Михаил Южный
Точка опоры. Честная книга о теннисе как игре и профессии
3
Болбой
Знакомство с Борисом Львовичем. – Я меняю хватку. – ОФП с Мосяковыми. – Финансовый вопрос. – Наша мотивация. – Первые контракты. – Верхний ярус в «Олимпийском». – Кроссовки от Чеснокова. – Мы меняем телевизор.
С Борисом Львовичем собкиным в первые годы моих занятий на Ширяевке я практически не общался. Для этого просто не находилось повода, хотя формально мы были знакомы. Однажды поздней осенью наша группа пришла тренироваться в дутик на «Чайку», а Борис Львович играл там с Андреем Чесноковым. В ожидании начала занятия мы встали у корта около обогревателей и вроде бы не сильно шумели, но Борис Львович быстро отправил нас в «предбанник», так как Чеснокову наше присутствие мешало сосредоточиться.
Папа не сообщал нам с Андреем, что договаривается с Борисом Львовичем. С мамой они, конечно, советовались на эту тему, но до наших ушей те разговоры не доходили. Так что никакого волнения или тем более страха мы с Андреем не испытывали. Сказали нам, что начинаем заниматься с новым тренером, – мы и начали.
Первая тренировка с Борисом Львовичем состоялась 23 мая 1993 года. Он просто взял корзину с мячами и кидал их нам часа полтора. Но это, конечно, был знаковый день в нашей жизни. Вокруг нас многое стало меняться. Теперь мы с Андреем занимались уже не в большой группе, где нас не выделяли из общей массы, а фактически индивидуально, – вдвоем либо втроем, поскольку чуть позже к нам добавился еще один мальчик, Андрей Носов. Много времени мы проводили со старшими ребятами, занимавшимися у Бориса Львовича, в том числе с его сыном Сашей. Поэтому начали быстрее взрослеть.
Иной стала и атмосфера во время тренировок. Мы чувствовали, что новый тренер относится к нам гораздо внимательнее. Борис Львович не казался излишне строгим, никогда не повышал голоса, а если видел какие-то серьезные недочеты, то терпеливо объяснял, что от нас требуется. Ежедневное общение с человеком, которому мы оказались интересны, подспудно отражалось на нашем с Андреем настроении, хотя о близких отношениях между нами и Борисом Львовичем тогда речи не шло. Во всяком случае, какой-то ярко выраженной симпатии по отношению к нему я поначалу не испытывал.
Практически сразу началась работа над техникой, в частности над моей хваткой при ударе справа. Я выполнял его, не перехватывая ракетку, то есть той же хваткой, что и при одноручном ударе слева, сильно выворачивая при этом кисть. Борис Львович посчитал это неправильным, и на исправление хватки у нас ушел примерно год, хотя удар справа хромал у меня очень долго, даже когда я попал в первый полтинник, да и подачу пришлось серьезно менять.
В то время совершенствовать технику было сложнее, чем сейчас. Об Интернете никто не мечтал, даже самые простые по нынешним временам учебные видеозаписи считались редкостью. И для того чтобы детально разобрать отдельные движения, довести технику до совершенства, требовалось особое тренерское мастерство. Правда, о сильных и слабых сторонах в своей технике я поначалу не задумывался. Борис Львович тоже не акцентировал на ней внимания, да и тактику перед матчами на детских и юношеских турнирах мы обсуждали лишь в общих чертах.
В большей степени я пытался брать настроем, поскольку уже тогда был уверен, что за счет характера способен вытянуть самый сложный матч. Одно дело, когда ты обладаешь подачей, как у Энди Роддика, ударом справа, как у Пита Сампраса, или быстрыми ногами, как у Ллейтона Хьюитта. На базе отдельных элементов можно строить всю свою игру. А у меня игра многофакторная, требующая умения в одном розыгрыше слепить единое целое из нескольких элементов, порой неуловимых стороннему глазу. Конечно, время от времени Борис Львович акцентировал мое внимание на отдельных ударах и элементах, но, например, бекхенд по линии, как позже, уже во взрослом теннисе, я в юности часами не набивал.
Со временем я стал понимать, что универсализм и разносторонность в теннисе следует рассматривать как отдельные козыри, зачастую более надежные, чем какой-то один хороший удар. У меня никогда не было ни сумасшедшей подачи, ни выдающегося форхенда, но и откровенных дыр я тоже не имел. Поэтому соперником всегда считался непростым.
* * *
Вскоре после перехода к Борису Львовичу мы с Андреем серьезно занялись ОФП. В то время на Ширяевке тренировалась моя одногодка Света Мосякова, и Татьяна Федоровна Наумко посоветовала обратиться к ее родителям, бывшим легкоатлетам. Полгода с нами занималась Светина мама – Марина Григорьевна Мосякова, которая под девичьей фамилией Сидорова была одной из лучших в СССР специалисток по спринтерскому бегу. Но потом Марина Григорьевна легла на операцию, и нас перехватил ее муж Олег Борисович, бывший копьеметатель.
Эффект от этих занятий проявился очень быстро. Дело в том, что Мосяковы одними из первых тренеров по ОФП в нашей стране начали учитывать специфику тенниса. Поскольку методическую информацию о тренировках зарубежных звезд в то время найти было крайне трудно, они до всего доходили сами, чему, естественно, способствовали и занятия со Светой. Основной акцент делался на отработке движения по корту. Мы бегали вокруг фишек мелкими шагами, отрабатывали взрывной старт и остановку, смену направлений движения, подход к мячу. Занятия с Олегом Борисовичем дали мне очень много, и я до сих пор благодарен ему, хотя сейчас понимаю, что к некоторым вещам мне в те годы стоило подходить иначе. Например, на протяжении всей карьеры мне не хватало выносливости. Этот один из главных элементов в теннисе у меня был запущен с детства.
Летом мы занимались ОФП там же, в Сокольниках, а зимой часто ездили в теннисный центр неподалеку от ВДНХ, где работал директором Мубин Алексеевич Сафин, отец Марата. Мне здорово повезло, что в нужный момент рядом оказался именно Олег Борисович. Специалисты такого уровня в России и сейчас наперечет.
С Борисом Львовичем у папы быстро установился хороший контакт. Они были людьми разными по характеру, но зато одного поколения. Выяснилось даже, что в юности у них была одна и та же настольная книга – «Три мушкетера». Папа, который к тому времени уже ушел на пенсию, присутствовал не только на всех соревнованиях, но и на некоторых тренировках. Но в тренировочный процесс не вмешивался. Он доверял тренеру. Более того, обладая различными характерами и темпераментами, папа и Борис Львович одинаково смотрели на многие вещи и не стеснялись друг у друга учиться. Например, Борис Львович не сразу понял, как влиять на меня во время матчей. Папа умел прикрикнуть, когда надо, а иногда вызывал огонь на себя, провоцируя выхлоп моих отрицательных эмоций. Чтобы вникнуть в такие нюансы, Борису Львовичу, человеку более выдержанному, понадобилось время. Но взаимопонимание у них было просто отличное. И это способствовало нашему прогрессу.
Многие вопросы они обсуждали в машине. Борис Львович жил на Кутузовском проспекте, нам это было по дороге, и папа иногда подбрасывал его. Случалось и по-другому – из Сокольников мы доезжали до дома Бориса Львовича, а папа нас оттуда забирал. О сотовых телефонах в то время никто не мечтал, и они заранее обговаривали расписание на день. Такое дружное взаимодействие старших отражалось и на нашем с Андреем отношении к Борису Львовичу. Постепенно он становился нам все ближе.
Однажды в 1996 году по дороге домой Борис Львович сказал, что для более грамотного планирования собственных выступлений стоило бы изучить турнирные графики ведущих теннисистов. Кто где играет, в какие месяцы выходит на пики формы. Сейчас такую информацию можно получить мгновенно – достаточно зайти на страничку того или иного игрока на официальном сайте ATP Tour. А тогда мы с Андреем под папиным руководством отправились в библиотеку и по подшивкам «Спорт-Экспресса» составляли календари выступлений мировых звезд – Пита Сампраса, Джима Курье, Бориса Беккера, Майкла Чанга. Так мы и познавали премудрости профессионального тенниса.
УЖЕ ПОЗЖЕ, СТАВ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ ИГРОКОМ, Я ПРИШЕЛ К ВЫВОДУ, ЧТО НАШИ РОССИЙСКИЕ БОЛБОИ ПОДГОТОВЛЕНЫ НА ВЕСЬМА ДОСТОЙНОМ УРОВНЕ.
* * *
У Бориса Львовича мы тренировались абсолютно бесплатно до тех пор, пока не начали зарабатывать призовые. Подчеркну очень важный момент, который во многом определил всю мою спортивную судьбу: лично я со своим тренером финансовые вопросы никогда не обсуждал. Отдельно мы обговаривали только детали выездов на турниры, в остальном первоначальные договоренности между папой с Борисом Львовичем сохраняли силу до самого конца моей карьеры. И в этом смысле наши отношения можно считать просто уникальными.
Но Олег Борисович, в отличие от Бориса Львовича, не входил в тренерский штат Ширяевки. У него не было возможности заниматься благотворительностью, поэтому с началом наших занятий ОФП нагрузка на семейный бюджет серьезно возросла. Кроме того, родителям приходилось искать деньги на выезды и другие вещи – натяжку ракеток, качественные кроссовки, достойную форму. Но никогда, даже в минуты плохого настроения, папа с мамой не напоминали нам о том, что деньги, которые уходят на теннис, можно было потратить куда-то еще. Безусловно, мы мечтали пробиться наверх. Более того, перед нами ставилась такая задача. Однако мотивация была чисто спортивная. Наше стремление побеждать базировалось не на желании стать миллионерами, а исключительно на любви к теннису.
Все секреты добывания родителями денег мне до сих пор неизвестны. Маме, квалифицированному бухгалтеру, приходилось подрабатывать в нескольких местах, а папа, несмотря на проблемы со здоровьем, занимался частным извозом. Уволившись из армии, он полностью переключился на то, чтобы обеспечивать наши с Андреем занятия теннисом. Полковничья пенсия по тем временам считалась солидной, но всех запросов удовлетворить не могла. К тому же во времена процветания «МММ» и других финансовых пирамид родители не избежали ошибки. Они невовремя вложились в акции одной из подобных компаний и вернуть деньги не смогли.
Теннис сжигал практически все доходы нашей семьи. Папа и мама крутились, как могли. Кроме того, нам помогала фирма одного из друзей Бориса Львовича. Ведь в те времена работал закон, позволявший сократить налого- обложение частных компаний, которые вкладывают деньги в спорт. Очень кстати подоспел в 1996 году годичный контракт с фирмой Nike, который я получил как победитель московского турнира в категории до 14 лет, проводившегося на искусственной траве стадиона «Юных пионеров» при ее участии.
Одновременно меня подписала менеджментская компания Advantage, позже объединившаяся с Octagon. Ее интересы в России представлял Алексей Селиваненко. По тому контракту я получал порядка 10 тысяч долларов в год, и на эти деньги мы имели возможность выезжать на турниры. Позже папа подписал отдельную бумагу, в которой было сказано, что если я заиграю, то буду обязан возместить все потраченные на меня деньги с процентами. И через несколько лет я выполнил свое обязательство, вернув порядка 70 тысяч долларов.
Контракт с Octagon закончился в 2001 году. Именно эта компания способствовала заключению четырехлетнего соглашения с фирмой Sergio Tacchini, оформленного после моего выхода в финал юниорского Australian Open–1999. Там уже шла речь о более серьезных суммах. Я не только играл в форме своего нового спонсора, но и получал порядка 30 тысяч долларов в год. Стало легче, хотя мы с Борисом Львовичем по-прежнему находились в режиме разумной экономии и выбирали турниры, на которых я имел наилучшие шансы сыграть хорошо. Во многом благодаря рациональному планированию мне удалось стать первым в своем возрасте игроком, пробившимся в топ-100. Но это было чуть позже, в начале 2001 года.
Назвать какие-то конкретные результаты, к которым мы стремились в тот период, я не могу. Собственно, цель у нас была лишь одна, стратегическая – заиграть на профессиональном уровне. Такая постановка вопроса не характерна для юношеского тенниса, поскольку многим спонсорам требуется показать результат здесь и сейчас. Зато на тот момент она идеально соответствовала моему психологическому состоянию. А в юности это имеет важнейшее значение.
Со стороны могло показаться, что наши тренировки с Борисом Львовичем на Ширяевке или зимой на «Связисте» превращаются в некую рутину. Варианты отъезда в заграничную академию папа с мамой не рассматривали, да по большому счету их и не было. Зато мы полностью доверяли своему тренеру, а он доверял нам.
В конце 1994 года Борис Львович сделал мне королевский по тем временам подарок – две ракетки Head Prestige Classic. Именно ими я выиграл Мемориал Клавдии Борисовой и в качестве приза получил фотоаппарат Polaroid. Происходили в нашей жизни и другие события, о которых сейчас вспоминаю с удовольствием.
* * *
Мое знакомство с Кубком Кремля состоялось в том самом 1990 году, когда он прошел в первый раз. Пропуска нам выдавали на Ширяевке. Поначалу мы с папой любили забираться в «Олимпийском» на второй ярус. Оттуда можно было одновременно смотреть матчи на двух кортах – центральном, который находился от нас по правую руку, и первом. Корты голубого цвета, рекламные павильоны, толпы людей – такая обстановка поражала мое воображение. Передо мной открылась дверь в другой мир, хотя я, будучи совсем мальцом, этого еще не понимал.
Больше всего на Кубке Кремля меня интересовала сама игра. Запомнились первые финалы, в которых Андрей Черкасов побеждал американца Тима Майотта и швейцарца Якоба Хласека. Как и любой мальчишка, занимающийся спортом, я очень любил подражать своим героям. Одним из них был Александр Волков, который отличался особенной техникой и своеобразно опирался на левую ногу при подготовке к подаче. Разумеется, я старался делать точно так же.
Наблюдать с трибуны за мастерами, чей уровень тенниса в то время выглядел для меня недосягаемым, было жутко интересно. Но еще веселее стало, когда я начал работать на Кубке Кремля болбоем.
Мой дебют в этом качестве пришелся на 1992 год. К тому времени Андрей уже имел подобный опыт, а еще раньше мы подавали мячи на нескольких российских соревнованиях, в том числе чемпионате Москвы. Именно там я с удивлением обнаружил, что в перерывах между геймами теннисистам, оказывается, положено интенсивно трясти ногами, сбрасывая напряжение. Там же мы, начинающие болбои, набивали свои первые шишки.
Перед Кубком Кремля нас дрессировали по полной программе. Руководили этим процессом бывалые люди – Борис Николаевич Витин и Михаил Борисович Чесалов. Мы шлифовали быстроту и синхронность, отрабатывали навыки правильно держать, кидать и перекатывать мяч, учились, как удобнее подавать его игроку, когда тот готовится к подаче, и другим премудростям, о которых болельщик просто не задумывается. Сам я в углах корта стоять не любил, мне это казалось нудным занятием. Как правило, я работал у сетки, где болбой во время розыгрыша мяча стоит на одном колене, а после его окончания предпринимает резкий рывок. Однажды на чемпионате России кто-то из игроков в резкой форме потребовал, чтобы я не двигался с места раньше времени при укороченных ударах. Тот случай стал мне хорошей наукой, и подобных ошибок я старался больше не допускать.
Провинившимся наши любимые руководители Витин и Чесалов вставляли по первое число. Но ради того, чтобы несколько часов в день проводить на кортах рядом с большими мастерами, мы были готовы терпеть многое. Более того, нам полагался комплект формы от технических спонсоров турнира – фирм Ellesse или Hugo Boss, что по тем временам считалось невероятно круто, а также аккредитационная карточка с фотографией. Ну какой мальчишка не мечтает о подобных преференциях!
Перепадало нам кое-что и от игроков. Заняв грамотную позицию, когда теннисист собирался покидать корт после окончания матча, можно было получить на память сломанную ракетку или напульсник. Наибольшую щедрость по отношению к нам почему-то проявлял Марк Ноулс с Багамских островов, который делал подарки даже после окончания тренировок. Подобные праздники жизни случались не каждый день, но собрать коллекцию из трех-четырех напульсников за неделю считалось хорошим результатом. Родители их потом как следует стирали.
Думаю, что я был хорошим болбоем. Андрей, правда, шутил, что я медленно бегаю, но меня его мнение по этому поводу абсолютно не волновало. Нам с братом доводилось работать на самых ответственных матчах, в том числе – в финале 1994 года, после которого на церемонии награждения новоиспеченному чемпиону Александру Волкову упала на голову крышка кубка. Обслуживали наши бригады болбоев и легендарные матчи Кубка Дэвиса, которые в те годы проходили в «Олимпийском». После полуфинала против сборной Германии 1995 года мне в суете удалось даже утащить из раздевалки кроссовки Андрея Чеснокова, в которых он победил Михаэля Штиха. В четырнадцатом гейме пятой партии, по ходу которого Чесноков отыграл знаменитые девять матчболов, я находился на корте и после каждого успешного розыгрыша от радости сжимал кулаки. Прекрасно помню, как сильно Чесноков ругался, когда проигрывал важные мячи. Правда, атмосфера в «Олимпийском» была накалена до предела, и слышали это считаное количество людей.
Через два месяца в Москву уже на финал приехали звездные американцы – Пит Сампрас и Андре Агасси, который, правда, не играл и все три дня просидел около корта. Фотографируясь на память с этими выдающимися мастерами и пополняя свою коллекцию автографов, я, конечно, не мог представить, что через несколько лет встречусь с ними уже в качестве соперника.
Иногда во время турниров мы с Андреем приезжали домой ближе к часу ночи, а утром должны были возвращаться в «Олимпийский». Мама, мягко говоря, не выражала большого восторга по поводу такого режима и постоянных пропусков школы. Зато мы неплохо пополняли семейную кассу. Однажды после Кубка Кремля папа даже поменял старый телевизор «Рубин» на Panasonic с видеомагнитофоном.
Уже позже, став профессиональным игроком, я пришел к выводу, что наши российские болбои подготовлены на весьма достойном уровне. Хотя проколы, способные повлиять на ход борьбы, у мальчишек и девчонок случаются даже на турнирах Большого шлема.
В этой связи вспоминается история, произошедшая во время встречи Роджера Федерера с Александром Зверевым на итоговом турнире 2018 года в Лондоне. Для соревнований подобного уровня это был очень редкий случай. Тогда мальчик и девочка, стоявшие в углу корта на половине Федерера, прямо во время розыгрыша решили незаметно для окружающих передать друг другу мяч, и тот, выскользнув у них из рук, выкатился на площадку. Этим воспользовался Зверев. Находясь по ходу обмена ударами в непростой ситуации, он, в соответствии с правилами, потребовал у судьи на вышке переиграть очко и выиграл его. Могу представить, как отреагировал бы Михаил Борисович Чесалов, допусти я подобную ошибку в ключевой момент – на тай-брейке второй партии.
Став игроком, я старался относиться к болбоям максимально корректно. Суеверий типа того, чтобы брать мяч у одного и того же мальчика, за собой не припомню. Для меня всегда имело значение только одно – скорость, с которой работает болбой. На турнирах ATP медлительных ребят практически нет, но на «челленджерах», особенно азиатских, копуши встречаются сплошь и рядом. Теннисисту, который проводит трудный матч, они всегда действуют на нервы, но демонстрировать свое неудовольствие в подобных ситуациях считается неприличным. Поэтому я стремился либо сдерживать раздражение, либо выплескивать его таким образом, чтобы со стороны это было незаметно.
4
Юниор
О таланте. – Мое поколение. – Багажный отсек. – Синяк под Лондоном. – Титул в Братиславе. – Моряки на Филиппинах. – Японские деликатесы. – Шорты за доллар. – Финал в Мельбурне. – Первые призовые. – На рынок за сумами. – Месяц в Анталье. – Про «переписывание».
Талант в теннисе не всегда можно сразу же оценить. В нашем виде спорта редко встретишь человека более талантливого, чем Марат Сафин. Будучи по-настоящему одаренным парнем, он с детства старался действовать на корте не по шаблонам, а творить, созидать. Марат уже в начале своего теннисного пути выделялся на фоне сверстников фундаментальной игрой. И отнюдь не случайно достиг всех своих вершин.
Но как тогда быть с испанцем Давидом Феррером? Ведь он поначалу не обращал на себя внимание, систематически уступал Игорю Андрееву на спаррингах в Валенсии, но затем, благодаря своему усердию на тренировках, стал третьей ракеткой мира. Правильно ли считать, что его талант заключается в трудолюбии? Похожий пример – Николай Давыденко, поставивший себе на службу совокупность факторов, до поры до времени почти незаметных.
Каждый человек талантлив по-своему. Однако далеко не каждое проявление таланта может быть применимо к тому или иному делу. Например, часто говорят, что в теннисе побеждают головой. Его даже называют «шахматами в движении». Но ведь выраженная склонность к анализу своих действий на корте часто не помогает, а мешает.
Классный теннисист обязан дружить с головой. Однако игрок, способный просчитать по ходу розыгрыша миллион вариантов тактических схем, но не успевающий вовремя сделать правильный выбор, почти всегда проиграет сопернику, действующему по шаблонам. В современном теннисе, с его сумасшедшими скоростями, способность выбора решения в доли секунды – едва ли не решающее качество. Поэтому хотим мы того или нет, а мысль, – во всяком случае, то, что подразумевалось под этим словом в теннисе еще лет десять назад, – постепенно уходит из нашей игры. И одновременно в ней появляются иные акценты.
Найти талантливых в теннисном отношении мальчика или девочку, которые в будущем вырастают в больших чемпионов, очень сложно. Любой тренер это подтвердит. Но еще труднее в полной мере раскрыть лучшие качества юного игрока и одновременно нивелировать при этом его недостатки. Ведь отмечая идеальные физические данные одного юниора, скорость передвижения другого и чувство мяча третьего, мы часто забываем, что современный теннис – многофакторный вид спорта, в котором один недочет на том или ином этапе карьеры может запросто перечеркнуть все преимущества.
Как же свести к минимуму риск не потерять молодого теннисиста? Мне кажется, что тренеры должны если не сразу, то постепенно нащупать наиболее сильное его качество, крючок, за который можно зацепиться. Именно в этом, уверен, во многом и заключается тренерское искусство.
Физическая подготовка в моем случае таким крючком однозначно не была. Более того, если бы я имел возможность начать все сначала, то совершенно иначе работал бы над совершенствованием своего тела, хотя об этом речь пойдет в другой главе. Я не большой любитель разбирать себя по косточкам, но своим главным козырем считаю характер, за счет которого еще на детских турнирах вытягивал трудные матчи. Другими важнейшими факторами, способствовавшими моему росту, были полное доверие Борису Львовичу и одновременно его собственное ценное качество – способность учиться новому. Не сомневаюсь, что многие соперники, с которыми мне доводилось играть в юности, смогли бы раскрыться гораздо ярче, если бы рядом с ними оказался такой тренер.
Можно привести массу примеров, доказывающих, что по результатам в детском и юношеском возрасте предсказывать будущее парня или девушки категорически неправильно. Насчет меня, кстати, делались очень осторожные прогнозы. Алексей Селиваненко, который в то время вел мои дела, рассказывал папе, что, по общему мнению, потолок его младшего сына – место где-то в середине первой сотни, и никак не выше. Хотя на Виктора Николаевича Янчука, тренера Андрея Ольховского, мне в 11 лет удалось произвести очень благоприятное впечатление.
* * *
Мое поколение российских игроков было очень сильным. Имена говорят сами за себя. Это, конечно, Николай Давыденко, который очень рано оказался в Германии и на несколько лет практически исчез из поля нашего зрения. Это Дмитрий Турсунов, уехавший в Америку в 1994 году, и Игорь Андреев, поначалу не слишком выделявшийся. Это Игорь Куницын и Кирилл Иванов-Смоленский, дебютировавший в сборной России еще в 17 лет. Это и другие мои соперники по юниорским турнирам – Дмитрий Власов, Филипп Мухометов, Андрей Носов, Руслан Нурматов, Евгений Смирнов, Дмитрий Ситак, Сергей Позднев и многие другие. Конечно, не всем удалось реализовать себя в равной мере. Конкретные причины тех или иных взлетов и падений в теннисе всегда очень индивидуальны, и не мне их подробно разбирать.
Близких друзей среди других игроков у меня не было, поскольку, находясь под присмотром Бориса Львовича или папы, жил своей жизнью, избегая больших компаний. Тем не менее ровные отношения сохранились практически со всеми ребятами, и при встречах мы с удовольствием общаемся.
В ближнем зарубежье тоже были талантливые парни, которые в юности могли рассчитывать на многое. Очень способным считался Сергей Васин из Белоруссии. Правда, Борис Львович говорил, что с Сережей не все просто, что в его игре есть узкие места, которые дальше будут мешать. Но победа над Васиным в финале турнира Nike Challenge Open, который проводился на стадионе «Юных пионеров» в 1996 году, стала для меня отличным, просто фантастическим результатом. Неплохо играл другой белорус – Василий Кажера. А про грузина Ираклия Лабадзе, который на год старше меня, и говорить нечего. По уровню игры он тогда ушел очень далеко.
Из иностранцев больше всего на детских и юниорских турнирах на меня производили впечатление француз Поль-Анри Матье, испанец Томми Робредо, а также хорват Роко Каранушич, который пробился в первую сотню лишь на один сезон. Они показывали просто фантастический теннис. Также помню молодым испанца Фелисиано Лопеса, моего будущего соперника на самых крупных турнирах. Очень хорошо играли аргентинцы Гильермо Кория и Давид Налбандян, которого уже в четырнадцать лет можно было принять за почти взрослого мужчину. На победном для себя юниорском US Open в 1998 году он обыграл не только меня, но и других игроков, которые в будущем станут известными – хорвата Зовро Зовко, израильтянина Энди Рама, а в финале – самого Роджера Федерера.
Можно привести и другие примеры. Например, француз Жюльен Жанпьер, который в 1998 году выиграл юниорский Australian Open и даже побывал первой ракеткой мира среди юниоров. Вот только сделать следующий шаг и по-настоящему перейти на профессиональный уровень Жанпьер не смог. Потому что одно дело – бить сверстников во многом за счет своих физических данных, и совсем другое – побеждать взрослых мужчин, которые просто так не отдадут ни одного очка.
Похоже сложилась судьба и одного из предшественников Жанпьера на первом месте в юниорском рейтинге – немца Даниэля Эльзнера. В свое время он добился очень редкого для юниоров результата – начиная с US Open 1996 года выиграл три подряд турнира Большого шлема, а на четвертом, Уимблдоне, дошел до финала. Такой результат заслуживает большого уважения. Ведь юниорская карьера ограничена максимум тремя сезонами, причем в двух ты в основном имеешь дело с соперниками, которые старше тебя, и собрать большое количество титулов за это время просто нереально. Однако профессиональная карьера у Эльзнера оказалась не слишком удачной. В классификации ATP он не поднимался выше 92-го места, а свой последний крупный турнир провел в 2008 году.
* * *
Впрочем, вернусь к своей биографии. Объехав почти весь мир, я никогда не считал себя заядлым путешественником, не пытался посчитать, сколько километров в общей сложности налетал и как часто бывал в той или иной стране. Для профессионального теннисиста любое путешествие – это командировка в жестком режиме. На экскурсии и романтику, как правило, времени не остается.
Моя первая заграничная поездка состоялась в декабре 1993 года. В составе команды из десяти человек, среди которых оказался Игорь Андреев, я отправился в Париж. Старшим нашей делегации назначили Вадима Исааковича Эпштейна, президента Федерации тенниса Московской области. В Шереметьево при регистрации на рейс кто-то из наших руководителей дал команду: «В багаж вещи не сдавать!» Дело в том, что тогда при полетах на Ил-86 это можно было сделать после посадки. Пришлось нам, юным теннисистам, словно челнокам с турецким трикотажем, по очереди спускаться из пассажирского салона в багажный отсек и размещать там свои баулы с обмундированием и ракетками.
На крытых грунтовых кортах где-то под Парижем я проиграл Николя Маю. Тому самому французу, который в 2010 году на Уимблдоне станет участником самого затяжного матча в истории тенниса[6]. В целом же от той поездки у меня сохранились смутные воспоминания. Кажется, мы поднимались на лифте на верхний этаж Эйфелевой башни, а на Марсовом поле я купил Борису Львовичу и его сыну Саше по красно-синему фанатскому шарфу «Пари Сен-Жермен». Не уверен только, что те шарфы до сих пор живы. Ведь в отличие от нашей, армейской семьи, Собкины болеют за красно-белый «Спартак».
Во Францию я вернулся в 1995 году, попав в число участников очень престижного турнира до 13 лет в Анси. До этого небольшого альпийского города на берегу одноименного озера рукой подать от Женевы, но мы с Борисом Львовичем по неопытности прилетели в Париж и ехали пять часов на поезде. Разместили нас в скромном общежитии. По-английски я в 13 лет совершенно не разговаривал и из других ребят общался только с одним словаком, который понимал некоторые русские слова. А вечерами мы гуляли с Борисом Львовичем по улицам и живописным набережным.
В то время в российском рейтинге по своему возрасту я стоял довольно высоко – третьим или четвертым, но на заграничных турнирах выступал неудачно, поскольку не был готов к ним психологически. Вот и в Анси занял лишь тридцатое место из тридцати двух. В финале же там встретились Робредо и Матье. Для нашего возраста они играли очень здорово.
Больше впечатлений у меня сохранилось от командных турниров. В 1996 году мы отправились в итальянское местечко Сан-Бенедетто на групповой этап командного чемпионата Европы до 14 лет. В сборную также попали Женя Смирнов, Дима Ситак, Филипп Мухометов и Митя Турсунов. Капитаном назначили Бориса Львовича, и в важнейшем матче с итальянцами он сделал ставку на Ситака, которого соперники не успели изучить. Тренер Димы заранее предупреждал, что с его подопечным следует быть построже. И когда у Ситака не пошла игра в третьем сете, обычно тактичный Борис Львович неожиданно пригрозил Диме, что в случае поражения его больше никогда не выпустят из родного Оренбурга. Представьте себе, что подумал в тот момент парень, впервые в жизни попавший в приличную гостиницу, где накрывали шведский стол с крабами и креветками. Испугавшись за собственное будущее, Дима с расширенными зрачками стремительно зашагал к победе.