Михаил Волконский
Горсть бриллиантов
– Будешь… будешь… князем… дуррак…
Ваня, несмотря на то, что знал способность попугаев разговаривать, все-таки вздрогнул.
«Занятно! – подумал он. – И попугай есть у него… Как это лакей сказал, где он был вчера – “клоб” какой-то. Нужно будет спросить, что это такое».
И первоначальное представление его о молодом Борзом совершенно изменилось. Судя по обстановке, в которой тот жил, это была далеко не ровня ему, Ване.
Красноярский заглянул в щелку чуть растворенной двери в соседнюю комнату. Там кругом стояли богатые шкафы с книгами – очевидно, библиотека.
«О, он, должно быть, умный!» – подумал опять про Борзого Ваня.
В это время дверь растворилась, и из-за нее послышался голос:
– А, Красноярский, как вас именуют, войдите сюда.
Красноярский прошел через библиотеку и очутился в спальне. Он с первого раза испугался – думал, что по недоразумению попал не в спальню к Борзому, а в комнату молодой девушки.
И тут стены были покрыты штофом, но только голубым, и пол затянут ковром. Над кроватью висел кружевной полог. Против окна стоял туалет с зеркалом в серебряной раме и множеством пузырьков и баночек. У туалета сидел, очевидно, сам Борзой. Но он не обратил ни малейшего внимания на вошедшего Ваню.
Вокруг него суетился господин, великолепно одетый в шелковый кафтан. Они говорили по-французски и, очевидно, спорили.
Борзой повторял все: «à la grecque»[1], а господин в шелковом кафтане – «à l’oiseau royal»[2].
Наконец, субъект в шелковом кафтане победил и принялся за щипцы, гревшиеся тут же, на туалете, на каком-то хитром приспособлении.
Когда спор был окончен, Борзой обернулся к Ване:
– Ну, покажи себя, – проговорил он и, оглядев Ваню, сказал что-то по-французски господину.
Оба они засмеялись.
Пока Борзому припекали различными щипцами волосы, он задал несколько вопросов Ване и так, между прочим, сказал:
– Что же ты не сядешь?.. Садись!..
Красноярский сел и с тем же любопытством, с которым рассматривал попугая, стал следить за тем, что происходило пред его глазами.
Долго провозившись с завивкою пуклей, француз надел, наконец, на лицо Борзому маску и стал пылить ему в голову надушенной пудрой, от которой Ваня чихнул несколько раз, что вызвало новый смех.
Напудрив Борзого, француз ушел, не поклонившись даже Ване.
На смену французу явились лакеи.
Красноярский и представить себе не мог, что могут в действительности существовать такое платье, где даже на спине подкладка была шелковая, и такое тонкое белье, которое надевали на Борзого.
– Это что ж такое? – спросил он, не утерпев и показывая на кружева, которые держал лакей в руках.
Борзой снова рассмеялся.
– Это? Разве ты не знаешь, что такое маншетты? – удивился он. – Покажи ему! – велел он лакею.
Ваня посмотрел.
– Таких у нашей губернаторши нет, – сказал он.
– Уж, конечно, нет! – подхватил Борзой. – Эти мне тысячу рублей стоят.
– Тысячу рублей?! – чуть не привстав, переспросил Красноярский.
Его наивность, видимо, потешала молодого Борзого.
– Что ж, – ответил он, – у князя есть кружева, которые… одни маншетты тридцать тысяч стоят.
Красноярский чувствовал себя все более неловко.
– Это у князя Платона Александровича? – робко произнес он.
Ему хотелось узнать, какой это князь.
– Ну да, конечно!
– А как его фамилия?
– Кого, князя? Ты не знаешь фамилии князя Платона Александровича? Да ты совсем из другого монда[3] приехал, мой любезный!.. Ты не знаешь князя Зубова?..
Ваня покраснел, поняв, что, должно быть, очень стыдно не знать, кто такой князь Платон Зубов.
И Борзой стал объяснять ему, что князь Зубов теперь «в случае», что это – первое лицо во всей России, и что он, Борзой, у этого первого лица состоит в куртизанах, присутствует при его туалете и даже обедает иногда у него, и что сегодня не поспел к «туалету князя» потому только, что вчера долго засиделся в «клобе».
Ване чрезвычайно хотелось спросить, что такое «клоб», но он воздержался, боясь вызвать опять насмешку.
Наконец, Борзого одели, опрыскали духами, он вырезал маленькие кружочки из черной тафты и наклеил их один – на щеку, другой – на лоб.
Лакеи ушли.
Борзой, по-видимому, был совсем готов. По крайней мере, он, повернувшись пред зеркалом и присев, проговорил:
– Ну, вот и я!.. Теперь мне пора…
Вслед затем он протянул руку Красноярскому.
– Вы разве уезжаете? – спросил тот. – А я хотел просить вас, чтобы вы представили меня вашей матушке.
И Ваня покраснел до ушей.
До сих пор он избегал говорить Борзому «ты» или «вы» и старался составлять фразы безлично, но тут, к досаде своей, у него вырвалось это «вы», и он чувствовал, что так и впредь будет обращаться к этому господину, который, не обинуясь, «тыкал» его.
Борзой поднял брови и показал пальцем наверх:
– Туда? – проговорил он. – Туда я хожу только за деньгами… и всегда предпочитаю в таких случаях ходить один… Нет, уж ты презентуйся[4] сам… Ах, кстати, – вдруг добавил Борзой, – у тебя есть деньги?
– Есть…
– Видишь ли, я вчера проиграл в карты… У тебя где деньги?
– У Захарыча, – смущаясь, произнес Ваня.
Такого разговора он уж никак не ожидал.
– Кто это Захарыч?
Ваня объяснил.
Борзой опять захохотал.
– И много? – спросил он.
– Двести рублей.
Борзой махнул рукой и, уходя уже, проговорил:
– Ну, мне надо тысячу!
Ваня только руками развел.
