Михаил Ульянов
Реальность и мечта
Член театрального сообщества
Наверное, я в чем-то чудак. В 1997 году, когда я не остался председателем Союза театральных деятелей на третий срок, мне не раз с изумлением говорили, что я исключительный человек. А как же, добровольно уйти с такой должности! Но этому есть объяснение.
Я никогда не стремился к участию в партийной и общественной жизни, но меня не миновала чаша сия. На закате советской эпохи мне довелось быть одним из немногих актеров, которые, так сказать, ходили во власть. Меня избирали депутатом Верховного Совета СССР, Советов других уровней, членом последнего ЦК КПСС. На XXV съезде КПСС я даже попал в Контрольную комиссию Центрального комитета партии. Но такой почет не доставлял особой радости или удовлетворения – все-таки функции у депутатов были демонстративно-декларативными. Да и само избрание было каким-то странным! Тогда рассуждали так: сталевары в представительных органах власти есть, учительницы есть, доярки… А где артисты? Нет? Давайте-ка Ульянова выберем. Он всегда такие роли играет: председателей колхозов, директоров заводов, комсомольцев-добровольцев. Вместе со мной в 1989 году, когда в воздухе носились новые идеи, в этот оборот взяли Олега Ефремова и Кирилла Лаврова. И был грешок: мы думали, что отныне все будет по-другому, но недолго нас согревала эта надежда. Позднее, наблюдая по телевидению за работой Верховного Совета России, я окончательно убедился: представительство ничего не дает той группе людей, которая посылает в законодательный орган своего депутата, хотя бы потому, что все вопросы решаются простым большинством голосов. Так имеет ли смысл заниматься политикой наряду со своим основным делом? Не лучше ли отдавать время и силы только этому делу? Ты политик – вот и сиди в Думе, думай думу. Ты актер – вот и будь актером.
К сожалению, эта верная мысль пришла ко мне далеко не сразу. А во время перестройки я, так же как многие люди в стране, носился в угаре сумбурных идей, веря, что очередная революция чем-то поможет театру. И все же среди высокопоставленных государственных деятелей я встречал заинтересованное отношение к театральному делу. Поэтому, уйдя из политики, я сохранил хорошие воспоминания от недолгого общения с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Он прислушивался к мнению актеров, порой на каком-нибудь заседании при обсуждении серьезных вопросов он мог спросить: «А что по этому поводу думает товарищ Ульянов?» И пару раз я высказывал свою точку зрения.
Еще Горбачев любил наш театр. Он смотрел у нас «День-деньской» А. Вейцлера и А. Мишарина и «Брестский мир» М. Шатрова, но последний спектакль он не принял. Особенно сцену, где Ленин становится на колени перед Троцким, – о ней тогда вообще было много споров, некоторые считали ее унижающей достоинство вождя революции, не допустимой ни при каких обстоятельствах для обнародования. Да вообще, когда Троцкий с Бухариным находятся на сцене наравне с Лениным – это трудное испытание для партократа.
А в спектакле кипели страсти почище, чем на депутатских заседаниях! Там в самом конце я, играя Ленина, в сердцах швырял стул. А стул был венский, и наши декораторы все упрекали меня, что я дорогие стулья ломаю. Я и предложил им сварить железный реквизит. Сварили… Стул в пуд весом! А я метнул его от души и по привычке. И словно обухом по руке! Связки порвал.
На другой спектакль, инсценировку романа Уайлдера «Мартовские иды», где я играл Юлия Цезаря, приходили многие члены еще существовавшего тогда Политбюро. И вот на сцене перед ними разворачивается картина гибнущей Римской республики. Всюду разврат, вседозволенность, безответственность чиновников и военачальников, их чудовищный эгоцентризм, который становится превыше всего, дороже народа, страны, государственных интересов.
Горбачев смотрел «Мартовские иды» уже после Фороса. Когда кончился спектакль, он пригласил меня в ложу. Улыбаясь, спросил: «Это что – наглядное пособие для понимания нашей жизни?» – «Да, Михаил Сергеевич, что-то в этом роде», – ответил я.
Все-таки человек он здравомыслящий. К нему сегодня относятся по-разному, а я сохраняю уважение, хотя думаю, что его вина в распаде страны, безусловно, есть. Иное дело, что Горбачев не желал и не ожидал этого, но история предоставила ему первое слово, а за слова принято отвечать. Впрочем, пока до конца неясно, во что выльются начатые при Горбачеве перемены.
С эпохой Горбачева кончилось мое прямое участие в политических органах, делающих политику. Прошли времена и художественной публицистики, когда бурный успех имели пьесы, обличающие пороки общества и правящей государственной системы, и театр вернулся на свое законное место в искусстве. И я, предпочтя профессию идеологии, отныне решил, что лучшей кафедрой для провозглашения моей гражданской веры послужит не трибуна, а сцена, театральные подмостки.
Тем не менее во время перестройки мне пришлось занять главный пост в театральной иерархии, то есть возглавить Союз театральных деятелей. Здесь многое требовалось сделать и многое делалось, поэтому наш Союз стал единственным творческим объединением, которое сумело не растерять свое имущество в новых политических и коммерческих реалиях. Однако, взяв на себя председательские функции, я невольно подпортил себе актерскую карьеру – трудно совмещать любимую профессию и значимую общественную деятельность. Иногда даже думается, что в творческом плане десять председательских лет ушли для меня в никуда. А ведь на виду были и Олег Табаков, и Олег Ефремов, которые в те же годы трудились как сумасшедшие.
Вкратце последовательность событий была таковой. В 1987 году происходил очередной отчетно-выборный съезд ВТО. Заседание начиналось по накатанной схеме, его готовились провести по утвержденной повестке, и, казалось, опять не будет альтернативы Михаилу Ивановичу Цареву, который в должности председателя пробыл двадцать пять лет. Но в связи с перестройкой настроения уже не были прежними, и многие люди в стране, в том числе наши театральные активисты, поверили в демократические перемены. Поэтому на трибуну выскочил Олег Ефремов и в свойственной ему обличительной манере подверг критике деятельность руководства ВТО. Затем он поднял вопрос: а почему, собственно, все цеховые творческие объединения в стране носят название союзов и лишь театральные деятели собраны в общество? Это несправедливо, ведь актеры – не последние люди в искусстве! Зал горячо поддержал эту реплику, закипели страсти, и под их напором система дала сбой. Утвержденная повестка заседания рассыпалась как карточный домик, а голосовать принялись за то, чтобы переименовать Всесоюзное театральное общество в Союз театральных деятелей, и приняли это предложение подавляющим большинством. Так возникла новая структура на обломках старой, и тут же потребовалась смена руководства.
Я не застал этой заварушки, так как находился в Венеции на съемках. Честно, я и не помышлял о каких-либо новшествах. Вся обстановка в Италии была умиротворяющей, почти идиллической, настраивающей на раздумчивый лад, поэтому мне было не до социальных катаклизмов. Но я вернулся в Москву, и вскоре прозвенел телефон. Коллеги сообщали, что хотят видеть меня председателем СТД. Для меня это было полной неожиданностью. Я вообще не отношусь к людям, стремящимся быть впереди всех, чтобы вести за собой других. Властвовать, подчинять кого-то своей воле мне не присуще. Короче – я не лидер. Но мне приходилось играть великих людей, вершителей судеб народных, и в глазах многих моих коллег произошла, видимо, некая аберрация, когда они выдвигали меня на высокий пост. А мне совсем не хотелось вешать на себя дополнительные обязанности, ведь к тому времени я уже руководил Вахтанговским театром, и попросил подождать с ответом. А на семейном совете жена и дочь в унисон говорят, что власть в СТД делу не повредит, но скорее поможет, ведь мне и так приходится бегать и чего-то добиваться для театра. Что правда, то правда – звания и регалии всегда были подспорьем в организационной работе. Я согласился, и меня выбрали на пост при стопроцентной поддержке голосовавших.
Первый день ваш покорный слуга не мог усидеть в своем рабочем кабинете. Приходилось буквально захватывать власть, ведь Царев не желал выпускать бразды правления в театральной организации. Тогда же родился каламбур с намеком на революционную историю России, мол, Ульянов с Царевым что-то там не поделили. Но постепенно все встало на свои места, если это можно так назвать, ведь постоянно приходилось что-то согласовывать по телефону, кого-то уговаривать, бегать по кабинетам и собраниям, наносить визиты в министерство, в исполкомы, мотаться по поездкам. Ох!
Сразу обозначились два направления деятельности: экономическая поддержка актеров и творческие перспективы в развитии театра. Прежде всего мы провели решение о прибавке определенных сумм из кассы СТД к актерским пенсиям и стипендиям студентам театральных вузов. Нам удалось сохранить Дома творчества, здравницы, Дома ветеранов сцены. Мы даже пытались развиваться, в частности долго лелеяли проект создания актерского дома отдыха во главе с Элиной Быстрицкой в черте Москвы в имении князей Голицыных. Сумели даже заручиться поддержкой руководителя ВЦСПС Шувалова, и дворец был закреплен за нашим Союзом. Однако вскоре здание захватили беженцы с Кавказа, а с ними договориться не было никакой возможности.
Было очень много просьб частного характера – помочь с получением квартиры, с устройством ребенка в детский сад, с организацией медицинской помощи. Чтобы не забыть о них, я завел «памятку»: повесил на стену большой лист бумаги, куда записывал, что и для кого надо сделать. Товарищи иронизировали по поводу этого «суфлера», но мне без него было не обойтись. Взглянешь на стену, вздохнешь, обмундиришься позначительнее и идешь, как говорится, «показать лицо».
А главная забота состояла, конечно, в том, чтобы сохранить целостность Союза. Все-таки желание отколоться от общей организации кое у кого было. То Москва решила обособиться, то некоторые горячие головы требовали создать отдельный периферийный Союз театральных деятелей, то Санкт-Петербург на сторону поглядывал.
Но секретариат СТД, в который входили драматург Александр Гельман, критик Анатолий Смелянский, актер Владислав Стржельчик и другие влиятельные в театральной среде люди, не давал развиваться местническим амбициям. Нам достаточно было горького опыта других творческих союзов: раскол у композиторов, распад Союза кинематографистов, «военные действия» между многочисленными писательскими организациями.
То, что развалилось тогда, воссоединить обратно никому не удалось. А мы сообща смогли отстоять единство, сохранить миссию СТД: налаживать, восстанавливать культурные творческие связи между театральными деятелями.
Одной из действенных мер стало учреждение в 1994 году общенациональной премии «Золотая маска» – высшей негосударственной награды за достижения в области театрального искусства, которая способствовала объединению творческих усилий всех отечественных театров на благо развития театрального дела в России. «Золотая маска» уже прочно вошла в наше театральное бытие. В ней несколько номинаций, в рамках которых работу театральных деятелей оценивают их коллеги-профессионалы. Так что премии существуют и стимулируют творческую активность, дают ориентиры на будущее.
Союз театральных деятелей сохранял за собой роль координатора театральной жизни России, а в творческую кухню театров не вмешивался, не спускал им указаний, не претендовал на всеобщее решение художественных проблем. Ведь чем больше дерзаний, попыток, проб на местах, тем разнообразнее художнический опыт театра как целого, как явления. А вот улаживать конфликты приходилось, например «междоусобную войну» в руководстве Волгоградского драматического театра. Там даже дошло до крайних мер, и на уровне Министерства культуры и СТД было вынесено решение: театр расформировать и создать новый, с другим директором, художественным руководителем и творческим коллективом.
В подобных заботах пролетело десять лет, пока я наконец не осознал, что тянуть одновременно Театр имени Вахтангова и Союз театральных деятелей для меня уже неподъемно. Тяжело стало полдня работать в одном месте и полдня в другом. Я решил больше не надрываться и сложил с себя бармы СТД, хотя меня уговаривали председательствовать еще третий срок. Только уж очень мне не хотелось уподобляться деятелям советской эпохи, которые, что называется, до победного не сдавали своих постов. А у нас в уставе было четко оговорено, что одно лицо имеет право находиться в должности председателя Союза не более двух сроков. И нельзя было рушить веру рядовых членов в справедливость и обязательность тех документов, которые принимаются наверху нашей организации.
Но тут же возникла проблема. Кого выдвинуть на освободившееся место? Ведь дело-то сложное, и нужен человек, уважаемый в профессии, умный, толковый и в том числе умеющий считать выгоды для Союза. Просили Олега Табакова и Владимира Васильева – они отказались по семейным обстоятельствам. Наталья Гундарева сослалась на то, что актерская профессия для нее важнее обязанностей функционера. Только Александр Калягин в телефонном разговоре со мной произнес: «Да, конечно!» И мы не прогадали с его кандидатурой. Недавно состоялись очередные перевыборы в СТД. Калягин по заслугам сохранил должность за собой в третий раз, и все же грустно, что пункт в уставе о двух сроках правления ненароком позабылся. А сейчас я хочу заручиться поддержкой Александра Калягина для выполнения одного важного дела. В 1987 году умер легендарный актер российской провинции Ножери Давидович Чонишвили. Помимо многих творческих достижений ему принадлежит особая заслуга: по его настоянию в Омске было отстроено здание для Союза театральных деятелей. Недавно об этом человеке была издана памятная книга. Только тираж крохотный – всего девятьсот экземпляров. И хочется книгу переиздать в таком количестве, чтобы наши молодые коллеги помнили о том, что настоящий артист многое может и за пределами театра.
Каким было для меня то председательское десятилетие? Сложным!
Когда меня поставили во главе СТД, а Элема Климова – Союза кинематографистов, Виктор Астафьев сказал мне: «Это только враги могли придумать, чтобы тебя и Элема Климова выдвинуть в председатели. Они хотят, чтобы вы свое основное дело не делали и плохо делали то, которое вам навязали». Действительно, логика в этом была. Климов согласился с ней и сказал: «Все! Свой срок отбуду и уйду к чертям собачьим». И ушел. А я остался. Но, совмещая две должности, сидя то в одном, то в другом кабинете, я перестал сниматься в кино, мало играл в театре. При этом ужасно уставал, но не столько от дел, сколько от бесплодных попыток что-то решить с пользой для Союза или для театра. Тогда с горечью вспоминались слова Астафьева… Но по прошествии лет я все-таки рад, что послужил нашему СТД. Ведь не ролями едиными жив человек. А сдвинуть кое-что с места все-таки удалось, хотя выше головы не прыгнешь.
Но вот я получил возможность полностью сосредоточиться на работе в Театре имени Вахтангова. И, будучи его худруком, считаю за все минувшие годы своим главным достижением, что не было внутри нашего прославленного коллектива склок и пресловутых театральных войн. Кто-то из сатириков однажды сказал, что актеры – это дети, и через паузу добавил: сукины дети. Эта цитата красноречиво доказывает, что житье-бытье в актерской среде никогда не было легким. И я всегда старался заглушать и успокаивать нарождавшиеся страсти-мордасти, не то артистам будет не до искусства. Люди нашей профессии всегда на виду. А уж при нынешнем разгуле желтой прессы и народившейся в обществе привычке мусолить жареные факты дай только повод, и тебе не то что работать – жить спокойно не дадут. И доказывай потом, что не верблюд! Конечно, не бывало без разногласий, но в театре сор из избы выносить нельзя ни в коем случае. Мне удалось выдержать эту заповедь, поэтому нет у нас «пятой колонны» и внутренних противодействующих группировок.
Находясь во главе актерского коллектива, я также понял, что в искусстве, даже в театральном деле, где в творческий процесс вовлечены многие люди, ответственность за результат все-таки несет один человек. Ему и принимать окончательные решения. В театре это художественный руководитель, и его удел чем-то сродни уделу полководца. В случае успеха он разделяет победу с каждым солдатом своей армии, а в поражении виновен лишь сам военачальник.
На этих принципах я почти двадцать лет строил руководство театром. Только всему свой срок. Люди стареют, и меня исподволь подтачивают немощи и не дают работать в полную силу. Поэтому, зная свои возможности и болея проблемами театра, в котором служу шесть десятилетий, эту волынку я больше затягивать не хочу. С коллективом, со своими товарищами по профессии я честно объяснился и заявил, что мне пора уходить и с этой должности. И казалось бы, что может быть проще, чем сложить полномочия в связи с заявлением об уходе, но обстоятельства по-прежнему заставляют меня держаться за руль, поджидая сменщика – нового театрального худрука.
Сейчас для Театра имени Вахтангова, для всего театрального искусства наступил сложный этап. Поэтому не каждый человек, знакомый с проблемами нашего творческого цеха, согласится стать главным режиссером или художественным руководителем. Есть, конечно, есть молодые, сильные, талантливые! Но большинство из них рассуждают так: а зачем мне это надо – решать тысячи вопросов? Их легко понять. Действительность слишком часто заставляет нас заботиться о сиюминутном, наше время ускоряется, уплотняется график личных дел. Одолевает материальное. То же в театре, который перестал быть для актеров главным источником средств к существованию, и они делают в него «набеги», чтобы поддержать профессиональный уровень, не потерять контакта с живым зрителем. Но деньги делают не в театре, а в кино, сериалах, рекламе. Ради них уходят со сцены, забывая, что сквозь телевизионный кинескоп невозможно почувствовать живое дыхание, увидеть взволнованные глаза человека, сопереживающего действию на съемочной площадке. Разве может зритель, который между чашкой кофе или чая поглядывает на телеэкран, ощутить подлинный накал пьесы и оценить глубину актерского погружения в образ? Для этого нужна особая обстановка, личный настрой, наконец, отсутствие пустячных хлопот и сосредоточенность на происходящем. А достичь этого можно, лишь глядя из темноты партера или амфитеатра на ярко освещенную сцену, где доподлинно разворачивается действо, бушуют страсти и рождаются идеи. Ведь живое искусство заставляет нашу фантазию работать, оно ратует за высокое понимание жизни против потребления усредненных норм и штампов. Но телевизор – это удобный соблазнитель, он изо дня в день ломает людям мозги, заставляет их соглашаться на дешевые полуфабрикаты, и в условиях такой беспардонной конкуренции театр теряет воздействие на зрителя.
Есть и другая причина. Испокон веков театр был вторым домом для актера, а зачастую первым и единственным. Целые династии жили и умирали на подмостках, и вдруг все переменилось. Сегодня лишь наиболее именитые театры, например Малый, МХАТ, Александринка или Вахтанговский, которые можно назвать театральными академиями, еще существуют как своеобразные актерские семьи единомышленников. Но, позволю грубое слово, и эти дома начинают «просвистывать». Это прежде было по-настоящему престижно заявить о себе: «Я служу в театре!» Сейчас молодые без зазрения совести покидают подмостки, на которых получили школу. А сцене нужна свежая кровь, без нее традиции умирают, и каждый театр, чтобы выжить, лупит по-своему – либо берет количеством и завлекает зрителя перенасыщенным репертуаром, либо повышает цену на билеты, либо еще что-то изобретает.
В советскую эпоху служил у нас в театре Сергей Владимирович Лукьянов, был он заметным актером и роли получал нешуточные, но вот задумал перейти во МХАТ, и сразу возникли осложнения. Он словно отказался от одной семьи, а в другую полностью не влился. Не был там принят за своего и с первых ролей съехал на второстепенные. Надо сказать, такой переход воспринимался нашей профессиональной общественностью как событие неординарное, просто даже из ряда вон. Не удовлетворившись новым положением во МХАТе, Лукьянов вернулся в коллектив вахтанговцев будто надломленным, но теперь и они неоднозначно поглядывали на него. Уже немолодой Сергей Владимирович очень переживал это двойственное положение, и произошло несчастье: во время одного из собраний с ним случился второй инфаркт, от которого актер умер. Ныне, наверное, трудно представить себе внутреннюю напряженность подобной коллизии, ведь человек ищет, где лучше, и в большинстве своем такие поиски оправдываются. Поэтому современные актеры, продолжая числиться в одном театре, порой куда активнее сотрудничают с другим, а то и с несколькими. Но родному театру мука с такими антрепризами! Вроде есть человек в штате, а рассчитывать на него в полной мере нельзя.
Да и зритель едва ли выигрывает. Ведь даже хороший актер, соблазненный заработком на стороне, оказавшись в жестких финансовых и временных рамках, невольно уменьшает творческую самоотдачу – от усталости, напряжения, от необходимости слишком часто перевоплощаться во многих героев. И если окончательно возобладает принцип «На деньги, давай искусство, а какое – не важно», то прежде всего пострадает само искусство – из-за снижения планки мастерства. И зритель неминуемо испортит себе вкус.
В антрепризном театре постоянно происходит смена действующих лиц. По конъюнктурным соображениям даже внутри одного спектакля уходят одни исполнители, появляются другие. И человек, пришедший в театр, чтобы порадоваться при виде любимого артиста, расхохотаться вместе с ним или поплакать, остается в недоумении, увидев обезличенный маскарад, какую-то незапоминающуюся вампуку. А ведь было, и я тому свидетель, как тысячи театралов с ночи стояли в кассах за билетами, сверяли свою очередь по исписанным чернилами ладошкам лишь для того, чтобы попасть на нашумевший спектакль, на дорогого сердцу актера. Чтобы в зрительном зале обрести отдохновение от повседневности, ощутить душевный подъем или интеллектуальное откровение. Тогда, оплатив входной билет, они не продукт покупали, но подлинно приобщались к искусству. Сейчас же, случается, прицениваются к исполнителям и постановкам, как к колбасе, мол, вчера было с перчиком, а сегодня пресновато.
Эпохи накладывают отпечаток на театр и его зрителя. В императорской России театр был фешенебельным, служившие в нем актеры цену себе знали и вели себя подобающе. А при случае умели за себя постоять. Общество для пособия нуждающимся сценическим деятелям было создано еще в 1883 году. Помимо помощи престарелым и бедствующим актерам оно содействовало развитию театрального дела в России. Рассказывают, что когда-то за создание общества с жаром взялась замечательная русская актриса Мария Гавриловна Савина – женщина умнющая и хитрющая. Она, задумав построить в Санкт-Петербурге Дом ветеранов сцены, приглядела участок земли на Васильевском острове. Но денег, чтобы купить его, фактически не было. Меценаты не объявлялись, земля могла уплыть в другие руки. Но тут подвернулся случай. Как-то на великосветском приеме она за руку подвела к царю состоятельного купчину – владельца того участка – и во всеуслышание заявила, что этот промышленник безвозмездно передал свою землю под строительство убежища для престарелых актеров. Царь, естественно, высказал благодарность истинному сыну отечества, а купцу ничего не оставалось, как проглотить пилюлю и хоть без удовольствия, но сделать по сказанному.
А вот другая актерская история – ее рассказывал Юлий Яковлевич Райзман. При Сталине построили на Полянке дом, в который по централизованной разнарядке заселяли именно актеров. Там жили многие деятели искусства, создавшие славу советскому театру и кино. И жили неплохо, но наступил недоброй памяти 37-й год, и, после того как ночами к подъездам начали подъезжать «воронки», жильцы стали опасливо прислушиваться к уличным шумам. Тогда вся страна и все ее граждане находились на пределе психических возможностей. Как-то в одной из квартир этого дома за картами собрался кружок друзей. И вдруг стук в дверь – настойчивый, барабанный! Пока открывали, душа у всех в пятках была. А за дверью стоит Иван Пырьев и смеется: «Ага, испугались!» Так его за эти шуточки чуть не поколотили.
А в 50-х годах незадолго до смерти Сталина общество переживало кризис. Возобновление репрессий отражалось настороженностью и испугом в глазах людей. Тогда по заданию партии в нужном идеологическом русле ставили героические пьесы, но они не спасали положения. Народ не доверял им больше, ему было не до победных реляций, и залы были пусты. В этом заключалось подлинное отражение жизни театром: жизнь не давала ему подпитки, и театр вымирал. Такое не могло продолжаться долго, и возникла потребность в новых пьесах и постановках.
Или еще один занятный пример. Была в РСФСР министерша по фамилии Зуева. Она уверенно заявляла, что профессиональных актеров скоро не будет, так как их полностью заменит самодеятельность. Дескать, стремящийся к прекрасному рабочий или служащий после напряженного рабочего дня будет выходить на театральную сцену, чтобы во вдохновенном порыве сыграть пару-другую ролей. Нечто подобное было показано в фильме «Берегись автомобиля», где Гамлета играет страховой агент, Лаэрта – следователь, а за режиссера – и вовсе футбольный тренер. В комедии это действительно смешно, а в жизни печально. Зуева почему-то легко забывала, что каждая профессия уникальна и ответственна и требует погружения в особый мир. Запросто из управдома в артиста не переквалифицируешься! Актерство – это великий труд, это понимание красоты, вышколенный вкус, мастерство перевоплощения, готовность делиться искусством с людьми. Этому годами учиться надо, и никакой рабочий в бабочке с профессиональным актером не сравнится.
Во всех этих эпизодах я усматриваю характерные иллюстрации того, как и чем в разные годы жило в нашей стране театральное сообщество. Всякое бывало, поэтому события последних лет вряд ли можно назвать предельными по внутреннему драматизму. Однако не покидает меня болезненное ощущение того, что именно сейчас с нами, с искусством вообще и театром в частности происходит нечто неправедное и, возможно, непоправимое…
Иногда размышляю я над тем, каково актерам большую часть своей карьеры жить вне театра. Конечно, каждый решает сам, что лучше – непрерывные гастроли или работа на одной сцене. Вероятно, истина посередине, и не стоит воспевать ни одну из крайностей. Но один печальный пример в этой связи я все-таки напомню. Совсем недавно умер Андрей Краско. Внезапно умер актер одаренный, востребованный, находящийся в расцвете творческих сил. И кажется, почти все знавшие Андрея и специфику нашей профессии дали такое объяснение произошедшему: переработал, не выдержал гонки от съемок к съемкам, бесконечных переездов и мелькающих ролей. Вряд ли он стремился к такому финалу, в очередной раз соглашаясь на выгодное приглашение дельцов от массовой культуры. Время для них – деньги. Чем выше темп, тем больше прибыль. Где уж о прекрасном и о вечном подумать… Интересен факт времен советского кинематографа: по-настоящему хорошая картина, оцененная зрителями, получившая достойную критику, а то и фестивальные награды, в среднем снималась год. При этом норма расхода кинопленки в день составляла двадцать пять метров. Словом, можно и в образ вжиться, и на съемочной площадке над ролью поработать. Соответственно, отдача в деньгах и славе тоже была не скорой. Так, за многомесячные съемки в фильме «Председатель» я отнюдь не сразу получил Государственную премию и только после этого сумел купить автомобиль «Волга», но никак не на актерский гонорар. А сегодня востребованный артист может за неделю заработать на новую машину.
Недавно я слышал анекдот о том, что один заметный режиссер на Бродвее, готовясь к постановке, заключил контракт с актрисой, которая по каким-то причинам не вписалась в предназначенную ей роль. И впору бы от контракта отказаться, но время ушло. Вместо трех дней, когда разрыв еще был возможен, пролетело пять, и режиссер оказался перед ужасным выбором: либо выпустить неполноценный спектакль с неподходящей актрисой, либо уплатить ей такую неустойку, которая поставит крест на всем проекте. Где уж там новую кандидатуру на роль искать! Случай действительно болезненный и трудноразрешимый. В нем контрастно высвечивается, что стремление к идеалу, а таково по определению искусство, слишком часто идет вразрез с материалистичной действительностью.
Конечно, в актерской среде отнюдь не одни альтруисты. Более того, люди творческих профессий всегда были склонны и к роскоши, и к поклонению, и даже к эпатажу. Бывший директор императорских театров Владимир Аркадьевич Теляковский в книге мемуаров описывал нравы актеров в царской России. В частности, он упоминает, что в театральных бюджетах была такая расходная статья – «дрова», то есть труппа пользовалась привилегией отапливать свои дома за казенный счет. И тут самые большие затраты шли на обогрев дома Ермоловой. Ничего не поделаешь, великая актриса любила тепло и уют. А летом после окончания театрального сезона в столицах актеры сообща выезжали в провинцию, скажем на пароходе посещали приволжские города, чем одновременно убивали нескольких зайцев, то есть несли драматическое искусство в глубинку, а заодно неплохо зарабатывали, не забывая при этом отдохнуть.
Человеку всегда хотелось жить по-человечески, и язык не поворачивается упрекнуть его в этом. Но что есть человеческое? И почему-то кажется, что такой тотальной подвижки в сторону материального благополучия, как сейчас, среди нас, актеров, никогда прежде не бывало. Да и зритель, для которого мы работаем, больше тянулся к духовному и меньше интересовался смачными подробностями из частной жизни новоявленных звезд.
Помнится, прежде на гастролях в Киеве или Минске, да и в других городах, где мне довелось выступать с сольными концертами, набирались полные залы народу. В два часа выступления умещался обычный для всех драматических актеров набор: фрагменты известных ролей, прочтение литературных произведений, диалог со зрителями. Платили за это немного, но дорожные неудобства и скромные гонорары компенсировались с лихвой, ведь из зала на тебя смотрели внимательные глаза, тебя слушали с упоением и благодарностью, и чувствовалось, что твой труд этим людям небезразличен. Сходную оценку я слышал от Сергея Юрского и Александра Филиппенко – замечательных, способных увлечь аудиторию чтецов. Сейчас же происходит непонятное – собрать публику на серьезное драматическое соло невозможно. Зато ходят на «Кривое зеркало», которое могу охарактеризовать не иначе, как богатое бескультурье без сдерживающих центров. А ведь это примета целой эпохи в жизни нашей страны! Вон в Соединенных Штатах Америки один на всех Лас-Вегас, а у нас он на каждом углу. Какое-то разнузданное, разухабистое, оголтелое бедствие творится вокруг нас, и в нем мы изо дня в день духовно теряем больше, чем экономически. Пока заводы стоят, люди проигрывают «одноруким бандитам» незаработанные деньги. На что же мы живем? Неужели на одну только нефть?
