Михаил Семенов
Я, Яромир Гулливер
9. Звёздочка Полистьева
Другая, незнакомая Яромиру Ольга, родилась на пасеке хутора близ Изборска. Рядом опушка таинственного леса, озера, журчащие на перекатах лесные речки. Выросла погруженная в волшебное созвучие гула пчелиного роя и пения птиц. В соседней деревне, – почти что этнографический заповедник, живут Сету. Малая народность, кроме русского, помнят и родной говор, южно-эстонский диалект. В отличие от эстонцев исповедуют православие, однако, не забывают и лесных духов. Их праздничные ритуалы славления Матери природы – мистерии, до недавнего времени носили трансовый характер, бывало, и с использованием психоделиков. Попадая в эти края, будто оказываешься в сказке. Подобные уголки считаются «местами силы». Кажется, из недр земли, наполняя каждого, бьёт незримый энергетический столб. Может поэтому, сюда стекаются дачники из наших столиц. Многие остаются навсегда, в основном – художники, гончары, кузнецы, мастера творения диковинных пряников, да кого только теперь здесь нет.
В школу Ольга пошла уже в Пскове, жила там у бабушки. Школьницей случайно услышала игру Полистьева на гуслях. Тогда, еще подростком поняла сразу – это её. Переубедить никто не смог. Затем музыкальная школа, консерватория и судьба гастролирующего современного гуслиста- гусляра.
Мифология почти всех народов и стран обязана своим существованием не только жрецам, но и художникам, поэтам они подобно жрецам, вступают во взаимодействие с миром непроявленного, вовлекая его силы и энергии в сферу живой реальности. «Вам, когда-то земные, теперь эфирные божества, посвящаю повесть мою…» Именно с ними – древними духами, умершими, дошедшими до нас только в мифологических образах, но оживающими в сознании художника и музыканта общался Яромир.
Русский человек тех времён исповедовался в песне, заговоре, былине и сказке. В этой исповеди он был глубок, отзывчив на сиюминутное и вечное. Это позволяло открывать земное и таинственное, что есть добро, что – зло. Вроде, постижения смысла жизни, цели своего бытия в бесконечном течении мироздания. Поэтому, каждое прямое обращение к ним Яромира – это посвящение, взывание, и жертвоприношение пластикой своих скульптурных творений, орнаментами резьбы и плетения, звуками свирели, варгана, гусельных струн, конечно, и словом.
Откуда это было в нём? Конечно, из общения с природой, общения с душами полей, рек и лесов. Оказываясь тут в мае, он вдруг осязал, как под пенье жаворонков неслышно по еще влажному лону земли ступает царевна Весна. Под её легкими ногами пробивается сочная юная трава, распускаются первоцветы. Чуть позже робко, затем всё смелее и громче запевал ставший когда-то ради прекрасной богини серенькой птичкой певец Весны Соловей. Зашумели первой листвой, шепчась меж собою, деревья. Все мелкие твари, букашки и жуки, спавшие долгую зиму в темных дуплах, да под корою деревьев, пробуждаются после долгого сна и выползают поклониться богине. Вышли к ней навстречу и вылезшие из прудовой тины лягушки. Звонко рассмеялась богиня, а под ее смех зажужжали весело пчелы над расцветшим орешником, загудели мохнатые шмели, привлеченные нежным ароматом венка из бело-розовых цветов яблони на челе у бессмертной.
Яромир любил и закатное время, с наступлением вечера смолкали одни певчие птицы, распевались другие. Царевна Весна шла теперь одна, роняя цветы и пробуждая к жизни поле и лес. Громким переливчатым хором стонали от счастья в прудах и болотах лягушки. Вместе с туманом выходили из рек и озер, бежали, смеясь и аукаясь, по влажным лугам простоволосые русалки. Они радовались, пели и кричали, что скоро наступит их «русалья неделя». Хлопаньем в ладоши спугнули водные девы длинноухого зайца, всполошили сонных уток в прибрежных кустах и мчались дальше с визгом и хохотом, празднуя освобождение от зимнего сна. Все звонче и громче неслась влюбленная песнь Соловья. Он пел:
– Каждый год славлю я приход твой, прекрасная царевна Весна. Шелестя серебристо-зеленой одеждой своей, шествуешь ты по расцветшей земле, повсюду рождая желание счастья, улыбкой своею обещая блаженство любви… Прими и мою любовь, заключенную в песне. От твоих волос пахнет цветами яблонь и душистой черемухой – от твоего вечно юного тела; дыхание же уст – благовоние распустившихся ландышей!..
Ничего не сказала в ответ божественная дева. Внимание ее в полумраке небес привлекла серебряная ладья, где сидел в сверкающем шлеме и в светлом плаще прекрасный Царь Месяц.
«Венок твой из белых цветов благоухающих яблонь много прекраснее драгоценных корон небесных красавиц, царевна Весна. Садись, и уплывем вместе со мною в мой, окруженный столпами облачных башен дворец… Там мы будем счастливы вместе!..»
В эти дни даже сами богини, почувствовав приговор Весны, покорно позволяют себя похищать не только великим богам, но и жалкому в сравнении с ними человечьему племени. Ощущая близость Весны, сильнее бьются сердца у живых, больнее ноет душа у тех, кто не имеет сердца вовсе.
Много раз слышал Яромир о чудесных свойствах цветов папоротника, по-преданию распускающихся как раз в Купальскую ночь. Однажды решил непременно увидеть, как расцветает это волшебное растение, а, если удастся, то и овладеть его огненным цветом. Сонная птичка выпорхнула испуганно из мокрых кустов, что-то вроде ежа или мыши пробежало, заставив вздрогнуть от неожиданности. Далеко-далеко, не то Леший, не то филин протяжно и угрожающе кричит: «У-у-у-у!». Лес был уже полон празднично настроенной нежитью и нечистью. Вся она, следуя установившемуся уже много тысячелетий обычаю, доходившему еще до тех времен, когда даже кусты и деревья гуляли на Ярилину ночь, собиралась обыкновенно посмотреть, не расцветет ли где огненно-яркой звездой волшебный папоротник. Но особенно русалки из года в год шли Ярилиной ночью в лес, где шептались в шуме вершин и шелесте листьев, обнимая друг друга и души деревьев. Старшие русалки рассказывали сестрам, что собирались обычно в пору весеннего цветения ветвей на лесных полянах, водили там с венками на головах, просвечивая и серебрясь в лунном сиянии, безмолвно-торжественные хороводы. Яромир вдруг понял – здесь нет одного, не звучит музыка. Ему захотелось в эти звуки природы вплести и свою песню. Откуда возникла музыка у людей, где истоки этого загадочного родника? – думал он.
Яромир чувствовал, что доверие к земле у людей издревле было огромным и благодарным, но живая природа была готова и на большее – дать перво-человеку и звуки его будущей речи, затем и музыки. Земля была переполнена звуками, но неодушевленный шум грома, ветра и камнепада нельзя было вокализировать, пропеть вослед. Существовали, правда, и живые хоры – сверчки, тявкали лисицы, всхрапывали кабаны. Озвучить их можно было только прямым подражанием. Должна была возникнуть какая-то музыкальная база, первозвук, вокруг которого возникнет великая фуга слова, речи и затем – музыки. Это смогли единственные на земле звуки живой природы, которые при желании можно было вокализировать довольно точно… над землею пели птицы… они как цветы или ветер в листве неназойливо гармонизируют окружающей мир. Кажется, замолкни они и всё вдруг будто оглохнет, лишиться неких внутренних связей с миром. Он вслушивался в звоны синиц в пустом осеннем лесу, весенне журчание скворцов, звоны жаворонков, плач над болотом чибисов, – эти звуки были звучанием самой природы. Птицы не просто сопровождали происходящее, но будто называли его имя.
Древнейшее мучительное ожидание весны возрождения жизни растягивалось на два месяца от языческой Масленицы до Юрьева дня, в котором угадывался языческий Ярило.
Яромир, пытаясь сдружиться, слиться с природой, начинал с выкликания веснянок, затем с птицепризывными припевами, да «люли лялюшечками» сопровождал Семик, затем троицкие песни, которые постепенно переходили в летние – русальские и купальские.
А как же музыка, почему она такая, а не иная, в чем секрет гармонии звукового ряда? Понимал, что предпочтение одних звуков перед другими пока скрыто в малоизученных звуко-эмоциональных реакциях человека.
Он удивлялся, как строфические конструкции песен певчих птиц, чередование сигнальных и связующих звуков, обязательная завершенность строфы, так похожи на речевые построения человека. Да и музыкальных произведений тоже. Полистьев представил как древние люди жили вслух, Наверное, как галочья стая, подпевая, наговаривая и пришептывая. Ведь без этого речевого фона скудный первоязык не смог бы превратить себя в гибкую звукосмысловую систему, речи и музыки. Яромир не сомневался, что пронзительная птичья песня это воистину крик души. Их песни слышались ему говором, разговором, чем-то одухотворенным, человеческим.
«Зимой маленькому Яру подарили новую девятиствольную, сделанную из хорошо просушенных тростинок свирель, скрепленную, правда, желтым воском, а не медью, но певшую с такими переливами, что даже козы первое время поворачивали головы, слушая эту игру. Он сделал сперва несколько трелей, пробуя инструмент, а затем заиграл. Сперва это была тихая протяжная мелодия, в которой слышалось дрожание тростников под дыханием ветра, чувствовался холодный, легкий свет луны. Мало-помалу темп ускорился. Слышался сперва нерешительный, потом частый и смелый бег босых ног по росистой траве, и, наконец, звонкий серебристый смех.»
Конечно, это был сон. Яромир много думал об этом инструменте, был уверен, что человек впервые заиграл именно на свирели. Поэтому, картины того далёкого прошлого не исчезали из его головы и днём.
Что увидел он дальше? – «В той деревне зазимовал бродячий певец и музыкант, знавший так много песен про богов и героев, что их трудно было переслушать даже в три зимы. Тем не менее мальчик свел с ним тесную дружбу и к весне имел весьма точные сведения об олимпийцах, их отношениях друг к другу и к людям.
Певец этот, по очереди жил то в одном, то в другом доме. Обитатели деревни его охотно кормили, подарили старую, но еще крепкую зимнюю одежду и по вечерам собирались слушать его пение и игру на свирели. Целые дни просиживал Ярик с этим музыкантом, носил ему из родительского дома вкусную еду и без конца слушал рассказы старого бродяги. При помощи нового друга сделал себе новую свирель, пробовал играть даже и на его большой кифаре, а также научился нескольким священным пляскам в честь Ареса, Зевса и юного Аполлона. Однажды его уже самого пригласили играть на празднике нимф.
– Тебе надо будет что-либо сыграть на свирели, а то нимфы смутились и перестали плясать. Сыграй что-нибудь человеческое. Мы любим ваши печальные песни.
– Хорошо.
И он заиграл гимн в честь ночной серебристо-хитонной богини. Этому гимну его обучил в одну зимнюю ночь не в меру напившийся неразбавленного вина его учитель, старый бродяга. Мальчик помнил, как охмелевший певец плакал, глядя на черно-синее небо, где плавал широкий светлый млечно-серебристый диск. Яромир хорошо перенял звуки. И теперь свирель его пела почти так же торжественно, как некогда у его учителя. Шум голосов совсем прекратился, и весь ушедший в игру Яр не заметил, как обступили его со всех сторон тесной толпой легконогие нимфы. Обнявшись, касаясь друг друга висками и легкими кудрями, стояли, храня молчание, стройные дочери леса, и лишь тихие, но глубокие вздохи подымали порой их матово-белую грудь. Когда он кончил играть, одна из нимф подошла и, заглянув ему в глаза, молча и ласково погладила его по щеке. Другая нимфа села около и потрепала мальчика по колену, мальчик почувствовал теплое дыхание на своем лице, и чья-то небольшая ладонь легко легла к нему на плечо. Перед ним была незнакомая золотистоволосая тонкая нимфа. Наклоненное лицо было прекрасно.
– Ты хорошо играл, человеческий отрок. Дай поцеловать мне твой лоб. И на челе Яра яркой звездой вспыхнул её поцелуй.
Кругом было тихо. Солнце скрылось бесследно. Багряный пожар на горных вершинах угас. Наступила черная ночь. Очертания кустов расплылись в общей, всепроникающей тьме…»
Что знал о первых струнных инструментах Яромир в свои студенческие годы, где впервые они были упомянуты, возвеличены как элемент культа богов? Конечно, на Олимпе. На многих изображениях бога-олимпийца Аполлона в руках у него струнная лира. По одной мифологической легенде её он получил от другого олимпийского бога – Гермеса. Сын Зевса и горной нимфы Майи, Гермес был вестником богов, богом скотоводов и пастухов, покровителем путников и проводником душ умерших в подземное царство Аида, а также покровителем плутовства и воровства. Он родился в пещере, мать запеленала его и положила в колыбель. Однако младенец рос так невероятно быстро, что не успела мать отвернуться, как он встал на ноги и отправился на поиски приключений. Прибыв в Пиерию, где паслось прекрасное стадо коров Аполлона, Гермес решил украсть их. Чтобы коров не нашли по их следам, Гермес ободрал кору упавшего дуба и привязал ее к копытам коров. Обнаружив пропажу, Аполлон бросился искать стадо, но безрезультатно. Ему пришлось объявить о награде тому, кто задержит вора. Блуждая по дорогам Аркадии в поисках вора, Силен и сатиры услышали приглушенные звуки незнакомой музыки. Нимфа, выйдя из пещеры, сообщила им, что недавно здесь родился на редкость способный ребенок, к которому ее взяли в няни. Она рассказала, что он сам смастерил необыкновенную игрушку из панциря черепахи, натянув на него струны из коровьих жил, а потом стал на ней играть музыку, да так хорошо, что даже усыпил свою мать. На вопрос насторожившихся сатиров, где ребенок взял коровьи жилы, возмущенная нимфа ответила, что недостойно обвинять ребенка в краже. Во время их перебранки появился Аполлон и сразу узнал висящие шкуры. Войдя в пещеру, он разбудил Майю и сердито потребовал, чтобы Гермес вернул украденных коров. Майя указала на мирно спящего ребенка и объявила обвинения Аполлона нелепыми. Но Аполлон не унимался, и испугавшийся Гермес в конце концов признался в краже и пообещал вернуть угнанных коров – кроме двух уже зарезанных. Затем он извлек из-под овечьей шкуры сделанную им первую лиру, и сыграл на ней столь чарующую мелодию, восхваляя в песне благородство, ум и щедрость Аполлона, что тот сразу его простил. Затем Гермес проводил Аполлона до пещеры, где спрятал коров. Восхищенный Аполлон предложил Гермесу своих коров в обмен на лиру. Гермес согласился. Впоследствии Аполлон подарил эту лиру Орфею.
Орфей, самый выдающийся мифический певец и музыкант, столь виртуозно играл на лире, что творил с ее помощью еще и не такие чудеса. Стоило ему пробежаться пальцами по струнам, как вся природа замирала в восхищении: цветы, боясь пропустить хоть одну ноту, вытягивали к Орфею свои прекрасные венчики; кровожадные дикие звери превращались в сущих агнцев и следовали за ним по пятам; и даже стремительные реки, заслушавшись, застывали на месте. Однажды, проплывая вместе с аргонавтами мимо острова сирен, великий певец посрамил сладкоголосых кровожадных птиц своим искусством, и тем самым спас товарищей от неминуемой гибели. Затем божественную лиру Орфея унаследовал его лучший ученик Мусей, а после него – музы Эрато и Терпсихора. После его смерти Зевс поместил Лиру на небо (по просьбе Аполлона и Муз).
Лира символизировала и Аполлона, так как игра на лире порождала душевное равновесие, в отличие от труб Диониса, которые связаны с экстазом и торжеством. По другой версии, Гермес подарил свою лиру (может, уже другую?) близнецам Зету и Амфиону, правителям Фив, а те использовали ее при возведении городских стен: пока силач Зет, сопя от натуги и обливаясь потом, таскал каменные глыбы, его более искусный брат, не любивший особенно утруждать себя, наигрывал на лире, и тяжелые камни, повинуясь чарам волшебной музыки, сами собой укладывались в стену.
Игрой на лире в совершенстве овладевали в ту пору и смертные. Этот чудесный навык, порой позволял особо отчаянным бросать вызов даже богам. Одним из них был Фамирид, родом из Фракии, поэт, в совершенстве владел игрой на кифаре, сам складывал гимны. Его отец – фракийский певец Филаммон, а мать – нимфа Аргиопа. Однажды, в своём искусстве игры и пения он бросил вызов Музам. Времени до состязания оставалось уже немного, и певец ничего так не боялся, как опоздать. Сын Филаммона еще не решил, о чем будет он петь и играть перед своими соперницами. Ему одинаково нравились и таинственные фракийские гимны об Ойносе, Зевсовом сыне, и о страданиях гордого, непреклонного Прометея. Фамирид старался сосредоточиться на обеих темах, но нередко вместо них в его воображении вставало ласковое лицо слегка задумчивой нимфы, заслоняя гигантский образ прикованного к кавказским скалам титана или скорбного Зевса, принимающего окровавленное сердце безвременно погибшего Героя. Певцу казалось, что он слышит тихий умоляющий шепот в шелесте листьев, в дуновении ветра, в серебристом журчании горных ключей. И порою фракийцу страстно хотелось вернуться в небольшую лощинку у подножья геликонских холмов, где ждали его маленькие нежные руки и ненасытные уста опоясанной зелеными травами легкой и стройной наяды. Своим мастерством игры он спорил с Музами, но у богов свой кодекс права, и победить себя, даже Музы, не позволят ни в чём. Так и вышло – наш герой ослеплён, лира разбита. Этот урок Яромир помнил всю свою жизнь.
Позднее лира дала жизнь термину «лирика». Для лирических произведений искусства, воспроизводящих глубокие человеческие переживания, характерны элементы чувственности, эмоциональности, взволнованности и задушевности. В античной поэзии лирическими назывались стихотворные произведения, исполнявшиеся под аккомпанемент лиры. Лирическая поэзия родилась из древних культовых гимнов и народных песен. У греков получили развитие сольная и хоровая лирика. В астрологии божественная семиструнная лира символизировала семь известных в древности планет, а двенадцатиструнная – небесный круг Зодиака, состоящий из 12 знаков. Кроме того, на звездной карте можно отыскать и созвездие Лиры. В эмблематике лира служит популярным символом творческого вдохновения. Золотая лира – отличительная эмблема поэтов, певцов и военных музыкантов.
В Древней Греции и Древнем Риме словом «лира» в широком смысле обозначался любой инструмент семейства лир, в узком смысле лирой назывался хелис – простейшая и самая лёгкая по весу из лир, с корпусом из панциря черепахи, обтянутого воловьей кожей
Черепаха. Черепаха «Челона» однокоренная с челом (лбом – λύρα) и чёлном-челноком. Может, и поэтому Полистьев выполнил графическое оформление обложки ежегодного университетского альманаха, названным «Чело».
Яромир принял эстафету Несдающихся смертных, своей жизненной траекторией бросил вызов «богам» и властным распорядителям уже современного ему мира. В его руках оружием тоже стали лира, затем и гусли. Эта битва добра и зла бесконечна, но и злу победить тут не удастся пока рождаются Прометеи. Яромир был одним из них. Его гусли – это символ связи поколений через столетия, исконная музыка русской души и вибрация жизни.
Всплеск интереса к этно-культуре в современной России – одна из попыток переоценить многовековое устройство нашего государства, его глубинные смыслы. Гусли – народный, исконно русский инструмент, его звучание моментально погружает слушателя в атмосферу таинства, русского быта, праздника или детской колыбельной. Звонкий, яркий и одновременно нежный, утонченный звук гуслей восхищает и завораживает с первых минут. На протяжении многих веков именно гусли были символом Руси. Они – древнейший инструмент, неразрывно связанные с былинами, сказаниями и древними летописями. Место и время возникновения гуслей история умалчивает, однако то, что инструмент сопровождал всю древнюю историю Руси – несомненный факт. Например, игрой на гуслях в совершенстве владели практически все богатыри из самых древних русских былин – Добрыня Никитич, Садко, Боян, Соловей Будимировичи т. д. Нередко тончайший звук гуслей сравнивают со звучанием натянутой тетивы. Интересно, что в древности тетива называлась «гусла». Кстати, это – одна из первых гипотез появления названия инструмента и даже его строения. Кто знает – не был ли он впервые сделан в боевом походе из подручных средств?
Первое достоверное упоминание русских гуслей датируется еще V веком, в византийских источниках. Первая археологическая находка была обнаружена только в XI веке. А образ гусляра – бродячего певца, который рассказывает былины и сказания под музыкальное сопровождение, пронизывает всю культуру Древней Руси вцелом. Отсюда еще одно название исполнителей – «сказители», то есть те, кто рассказывает музыкальные истории.
В известнейшем памятнике древнерусской литературы XII веке «Слове о полку Игореве», рассказывающем о походе Игоря Святославича на половцев, сказитель-Боян, прославлявший подвиги князей своей игрой на гуслях. «…Боян же, братие, не соколовь на стадо лебедей пущаше, а своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами Князем славу рокотаху.»
Однако, иногда под аккомпанемент гуслей проводились и некоторые религиозные обряды и наставления дохристианской натурфилософии (отсюда идут ее корни), так и раннего православного богослужения (частью, которого гусли стали, видимо, по причине своего повсеместного распространения). Интересный момент встречается с образом древнего Мудреца-Сказителя (то есть Великого Гусляра) в "Голубиной книге"– известнейшем литературном памятнике, сборнике восточно-славянских духовных стихов, созданных в форме диалогов о различных явлениях мира (о географии, естественных науках, этике, космогонических аспектах и т. д.).
Само слово «гусли» имеет интересную этимологию. «Гудебными» изначально именовались не только гусли, а вообще все струнные инструменты. «Гусли» – исконно русское слово, произошедшее от глагола «гудеть». «Гусль» – одна струна, а «гусли» – струнный ряд. Гусляры чаще всего исполняли свои песни на ходу, вопреки распространенному заблуждению, будто они исполняли песни сидя. Традиция «сидячего» исполнения пришла позже, когда игра на гуслях стала приравниваться к искусству. Этот же звук можно найти в словах «гул» и «гулять». Поэтому «отгулять» – слово, в котором одновременно подразумевается и звук, и действие (музыка, танцы, развлечения, песни). Нередко гусли сравнивают с лебедями и гусями. В природе птицы летают упорядоченным строем. Также расположены и струны на гуслях – в строгом порядке звукоряда. В народе звончатые гусли обычно выполнялись именно в форме треугольника – именно так выглядит и птичий клин. Как лебедь-мать мифологически могла привести к бурям и штормам, так грамотная настройка гуслей от самого низкого звука может создать всплеск музыки и неподражаемое звучание.
Современные инструменты чаще делаются из сосны или кедра. Самые первые гусли – Яворчатые, были изготовлены из ствола явора (белого клена). Такие гусли еще называют крыловидными или звончатыми. Для них актуален диатонический звукоряд. Особенность – тонкий открылок. Этот вид гуслей имеет от 5 до 17 струн, но чаще всего – от 6 до 9. Количество струн зависит от настройки инструмента и необходимого диапазона звучания. Издревле белый клен считался на Руси особенным деревом. Существовало поверье, будто кленами становятся люди, которые были «закляты». Чаще всего в клены «превращали» непослушных детей. Затем музыканты изготавливали из явора гусли, и с помощью музыки «заклятые» рассказывали свои истории. С прагматичной точки зрения клен – один из наиболее крепких видов древесины, отлично подходящий для изготовления столярных элементов, в том числе, инструментов.
Шлемовидные. Изначально считалось, что такие гусли, которые еще называют псалтырными, древнерусского происхождения. В современности историки пришли к выводу, что свое происхождение шлемовидные гусли берут в западной Европе. Такой инструмент имеет от 10 до 26 струн.
Лирообразные. Они имеют игровое окно. Были в ходу в Древней Руси и Польше в XI—XIII вв. Если на лирообразных гуслях играют на ходу, то инструмент упирается в брюшной пресс – именно такая техника исполнения распространена у современных гусляров.
На них можно играть медиатором или пальцами. Безусловное преимущество для новичка – необязательно знать ноты. Простые песни и импровизационные композиции достаточно легко создать на любых гуслях за счет мелодичности звучания струн.
Человека, играющего на гуслях, сегодня называют гуслист, а не гусляр. Именно это название считается верным для профессиональных музыкантов. Впрочем, применительно к древним сказителям чаще всего используют другой термин – гусляр. Народный певец, аккомпанирующий себе на гуслях – это также гусляр. Гуслист – слово закрепившееся уже в XIX веке.
Гусли – это не менее музыкальный инструмент, чем сакральный. Археологическая новгородика по праву гордится, что открыла и возродила целый пласт полузабытой музыкальной культуры – средневековые гусли. В этом, прежде всего, заслуга ученого и подвижника Б.А.Колчина, впервые обнаружившего в 1967 году и описавшего несколько образцов этого инструмента. Среди находок выделяются две: гусли с надписью «словNша», другие – со скрытой надписью в виде резьбового орнамента.
В слове «словNша» интересна средняя лигатура. Е. Курдаков расшифровывал её как живой путь яви, как музыкальное оглашение живого пути человека позднего палеолита по спасительной траектории вдоль края ледника. Поэтому, вывод такой – гусли своей игрой сопровождали странствия человека по пути живого как сакральное древнее вещание. Словно звуковая нить Ариадны, только вперёд, в безопасное спасительное будущее.
Резьба вторых гуслей легко читается сверху вниз как: Г-А-А, под надписью голова гуся. Расшифровка также раскрывает сакральный смысл и обрядовые функции вещи.
Одно из самых ранних упоминаний о том что гусли были инструментом славянских волхвов находится в Феофановой летописи.
«Слово о полку…» содержит превосходные описания игры на гуслях, описан весь комплекс игры на них видна связь руки пальцев со струнами. Так при игре, под пальцами должно быть одновременно или в переборе по 3-5-7 струн, а у Бояна сразу 10 – полный струнный набор больших гуслей.
Сегодня гусли – это свежо и аутентично. Этно-культура и народные музыкальные традиции постепенно возрождаются как в своем изначальном виде, так и в актуальных аранжировках. Сейчас этот инструмент есть практически во всех народных оркестрах. Такая музыка – тонкая, красивая и душевная – переносит слушателя в сказочное прошлое, объединяет с культурным наследием древности и выступает своеобразным мостом между человеком современности и его предками. Благодаря гуслям можно наполнить любую композицию тонкими вибрациями русского духа. В сети опубликовано огромное количество каверов на хиты многих исполнителей.
Любой творец – всегда Прометей. Бывает, ценой своей жизни, подвигом души он добывает и, вопреки всему, для нас потомков сберегает этот драгоценный пламенный огонёк. Он должен разгораться на вольном ветру вечности, разносить искорки – частицы этой души, дальше. Зажигать продолжателей, множиться, словно костры усталых путников, в ночной летней степи. Одна из таких искорок Яромира упала однажды в сердце незнакомой ему, ещё одной Ольги, тогда подростка, и не потухла, запалила, взметнувшийся с годами, мощный огненный вихрь исполнителя-гусляра, новатора. Она впервые случайно услышала его гусли ещё в Пскове, спустя годы – уже в Новгороде. Тогда, не думая об этом, она будто приняла незримую эстафету от Полистьева, добившись тут совершенства. Стала ведущим популяризатором гуслей в неакадемической музыкальной среде, самым популярным гусляром-вокалистом, признанным мэтрами русского рока и рэпа, профессиональным гусляром, композитором, лауреатом всероссийских и международных конкурсов, автором многочисленных музыкальных альбомов.
Яромир не успел узнать, как много их связывало в каких-то мирах. Прежде – имя Ольга. Ведь, ним в сердце он прожил свою жизнь и покинул её. Псков и Изборск, Труворово городище – места, где он бывал, знакомился с местными гуслярами. Там неподалёку, в Псковских Усвятах жила известная исполнительница редких народных песен Ольга Сергеева. Уникальной вокальной интонацией она потрясла современников. Её исполнение не аутентично времени соответствующих текстов, а похоже на утраченный стиль песен более ранних веков – стиль плакальщиц с необычайно красивыми обертонами. Ольга – звёздочка Полистьева, освоила эту сложную технику вокала, вплела песни Сергеевой, её интонации и в свой репертуар поющего гусляра.
Разве случайно один из первых концертных триумфов женщины-гуслиста – его звёздочки Ольги, необычной исполнительской манерой просто взорвал толпы слушателей именно на Ярославовом Дворище, там, где выживая 10 лет, творил Яромир?
Именно здесь на Дворище древних Волхвов, на памятном ристалище Яромира свершилось чудесное «сретенье» традиций и нови. Удивительный вокал и современное трансовое переплетение ритмов со звуками гуслей вспыхнуло этникой волхования, настоящей мистерией, вырвалось за границы академического герметизма, запыленных стеллажей архивов и коллекционной аутентичности. Наполнилось жизнью, словно напитавшись энергией Олимпа, его героических предтеч божественных струн.
Она своей грацией, энергетикой и харизмой, наверняка, не думая об этом, взметнула здесь символический штандарт Яромира, сотворив знамение торжества многих поколений гусляров-сказителей. Это победное сакральное таинство слабой женщины – хранительницы тысячелетней генной памяти поколений, именно здесь на Вечевой площади Дворища символично наметило трещину в теле заматеревшего зла, веками изворотливо менявшего свои личины. Склеить этот победный разлом уже не удастся. Ведь, придут и встанут другие.
