Михаил Саталкин
Две первых скрипки. Детектив
Глава 2 СКРИПКА И БАЛЕРИНА.
Что дарят мальчику в три года?
Лопатку или грузовик!
Чтоб не забыл, что из народа,
Ну и работать не отвык.
Ему, конечно, дарят скрипку
Ведь не пойдет он на завод.
Судьба одна ему – к пюпитру!
Мы богоизбранный народ!
Речь не идёт о синагоге
И соблюдении Шаббат.
Вполне достаточно, чтоб боги
Послали мальчику талант!
И путь тогда один заказан!
Ты должен стать там лучше всех!
Мы знаем, богом ты помазан,
Мы верим, Сема, в твой успех!
(Напутственный стих, написанный папой скрипачом и вложенный им в футляр скрипки сына перед отъездом из отчего дома на учебу).
Они учились с ним и в ЦМШ, и в консерватории, он был на год старше… На голову выше ростом и талантливее … На целую жизнь удачливее…
Ему все легко давалось, так же легко отдалась и Сара, его одногруппница. Просто ушла с ним и осталась ночевать… И даже не обиделась, когда он ее так же мимолетно забыл…А Яша сильно обиделся … За то, что «Сэмэну» ( как он его сквозь зубы называл про себя, благодаря Розенбауму, проговаривая злым шёпотом его имя) все давалось так же легко, как извлекать звуки из своей скрипки… За презрение к его, Яшиному « барыжничеству», за почитание зрителей, которых он очаровывал, казалось одним кивком головы со взметающимися « битлацкими» волосами над длинным с горбинкой носом…
Так вот, Сара, она же Саша, держалась среди однокурсников уверенно, даже для тех времен дерзко, на всех «плевать хотела», встречалась с Семеном, обладателем густых черных волос до плеч, косившем прической под Паганини. Он был высок, красив, заносчив, с большими растянутыми кистями рук, из династии ленинградских музыкантов, приехавший учиться в ЦМШ, чтобы оторваться от окружавшей его жизни «питерской подворотни», как сейчас бы сказали, по решению семейного совета. Отстраненный таким образом от дурной компании «питерских» мажоров… или миноров.
Сара же приехала из Украины, правда из областного города, но за год жизни в столице освоилась, хотя ее манера поведения, не изменившаяся за все годы жизни- разыгрывать провинциальную наивность, вводила в заблуждение почти всех, полагавших ее набитой дурой, просто хорошо играющей на скрипке. Ее огромные подслеповатые глаза, расположенные на правильной формы лице, как две огромные капли, скатывающиеся с небольшим уклоном внутренней части вниз к острому, правильной формы носу, одаривали собеседника всей глубокой тысячелетней печалью еврейского народа, выдавившего из себя грусть по капле для этой девочки с библейским именем.
Сопровождаемые широкой улыбкой пухлых губ, смело открывавших крупные белые зубы, эти глаза обезоруживали всех, кто не разговаривал с ней как с маленькой дурочкой. На других она не смотрела. Хотя периодически, шутки ради, она заставляла собеседников сюсюкать с ней в одной тональности. Дурой она, конечно, не была. Достаточно хорошо знала, чего хочет. Умело устраняла конкуренток, как в женской части, так и в музыкальной и не переставала при этом наивно улыбаться.
Почему она не приняла ухаживания Якова? Именно потому, что он был в нее беззаветно влюблен с первой секунды! Это никак не устраивало, ко всеобщему удивлению, свободолюбивую Сашу- Сару. Она хорошо понимала свою будущую судьбу музыканта из симфонического оркестра. Сидеть со смычком в третьем ряду и дышать в затылок такому же скрипачу. В одно рабство она себя уже обрекла. Чтобы сформировать душевный баланс, она позволила себе легкость в отношениях с мужчинами. Хоть ему-то не дышать в какой-нибудь орган тела.
Сдувать пылинки? Ха, нет! Лозунг был простой- мне подчиняется моя скрипка, я не подчиняюсь никому. Причем, хорошая скрипачка при необходимости может полоснуть чем – ни будь острым, как скальпелем, с филигранной точностью по нужному месту! Не только смычком!
Так и с Семеном, который незаметно отвалился и, как бы, даже и не заметил, что больше не ходит с Сарой гулять по улице Герцена и лопать пломбир в кафе напротив здания ТАСС. Отсекла, как ненужное… Вжик! Штрих вниз! И в форточку сердца. Лёгкое недоумение скривило углы его красивого правильного рта, ну, так и должно было быть… «Да и зачем она мне? – думал он, – Мама бы все равно выставила…».
Он первый среди них закончил консерваторию, блестяще сдал экзамен и уехал в свой родной Ленинград, откуда был командирован по рекомендации его дяди, естественно, тоже скрипача, но уже знаменитого. У дяди была пустая квартира в Брюсовом переулке, откуда три минуты пешком до консерватории, где он в том числе преподавал. Заселение Семена было обставлено перед женой профессора со всей возможной помпой проявления родственного благородства. Своих детей не было, а вот забота о племяннике – это святой долг перед сводным братом!
– Как мы можем не помочь этому прекрасному одареннейшему мальчику!? Вика! – умиленно глядя на очередную жену, картинно расставив руки в стороны, как перед поклоном, когда он держал в одной руке смычек, а в другой скрипку, вопрошал благородный муж, – тем более , что он так похож на меня!
Любочка, арфистка, оставившая после удачного, на ее взгляд, замужества, свои волшебные пассы руками, с радостью закатившая свой инструмент за шкаф, глядела на мужа с иронической улыбкой, если можно, конечно, было сложить улыбку из комбинации круглых щек, толстеньких губ и заплывших глаз. Выцепив беспрестанно женящегося на подворачивающихся ему под руку музыкантшах скрипача, она посчитала, что ее жизненный путь уже вымощен плитами из твердого камня, как древняя римская дорога Виа Аппиа, и предалась свой единственной искренней страсти- еде.
Но древние римляне, хоть и рассчитывали колею на две лошадиных задницы, но знали твердо: если одна из них увеличится больше чем на допустимую величину, то другой не останется места. Так и произошло. Наш проворный скрипач не успел и оглянуться, как рядом с ним вместо миниатюрной, с оттопыренной попкой, так аппетитно сжимающей коленями свою арфу молодой женщины, оказался шарик. Вернее два. Точно, как в старом еврейском анекдоте: «Настоящий образ еврейской женщины таков- голова, немного шеи и сразу попа», хотя еврейкой она не была.
Еврейкой Вика Куропаткина не была, но манеры переняла сразу. Ей, видимо, казалось, что если она будет разговаривать как торговка с Привоза, то ее коллеги отведут ее в синагогу и заставят сделать гиюр.
– Шо ты такое ховоришь, Зяма!? Каким местом он на тебе похожий? Только шо носом! У него такой же дюндель! Твой сводный брат не имеет такой нос! Посмотри на фотографию своего отца! Он тоже не имеет такой нос! Только ты, Зяма и этот мальчик, как те два грача с картины Саврасова! Прилетели!?– последнее слово Вика произнесла с такой сложной интонацией, будто исполнила виртуозный пассаж на арфе. Там звучало все: и угроза, и подозрение, и презрение, и непреклонность. А в принципе, все ее действия, слова и мысли сводились к одному: Я никуда отсюда не уйду! Никогда! Ни! За! Что!
– Такая загадка! – продолжила Вика, – откуда у парня « испанская грусть»? В смысле твой нос? – тут она сделала паузу. Музыкальное образование, конечно, образованием в истинном смысле этого слова называть нельзя, но умение уловить интонацию до того, как ее извлекут наружу и озвучат, несомненно прививалось. Так же, как и навык вовремя взять паузу.
Зиновий продолжал стоять с разведенными в стороны руками и глядел на жену, не опуская головы. Это был жест полной непокорности. Несгибаемости! Твердого намерения! Побега из концлагеря!
Ну естественно! Ведь заселив туда племянника, он опять обретал возможность «отмежевать» жилплощадь, лишить жену повода сходить туда под предлогом полива цветов, а на самом деле тщательно проконтролировать то, как висят полотенца, стоят тапочки и застелены простыни! Не осуществляет ли подвижный профессор манипуляции, которые полтора года назад проделал и с ней, навалившись прямо на древнем сундуке в прихожей. Перед тем, как показать ей обещанную коллекцию нот допечатного периода… Которую, кстати, она так никогда и не увидела.
Так Судьба Семена оказалась в прямой зависимости от обжорства Виктории Перепелкиной, которая перестала играть на арфе и еще сильнее полюбила зефир. Она, сама не желая того, в очередной раз подтолкнула своего профессора на опасную и привлекательную обочину дороги, по которой она то намеревалась пожизненно «трусить в одной упряжке», круп к крупу со своим избранником, погасив его либидо о свои распухшие формы, но… переела…
Профессор уже приглядел флейтистку… Она так смешно делала губами…
Племянник подвернулся кстати… В описываемые времена снять отель на ночь было задачей нерешаемой, поэтому сложноподчиненная комбинация обладателя квартиры была нормальным ходом мысли советского человека, которому непрерывно приходилось выкручиваться, чтобы решить свои самые утилитарные вопросы. Даже такие ныне не сложные, как еда и секс.
Итак, школу Семен заканчивал в Москве. Переехал туда в последний год обучения, в выпускной класс. К дяде Зиновию…
Его мама, красавица, бывшая балерина, не сделавшая себе карьеру из-за высокого роста, как-то раз, закуривая сигарету на кухне, под низко висящим абажуром, заключила:
– Странное имя для скрипача…Зиновий…Больше для портного подходит… Или закройщика. То ли у меня муж- Моисей! Мозес! Мойша! Мой!? Ша! Иди ко мне на ручки…,– она была почти на голову выше своего мужа (собственно в нее пошел ростом и Семен), после завершения карьеры набрала достаточно веса, чтобы избавиться от дистрофической худобы «балетных», у которых, как говорится « через живот насквозь можно было спину чесать» и стала секс символом своего города. Работала в Ленинградском доме моделей на Невском 21, сама демонстрировала одежду, учила ходить новеньких, ездила в заграничные командировки и несла на себе тот неподражаемый буржуазный флер, который в те годы так манил всех своей недостижимостью.
Как колония на Марсе Илона Маска.
Как она умудрилась полюбить скрипача, который был старше ее, меньше и, как это сказать, «подзадрыпаннее» … кроме нее никто понять не мог.
Дело в том, что, когда ее Мозес брал в руки скрипку – он превращался для нее в Моисея, уводящего свой народ из тысячелетнего египетского братства! В вождя племени Дакота с томагавком! Летчика со штурвалом! Горняка с кайлом! Шахтёра с отбойным молотком! (Ну, Это уже, конечно, после концерта, когда он откладывал скрипку!).
Видимо ее тренированные сухожилия входили в резонанс со струнами его инструмента! Когда он начинал играть ближе, чем в двух метрах от нее, она моментально вставала на пальцы ног! Первый раз это произошло с ней автоматически! Она была в сапогах на толстой, по той моде, платформе и встала в них, как в пуантах, вскинув руки! В следующую секунду она быстро сняла сапоги и не жалея импортных колготок, начала танцевать вокруг него какой-то журавлиный танец собственного сочинения! Ее руки выскакивали из ключиц, локти ломали привычную линию назло евклидовой геометрии, ноги отрывались от земли, казалось, совершенно не попадая в такт, но как со временем выяснилось, вливаясь в долгосрочный ритм, единый с музыкой скрипки и единственно им двоим понятным темпом. Моисей, совершенно оторопевший от такого зрелища, приглашенный товарищем на банкет, выпив коньяку и принужденный играть, хотя и не собирался, вытаращив глаза, следил за этой неземной птицей, которая, казалось сейчас «курлыкнет» и вылетит в окно!
Вылетел с ней он, в ее «Жигулях» третьей модели, на которых она отвезла его на квартиру к подруге и заставила играть еще… Он играл, а она раздевалась… Раздевала его … В конце- концов – подхватила, оторвала от пола и медленно вместе с ним опустилась на ковер… «Вот это балет!»– последнее, что успел подумать музыкант, бережно отодвигая под стол свою скрипку.
– Я Света! – шепнула ему на ухо волшебная журавлиха…
На следующий день они уже ехали не ее машине в Москву, знакомится с его братом. Решение, что они должны пожениться, пришло им обоим сразу, как только они в первый раз разомкнули объятия и перебрались с пола на диван.
Брат его тогда был подающим большие надежды молодым дарованием, поэтому проживал в коммунальной квартире, в отдельной комнате, где с удовольствием давал частные уроки, почему-то большей частью молоденьким студенткам. Некоторые задерживались подольше… Чуткие соседи знали репертуар наизусть и примерно представляли себе последовательность: игра ученицы, покрикивания, ругань преподавателя, скрипка переходит в его руки, следует демонстрация, па-у-за и … после этого два варианта: студентка выбегает, держа в руках одежду или уходит уже, когда все заснут, тихонько пробираясь к двери. Некоторые продолжали факультативно, до утра.
Звонок в дверь коммунальной квартиры во втором часу ночи разбудил всех соседей, ибо зазвонили все звонки сразу. Света не церемонилась и нажала на все кнопки по очереди. Невзирая на предупреждения, подписанные на стене шариковыми ручками: «звонить два раза», «после 12 не звонить», «звонок не работает». В коридор из своих комнат вышли все соседи. Зиновий вышел из своей последним и ослеп, увидев эту Жар- птицу у себя в коридоре! Которая требовала его, именно его, Зяму! Немедленно выдать ей на руки! Брата он заметил не сразу, ибо тот во-первых: благоразумно молчал! Во-вторых, моментально и легко слился с интерьером, эклектично сформированным из старых лыж, велосипедной рамы, общего ведра с тряпкой для мытья коридора и кухни и еще нескольких предметов «роскоши» обитателей этого клоповника.
А именно, персональных унитазных кругов. Своеобразная универсальная доска почета на стене. Круги одновременно напоминали лошадиные хомуты и было в этом что-то символическое, многостаночное. Предмет один, а применение разное. Для всех частей тела и практически на любой случай. Трудовой подвиг и заслуженный отдых.
В сортире. А где еще рождаются глобальные смыслы советской эпохи?
В церковь- нельзя! Отдельной жилплощади нет! Только там. Взял свой ободок и пошел… Сел, подумал и решил… Бонус вам в анус! Три в одном! Хомут! Гальюн! Багет!
Теоретически можно и на мемориальную доску применить.
Чем она от доски почета отличается? Только несменяемостью персонажа.
За аморальное поведение с доски почета можно слететь, с могильного камня – вряд ли.
Только женщина может опознать в толпе нужного ей субъекта, ни разу его, не видев в глаза! Как это делается? Не знает никто! Зачастую женщины сразу знают ответ на любой вопрос. Даже если не знают, все равно знают. Им не нужны, да и скучны логические умозаключения и последовательности в принятии решений. Почему? Да потому что они знают главное!
Человек на этой планете – это женщина. Мужчина- просто носитель сперматозоидов, органический банк со спермой, который еще может говорить, бегать, прыгать, ну иногда делать полезные вещи. Например, играть на скрипке.
Света легким движением подбородка вверх раздвинула «зрителей» в трусах и ночнушках, заполнявших своим нелепым присутствием коридор, и подойдя совсем близко к протирающему заспанные глаза Зиновию, чмокнула его в макушку и вручила явно зарубежную сумку в его дрожащие от неожиданной удачи руки. Не от вида импортной сумки с многозначительно позвякивающими в ее чреве бутылками. От ее обладательницы.
Моисей не закричал, конечно: «Здравствуй брат!»-, просто подошел и крепко обнял его, сцепив у него за спиной руки замком. Как в детстве, когда они частенько боролись, кряхтя и отдуваясь.
Комната изящностью интерьера не очаровывала. К счастью, помимо одинокого дивана, на котором спал обладатель жилплощади, там присутствовал круглый стол времен НЭПа, так показалось Светлане. Такую хронологическую отметку выдала ее интуиция, даже и не подумав посчитать количество колец на срезе ножке стола…
Он то на время и стал главной фигурой вечера… Из сумки были извлечены две бутылки, красотой своей, и особенно, притягательностью, с которыми могла сравнится только сама хозяйка сумки. Да и то, в зависимости от обстоятельств. Коньяк «Napoleon» и виски «Rуd Label». Булькающего коричневого содержимого не пивавший до этого ни один, ни другой брат. Понятно, палка салями, конфеты «Птичье молоко», почему-то вязанка вяленой корюшки, завернутая в газету и одинокий гордый лимон, похожий в свете настольной лампы на раздувшуюся канарейку.
Света двигалась, как на разминке у балетного станка: уверенно, грациозно и без лишних движений! Она подходила к окну, возвращалась кружась к столу, поднимала рюмку с коньяком так, будто это была волшебная диадема! Выпивала легко, как глоток чая!
Восторженное состояние влюбленности представляет наблюдателям совершенно разные симптомы, порой непредсказуемые! Через пять минут все уже пили, через пятнадцать минут полбутылки коньяка растворились в телах этих трех восхищённых людей. Оба брата с одинаковым нескрываемым восторгом смотрели на Светлану, которая, чувствуя эти горящие взоры, порхала, демонстрируя всю свою волшебную грацию, законную наследницу многих лет мучительных тренировок.
В какой-то момент Моисей решился! Он захотел повторить вчерашний фокус, чтобы, во- первых: убедиться, что это был не сон, во-вторых: размазать брата, ввергнуть его в черную зависть, зная его похотливый характер и количество встреч с прекрасным полом, чем особенно сам то он похвастаться не мог.
Сатисфицировать себя один раз и навсегда! Таким-то трофеем!
Он аккуратно, пользуясь тем, что брат во все глаза смотрел на его спутницу, не поднимая с пола, открыл футляр скрипки, которую он так со вчерашнего дня и таскал с собой, неожиданно встал и заиграл «Белое адажио» из «Лебединого озера», представляя себя, конечно, принцем Зигфридом, а возлюбленную – Одеттой!
Волшебный механизм сработал исправно! Светлана моментально вошла в образ и ловким движением стянув с себя плиссированную юбку, легко соскользнувшую к ее ногам, встала на «пуанты», оставшись в теплых колготках, плотно облегающих ее точеную фигуру в комплекте с тонким черным джемпером, подчеркивавшим достаточно увесистую для балерины грудь, грациозно под ним колышущуюся. Она начала танцевать свою партию, медленно и неотвратимо приближаясь к Мозесу, которого она со свойственной ей непосредственностью уже окрестила Мишей, ей так больше нравилось.
Его глаза горели, как две фары трактора «Беларусь», работающего в ночную смену! Их дуэт был восхитительно красивым и, как тогда не говорили, конечно, исключительно сексуальным! Они даже как бы стали одного роста, таким умопомрачительным было их слияние в этом неожиданном танце! При последних аккордах балерина приблизилась к музыканту и всем своим видом показывала, что готова прямо сейчас у него на груди умереть от разрыва сердца, если он закончит играть! Руки ее ломались, как у Арлекина, висели безвольными плетьми, демонстрируя, что же с ней произойдет, если скрипка замолчит! И как только Моисей выдал заключительный аккорд и протянул руки, чтобы обнять вновь обретённое сокровище, как у нее за спиной, неожиданно для них обоих, адски, дьявольски пронзительно, невыносимо сладостно для человеческого уха и отвратительно для братского, зазвучала еще одна скрипка!
Светлана вскинулась, как встревоженная в гнезде птица, развернулась всем корпусом и едва перебирая стопами, напоминавшими иглы циркуля-измерителя (таков его статус в готовальне), стоя на пальцах ног , на которые она встала перед своим новым возлюбленным, медленно двинулась в сторону второго брата, который сразу пошел с козырей, заиграл 4-й концерт Никколо Паганини… К полнейшему возмущению младшего брата история повторилась… Светлана так же «потерялась», как и при его игре…Так же растворилась…
У балерин, изнуренных долгими диетами, запретом на нормальный секс и мучительными многолетними тренировками, зачастую эротические триггеры могут быть самыми разнообразными и неожиданными!
У Светланы вот, оказалась скрипичная музыка, звучавшая вблизи ее прекрасного тела (как позже выяснится – и не только) … Завязалась дуэль! Они играли по очереди всю ночь, Светлана металась между ними, как залетевшая в комнату и бьющаяся об оконные стекла птица! Она танцевала все более страстно.
Выпили и коньяк, и виски и даже полбутылки водки, застрявшие у малопьющего Зиновия уже на пару месяцев в холодильнике. Окончание вечера стёрлось из памяти у всех троих, чего не скажешь об утреннем пробуждении. Спать улеглось трио на одном диване, одеты были фрагментарно. Братья прятали глаза, а Светлана, нисколько не смущаясь, чмокнула в лоб и одного, и другого и спросила:
– Туалет есть здесь? На душ я не рассчитываю…, – легко вспорхнула, подхватила с пола свою одежду и выскользнула в коридор. Братья одевались, пыхтя и молча… комната в освещении тусклого утра выглядела совершенно не так романтично, как вчера и жутко болели головы… Как никогда до этого…
