Михаил Веллер
Кавалерийский марш с вариациями
Интродукция
Есть мнение, насаждавшееся старыми идиотами на Высших Сценарных Курсах: киносценарий есть законченное художественное произведение, существующее уже само по себе. Это все равно, что газ сгоревшего в двигателе бензина объявить самоценным нефтепродуктом; бред: этот газ двинет поршни и придаст движение автомобилю, иначе от него только жара и вонь.
Сценарий – это только пересказ фильма, который увидел пока один только человек: сценарист. Пересказ предельно внятный, подробный, ясный и простой: достаточный. Стилистические изыски тут глупы и неуместны: это искусство визуальное, а не вербальное. Ну, вроде как Мойша передал по телефону арию Карузо, – вот и сценарист просто пересказывает увиденное. Это кино в словах.
А кино – это зрелище, и это муви. Картина! краска! кадр! движение! звук! – вот что требуется от сценария.
Можно сказать еще одним способом: сценарий – это комикс без картинок: картинки тоже пересказаны словами.
Все, что требуется от любого читающего – это лишь капелька зрительного воображения. Тогда читатель будет читать текст – а перед глазами его будет кино. Важнейшее из искусств. Пир духа.
Со своей системой смешных условностей.
Если мы напильником стирали грань между городом и деревней – почему бы не стереть грань между прозой и кино? Так что не стреляйте в пианиста – он бренчал по костям, как умел.
1. Заброшенный аэродром – кладбище старых военных самолетов.
Бомбардировщик с выбитым остеклением фонарей, спущенные баллоны шасси, звезды на фюзеляже, отодранная обшивка.
Другой: отрезанные плоскости и хвост лежат на бетоне отдельно.
Третий: пустые пулеметные прорези в кабинах стрелков.
Трава меж бетонных плит, грязь и хлам под колесами: сигаретная пачка, разбитая бутылка, обрывок газеты.
Бесконечные ряды останков – некогда грозных самолетов.
По бортовым номерам и звездам – надписи мелом, кирпичом, аэрозольной краской: «хуй», «Биттлз», «Света + Саша = любовь», свастика, мегендоид, пацифистский знак.
Тихо возникает мелодия.[1]
2. Музыка эта звучит в черном роскошном «Мерседесе&600» – он приближается издалека по бетонной полосе вдоль ряда самолетов.
Приблизившись, «мерс» сворачивает и встает на просторной площадке: там уже несколько десятков модных машин: «БМВ», «Порше».
Машины стоят двумя группами, между ними – проезд к огромному ангару из рифленой жести.
Из «мерса» выходят четверо – две кожаных куртки, красный пиджак, деловой костюм – и идут к двери в воротах ангара.
На ходу – красный пиджак – в радиотелефон:
– Сегодня забит. Кинь стрелку на десять утра.
У дверей лениво стоят двое в камуфляже, с десантными «Калашниковыми». Деловито-разрешающе кивают входящим.
3. Внутри ангар полутемен и завален хламом вдоль стен. Середина пуста и ярко освещена несколькими направленными прожекторами.
В центре – приподнятая на полметра площадка вроде боксерского ринга: закинута брезентом, ограждена свисающим тросом меж угловых стоек.
Вокруг площадки – около сотни человек, в основном молодые крепкие мужчины. Стоят кучками, переговариваются, курят, шутят. Некоторые сидят – скамейки, раскладные и канцелярские стулья, несколько офисных кресел.
Двое заключают пари:
– Десять штук на Лелика против шести – идет? – Бьют по рукам.
Обрывки разговоров в толпе:
– …Вежливо говорю: ребята, можно посмотреть, кто за вами?
– …Ну-ну. Они на автоплощадку в Одинцово два танка поставили.
– …Счетчик уже вдвое настучал.
4. Под трос на площадку с противоположных сторон ныряют два коротко стриженных атлета в майках. Встают поодаль друг от друга, белозубо улыбаются в стороны публике, приветственно машут рукой.
Зал бурно приветствует, свист, аплодисменты:
– Лелик, давай!
– Видел шею?
– Джек! Джек!
– У него девятнадцать боев, понял?
Кадр отъезжает: каждый атлет в другой руке держит на поводке пит-буля, в ошейнике и попонке – один в красной, другой в синей. Собаки, напряженно глядя друг на друга, тихо рычат.
Атлеты, разойдясь по углам, сдергивают с собак попонки и дуэлянтским жестом швыряют в публику сторонникам. Присаживаясь на корточки, науськивают собак:
– Лелик, мальчик, хороший мальчик… не подведет…
Похлопывая по боку, шепчет псу на ухо:
– Съешь его, Джеки, он цыпленок, съешь!
Снимают с псов ошейники и, держа в пятерне за холку, сводят.
Псы грызутся.
Публика следит с азартом.
Человек из черного «мерса&600», в офисном костюме, – лет тридцати пяти, крепкий, с лицом бандита – сидя в кресле, соседу:
– Я за него двадцать шесть штук отдал в Лос&Анджелесе. Его отец знаешь кто? – Цезарь&2&ой.
Один из псов, похоже, побеждает.
Атлеты растаскивают их. Осматривают, ободряют.
Следующая схватка.
Сосед босса из «мерса», главарь второй группировки, в смокинге, худощавый, с тонким бледным лицом садиста, нервничает:
– Джек стоит на ногах, как кошка… вынослив. Пять минут продержался – все, будь спок, понял.
Псы грызутся. Джек начинает побеждать.
Группировка бледного шумно ликует:
– Дави его!
– Делай!
Псов растаскивают. Клыки, пена, ярость.
И тут Лелик выскальзывает из хвата проводника и бросается в горло Джеку.
Всеобщий вопль и негодование.
Оттащить Лелика невозможно.
Когда проводник его, наконец, оттаскивает – Джек уже мертв.
Бледный в смокинге медленно поворачивается вместе с креслом к первому главарю. Смотрит страшными ледяными глазами.
Двое телохранителей за спиной первого главаря медленно-медленно передвигают правые руки к левым подмышкам.
То же делают телохранители бледного.
Люди двух группировок очень тихо, не делая резких движений, поворачиваются друг к другу. Между двумя группами образуется полоса пустого пространства.
Поединок взглядов главарей.
Бледный: – Косяк. Он выпустил его.
Первый: – Твой сам его задержал.
Бледный: – Он выпустил специально.
Первый: – Он вырвался.
Один в толпе незаметно снимает пистолет с предохранителя.
Как бы в ответ в другой толпе щелкает затвор.
Первый главарь:
– Ну?
Бледный – медленно роняет:
– Пусть решит судья.
Первый:
– Все на месте.
И кивает.[2]
5. Между двух групп блестящих машин проезжает и останавливается у двери ангара «жигуль»-пикап неброского серо-бежевого цвета.
Камуфляжник с автоматом почтительно распахивает переднюю правую дверцу.
Тем временем водитель достает сзади кресло-коляску и подкатывает к открытой дверце вплотную, придерживая.
С сидения машины передвигает на руках свое тело в кресло старик в аккуратном костюме.
Водитель везет его в дверь, предупредительно распахнутую вторым охранником.
6. По проходу меж двух группировок шофер везет старика к рингу.
Поспешно придвигают трапик типа гимнастического трамплина, и снимают канат, чтоб он мог въехать свободно.
На ринге старик молча смотрит на мертвую и живую собак, на проводников. Делает жест сжульничавшему проводнику подойти, показывает ему протянуть правую руку. Достает из кармана белый носовой платок, встряхивает, разворачивая, тщательно вытирает руку проводника, нюхает.
Показывает жестом подвести ему собаку, протирает платком холку, смотрит внимательно.
– Чем мыл? – спрашивает старик. Проводник молчит.
Старик протягивает руку в сторону одного из окруживших их людей. Тот молча вкладывает в нее пистолет.
Напряженная тишина. Проводник белеет.
– Жаль, – говорит старик, глядя ему в глаза, и поджимает губы.
Поднимает пистолет и стреляет псу в ухо.
У проводника лицо покойника.
Тишина. Все смотрят.
Старик протягивает пистолет обратно – учтиво, рукоятью вперед.
Его увозят по проходу.
Проводник опускается на колени и с величайшей скорбью гладит убитого пса.
Все молча, не глядя друг на друга, тянутся к выходу…
7. Офис главаря. Это бывший КДП (контрольно-диспетчерский пункт) на том же аэродроме – закругленное остекленное помещение на вышке. Остатки пульта и приборов соседствуют с дорогой мебелью и дорогими бутылками.
– Кто он такой?! – орет главарь.
– Закон, – поясняет советник, пожимая плечами.
Начохраны, в камуфляже на фирменную майку, зло сплевывает.
– Какой закон?! – орет главарь, протягивая руку со стаканом, не глядя, – ему наливают. Глотает и запускает недопитым стаканом в пульт – разбивается стекло.
– Ты где живешь?! У тебя какой год на дворе?! Посмотри в окно! – Главарь хватает бутылку, запускает в окно и повелительно указывает советнику на дыру: – Что ты там видишь? Ну!!
Советник встает, угрюмо смотрит наружу: те же самолеты на аэродроме, вдали – московский пейзаж.
– Видишь Закон? – с угрозой спрашивает главарь. – Покажи мне! Им покажи! Покажи всем, пусть все увидят Закон!
Сев, закуривает; не в силах сдержаться, зло сплевывает сигарету. Из ящика стола выхватывает ТТ и стучит им об стол:
– Вот Закон! 7,62!
Из того же ящика хватает пачку баксов, швыряет в советника:
– Вот Закон!
Советник спокойно поднимает деньги и кидает обратно:
– Да у тебя на псарне еще тридцать, – пытается успокоить.
– Я не президент, в теннис не играю! – ярится главарь.
– Ладно, че ты, все равно мы будем выигрывать, – урезонивает и начохраны.
На стене – фотография пит-буля с медалями на ошейнике.
– Ты че – не понимаешь? – крутит главарь пальцем у виска. – Он же нас опустил. Проглотим это – на нас завтра же наезжать начнут. Задавлю гниду!
– Не спори́ косяк, – хмурится советник.
– Что? – кривит рот главарь. – Кто за ним стоит? Узнать точно!
– Никто, – хмыкает советник.
– Что значит? – не понимает главарь.
– Держит город авторитетом, – говорит начохраны.
– Я сам здесь авторитет пока еще, – говорит главарь. – Ну так? Бабки? Фирмы? Стволы?
– Он – смотрящий, – отвечает советник. – Судья. Без него нельзя.
– Да? Кто сказал? – Главарь.
– Иначе завтра такое будет… – Начохраны.
– Какое? – опасно интересуется главарь. – «Такое» уже сейчас. Вот оно, – обводит рукой по сторонам, – завтра. Да я его… распылю!..[3]
8. Старик лежит голый на столе – тело в татуировках: вор в законе. Кругом цветы – не то морг, не то оранжерея. Глаза закрыты.
Над ним возникает рука с иглой – и вонзает эту иглу буквально в сердце.
Еще одну иглу, и еще.
Это японец в кимоно, иглотерапевт, проводит сеанс.
– Попали б вы в мои руки раньше, – без акцента говорит он.
– Никто не знает, в чьи руки попадет завтра, – говорит старик.
– …я б вас давно на ноги поставил.
– Сидеть на заднице имеет свои преимущества. – Старик.
Звонит телефон. Японец берет трубку:
– …Вообще у меня расписание. …Сейчас занят, сеанс. … Хорошо, жду через полчаса.
Вонзает еще иглу.
– Кто звонил? – Старик.
– Записаться хотят. – Японец.
– А по телефону нельзя?
– Познакомиться хотят.
Старик молчит – уже с открытыми глазами.
– На сегодня хватит, – говорит он.
– Прерывать вредно! – не соглашается японец.
– Одеваться, – командует старик.
Входит его водитель, здоровенный парняга, снимает с вешалки меж цветов его сорочку.
Японец, осуждающе вздыхая, вынимает иглы.
Уже одетый, сидя в кресле, старик дает японцу сто баксов.
– Много, – ласково отказывается тот.
Старик не реагирует на его слова – что вообще в его манере.
Водитель увозит его мимо цветов; японец провожает.
– Езжай-ка на недельку отдохнуть, – говорит ему старик. – Прямо сейчас. Вид у тебя усталый.
9. В лифте старик говорит водителю:
– Поймай мне частника. Вывезешь через двор. Сам езжай домой. Машину оставь внизу. Зажги свет на кухне и жди меня.
Водитель невозмутимо, привычно кивает.
– Телефон мне оставь. – Старик принимает у него радиотелефон.
10. Двор. Сумерки. Водитель внимательно осматривает машину. С фонариком обследует днище.
Из кармана достает шпагат, надевает петлю на ручку водительской дверцы и, отойдя, открывает дверцу, дергая за конец шпагата.
Смотрит с фонариком под сиденьем и приборной доской.
Открывает капот, смотрит с фонариком двигатель.
За шпагат открывает и правую дверцу.
Смотрит под правым сиденьем, осторожно кусачками перекусывает проводки. Утирает пот. Вынимает мину.
Кладет ее подальше на асфальт. Хмыкает.
И облегченно лихо уезжает.
11 – 12. За углом – ремонт дома: кран, канава, барьеры ограждения.
Водитель притормаживает.
С башенного крана – стремительно раскручивается блок стрелы – на тросе стремится вниз чугунная баба: и вдребезги разносит крышу машины.
13. Главарь в своем офисе-вышке орет на исполнителей (крепыш в кожане и стройняга в кашемировом пальто):
– Козлы! Жмурики! Дармоеды… – Вкрадчиво спрашивает: – Вы знаете, что вы упустили? Вы жизнь свою упустили.
Трет ладонями лицо:
– Или он – или мы. Назад хода нет. – Орет: – Искать!! Под землей!!
14. Старик в едущей машине говорит шоферу:
– Шестьдесят ровно держи. Езжай по левому ряду.
– Ох что&то связался я с вами, – говорит шофер, выполняя.
– Мало – добавлю.
Старик наблюдает в окно: его машины под домом нет, окна в квартире все темны. Едут дальше.
15. А из темного окна его квартиры двое вооруженных людей следят за улицей, не обращая внимания на проезжающую машину.
16. В своей оранжерее среди цветов японец в кимоно подвешен на вешалку за косу.
– Куда он ушел? – спрашивает первый исполнитель.
– Кто? – спрашивает японец.
Исполнитель втыкает в него иглу.
– Домой…
Втыкается еще игла.
– Не знаю…
Еще игла.
– Он сказал, чтоб я ехал отдохнуть! – в отчаянии кричит японец.
– Отдохнешь, – обещает исполнитель, продолжая пытку.
17. Старик на ходу в машине набирает номер по радиотелефону.
Хозяин-шофер нервничает:
– Мы так не договаривались. Мне домой пора! Куда ехать&то?..
– Прямо! – Старик шлепает на приборный щиток банкноту и снова набирает номер.
18. Театр. Балет. Ложа. Респектабельному господину телохранитель подает телефонную трубку. Господин отходит в глубину ложи:
– Что-о? … Он кретин!.. А Буба? … А Ракита?.. Так а я что могу? … Мне нельзя ввязываться, он же из новых, из беспределыциков, кого он послушает?!
Отключившись, задумчиво произносит:
– Большой войной пахнет.
19. Телефон безответно звонил и у главаря, и у иглотерапевта, и в квартире старика.
И сейчас: огромный ночной город в огнях, по нему движется машина, и в ней звучат сигналы набираемого стариком номера.
20. В ободранной хавере – внешне бомж, лысый, в майке. И двое бойцов. Звонит телефон. Боец кивает. Хозяин берет трубку:
– Я. … Конечно приезжай. … Никого.
Боец одобрительно кивает.
– Сколько?! – поражается хозяин. – Тридцать штук?! Откуда же прямо сейчас?..
Другой боец делает сурово-утвердительный жест.
– Слушай, я забыл, у меня как раз один долг лежит, – радостно говорит хозяин. – Так что порядок. Я тебя внизу встречу.
21. В машине старик – хозяину:
– На бензозаправку.
Тот резко тормозит в закоулке, выскакивает, вытаскивает наружу кресло сзади и перетаскивает в него сопротивляющегося старика:
– Прости, отец родной… Христа&Бога ради… это без меня… Жена без работы… родителям лекарства нужны… что дети без меня делать будут.
– Тысяча баксов, – говорит старик.
– На что мертвому деньги… тут этим пахнет… На, забери, ничего я с тебя не возьму.
– Я твой номер помню, – с угрозой говорит старик.
Хозяин машины выхватывает у него радиотелефон и давит ногой:
– Прости… так оно спокойней будет… Не держи зла, отец родной, всем жить надо… желаю тебе удачи.
Прыгает в машину и уезжает.
Старик остается один в кресле в ночном переулке.
22. Саркастически хмыкает. Поднимает воротник. Закуривает. Включает электромоторчик кресла и едет по пустынному ночному тротуару.
– Бакланьё… обшустрились… – цедит он.
Уже глубокая ночь, окна черны.
23. Скрипка ведет Первый концерт Мендельсона.
Портреты великих музыкантов на стенке.
Это играет толстый подросток лет четырнадцати, лицом еще мальчик. Лицо старательно и вдохновенно.
Обычная хрущоба, бедная и аккуратная.
– Гошенька, кончишь заниматься – и сразу спать. – Его мать, усталая серенькая женщина, надевает плащ. – Завтрак на столе. Картошку разогрей!
Целует и идет к двери:
– Я ушла. Закройся.
24. Работницы ночной смены втягиваются в проходную фабрики.
Вдруг одну из них окликают:
– Здравствуй, сестрица.
Это наш старик в кресле скупо улыбается из темноты Гошиной маме.
– Ты?! – Она ошарашена.
– Да, многие удивляются, что я еще жив, – хмыкает старик.
– Сколько лет прошло…
– Никакой арифметики, никаких мемуаров.
– Почему здесь? Что тебе нужно? братец…
– Старость… – вздыхает старик. – Должок решил отдать. – И протягивает ей деньги.
– Что – как тогда?
– Да ну… я уж двадцать лет, как завязал.
– Я ничего не хочу о тебе знать! – Она его боится. – Мне на смену пора!
– Ну, возьмешь больничный…
25. Утро в ее квартире. Сидят со стариком на кухоньке. Лицо сестры разнежено воспоминаниями и надеждами.
