Чей старый терем на горе крутой Рисуется с зубчатою стеной? Бессменный царь синеющих полей, Кого хранит он твердостью своей? Кто темным сводам поверять привык Молитвы шепот и веселья клик? Его владельца назову я вам: Под именем Арсения друзьям И недругам своим он был знаком И не мечтал об имени другом. Его права оспоривать не смел Еще никто; – он больше не хотел! Не ведал он владыки и суда, Не посещал соседей никогда; Богатый в мире, славный на войне, Когда к нему являлися оне, — Он убегал доверчивых бесед, Презрением дышал его привет; Он даже лаской гостя унижал, Хотя, быть может, сам того не знал; Не потому ль, что слишком рано он Повелевать толпе был приучен?
2
На ложе наслажденья и в бою Провел Арсений молодость свою. Когда звучал удар его меча, И красная являлась епанча, Бежал татарин, и бежал литвин; И часто стоил войска он один! Вся в ранах грудь отважного была; И посреди морщин его чела, Приличнейший наряд для всяких лет, Краснел рубец, литовской сабли след!
3
И возвратясь домой с полей войны, Он не прижал к устам уста жены, Он не привез парчи ей дорогой, Отбитой у татарки кочевой; И даже для подарка не сберег Ни жемчугов, ни золотых серег. И возвратясь в забытый старый дом, Он не спросил о сыне молодом; О подвигах своих в чужой стране Он не хотел рассказывать жене; И в час свиданья радости слеза Хоть озарила нежные глаза, Но прежде чем упасть она могла — Страдания слезою уж была. Он изменил ей! – Что святой обряд Тому, кто ищет лишь земных наград? Как путники небесны, облака, Свободно сердце, и любовь легка...
4
Два дня прошло, – и юная жена Исчезла; и старуха лишь одна Изгнанье разделить решилась с ней В монастыре, далеко от людей (И потому не ближе к небесам). Их жизнь – одна молитва будет там! Но женщины обманутой душа, Для света умертвясь и им дыша, Могла ль забыть того, кто столько лет Один был для нее и жизнь и свет? Он изменил! увы! но потому Ужель ей должно изменить ему? Печаль несчастной жертвы и закон, Всё презирал для новой страсти он, Для пленницы, литвинки молодой, Для гордой девы из земли чужой. В угодность ей, за пару сладких слов Из хитрых уст, Арсений был готов На жертву принести жену, детей, Отчизну, душу, всё, – в угодность ей!
5
Светило дня, краснея сквозь туман, Садится горделиво за курган, И, отделив ряды дождливых туч, Вдоль по земле скользит прощальный луч, Так сладостно, так тихо и светло, Как будто мира мрачное чело Его любви достойно! Наконец Оставил он долину и, венец Горы высокой, терем озарил И пламень свой негреющий разлил По стеклам расписным светлицы той, Где так недавно с радостью живой, Облокотясь на столик, у окна, Ждала супруга верная жена; Где с детскою досадой сын ее Чуть поднимал отцовское копьё; — Теперь... где сын и мать? – На месте их Сидит литвинка, дочь степей чужих. Безмолвная подруга лучших дней, Расстроенная лютня перед ней; И, по струне оборванной скользя, Блестит зари последняя струя. Устала Клара от душевных бурь... И очи голубые, как лазурь, Она сидит, на запад устремив; Но не зари пленял ее разлив: Там родина! Певец и воин там Не раз к ее склонялися ногам! Там вольны девы! – Там никто бы ей Не смел сказать: хочу любви твоей!..
