Михаил Слипенчук
Андрей Капица. Колумб ХХ века
Однажды Андрей даже совершил ради этого «тузика» подвиг. Анна Алексеевна вспоминала: «У Петра Леонидовича было много друзей из жителей окружающих деревень… Одного звали Иван Алексеевич Терехов. Он жил недалеко от нас в местечке под названием Выселки и был по профессии портным. Петр Леонидович очень любил его работу, и все его костюмы шились всегда одним человеком – Тереховым. Но главная страсть его была – природа, наблюдение за жизнью диких животных и птиц в округе, охота. Весной, когда Москва-река разливалась, а разливалась она до строительства плотин сильно, мост через реку сносило, да и понижение дороги 100 метров от основного холма до холма, где наша дача, – заливалось водой. Мы оказывались на острове. В это время Терехов всегда был на реке в лодке. Подрабатывал перевозом. По реке в это время плыло много добра: бревна, доски, старые лодки, снесенные с лугов стога сена. С багром и лодкой Терехов не давал добру уплыть далеко. Конечно, в это время и Андрей со своей лодкой тоже был на реке. И однажды упустил лодку, но бросился в одежде в ледяную воду, догнал ее. Трудно сказать, что было бы с ним после его купания, но Терехов взял дрожащего мальчика к себе в дом, раздел, положил в постель, пока сушил одежду, напоил горячим чаем с малиной. Вот через этот случай и познакомились друг с другом Петр Леонидович и Иван Алексеевич, почти одногодки…»[144]
Видимо, как раз в те времена Андрея у Николиной Горы не раз встречал будущий ведущий знаменитой телепередачи «В мире животных» Николай Николаевич Дроздов: «Мы тогда жили за Москва-рекой в Успенском, где конезавод – отец только в 1951 году получил квартиру в Москве, и я в то время видел Андрея на велосипеде. У нас разница в шесть лет: мне в 1947 году было 10, а ему уже 16. Поэтому я видел красивого парня, хорошо сложенного, на лицо симпатичного, хотя девушки тогда смотрели больше на фигуру, чем на лицо, а он был такой стройный, спортивный. Встречал я его на дороге, по которой мы бегали с ребятами. У меня были часы, а у Андрея велосипед. От спуска с Николиной Горы до Успенского моста – километр, и я по секундной стрелке замечал время: бегу и смотрю, за сколько я километр пробегаю. Тогда все сдавали нормы для младших классов БГТО («Будь готов к труду и обороне». – Прим. авт.), а потом ГТО 1-й и 2-й степени. И вот я от одного километрового столба до другого бежал, а он в это время ехал навстречу на велосипеде. Ну, так, здоровался, кивал головой. Потом сворачивал к себе в Заречье (так называется деревня перед Николиной Горой, в окрестностях которой находится «капицынский остров». – Прим. авт.), а мы шли к себе. Такое вот было шапочное знакомство. Запомнилось, что когда мы уже к мосту подбегаем, он едет на велосипеде спортивно, быстро, а на деревянный мост заехать – на нем можно было только велосипед сломать: мост тогда был деревянный, разборный. Каждую весну его разбирали перед ледоходом и где-то через две-три недели собирали обратно. На мосту были наложены не очень ровные доски на две колеи для движения в обе стороны – и Андрей перед мостом делал резкий эффектный поворот налево на Уборы и “Сосны”. Там стоял знак. И он на лихом вираже, едва не задевая его – вжжик! Под 45 градусов почти. Все наши были под впечатлением и говорили: “Это Капица! Младший, Андрей”. Был еще и старший, но мы его даже не видели. А о младшем такие только впечатления: мы спортом занимаемся, бежим, а он на велосипеде гонит».
Марина Ильинична Маршак тем временем продолжает: «Вспоминаются тихие снежные зимы. У Капиц топился камин, перед камином лежала шкура белого медведя. Я на ней сидела с одной из собак (собаки жили у них всегда, и удивительные), а взрослые вели умные разговоры. Какие, я не помню, но сохранилось общее ощущение мира и благодати. Но надо сказать, что по большому счету мира и благодати быть не могло. Петр Леонидович жил в опале, и мои родители были сильно руганы в этот момент за космополитизм… Я хорошо помню разговоры, что опять около Капиц под деревьями какие-то типы расположились. Меня иногда посылали разведать, что там за дяди. Я, девочка, гуляла по берегу одна… собирала камешки и попутно смотрела, кто там сидит за соснами. Это были “рыбаки” или какие-то “отдыхающие”, но в уж очень одинаковых одеждах и неподходящих ботинках»[145].
«Слава Богу, что существовала Наталия Константиновна, вдова брата Петра Леонидовича, – писала Анна Алексеевна. – Она взяла на себя всю заботу о детях, которые жили и учились в Москве, с того самого момента, как мы поселились на даче. Если бы не она, то все было бы очень трудно и сложно. Она была близким нам человеком, и все в Москве лежало на ней. Наталия Константиновна постоянно курсировала между дачей и городом, привозила нам продукты, письма, записки. Я помню, как однажды зимой она неожиданно приехала к нам и сказала, что боится, что Петра Леонидовича могут выслать и что она привезла ему на всякий случай шубу и валенки, мало ли что будет.
Особенно в первые годы люди сторонились нас. Это было слишком опасно – иметь с нами дело, и далеко не каждый мог на это решиться. Сотрудники из института иногда приезжали, но это было редко – один, два раза в год. А некоторые и вовсе никогда не приезжали.
Когда Петра Леонидовича отстранили от дел, то он совершенно перестал ездить и на всякие академические мероприятия, перестал бывать на собраниях Академии наук…»[146]
Сергей и Андрей тогда жили в Москве, в новой большой квартире Петра Леонидовича в доме 13 по Ленинскому проспекту, заселенной по принципу ленинградской квартиры на улице Красных Зорь – там тоже собралась вся капицынская родня, только теперь в столице. Это большой дом напротив 1-й Градской больницы, часть которого по Ленинскому проспекту, «генеральская», была построена до войны, а со срезанным углом и меньшим количеством этажей, «академическая», выходившая в Выставочный переулок на трамвайный круг, – после (теперь это угол улицы Академика Петровского и Ленинского проспекта).
Дочь Андрея Петровича Капицы, Анна Андреевна, вспоминает этот дом: «Там были объединены две квартиры, и в них жили три семьи: Сергея Петровича, Андрея Петровича и Леонида Леонидовича, это их двоюродный брат. Три семьи жило в большой квартире Петра Леонидовича. У Сергея Петровича окна были по “скосу”. А мы жили в той части, которая выходила на Ленинский проспект. Напротив наших окон на светофоре все машины останавливались, а потом ехали, останавливались, а потом ехали…»
А тем временем на даче у Петра Леонидовича назревал очередной «цирк». Анна Алексеевна вспоминала: «Прошло несколько месяцев нашей жизни на Николиной Горе, как вдруг в один прекрасный день нам сказали, что обслуживание нашей дачи закончено, персонал уходит, а мебель вывозят. Мы отнеслись к этому сообщению спокойно – ну что же, в конце концов, мебель казенная, не такая, какую бы нам хотелось. Из нашего дома вывезли абсолютно всё. Я помню, у нас были книжные полки – просто доски. Я пришла в кабинет и сказала рабочим: “Эти полки ведь не мебель, а просто доски, оставьте их нам”. На что они мне ответили: “Велели вывезти всё”. Свалили книги на пол, а доски увезли. Они именно хотели, чтобы мы поняли, что всё вывозится»[147].
Сохранилась запись Петра Леонидовича на копии его письма В. М. Молотову 16 февраля 1948 года: «Примечание… Вся полностью мебель, дрова, телефон и прочее было вывезено в несколько часов 2-го марта 1948 г.»[148].
«После этого мы переехали в сторожку, – писала Анна Алексеевна. – Там было три комнаты с печью. Мы поставили туда какие-то топчаны, столы, стулья и очень хорошо жили вместе с нашей собакой Джеком – большой немецкой овчаркой, которая нас охраняла»[149].
Это случилось всего за несколько дней до отъезда Андрея Капицы в Ленинград.
На старт, внимание, марш!
Школьная учеба Андрюши даже под присмотром Надежды Константиновны не слишком ладилась. Поэтому, чтобы он не остался без диплома, Анна Алексеевна на последние полгода определила его в школу рабочей молодежи № 93 Куйбышевского района Ленинграда. Там жила Евгения Николаевна Моисеенко, последняя спутница жизни Алексея Николаевича Крылова («Вовочка» умерла в 1944 году и оставила его на попечение своей подруги. – Прим. авт.). А еще были родственники, знавшие в Ленинграде хороших педагогов. За этот период жизни сохранилась Андрюшина переписка с мамой:
«16 марта 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама,
Я благополучно устроился. Живу у Евгении Николаевны. Весь день зубрю. Вчера (в понедельник) окончательно устроился в школе рабочей молодежи в 10 класс. Ребята очень хорошие. Учителя тоже. Особенно хорош химик. Строгая и умная женщина. Объясняет очень интересно. У Миши (Михаил Леонидович Капица, сын двоюродного брата П. Л. Капицы. – Прим. авт.) болят глаза. Он посещает институт и ходит в черных очках. Я уверяю его, что его арестуют, так что он на улице их снимает. <…> Наталья Михайловна здорова и собирается написать тебе подробный отчет, так что я не особенно распространяюсь про учение. Гулять времени совсем нет. Занимаюсь круглый день. Школа находится около пересечения Мойки с Невским проспектом (Мойка, 38). <…>
Когда у вас будет разлив? Я думаю, я смогу приехать на 3 дня. Но вы поговорите об этом с Нат. Михайловной. <…>
В Ленинграде стоит солнечная погода. Я собираюсь пойти на Исаакиевский собор. Кроме всего этого, ничего нет. Целую вас обоих крепко. Как Яшка и котята? Передайте привет Варваре Степановне, если она не уехала.
Целую крепко, твой сын
Андрей.
P. S. Пришлите, пожалуйста, учебник по Английскому и готовальню.
А.
Р. S. Здесь рассказывают случай с молодым диссертантом, приводившим все время цитаты Однокамешкина. На вопрос: “Кто это?” ответил: “Эйнштейн”. Здесь жмут страшно за низкопоклонство. Даже до того, что отрицают Галилея.
Андрей».
«1 июня 1948 г., Ленинград
Дорогие Мама и Папа!
Я сдал алгебру письменную и устную, правда неважно, но сдал на 3 (обе). Я готовлюсь к письменной геометрии. Экзамен страшноватый, но более безопасный, нежели другие. Все-таки 7 экзаменов из 13 – это не шутка, ведь в них входят 2 письменных. Ну ладно, расхвалился…
Я очень устал. Это все дается с большим трудом, но зато как приятно после сданного экзамена.
В Ленинграде вовсю белые ночи. Это, конечно, одно из самых красивых явлений природы. Да, совершенно забыл: я английский сдал на 4. Не знаю даже почему.
В Ленинграде стоит жуткая жара, мозги размягчаются окончательно. Все ходят чуть не в трусиках, а милиционеры в белых кителях с красными погонами и кантами страшно похожи на мухоморов. Так их в Ленинграде и зовут. <…>
Как папа, что он сейчас делает, что делается в лаборатории и как у тебя, мама, подвигается хозяйство? Ну, целую крепко, крепко.
Ваш сын Андрей».
«7 июня 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама и Папа!
Я вчера сдал геометрию устную, а в прошлый четверг – письменную. Отметок я еще не знаю, но знаю, что сдал. В среду у меня тригонометрия, это не так страшно, как следующие три экзамена: химия, физика и история.
Поздравь, пожалуйста, Сережку и поцелуй его от моего имени.
В Ленинграде сейчас свирепствуют белые ночи, которые совсем не дают заниматься. Особенно красиво было на набережной в воскресенье около 12 часов. Кто-то в лодке, на середине Невы, пел. У него был очень хороший тенор. Сначала он пел “Выхожу один я на дорогу”, “Средь шумного бала” и “Я помню чудное мгновенье”. И еще одну, по-видимому, на итальянском или французском языке. Когда он кончил, обе набережные взорвались аплодисментами. <…>
В Ленинграде ходят всякие сплетни, но я все их рушу и разбиваю (по-видимому, речь идет о разговорах, касающихся опального положения П. Л. Капицы. – Прим. авт.).
Как папа? Нарисуй, какой стол он сделал и где он будет стоять.
Остался один экзамен по математике, и тот не страшный, так что он за мою математику может быть спокоен. Как вы решили с лодкой? Ведь на даче хоть байдарку, а нужно иметь.
Целую всех крепко, крепко. Поцелуй Тетю Наташу!»
«9 июня 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрей,
мы очень рады, что у Тебя пока все успешно идет. Желаем Тебе и впредь успеха. Ты очень этим нас радуешь.
Тетя Наташа должна была послать еще 2.000 руб. Пожалуйста, бери столько уроков, сколько нужно, деньги для этого всегда будут, об этом не беспокойся. И Женечке не вели.
У нас все хорошо, но жарища несусветная, все сидят весь день в реке. Ждут Тебя, чтобы ловить рыбу. Сережа сдал последний экзамен и теперь – дипломант. У Милочки родился сын – Митя. Леня пыхтит над проектом и находится в ужасном трансе. Конечно, мало времени. Папа много думает и работает в лаборатории, столярничает. Я вожусь с хозяйством. Скоро будет клубника, она в этом году ужасно рано поспевает.
Мы очень соскучились по Тебе и хотим Тебя видеть. Ведь Ты уже довольно давно там живешь. Как Твои глаза? Как хорошо, что по литературе 5, это приятно всем и особенно Наталье Михайловне. <…>
Целую Тебя, и папа тоже просит поцеловать. Привет Женечке.
Твоя Мама».
«10 июня 1948 г., Ленинград
Телеграмма
Москва Калужское шоссе 32 ИФП Капица = Математику сдал = Андрей»
«16 июня 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама и Папа!
Вчера я сдал историю. Так как полагается две отметки (одна по “Истории СССР”, а другая – по “Новой истории”, т. е. по истории мира), то у меня стоят две оценки:
“История СССР” – 4,
“Новая история” – 4. <…>
В субботу у меня химия. Занимаюсь вовсю, боюсь ее ужасно.
В Ленинграде сейчас самая учебная погода – 10–15° и часто идет дождик.
Как вы собираетесь праздновать день рождения (9 июля – день рождения Петра Леонидовича и Андрея. – Прим. авт.). Папе я подарок уже придумал и скоро его достану.
Поцелуй Сережу и передай ему мои поздравления, ведь он уже фактически окончил М. А. И. <…>
Ну, вот и все: через 2 недели я уже буду дома. Здорово! Целую крепко, крепко.
Ваш сын Андрей.
Как папа решил поступать с маленькой лодкой?
Андрей».
«20 июня 1948 г., Ленинград
Телеграмма
Москва Калужское шоссе 32 Капица = Химию сдал = Андрей»[150].
Внизу его аттестата зрелости, полученного им 29 июля 1948 года, было напечатано: «Настоящий аттестат дает его владельцу право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР». И этим же летом Андрей поступил на очное отделение Географического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Вот что он думал по этому поводу сам: «С детства я мечтал о путешествиях и перечитал множество книг об экспедициях Беллинсгаузена и Седова, Нансена и Амундсена, Пири и Скотта. Я побывал с ними и у Северного, и у Южного полюсов. А когда окончил школу и передо мной стал выбор, где учиться дальше, я твердо решил, что пойду на географический факультет Московского университета. В 1948 году я поступил на первый курс, вызвав у многих друзей и знакомых недоумение выбором такой специальности. Мой отец физик, его брат и дед были географами. Поэтому я отшучивался, что следую семейной традиции – продолжаю дело моего прадеда, который приобрел известность своими работами по изучению Кавказа»[151].
Как в те годы поступали на Географический факультет МГУ, хорошо описал Виталий Анатольевич Скорняков, кандидат географических наук, ведущий научный сотрудник кафедры гидрологии суши Географического факультета, известный своими работами по оценке качества речных вод и проблемам водоснабжения Москвы: «Я поступил в университет в 1947 году… Конкурс на географический факультет в год моего поступления составлял примерно 5 человек на место. Набор экзаменов был совсем другой по сравнению с современным, а именно: письменная и устная литература, география, история и иностранный язык. В отношении последнего я чувствовал себя неуверенно, поэтому пришлось провести несколько занятий с частным преподавателем. К остальным экзаменам я, как и подавляющее большинство абитуриентов, готовился самостоятельно»[152].
Наша гавань, наш маяк
Эта глава названа цитатой из стихотворения В. Максаковского, посвященного Географическому факультету МГУ – он надолго стал вторым домом не только для автора стихов, но и для Андрея Капицы:
Здесь наша гавань. Это наш маяк,
Я захожу. Я не ошибся дверью.
Наш адрес: Моховая, Геофак.
«Страна еще не преодолела полностью последствия войны, – писал В. А. Скорняков. – До начала 1948 года существовали продовольственные карточки. Одежду продавали по ордерам, выдаваемым на предприятиях и в учебных заведениях. В течение 1-го и частично 2-го курсов я ходил в так называемом школьном костюме, который получил по ордеру еще в 8-м классе школы. А на факультетские вечера просил “напрокат” у отца его пиджак, который он по ордеру получил на своей работе. При отмене карточек резко возросли цены на товары. Так что у большей части населения уровень жизни оставался весьма низким. Пирожок в буфете стоил 3 рубля. При размере стипендии на 1-м и 2-м курсах 290 руб. далеко не всегда имелись деньги, чтобы его купить…
Геофак занимал тогда весьма скромное помещение: верхний этаж небольшого 4-этажного здания в глубине университетского двора на Моховой улице. Три нижних этажа принадлежали геолого-почвенному факультету (так он назывался до переезда в новое высотное здание в 1953 году, когда почвенное отделение присоединили к биологическому факультету). В подвале располагался общий для обоих факультетов туалет, так что нам на переменках приходилось пробегать вниз и вверх 4 этажа (что, наверное, было полезно для здоровья). В этом же подвале находилась комната, так называемая фотолаборатория, где бывший фронтовик, студент 4-го курса Борис Беклешов помогал желающим первокурсникам реализовать существовавший в то время (и многие годы спустя) лозунг: “тот не географ, кто не фотограф”…
Сейчас, придя на 4-й этаж нашего бывшего корпуса, я с трудом мог себе представить, как мы могли там поместиться (в настоящее время весь этот корпус вместе с помещениями в других местах занят факультетом психологии). Несмотря на скудость помещений геофака, преподавательские силы здесь были собраны весьма значительные. В том числе здесь работали авторы школьных учебников того времени: Н. Н. Баранский (“Экономичская география СССР”) и И. А. Витвер (“Экономическая география капиталистических стран”). В школе они представлялись нам какими-то мифическими существами, а оказались вполне реальными людьми. Кроме того, на факультете трудились и другие крупные ученые, в частности, геоморфолог И. С. Щукин, палеогеограф К. К. Марков, климатолог Б. П. Алисов, картограф Л. А. Салищев, геоботаник В. Н. Сукачев и так далее…
Самым любимым лектором на 1-м курсе был профессор Борис Павлович Орлов (позже мы узнали, что он является вице-президентом созданной в те годы Академии педагогических наук). Б. П. читал нам “Введение в физическую географию с основами астрономии”. Главную часть этого предмета составляла история географических открытий, то есть сама по себе тема увлекательная и ее изложение было блестящим. Уже своим внешним видом Б. П. воплощал наше представление о профессоре – довольно тучная фигура, окладистая борода, лысина. Очки, глаз с шутливым прищуром. Во время лекций для передышки студентов он любил включать различные юмористические истории. Слушать его было одно удовольствие. При переходе из других зданий, где у нас проводились занятия (физика, химия), некоторые студенты (в том числе и автор этих строк) бежали бегом, чтобы занять места поближе к лектору…»[153]
На Бориса Борисовича Родомана, известного теоретика географии, автора концепции «поляризованной биосферы» и публициста, поступившего на факультет в 1950 году, Б. П. Орлов на первом курсе тоже произвел самое большое впечатление: «Для всех первокурсников существовал один яркий лектор – Борис Павлович Орлов. Он был человек с таким как бы морским уклоном, гидрометеорологическим… Его держали, потому что он очень ярко говорил, его слушали все как зачарованные. Его лекции были как сказки. Слушали его с огромным удовольствием. Говорил он смачно, красиво. У него был недостаток с точки зрения деканата: он никак не мог написать ни одной научной работы, которая нужна была хотя бы для того, чтобы поддерживать свою докторскую степень или чтобы получить ее, и я не помню, когда он стал доктором. (Стал доктором в 1936 году, а академиком Академии педагогических наук в 1947-м. – Прим. авт.) В общем, с ним общаться было приятно. Я помню, когда сдавал ему экзамен, может быть, по гидрологии, он спросил меня: “Что такое ‘озеро’?” Я сказал, что это углубление в земной коре, заполненное водой. Он спросил: “До краев ли заполненное?” Я сказал: “Нет, конечно, не обязательно до краев”. В это время он сосал какую-то конфетку. Он кивнул, поставил мне пятерку. Много говорил терминов из морской жизни: “приглубый”, “мористее” – и что “ветер всегда дует в компа́с”… направление ветра – откуда он дует. А течение – куда. Поэтому есть такая тонкость… Моряк не случайно говорит “компа́с”, потому что по-латыни “компа́сум” произносится…»[154]
В. А. Скорняков продолжает: «На 2-м курсе Б. П. читал лекции по общей гидрологии (для всех студентов кроме гидрологов), но такой популярностью, как на 1 курсе, уже не пользовался… Тогда же я узнал, что в самый критический для Москвы военный период в 1941–42 годах Б. П. исполнял обязанности ректора не эвакуированной части университета. Нередко ночевал в здании МГУ и во время налетов был среди дружинников, призванных бороться с пожарами от зажигательных бомб.
Во втором семестре “звездой первой величины” был Николай Николаевич Баранский, известный как участник Таммерфорсской конференции РСДРП в 1905 году. Нам он читал лекции по курсу “Введение в экономическую географию”. Внешне Н. Н. олицетворял сибирского богатыря с пышной седой шевелюрой и усами. Читал своеобразно, стоя с закрытыми глазами. Отдельные его высказывания отличались выразительностью и нередко резкостью. Научный сотрудник Института географии МГУ Ю. К. Ефремов (в новом здании зав. отделом Музея землеведения), известный своими стихотворными характеристиками сотрудников факультета и остроумными эпиграммами, в поздравлении Баранского с юбилеем написал, в частности, такие слова:
И хочется пролепетать, —
Пусть не смутит Вас лесть невинная, —
Все царственное вам под стать:
И львиный рык, и грива львиная,
Сибирский богатырский торс…
Цыц тявкать, моськи, мелочь куцая!
Такого видел Таммерфорс!
Таких ваяла революция!
Мои однокурсники-экономикогеографы говорили, что при выборе ими специальности Н. Н. высказался так: “Если вы выберите экономическую географию зарубежных стран, то вы сможете много читать и потом писать об этих странах, но никогда не сможете их увидеть. Если вы выберете экономгеографию СССР (географию «народного хозяйства». – Прим. авт.), вы сможете много увидеть и узнать о своей стране, но никогда не сможете написать об этом”. (Довольно смелое высказывание для тех лет, но Баранский мог себе это позволить.) <…>
Не могу не рассказать еще об одном профессоре, который читал нам лекции на 3-м курсе по предмету “океанология”. Это контр-адмирал Николай Николаевич Зубов, который однажды рассказал, что он, будучи мичманом, участвовал в Цусимском сражении 1905 года, где получил ранение, и осколок снаряда так и остался на всю жизнь в его теле. “Таким образом, – заключил он, – меня можно считать живым музейным экспонатом”. Внешний вид Н. Н. и манеры отличались аристократичностью. Курил он папиросы, которые сам набивал табаком “Золотое руно” в смеси с каким-то другим ароматным сортом. Это был единственный случай, когда папиросный дым был для меня приятен. Выходя из аудитории на перерыв, Н. Н. клал на стол пачку “Казбека”, который в то время был доступен далеко не всем, и произносил: “Закуривайте, студенты”. Хотя регулярно курящим у нас был только один студент, в возникшей ситуации закуривали все ребята (девушки в нашей группе не курили ни в каких ситуациях, да и на всем курсе было только 4 курящих студентки)…
Деканом географического факультета был Константин Константинович Марков, будущий академик (во многом благодаря Андрею Петровичу Капице, но это отдельная история, которая будет рассказана дальше. – Прим. авт.). Одновременно он заведовал кафедрой общей физической географии; несколько позже к этому названию было добавлено “и палеогеографии”»[155].
Палеогеография – это сложная синтетическая наука, так как в ней работают геологи, физики, почвоведы, ландшафтоведы, климатологи, ботаники, зоологи, и все с приставкой впереди «палео-». Она изучает физико-географическое прошлое Земли.
Все перечисленные яркие и самобытные преподаватели учили и юного Андрея Капицу. Конечно, его пытливого внимания не могли не привлечь учившиеся вместе с ним на факультете, только недавно вернувшиеся с войны ветераны. Особенно он подружился с Юрой Симоновым, который поступил на факультет еще в 1940 году и теперь был на третьем курсе.
Рассказывает Юрий Гаврилович Симонов, доктор географических наук, профессор кафедры геоморфологии МГУ, академик РАЕН, заслуженный профессор МГУ, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники (1996), лауреат Константиновской медали ИРГО (2015), лауреат Ломоносовской премии 2-й степени (2003), начальник легендарной Комплексной восточной экспедиции (КВЭ) МГУ: «И вот, Андрей из такой академической семьи встретился с таким разухабистым фронтовиком, как я! Выпить – сколько угодно, плясать – сколько угодно, девки – все наши, да я еще играю в баскетбол, и еще пишу стихи, и еще чего-то там пишу. Ну вот, я как раз – “два притопа, три прихлопа!” И я – комсомольский вожак нашего факультета! Но, правда, второй – Борис Беклешов – был первым. Если не удавалось ему каких-нибудь девок, мальчишек уговорить чего-нибудь делать – так я! И мы тогда пляшем на вечере пляски – и всё! И тогда первое место в университетской художественной самодеятельности – у географического факультета! Что, я был выдающийся, что ли? Да все, кто кончил войну и вернулся домой, были выдающимися! А если еще и учились! Но вот Борис Беклешов учился плохо. Зато Борька у нас был самый большой выдумщик!..
Скажем, в 11 часов вечера он говорил нам: “Ну, кто со мной сегодня поедет на ночь жечь костры?” А это мальчики и девочки 1-го, 2-го и 3-го курсов. Они вместо завтраков откладывали деньги на эти поездки. Борис человек 10–15 брал с собой и вывозил из Москвы километров на 15–20. И только он знал, в какие места. Ехали на электричке, пели туристические песни. Находили там лес или поляну и раскладывали костер. С Бориса Беклешова началась Школа юных географов нашего факультета, знаменитая “Школа юнг”, благодаря которой школьники выбирают себе профессию географа. Быть географом при Борьке было самое почетное, самое важное дело. Географ – это значит уже всё!
…Я попал под влияние Борьки так. Когда вернулся после войны, то поступил на второй курс, а он учился на третьем. Жил Борька в районе Арбата, и у него была арбатская манера всех собирать. В 1946 году он нас, фронтовиков, человек десять или пятнадцать собрал у себя на кухне, мама-кукольница к нам заглядывала, ставила чайник, очень радушная хозяйка была, и спросил: “Ну, ребят, ну скажите: вам не скучно живется на нашем факультете?” Он был старше нас. Он 1920 года рождения. На войне был ранен и вернулся инвалидом…
Декан факультета К. К. Марков нас, фронтовиков, боготворил. И обычно спрашивал: “Чего это я уже два дня ничего не слышу о вас в ректорате?” – “А чего надо слышать?” – “Ну, вы всё чего-то придумываете этакое, чего на факультете нет”. Ну, Борис и придумывал! А мы ему помогали.
Андрей Петрович тоже был в этом деле. Он тогда получил такую закалку. Сейчас это себе даже представить трудно: когда бывали вечера на факультете, то весь верхний этаж гудел в пятом корпусе, где раньше был географический факультет. Вот в такую географическо-хаотическую обстановку пришел Андрюша из академической семьи! Такой манерный, в Англии собственный дом, говорил по-английски лучше, чем по-русски – ну, а когда познакомился со мной, я ведь его матом научил говорить! Хотя не один только я старался в его обучении.
Первый год был общий для всех. Но так как факультет географический, зимние каникулы и начало лета означали еще не конец учебе. Зимняя экспедиция – по желанию, но обязательная летняя практика, “поле”, практика на природе»[156].
Снова предоставим слово В. А. Скорнякову: «Первые зимние каникулы запомнились замечательной поездкой на Кольский полуостров, которую организовали легендарные в те годы фронтовики-старшекурсники Борис Беклешов и Костя Тихоцкий… В ней участвовали студенты от 1-го до 5-го курсов. Деньги на поездку пришлось просить у родителей. Но это была небольшая сумма, так как основная часть расходов прошла за счет факультета (уж не знаю, по какой статье они были проведены)… На геофаке Ленинградского университета состоялась встреча с тогдашним президентом Всесоюзного географического общества Львом Семеновичем Бергом (академик АН СССР, географ-энциклопедист: физикогеограф, геоморфолог, литолог, почвовед, климатолог, автор эволюционной теории номогенеза. – Прим. авт.). Для начинающих географов само общество и тем более его президент были понятием почти мифологическим. Днем посетили Эрмитаж, вечером смотрели в Мариинке балет “Жизель”, а ночь провели на столах в аудитории геофака, подстелив под себя собственную одежду… На станции Полярный круг участников, впервые пересекающих эту параллель (а такими были почти все), старшие товарищи хватали за руки и за ноги и бросали в снежный сугроб (такова якобы традиция). В Мурманске наибольшее впечатление произвело посещение траулера, где моряки накормили нас жареной треской. Это было так вкусно, что я до сих пор ее вспоминаю. Ночевали в гостинице в двух больших номерах, причем для экономии спали по двое на кровати (как о таком могли договориться наши организаторы, не представляю).
Из Мурманска мы переехали на существующую и поныне учебно-научную базу геофака МГУ вблизи г. Кировска. Отсюда мы совершили экскурсии на мрачный и сырой медно-никелевый рудник, в светлые и сухие штольни в апатито-нефелиновой горе, пешком поднялись к метеостанции на вершине горы Юкспор… При возвращении в Москву мы должны были пересесть на станции Апатиты из местного поезда Кировск – Апатиты на скорый Мурманск – Москва. Но едва не опоздали из-за задержки местного поезда. Однако приехавший заранее на лыжах Тихоцкий сумел задержать на несколько минут скорый поезд (!)».
А вот летняя практика была уже обязательной. «Завершался 1-й курс полевыми практиками. Сначала шла 5-дневная геологическая практика с маршрутами по Нескучному саду, Ленинским (ныне Воробьевым) горам и другим недалеким местам. До сих пор запомнился “пьяный лес” на склонах долины Москвы-реки и обнажения темных юрских глин, из-за которых впоследствии пришлось принимать меры для устранения опасности сползания нового здания МГУ в сторону реки. Практику проводили молодые сотрудники геологического факультета.