Михаэль Бабель
Суд
В момент замешательства появляется человек с портфелем. Он быстро проходит сквозь толпу и отрывисто повторяет, не обращаясь ни к кому:
– Ничего не было. Все расходятся. Ничего не было. Все расходятся.
Анализ упрощенный: Хорошо отлаженная машина так и не срабатывает.
Анализ задним числом: Это несрабатывание и есть срабатывание.
Потом будет достаточно одного топтуна, чтобы вырывать транспаранты, в считанные секунды ликвидируя демонстрацию; демонстрантов будут судить за неподчинение милиции и заключать в тюрьму на короткие сроки; у корреспондентов будут отбирать фотоаппараты и засвечивать пленку; демонстранты перейдут на индивидуальные транспаранты, с которыми можно продержаться чуть дольше; а корреспонденты на машине будут подскакивать к месту демонстрации, быстро щёлкать и давать полный газ; тогда прикрепят к каждому демонстранту одну-две машины с полными комплектами и будут преследовать круглосуточно, в открытую, изматывать, не давая выйти на новую демонстрацию. Но это всё потом.
И это потом. Сотрудник КГБ:
– Вы пользуетесь тем, что в конституции не указано, какие демонстрации разрешены.
Один из пяти:
– Демонстрации могут быть разные. У нас демонстрация протеста.
– А зачем иностранные корреспонденты? – Мы обращались к корреспондентам газеты «Известия» написать о нашей проблеме, они отказались. – И правильно сделали. – Вот и обратились к иностранным. – Зачем это вам? – Привлечь внимание к нашей проблеме. – У нас этого не было и мы не позволим. – Мы ничего не нарушаем. – Но увидит это прохожий и, возмущенный… – Стукнет портфелем, набитым кирпичами. – Ну, зачем уж так. – Мы знаем, на что идем. – Знаете и все же… – У нас нет другого выхода. – Вы наносите ущерб СССР, мешаете налаживанию взаимоотношений…
Дальше следуют угрозы, что можно поехать совсем в другую сторону.
А пока на месте остаются пятеро и несколько корреспондентов. И ни одного топтуна. Рассказывать корреспондентам нечего, они всё видели и отсняли. Похоже, им неудобно оставить людей в опасности. Пятеро продолжают уже ненужную игру с газетой: пытаются дозвониться из уличного автомата. Пятеро растеряны. Им было бы проще, если бы их взяли. Время идёт. Газета не отвечает. Ничего интересного не происходит. И корреспонденты незаметно исчезают.
Пятеро переходят в сквер рядом и садятся на одну лавку. Свой и своя присоединяются к ним. Предполагают, что будут брать, когда разойдутся.
Много курят и не разговаривают.
Сидят в буфете кинотеатра «Россия», пьют пиво и кофе.
Сидят в тёмном пустом зале, думают о своём, пока крутится фильм.
Вместе идут по улицам. Медленно идут. Темнеет. Всё время чувствуют слежку. Договариваются созвониться на один телефон и расходятся.
Один из пяти едет троллейбусом, метро, автобусом. Идёт тёмными дворами, входит в тёмный подъезд, бежит по лестницам, дверь квартиры не заперта. В тёмной квартире свет из ванной комнаты. Жена стоит у раковины и через зеркало говорит:
– Провела расчёской по волосам, и вся раковина в волосах…
Один из пяти оказался чекистом.
Ещё один из пяти оказался за океаном.
Двум другим послал книгу «Покушение». Позвонил одному из них, поговорили за жизнь, спросил его о книге, он извинился искренне: «Ой, прости, ещё не прочёл».
Преодолел стеснение: «Когда прочтёшь, позвони. Мне важно твоё мнение».
Обещал позвонить.
Другому звонить уже не хотелось.
Давно записал:
«Если кто-нибудь из моих друзей, с которыми мы прошли рядом с чекистскими заготовками, которые могли кончиться чем угодно, предаст меня: скажет громко, чтобы другие услышали, или напишет, чтобы другие прочли, – то я расследую это позорное дело тщательно, опрошу, кто слышал или читал, проверю каждое слово, так ли это или мне только кажется, – и если подтвердится, что было такое позорное дело, то не отвечу».
Лист 21
Вертухай-еврей, сопровождавший меня к судье, сказал, что он уже подумывал о кэгэбэ в государстве.
Обвинение 30
10.8.2005 исполнились пять месяцев и ещё десять дней, как я не явился в суд государства надо мной 1.3.2005. Мне позвонили от чекиста 581587.
– Михаэль, зайди к нам, – вежливо обратился звонивший.
– Чего вдруг? – интересуюсь.
– Михаэль, зайди, есть вопросы к тебе, – объяснил он.
Но этого недостаточно.
– Так пришлите письмо, я посмотрю, какая тема, посоветуюсь со знающими людьми и, если надо… – тянул я рассудительно.
Он перебил меня:
– Это займёт много времени, а дело срочное, – настаивал он.
– А чего спешить? – рассуждал я. – До обвала в 2018 году ещё много времени.
– Что? – не понял он.
Я повторил слово в слово. Чувствую, что дошло до него. Он ещё немного помычал недовольно и отключился.
Прошли сто шестьдесят дней с неявки в суд.
Писал себе тихонько. Никому не нужен. Никто не мешает. Жена только мешала, как последние сорок пять лет. Мне даже интереснее стало жить после этого звонка – чувствую, что кому-то нужен. Жду.
И на третий день ничего не прислали, а по моим примитивным понятиям это последний срок срочного послания. Каждый день жду, но от чекистов ничего. И на десятый день, перед субботой, бегу к почтовому ящику полный надежд, но нету. Даже какая-то неудовлетворённость от такой жизни. Неужели забыт и чекистами?
А вечером в субботу во время кидуша, 20.8.2005, били стёкла в моей квартире; стеклянная дверь на балкон была открыта, и камень влетел в спальню; ещё два камня не достигли стёкол окна из-за решётки на нём и осели на балконе. И не все камни преодолели железное ограждение балкона.
По исходе субботы с тремя камнями отправился жаловаться в полицию на «Русском подворье». Чекист принял жалобу 149835/2005, про камни сказал, что следы рук на них не остаются.
После приёма жалобы, а это было в одиннадцать вечера, мой чекист, 1033349, заявил, что я задержан по постановлению судьи.
Каждый день я дома, проверяю почтовый ящик, отвечаю по двум моим телефонам – никто меня не искал. Десять дней назад зазывали – не получилось. Значит, таким путём затащили к себе.
Чекистская работа.
Мой чекист начинает принимать следующего, а мне велит сидеть на стуле в этой же комнате, но так, чтобы он меня видел. Когда он закончил приём, объявил через коридор другому чекисту, что он закончил работать и меня передаёт ему.
Тот велел мне перейти на другой стул, в коридоре, за его дверью, но чтобы он видел меня. Он принимал людей. Я долго сидел, а потом объявил ему, что хочу в туалет. Выждал несколько минут и повторил, что хочу в туалет. Ещё выждал и сказал, что иду в туалет. Ещё выждал и пошёл. Этот чекист, 1083922, выскочил в коридор, схватил меня и затолкал в комнату, в которой я уже был. Мы смотрели в глаза напротив. Я повторил, что хочу в туалет. Его верхняя часть лица темнела от прихлынувшей крови.
– Ты мечтаешь меня уничтожить, – догадался я, – но я хочу в туалет. – Про туалет повторял без остановки.
Он мечтал и молчал. Не знал, как осуществить мечту. Потянул мои руки вниз, сгибая меня, и кричал, чтобы я замолчал.
– Я не боюсь, – сказал, – я хочу в туалет.
Он тяжело дышал, сопел, пыхтел. А я начал кричать:
– Хочу в туалет! Хочу в туалет!
…Каждый кричал: «Хочу в туалет! Хочу в туалет!»
Кто не хотел, тоже кричал: «Хочу в туалет! Хочу в туалет!»
Крытый грузовик с лавками вдоль бортов вёз в тюрьму под Москвой. Попели, посудачили, посмеялись. Дорога длинная, стало скучно. Вот тогда начали стучать в заднюю стенку кабины и кричать. Машина проехала ещё немного и остановилась. Дали команду: «Выходить по одному!» Мы прыгали за задний борт по одному. Машина стояла на пустынном шоссе в поле. Три чекиста встали недалеко друг от друга вдоль машины. А мы становились между машиной и чекистами и поливали заднее колесо…
В комнату заглянул чекист, который десять дней назад звонил и заманивал к ним, а сейчас приехал закончить формальности с моим задержанием. Чекист и я были всё в той же стойке. Я пожаловался новому чекисту, что не ведут в туалет. И пошёл. А он за мной.
Потом было долгое оформление задержания, хождение по коридорам, сопровождаемое «пошли», «стой». Возле кучи хлама вертухай сказал: «Вижу, что ты впервые, уж извини, – что есть, бери одеяло и матрас».
В третьем часу ночи другой вертухай зажёг яркий свет в камере, загремел замками, впустил внутрь, сказал: «Через пять минут гашу свет».
Кто не спал или проснулся смотрели на меня с двух этажей.
– Какие хорошие лица! – тихо удивился я.
Есть времена, когда всё лучшее в тюрьмах.
– Да ну! – съехидничал кто-то. – За выселение евреев?
– За кэгэбэ в государстве, – ответил.
– И без тебя знаем, – на койках зашевелились, – а ну-ка подробнее.
– Завтра, – и повалился во всём на койку.
Утро тюрьмы начинается с криков вертухаев в коридорах.
Арестанты зевали и выходили на завтрак.
Вставать не хотелось. Причёсываться не хотелось, да и нечем.
Причёсывал мысли:
Заблуждаться безопаснее.
Дорога правды плутает между тюрьмой и кладбищем.
Взгляды, не высказанные публично, не засчитываются.
Если государство решает за меня – оно тоталитарное.
Над основоположниками смеются только через годы.
Противников убирали, не пачкая рук, чтобы светлое будущее строить чистыми руками.
Гуманное общество наводит пелефоном палача на мотоцикле – приговорённый не успевает испугаться.
А бывают ли причёсанные мысли в государстве, в котором нет кэгэбэ?
За два дня задержания два раза приводили к тому же дежурному судье.
После первого привода получил протокол. Из него узнал, что уже несколько месяцев имеется постановление о приводе и постановление о задержании. Узнал, что я схвачен, но без подробностей, в каком месте и при каких обстоятельствах, – просто схвачен. Узнал, что я задержан после того, как отказался подписаться под явкой в суд.
То есть стёкла не били.
Во второй привод судья, по моей просьбе, записал в протокол, что государство ведёт против меня суд кэгэбэ, поэтому я сам в такой суд не явлюсь.
Судья обязал прокуратуру доставлять меня в суд.
Умница, молодой, красавец, душка и прочее – чекисты выставили его для опровержения моих домыслов о кэгэбэшном государстве.
А я замираю от восторга, что мне, ничтожному еврею, выпала честь сыграть партию «Михаэль Бабель – кэгэбэ», в которой применяю новинку – полное неповиновение навязанным ими ходам, которое ведёт к их обвалу в 2018 году.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
1.9.2005.
