.
– Волин? Зайди.
Откинувшись на спинку стула, как бы расслабившийся, сказал майору с некоторой даже ленцой:
– Значит, так… сделаем вот что – съездите, на месте потолкуйте с этим – как его? Да, Ржевом – или Ржевым, как его там правильно; посмотрите, что он за человек – тогда подумаем дальше. У вас ведь отдел сейчас не перегружен? Вот и займитесь этим. Только не напугайте его, народ сейчас такой…
– Слушаюсь.
– Хорошо, это все. Свободны.
Хотя на самом деле (думал он) это скорее было далеко не все. Новая информация могла пригодиться в… Стоп, стоп, даже в мыслях. Конечно, это вернее всего – пустышка, бред собачий, однако же… как-никак там было слово «президент» – слово, которое всегда казалось генералу чем-то вроде мины с таймером, поставленной на неизвлекаемость.
3
О президенте постоянно думают множество людей – по самым разным поводам. Самому же ему жизнь поминутно дает большую кучу поводов для размышлений, из которых – самому или с подсказки советников и приближенных – приходится выбирать наиболее срочные и серьезные. И в число этих поводов проблемы космоса никак не входили – их черед придет, предполагалось, когда возникнут очередные сложности на Международной космической станции. А сейчас главной была совсем другая тема.
А именно – его, президента, предложения о заключении эпохального (предположительно) соглашения между странами Ядерного Клуба об окончательной и бесповоротной ликвидации ядерных вооружений на всей планете. Они уже лежали на столе перед тем человеком, от которого успех – или провал – соглашения зависел в первую очередь: перед президентом Соединенных Штатов. И пока от него не поступит ясный и недвусмысленный ответ, президент России не сможет отвлекаться ни на какие другие проблемы. Кроме разве что всемирного потопа.
Президент знал, впрочем, что такое бедствие Земле пока не грозит. Хотя потепление климата, конечно, имело место; но эту проблему решать придется уже другому главе государства: до нее еще годы и годы.
А вот разоружение может произойти буквально в ближайшие если не дни, то недели, во всяком случае. И ни о чем другом сейчас думать не следует.
Дело это было настолько грандиозным, в полном смысле слова историческим и судьбоносным, что все прочее теперь казалось президенту слишком мелким, чтобы тратить время и силы; и все, что теперь происходило, он расценивал лишь под одним углом зрения: может это сыграть какую-то роль в подготовке Конференции и подписании Соглашения или нет. То, что в эту программу не укладывалось, он откладывал на потом. Вот сделаем главное – тогда будет время и на рутинные дела.
Это, однако, не должно было смущать никого ни в стране, ни во всем мире. И поэтому внешне он жил и работал в обычном ритме и по заранее составленным планам. Сейчас планы предусматривали его визит на Камчатку, давно обещанный, – и потому в эти дни президент действительно находился в Петропавловске, а не в Москве, скрупулезно выполняя программу визита.
4
Умирая, Ржев молол всякую чепуху. Он понимал, что уходит, и ему было страшно – хотя болезнь и была ужасна. И он старался не показать своего страха и говорил, пытаясь улыбаться, чтобы уйти так, как полагается мужчине. Говорил несерьезно.
– Тонгарев, – настойчиво спрашивал он, к примеру. – Был такой мореплаватель русский? И еще – Мангарев. Был?
Говорить ему было трудно и больно. Почти невозможно. Рак горла в последней стадии. Тут не поболтаешь. Но он упорно выталкивал слово за словом – со скрежетом, с неимоверным напряжением воли. Словно самым главным на излете земной жизни стало для него добиться истины об этих двух именах.
– Не было таких моряков, – отвечал Минич, внутренне вскипая: так ли следовало старику расходовать последние капельки жизни, которых почти уже не оставалось в представлявшейся воображению Минича клепсидре, где-то там отмерявшей положенное? Наверное, сказывалось действие наркотика; без него старик сейчас только и мог бы, что выть диким воем от боли. – Да Господь с ними. Ты лучше скажи: может, какие-то поручения есть, пожелания? Я сделаю…
– А об этом все в завещании сказано, потом прочитаешь, – прохрипел Ржев едва различимо; наверное, не хотелось ему говорить о неизбежном, что стояло совсем уже рядом. – Как же так – не было? В тех морях и Кутузова остров есть, и Волконского, Спиридова, Румянцева даже два острова есть – в Туамоту и в Маршалловых… Лазарева есть, Суворова, даже «Восток» есть – в честь корабля… Что, по-твоему выходит, Суворова тоже не было?
– Суворов был, и не один даже… – отвечал Минич уже через силу. – А Тонгарева никакого не было. Остров Тонгарева, понял? Тонга-рева. На их каком-то языке.
С трудом удерживался он от желания сказать: «Брось балаболить, тебе самое время о Боге думать, а не об островах…» Но нельзя было обижать старика в последние часы его жизни, а может, и минуты; при жизни Ржев хорошим был мужиком, достойным. Поэтому и сидел тут с ним Минич – ведь, по сути, совсем чужими людьми были они друг другу, ни в родстве, ни в свойстве не состояли. Просто не было у Ржева никаких близких, и никто другой не пришел бы, а должен же кто-то проводить человека в последний путь…
Знакомство их было, по сути дела, случайным – впрочем, в жизни журналиста многое зависит от нечаянных, никогда не планированных движений и пересечений, потому что работа такова: сегодня не знаешь, куда пошлют завтра – в пустыню, в тайгу, на освещение предвыборной кампании в губернском городе или (бывает ведь и такое везение!) за рубеж, куда поехало начальство с визитом, а штатный спецкор редакции заболел… Со Ржевым Минич встретился, правда, не в заграничном вояже, а тут, в Подмосковье, в его халупе. В газете завелась такая рубрика «Человек пристрастия» – о людях с какими-то интересными увлечениями, ставшими в их жизни главным; и одним из кандидатов в рубрику оказался каким-то образом и Ржев – астроном-любитель; снять и написать послали Минича – потому лишь, что на тот день для него другого задания не нашлось: вообще-то науки не были его профилем, он был репортером, «отовсюду обо всем», горячие новости, а не анализ и не обобщение. Ржев принял журналиста доброжелательно, хотя вначале и настороженно; однако Минич обладал искусством разговорить человека, а начав, старик уже не мог остановиться: астрономия и в самом деле была для него, похоже, смыслом жизни – особенно теперь, в глубоко пенсионном возрасте. Эта увлеченность заражала, и Минич вскоре поймал себя на том, что слушает не по обязанности, а потому что и на самом деле интересно. Ржев предложил посмотреть самому. Для этого следовало остаться на ночь – и Минич согласился, хотя бы потому, что никто нигде его не ждал – такая сейчас была полоса в его жизни. А посмотрев, заболел и сам, хотя и не в такой сильной форме, конечно, что была у Ржева, но такое пристрастие может развиваться и постепенно, хотя способно ударить и сразу; как и всякая любовь, одним словом. С той поры Минич стал наезжать довольно часто, хотя бывали и крупные пробелы – по причине командировок, а также потому, что в определенные дни Ржев заранее просил его не показываться – по каким-то своим мотивам, до которых Минич не старался докопаться: приезжал-то он теперь не по заданию. Материал, из-за которого он оказался здесь в первый раз, так и не пошел – показался Гречину, редактору, недостаточно захватывающим и каким-то очень уж нейтральным, не работающим на политическое лицо газеты.
Миничу такое времяпрепровождение нравилось все больше и больше, Ржев это чувствовал и, кажется, решил воспитать Минича хорошим наблюдателем – себе на смену, видимо, хотя намекал как-то неопределенно и на то, что вскоре введет его в курс какого-то дела, которое – если подтвердятся предположения – потрясет весь научный мир, а то и не только научный. Минич хотя и знал, что любители всегда склонны к преувеличениям, тем не менее ожидал не без интереса. Затем его загнали на целый месяц далеко-далеко, где кочуют туманы, а вернувшись, он нашел Ржева уже больным вразнос – и в положении, когда и стакан воды подать было некому. Минич мысленно только пожимал плечами: ну, можно ли было так жить – без подстраховки, должен же был понимать, что такая вот ситуация не исключена… А хотя – каждый верит в свою неуязвимость – до времени, до жареного петуха… Не будь Минича – так и продолжал бы старик умирать в одиночку, когда и слово сказать некому? А сюда, в больницу, кто отвез бы? «Скорая»? Но вот не стал же Ржев вызывать врачей, хотя телефон у него был. Что он – до такой степени бесстрашен? От этого хохмит – или наоборот?
Может быть, мысли эти передались умирающему; через минуту-другую, собравшись, видно, с силами, он выговорил уже совсем иным тоном – серьезно, без фиглярства:
– Страшно мне, Марик. Очень…
И снова предугадал, похоже, то, чем хотел ответить Минич: все обычное, что и полагается говорить в такие мгновения.
– Да не за себя, не думай, со мною решено, а там что будет, то и будет, – так продолжил старик. – За вас за всех я боюсь. За девушку – ты только ее не обижай, она хорошая. А главное – за землю…
– Ничего, Россия выкарабкается, – механически ответил Минич, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно увереннее. – Какая еще девушка? Ты о чем это?
– Дурак… Не о России я. О Земле. О планете, понял?
– Понял. – А как еще можно было откликнуться? Трудно ожидать от человека в таком состоянии, чтобы до последнего сохранилась у него ясность мышления. Бредит уже, наверное.
Следующие слова старика только подтвердили это опасение:
– Небира, запомни. Все записано. В подполье. Это она. И с нею…
Небира – женское имя, похоже. Никогда он не говорил о женщинах – наверное, воспоминания пришли из молодости. В каком это подполье он был? Когда? Бред…
– От лисички, понял? – С трудом различимое хриплое бормотание продолжалось. – Да ты увидишь, у меня в дневнике наблюдений все записано. И отдельно – вешалка, все на дискетах там, в загашнике… Она покажет… Фотографии найдешь. На них отмечено. Туда мало кто смотрит… Пока никто не сделал сообщения, ни из любителей, ни… Я хотел еще понаблюдать, да вот… Правда, уже позвонил этим – чтобы застолбить, в Колокольск. Как раз перед тем, как ты меня сюда… Но они не поверили, думаю. А дело… А дело… Ты уж…
Кажется, сил, чтобы говорить, у него вовсе не осталось – он замолчал, дыхание было частым, слабым. Задремал?
– Я выйду, покурю, – сказал ему Минич. Курить давно уже хотелось до изнеможения. А говорить в ближайшие минуты старик вряд ли соберется с силами.
Ржев услышал его, едва заметно кивнул приоткрывшимися на мгновение веками. Пошевелил губами, но без звука.
Минич встал. Осторожно затворил за собою дверь, отсекая непрерывные тире, что вылетали из аппарата – черт его знает, как он у них называется, – следившего за сердцем готового отойти человека, и на осциллографе, синхронно со звуками рисовавшем не очень ритмично ломавшуюся линию. Прошел коридором, вышел на лестничную клетку, где несколько хмурых мужиков в домашних халатах усердно красили атмосферу в серо-голубой цвет.
Одной «Мальборо» оказалось мало, он тут же, залпом, высосал и вторую – в запас, чтобы уж подольше не отлучаться.
