Михаэль Штайдль
На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями

Волчок
Виски, кокс, бронестекло

– Боже мой, да он мне здесь все здание разнесет!

Я нажимаю всем своим весом на ручку раздвижных дверей, ведущих в процедурный кабинет номер три. Требуется применить все силы, чтобы предотвратить побег пациента. До этого момента он с громкими криками яростно пытался сорвать дверь. Теперь же перешел к следующему этапу: стал таранить стену койкой на колесах, словно средневековым осадным орудием. У него снова ничего не получается. Но то, как дрожит все вокруг, и шквал шума впечатляют.

Я беспокоюсь об оснащении в процедурной. Эти кабинеты в отделении неотложки оборудованы по-спартански, в частности по той причине, что аппараты необходимо дезинфицировать после каждого пациента и это должно происходить очень быстро и легко. Тем не менее там есть не только табурет, штатив для растворов и вливаний и койки для пациентов, но и компьютер с клавиатурой и монитором наблюдения. По крайней мере, тележкам со снабжением ничто не угрожает. Они находятся в коридоре за моей спиной. Когда поблизости наркозависимые пациенты, мы увозим тележки из процедурного кабинета, чтобы не дать им незаметно воспользоваться нашими препаратами или материалами.

Шум не оставляет равнодушным моего коллегу Кристофа. Он выходит из большого зала – как раз вовремя, ведь пациент снова рвется к двери как сумасшедший.

– Ух ты! – восклицает Кристоф. – Похоже, кто-то принял волшебное зелье.

– Виски и кокаин, – уточняю я. – Очевидно, это смесь с взрывным эффектом.

К счастью, нам нужно продержаться лишь немного времени. Бернд, главврач, уже вызвал полицию, обычно они приезжают в таких случаях в считанные минуты.

Молодого человека, который дебоширит в процедурном кабинете номер три, зовут Доминик Шуберт, ему 26 лет, для друзей Волчок.

«Уютная вечеринка для узкого круга немного вышла из-под контроля», – рассказала молодая леди, которая имела удовольствие отвезти господина Шуберта в клинику. Кое-кто не знает меры, когда ему попадается под руку виски, а тут он еще и позволил себе дозу-другую кокаина. Друзья говорят, что вряд ли придали бы этому значение, не упади он на диван с жалобами на сердце.

Прозвище «Волчок» не внушает трепета. Скорее, представляется добродушный чудак, возможно, неловкий. Крупный, широкоплечий – его телосложение только усиливает это впечатление. Расширенные от приема наркотиков зрачки, которые называются на профессиональном языке мидриазом, невозможно не заметить. Когда мы регистрировали показатели жизненно важных функций и проводили первичный осмотр, он выглядел немного смущенным, но не проявлял агрессии. А потом внезапно превратился в мистера Хайда^[6].

Не знаю, уж не анализы ли мочи и крови, результаты которых огласил Бернд, так повлияли на душевное равновесие господина Шуберта. Скорее, закончилась первая стадия кокаинового опьянения – эйфория – перешедшая во вторую, которая иногда сопровождается галлюцинациями.

К тому же эффекту приводит и полинаркомания, то есть одновременное употребление наркотиков и алкоголя. Алкоголь во многих пробуждает агрессию. Но ее проявления обычно смягчаются алкогольным истощением, возникающим вскоре после его приема. Оно подавляет и возбуждение, вызванное кокаином. На самом деле, это адская смесь.

Алкогольное или наркотическое опьянение – самая частая причина насилия со стороны пациентов в отношении медицинского персонала. Но это, конечно, причина далеко не единственная.

Исследование 2019 года подтверждает, что «персонал отделения неотложной медицинской помощи находится в зоне повышенного риска насилия на рабочем месте»^[7]. Агрессия не всегда проявляется как физическое действие, иногда это «всего лишь» словесные нападки. Угрозы и оскорбительные слова – это почти часть трудовых будней, иногда в нас плюют или запускают первым попавшимся под руку предметом. Сотрудницы неотложки страдают от всевозможных домогательств, начиная от прозрачных намеков и заканчивая нежелательными прикосновениями.

Спровоцировать подобное поведение может все что угодно. Однажды я стал свидетелем того, как врача приемного отделения назвали «фашистской стервой», когда она попросила предъявить документ на входе в процедурный кабинет. Она же всего лишь выполняла свои формальные обязанности. Когда доктор спросила 60-летнего пациента, есть ли у его жены страховой полис, она услышала в ответ вопрос: «Что у вас здесь: больница или штаб федеральной разведывательной службы?»

По моим ощущениям, в последние десятилетия в обществе возросла склонность к насилию по отношению к персоналу скорой и неотложной медицинской помощи. В новостях я нахожу тому подтверждение: не только в больницах, но и в спасательных службах или пожарной охране участились случаи агрессивного поведения пострадавших, их родственников и просто случайных прохожих. Эта тема приобрела особую актуальность, несмотря на то, что сейчас этот факт оспаривают как журналисты, так и политики. Непросто разобраться, что лежит в основе такого всплеска насилия, поэтому нам не остается ничего другого, кроме как наилучшим образом подготовиться к подобным ситуациям.

Уже довольно давно наша клиника предлагает персоналу тренинги по предупреждению и разрешению конфликтных ситуаций. Кроме того, существуют практические инструкции по обращению со сложными пациентами. В процедурном кабинете, где обычно дежурят медсестры, в дополнение к камере наблюдения и экрану из бронестекла был установлен аварийный выключатель. Когда он срабатывает, во всем отделении раздается сигнал тревоги. Таким образом, в течение нескольких секунд на месте собираются все коллеги. Подобные меры предосторожности позволяют нам чувствовать себя увереннее. И они уже доказали свою эффективность, особенно во время осенних фестивалей, когда поток нетрезвых пациентов не прекращается почти две недели.

При всем этом нельзя забывать, что не только мы, медицинские работники, попадаем под удар. Иногда конфликты случаются среди пациентов или тех, кто находится в приемной. Большое скопление людей в тесном пространстве, напряжение в экстренной ситуации, из-за которой они оказались здесь, противоречия или неопределенность – все это может вызвать вспышку гнева.

Особенно критичной ситуация становится, когда обоих участников насильственных действий необходимо лечить одновременно. В лучшем случае руководство предпринимает меры для того, чтобы лечение происходило в разных больницах. Но зачастую «взрывоопасность» ситуации остается незамеченной либо транспортировка в разные филиалы невозможна по организационным причинам.

Конечно, мы не размещаем участников конфликта в одной палате. Но как ответственный сотрудник, я должен и дальше следить за ними. Покалеченный пациент, если отправить его на обследование несколько позже, не встретится в отделении неотложной хирургии на рентгене с тем, кто ударил его в висок или сломал челюсть. Иногда предупредить агрессию достаточно просто.

К счастью, у нас хорошие связи с местной полицией. Мы видим полицейских каждый день. Они доставляют к нам арестованных или заключенных под стражу, которым необходима медицинская помощь, иногда ранение получает сотрудник полиции, иногда мы вынуждены вызывать полицейских, потому что пациент представляет опасность для себя или окружающих. Так произошло и сегодня. Офицера, который в этот момент появился в дверях, я видел уже не один раз.

– Давно не виделись, – говорит он, смеясь, но мгновенно оценивая ситуацию. С ним коллега помладше, с ней я еще не знаком, вдалеке вижу еще двух человек в форме. Появление наряда полиции часто само по себе уже способно разрядить обстановку.

Мы с Кристофом сдавленным хрипом отвечаем на приветствие. Наш пациент все еще изо всех сил пытается выломать дверь, и приходится держать ее вдвоем.

Служащий полиции надевает кожаные перчатки и тихо спрашивает, как зовут пациента. Больше ему объяснять не нужно, Бернд уже обрисовал картину по телефону: 26-летний мужчина, вероятно, находившийся под воздействием наркотиков, сначала шел на контакт, затем начал вести себя агрессивно: шуметь и подвергать опасности себя и остальных.

– Господин Шуберт, это полиция. – Служащий громко проговаривает каждое слово. – Мы сейчас будем входить.

Он кивает мне и Кристофу. Мы должны отпустить ручку. После этого мы из осторожности отходим на пару шагов назад. Ничего не происходит. Никто не открывает дверь, внезапно прекращаются крики и громыхание, так долго вырывавшиеся из процедурной. Полицейский медленно открывает раздвижную дверь, рядом стоит его коллега, готовая при необходимости немедленно вмешаться.

– Господин Шуберт?

Он заглядывает в кабинет и делает шаг. Я подхожу ближе, чтобы собственными глазами увидеть, в каком состоянии помещение и что там творится.

Конечно, здесь царит хаос, но, к счастью, ущерб не так значителен. Мониторы и компьютеры, кажется, почти нетронуты. Опрокинуто синее мусорное ведро, инфузионный штатив на полу. Кушетка, которой таранили дверь, стоит посреди кабинета. Доминик Шуберт сидит согнувшись, на лбу у него градинки пота, рука на груди. Он глубоко дышит: видно, что за последние минуты он истратил много энергии.

Мистер Хайд исчез так же внезапно, как и появился. Перед нами снова высокий, сильный молодой человек, которого друзья называют Волчком и который с опаской смотрит на офицера в темно-синей форме.

– Сердце, – говорит он. – Оно бьется так быстро… Слишком быстро.

Ночная смена
«Оргазм не смертелен…»

– Ну что, готов к первой ночи в отделении? – Майк вставляет ключ в коробочку над служебным входом – открывается раздвижная дверь.

– Думаю, да, – отвечаю я.

– Ну хорошо.

Мы молча переодеваемся. Для Майка это вторая подряд ночная смена, он уже предупредил меня, что настроение у него ни к черту. Поэтому я решил по возможности его не беспокоить.

Ровно в 20:45 мы переступаем порог процедурного кабинета. Здесь царит суматоха. Жан-Пьер, 45-летний хирург-травматолог из Франции, с энтузиазмом борется с последствиями «батутовой эпидемии», давно укоренившейся в районах нашего города. На данный момент перед нами трое пострадавших: семилетний ребенок с переломом ключицы, мальчик десяти лет с вывихом запястья и 15-летний подросток, сидящий в очень неестественном положении рядом с рентгенологическим кабинетом и время от времени выпрямляющий спину, вздыхая и охая. При попытке сделать сальто, поясняет Жан-Пьер, юноша приземлился на копчик и ударился об асфальтированную дорожку, ведущую в родительский гараж.

– Нехорошо. Поделом ему.

В то время как Жан-Пьер занимается всеми юными пациентами одновременно, таким образом надеясь поскорее освободить процедурный кабинет для следующего пациента, в терапевтическом отделении ситуация только обостряется. В последние часы наблюдались какие-то перебои: приемная переполнена, а очередь внутри едва продвигается.

– Нам нужно распределить людей, – вздыхает Майк, взглянув на монитор. – В стационар, домой – куда угодно.

Пациентка из пятой палаты только что получила выписку от лечащего врача, ее отпускают домой. Облегченный взгляд.

– Пойдем со мной, – говорит мне Майк. – Поможешь освободить помещение.

Мы снимаем с кушетки зеленую простыню, протираем черный чехол дезинфицирующей салфеткой. Майк ставит новые пробирки для образцов крови на тележку.

– Если ты что-нибудь забудешь, – объясняет он, – можешь нарваться на неприятности. Следующий случай будет требовать действительно неотложной помощи, а ты потратишь время на то, чтобы вынуть катетеры и пробирки из ящика. Так не пойдет.

– Я понимаю, – говорю я, бросая салфетку в корзину, и тянусь за зеленым покрывалом, чтобы расправить его и застелить кушетку.

– Майк! – доносится крик из коридора. – Майк!

Майк бросает резиновые перчатки и вылетает. Я следую за ним. Мы видим Мартину, дежурство которой закончилось после обеда и которая должна была бы уже давно наслаждаться отдыхом в кругу семьи. Вместе с молодым человеком лет 30 она поддерживает миниатюрную блондинку с очень бледным лицом, которая, похоже, с трудом держится на ногах.

– Общее недомогание после трех осиных укусов, – быстро сообщает Мартина. – Во время осмотра ее состояние внезапно ухудшилось. Похоже на анафилактический шок.

У женщины опухшие веки, рот полуоткрыт. Сквозь свистящие вздохи прорывается тонкий дрожащий голосок: «Страшно… Мне страшно».

– Номер пять, – говорит Майк, указывая глазами на только что убранный процедурный кабинет. – Идем!

Через несколько секунд пациентка уже на кушетке. Майк подготавливает лекарства из набора экстренной помощи при аллергии, которые в неотложке всегда под рукой. Только позавчера он рассказывал мне, что в них содержится. Я могу вспомнить только две составляющих: адреналин и кортизон.

Майк спрашивает, есть ли у нее аллергия на укусы ос или на что-то еще, например непереносимость определенных продуктов. Кроме того, он хочет знать, не почувствовала ли она себя плохо еще до того, как ее ужалили. Девушка отвечает очень тихо, я не могу расслышать, что она говорит. Но все-таки как-то реагирует. Думаю, в том числе для этого Майк и продолжает разговор. Он хочет, чтобы она оставалась в сознании, отвлекает ее разговором.

В кабинет входит терапевт, задает несколько вопросов, быстро обменивается парой реплик с Майком. Тон очень серьезный, напряжение чувствуется в воздухе. На счету каждая минута. В итоге доктор назначает женщине укол в бедро.

– Адреналин, внутримышечно, – поясняет Майк, пытаясь нащупать тыльную сторону ладони пациентки. – Я поставлю ей капельницу, будем вводить растворы электролитов. Кислородная маска?

Вопрос адресован врачу, которая уже убрала набор первой помощи и собиралась покинуть кабинет.

– Да, – отвечает она. – Начнем с двух литров и при необходимости увеличим объем.

– Ясно.

Вен на руках у пациентки не видно. Моментально снизившееся давление становится дополнительным препятствием. Несмотря на это, Майку удается найти вену с первой попытки, и через несколько мгновений через капельницу начинает капать раствор электролита. Затем Майк размещает на теле женщины электроды для измерения ЭКГ и пульсоксиметр для определения уровня насыщения крови кислородом. Вскоре на экране отображаются показатели жизненно важных функций. Давление все еще остается низким, как и насыщение.

Наконец Майк закрепляет петли кислородной маски за ушами пациентки. С этого момента она будет получать два литра кислорода в минуту через носовые ходы.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает Майк.

Пациентка тихо стонет, у нее дрожат веки.

– Боюсь, – говорит она.

– Не беспокойтесь, у нас все под контролем. Вам совсем скоро станет лучше. Я останусь здесь. Хорошо?

Пациентка ограничивается кивком. Майк одним нажатием включает монитор, который позволяет зафиксировать в базе, какие процедуры совершались в отношении пациента. Стук по клавиатуре перемежается с сигналами монитора наблюдения, пока Майк вводит текущие показатели.

Я выхожу из кабинета, сажусь на свободное место на «островке» и хватаю записную книжку.

– Черт, вот дерьмо! – дает кто-то волю своим чувствам за моей спиной.

– Ну бывает, – отвечает Жан-Пьер, чей легкий французский акцент я легко узнаю. – Перелом. Видишь линию, которая проходит сквозь кость? Играть при этом в футбол? Невозможно.

Я поворачиваюсь и узнаю 15-летнего парня, который в отчаянии смотрит на диагностический экран рентгена. Рядом стоит мужчина средних лет, вероятно, его отец.

– Финал через две недели, – жалуется мальчик. – К этому времени можно что-нибудь сделать? Операцию или что?

– Конечно, можно что-нибудь сделать, – отвечает Жан-Пьер. – Можно поберечь ногу. Только не две недели, а чуть больше. К сожалению.

В момент, когда мечта о финальном матче разбивается вдребезги, я вижу, как Майк подходит к медицинскому посту.

– Ее состояние стабилизируется, – отвечает он на мой вопросительный взгляд. Затем садится, ухватывается за край стола и одним махом подтягивается на рабочем кресле к экрану. – А теперь займемся текущими делами.

Майк просматривает карту больницы на экране и проверяет, где есть свободные койки. Как только находит место в подходящем для пациента отделении, он тянется к телефону: «Слушай, мне нужно место в мужской палате. Я вижу, что у вас в шестой палате что-то освободилось…» Чуть позже он на связи с другим отделением: «Я бы хотел положить даму в двухместную палату, ей нужно находиться под наблюдением главврача. Это возможно?»

Пациентов вскоре размещают. Все места в стационаре вновь заняты. Приемная все еще переполнена, скорая привозит «пополнение», в основном пожилых женщин и мужчин с жалобами на сердце и пищеварительными расстройствами.

Майк ни секунды не сидит без дела. Когда он не на телефоне, то контролирует работу в процедурных кабинетах, устанавливает катетеры, приносит контейнеры для сбора анализов, опустошает медицинские судна, обменивается информацией с коллегами, общается с родственниками больных или подсказывает своей коллеге Свенье, когда можно привезти следующего пациента. Разочарование, которому Майк дал выход в начале смены, исчезло. Он бодр, сконцентрирован, скор.

Его энергия заряжает все отделение. Кажется, все думают на два шага вперед, никто не жалуется, не медлит, все собраны и работают в тесной связке, сообща. Иногда Майк падает в рабочее кресло, хитро улыбается мне и довольным голосом говорит: «Вот и настало это время. Мы в потоке^[8]».

С некоторыми задачами даже я справляюсь играючи, например с тем, что касается отправки проб в лабораторию. Для этого я покидаю лечебную зону и прохожу сквозь приемное отделение к дверям, за которыми находится пункт отправки анализов.

В руках у меня три пробирки с образцами крови с надписями и штрихкодами – все они принадлежат одному пациенту. Цвет указывает на то, какой показатель необходимо измерить в данном образце: оранжевый для определения значений электролитов, состояния печени, поджелудочной и щитовидной железы и маркеров воспаления, красный для общего анализа крови, зеленый – свертываемости.

Никаких посторонних звуков извне, только стук моих шагов. Суета и оживленность в «туннелях» больницы сменяется полной тишиной, словно в тумане, в них брезжит остаточный свет.

Ночь застала меня врасплох: я даже не заметил ее приближения. Отделение неотложной помощи сейчас представляется мне как светящийся пульсирующий островок в океане мрака и тишины.

За полуоткрытой дверью дежурит женщина, которая обычно оформляет пациентов при приеме в стационар, а в ночные смены отвечает за пропуск в больницу. Она на мгновение отворачивается от монитора, кивая мне. Я ставлю пробирки в цилиндрический держатель, запечатываю их пенопластом, закрываю его и ставлю в одну из ячеек. Мне не нужно указывать пункт назначения на образцах: устройство распознает тип контейнера и автоматически отправляет его в лабораторию. Я жду, пока он исчезает, а затем ищу дорогу обратно по ночному «спящему» коридору. Вскоре автоматическая дверь открывается, и вот я ослеплен светом отделения неотложки, в которой, кажется, день никогда не подходит к концу.

Но и здесь порой становится спокойнее. Примерно в половине первого приемное отделение пустеет. Молодую женщину с анафилаксией перевели в палату, где она будет находиться под наблюдением по меньшей мере одну ночь. Майк говорит с неврологом о страдающей от головокружения пациентке из второй палаты.

О юных «жертвах» батута уже позаботился Жан-Пьер. В данный момент он накладывает шов на лоб мускулистого полностью татуированного мужчины, который вечером был замешан в драке. Кроме них в процедурных кабинетах никого нет.

Я бросаю взгляд на монитор на стене.

– Если так и дальше пойдет, здесь может больше не остаться пациентов, – делюсь я своими мыслями со Свеньей, которая вместе со мной на медпосту.

– Не говори так! – одергивает она меня.

– А почему нет? Я имею в виду, посмотри, Жан-Пьер сейчас закончит со швом и пациентку из второй палаты выпишут…

– Прекрати! Не нужно продолжать. Можешь смотреть на экран и думать, что душе угодно. Только ничего не говори. Хорошо?

– Хорошо.

Сначала я в недоумении. А секундой позже понимаю, в чем дело. Это суеверия. Горе тому, кто бросает вызов судьбе, кто имеет смелость заявить, что с этого момента настанет спокойствие.

Звонит телефон. Свенья берет трубку, смотрит на экран и говорит почти шепотом: «Внешний звонок». Отвечает.

Я всей душой надеюсь, что это не тяжелый неотложный случай. Возможно, я спровоцировал новую волну пациентов своей дурацкой болтовней.

– Ага, – говорит Свенья, морща лоб. – Ясно, жжение? Как будто муравей укусил? Так… И это после секса?

Майк и невролог замолкают словно по команде. Если не считать пиканья монитора, в один момент воцаряется полная тишина. Похоже, разговор заинтересовал все отделение.

– Это был… – Свенья колеблется, подбирая слово, – фееричный оргазм?

Я вопросительно смотрю на Майка, он лишь с улыбкой пожимает плечами.

– Да? У вашей девушки все еще есть жжение и боль? Больше нет. Хорошо. Послушайте, то, что вы прочитали в интернете, не должно вас беспокоить… Если у нее участилось дыхание, не оставляйте ее одну сегодня ночью. Дайте ей стакан воды и пакет, чтобы она дышала в него… Пусть медленно вдыхает и выдыхает. Нет, точно нет. Не беспокойтесь, оргазм не смертелен… Пожалуйста. До связи.

Свенья вешает трубку и только в этот момент замечает, что на нее смотрят коллеги. Она начинает хихикать, а вслед за ней разражаются смехом все. Я тоже улыбаюсь с облегчением: бог миловал.

Скоро четыре. Город все еще погружен во тьму, но на востоке светает, слышны громкие крики птиц. Я глубоко вдыхаю и сквозь тонкую форму ощущаю прохладный ветерок. Рядом со мной Майк левой рукой поглаживает светлую бороду, выдыхая дым ментоловых сигарет. Днем я не видел, чтобы он курил.

«Борьба со стрессом» – это единственное объяснение, которое он дает, вытащив зажигалку из кармана. Пламя осветило его лицо, он делает еще одну затяжку. Затем поднимает глаза и хмурится, словно что-то за моей спиной привлекло его внимание. Быстрым кивком головы он делает мне знак обернуться.

Примерно в 50 метрах от нас стройная высокая фигура, направляющаяся к зданию клиники. В укороченных брюках, насколько я могу разглядеть при таком скудном освещении. Еще пара секунд, и вот человек скрывается за дверями главного входа в неотложку.

– Я, наверное, пойду, – говорю я. Думаю, что сносно провел свою первую ночную смену. Но хватит и семи часов. Да и кроме того, что такого необыкновенного может произойти с четырех до шести?

– Если сможешь задержаться на пятнадцать минут, я покажу тебе еще кое-что, – бормочет Майк, потушив сигарету о пепельницу, висящую на стене.

Что пришло ему в голову? Пациентов уже давно нет. С другой стороны, в этот день мне все равно больше нечего делать – можно потратить и четверть часа.

– Хорошо, – отвечаю я. – Я весь внимание.

В этот момент звонит телефон в кармане Майка. Он вздыхает, вынимает его, нажимает на зеленую кнопку. Я не знаю, сколько раз за сегодня наблюдал это действие.

– А… Это тот, который пришел к нам сам? Хм… Ладно. – Он вешает трубку. – Давление в груди, подозрение на инфаркт. – Майк качает головой. – Некоторые подъезжают на машине, выходят и успевают зарегистрироваться, а затем у них внезапно случается приступ. – Он кладет телефон обратно и озадаченно смотрит на меня. – Ну что, есть пятнадцать минут?

Я киваю, и мы проходим сквозь автоматические двери. Возвращаемся в отделение неотложной помощи через черный ход и быстрым шагом направляемся к воротам.

– Он здесь? – Кристоф на посту рядом со Свеньей и осматривается вокруг. Он держит в руках банку с энергетиком. Усталость становится главным вызовом.

– Да. – Майк, не замедляя шаг, нажимает на кнопку открытия дверей.

За ними мужчина, которого мы видели раньше. Ему должно быть около 60, он выглядит на удивление спокойным. Переговорив с коллегой у ворот, Майк просит пациента идти следом. Я уже знаю, что сейчас будет происходить: измерение давления, установка катетеров, взятие проб крови, 12-канальная ЭКГ. Пока Майк проводит необходимые процедуры, он беседует с пациентом. Уже два дня тот чувствует неприятное давление в груди. Сначала он хотел пойти к терапевту. Но утром он проснулся с более сильными болями и испугался.

Майк слушает и иногда кивает, рассматривая только что напечатанную кардиограмму. Я достаю маленькую записную книжку, в которой перечислил, помимо некоторых новых терминов и сокращений, то, что случилось этой ночью: анафилактический шок, головокружение при перемене положения туловища, эпилептический припадок, пожилые люди с недержанием, диареей, болями в животе и гипертонией. В травматологии: жертвы батута, ушибленно-рваные раны. У пациентки с раком молочной железы, обратившейся в скорую помощь из-за болей в спине, были обнаружены метастазы в позвоночнике.

Вдобавок в процедурном кабинете номер три, протрезвев от алкогольного и наркотического опьянения, проснулась молодая, вероятно, бездомная женщина: яростно сорвала с себя электроды, собрала вещи и сбежала из больницы. Это произошло как минимум 45 минут назад, но ядреный запах ее тела, испещренного шрамами и язвами, до сих пор висит в воздухе.

За моей спиной скрипят резиновые подошвы. Терапевт недавно ушла, самонадеянно сказав на прощание: «Спокойной ночи!» Теперь она тихо здоровается, проходит в процедурную номер пять и быстро уточняет что-то у пациента на кушетке. Майк протягивает ей кардиограмму – ничего серьезного вроде бы – и обращается ко мне.

– Уходим?

– Да.

Через минуту мы уже в просторном лифте, который с едва слышным жужжанием движется вверх. В боковые стены вмонтированы зеркала. В них отражаемся мы, двое мужчин лет 40, с темными кругами под глазами и очень усталым взглядом. Одеты в одинаковую светло-голубую медицинскую форму.

Майк на несколько сантиметров ниже меня, но более крепко сложен и более тренирован. Велосипедные прогулки, бег с препятствиями – он занимается спортом, для которого я слишком ленив. Но я берегу печень от виски, а свою Майк регулярно балует им. У Майка борода до груди. Я, напротив, вчера лишний раз побрился, так как боялся, что завтра после трех буду выглядеть запущенным. На левом предплечье моего напарника скромная закольцованная татуировка. Я бы не согласился на татуировку ни за какие деньги. Когда Майк не на работе, у него на запястье смарт-часы, на которые приходят сообщения от друзей. У меня нет даже телефона.

Кабина лифта останавливается, раздвигаются двери, и перед взглядом предстает полутемный коридор последнего этажа. Мы выходим. Майк уверенно ведет меня по коридору, мы минуем несколько поворотов, затем он останавливается перед стеклянными дверями, на которых изображен стилизованный вертолет, и открывает их.

– Вот мы и пришли. После тебя.

Я на секунду задерживаюсь и прохожу. Еще один коридорчик, всего несколько метров, еще одна дверь, и вот я оказываюсь на открытом воздухе. Наверху, на крыше больницы. Несколько ступенек и узкий портал ведут к огромной очерченной белыми линиями и большой красной буквой H посадочной площадке. Я вижу городские крыши, колокольню, высотку с логотипом банка. В большинстве окон все еще не горит свет, только в некоторых комнатах мерцает лампа. На юге виднеется огромная черная скала. Встает солнце, по восточному небу тянется огненно-красная полоса. Майк встает, складывает руки на груди, замолкает.

Несколько секунд я как завороженный смотрю на открывшийся вид. У меня появляется легкое головокружение. Это из-за высоты или усталости? Что я делаю на крыше больницы в пять часов утра?

– Невероятно! – вырывается у меня. – Какой вид! – И после паузы: – Надо сфотографировать.

Майк кивает, слегка приподнимая левый уголок губ. Намек на улыбку, который исчезает через секунду.

– Конечно, – говорит он. – Но у тебя нет телефона.

В центре бури (Фабиан Мархер)

9 марта 2020

С балкона нашей квартиры видна блестящая гладь озера Гарда. Противоположный берег относится к Ломбардии – вчера она была объявлена зоной отчуждения. Никто не может покинуть эту территорию без веской причины, так как распространение инфекции вышло из-под контроля. То же касается областей Падуи и Венеции. Мысль о том, что неподалеку от нас бушует буря, которая еще несколько дней назад не требовала принятия серьезных мер, кажется странной.

Я созвонился с Майком. Он сказал, что, с одной стороны, у них в клинике все идет своим чередом, с другой – они готовятся к потоку первых ковидных пациентов. Тогда в отделении неотложной помощи некоторые кабинеты будут использоваться для выявления подозрительных случаев. Кроме того, скоро приемная отделения неотложной хирургии будет переоборудована в отдельный кабинет для исследования вируса.

Есть люди, которые в полной растерянности звонили в неотложку при первых симптомах кашля или приходили лично и требовали провести тест на ковид. В приемной неожиданно появился целитель и, конечно же, за отдельную плату предлагал свои услуги по борьбе с коронавирусом. Его вежливо, но настойчиво выпроводили из здания больницы.

Разговор с Майком продлился час. Тем временем зашло солнце, мы с женой, устроившись перед телевизором, ждем серию детектива по каналу «Рай Уно». Вместо этого на экране появляется премьер-министр на фоне итальянского триколора. Он объявляет, что меры, ранее касавшиеся только отдельных областей Италии, теперь распространяются на всю страну. «Мы должны изменить свои привычки, – говорит он. – Нет времени для промедления».

Мы молча переглядываемся. В этот момент чувствуем, что теперь это не просто буря, которая бушует где-то.

Мы в ее центре.