Михаил Русов
Спасти Спасителя
Картина взята с сайта музея: https://www.museodelprado.es/en/the-collection/art-work/pieta/58803f48-3ae7-40ce-9811-ee3e878f1a81
Часть 1
Алексей Нилов
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины…
А.Данте «Божественная комедия»
старший оперуполномоченный Алексей Нилов всегда приходил на работу пораньше.
В ясный день он ненадолго задерживался во дворе отделения, чтобы полюбоваться голубым небом и скользящими по небу облачка, подкрашенные в розовый цвет лучами рассветного солнца.
Он без всякого желания заходил в свой кабинет, заставленный старой канцелярской мебелью. За оконными стеклами, мутными, немытыми несколько лет небо в любое время дня выглядело грязно-серым.
Этот рабочий день начался с просмотра фотографии с последнего места преступления.
На первом фото: труп на полу в роскошной комнате, голова убитого в луже крови. Следы мозгового вещества на дорогих обоях. Квартира разгромлена преступниками в бессильной ярости. Они не нашли никаких ценностей в доме – все деньги убитый вкладывал в развитие бизнеса.
Нилов перевел взгляд на репродукцию картины, висевшую над его столом. Глядя на эту картину, он отвлекался от реальности и совершал путешествие во времени, становясь свидетелем, почти участником самой главной трагедии в истории человечества.
На картине мать поддерживает тело умершего сына. Она вглядывается в его лицо, пытаясь принять неотвратимое. Раны от тернового венца еще кровоточат.
Нилов нашел эту репродукцию на чердаке старого деревенского дома, принадлежавшего его покойному деду, сельскому учителю. Дом пришлось продать: далеко было ездить, а присматривать за ним было некому. Местный фермер согласился купить его за символическую плату.
– Но освободите дом от хлама, – потребовал он.
Хламом он посчитал не только старенькую мебель и посуду, но и многочисленные журналы и книги, которые заполняли не только шкафы, но и чердак. Дед был страстным библиофилом, порой жил впроголодь, чтобы выгадать на литературную новинку.
Нилов был другого мнения о дедушкином наследстве. Но куда было деть все это богатство? Он не мог перевезти все книги в свою городскую полуторную квартиру: там просто не было для них места. Отдать книги и журналы соседям и родственникам деда? Но это были люди простые, не обремененные духовными запросами. Журналы и книги с заумными названиями, по их представлениям, годятся только на растопку.
Алексей попробовал договориться с сельской библиотекой и передать ей книги в дар. Но заведующая библиотекой, худая, неухоженная женщина, категорически отказалась: «Как это даром?? Нет, нет, не могу. Неприятности не оберешься. Как я это все оформлю? Мне нужны какие-нибудь документы. Я не могу взять на себя такую ответственность».
Нилову поехал в райцентр, отсидел очередь в районо. И какая-то чиновница, солидная, уверенная в себе дама, выслушала его и дала письменное разрешение: сельской библиотеке книги в дар принять.
Алексей с тяжелым сердцем перебирал дедушкино богатство. Он понимал, что в старенькой библиотеке его, вероятно, ждет незавидная судьба. Попылятся книги на полках до очередного списания, а потом отправят их в макулатуру. И он постарался забрать с собой самое ценное.
И вот тогда среди разрозненных журнальных листов он увидел эту картину. Первое впечатление от нее было такой силы, словно его ударили в сердце! Изображенные на ней мать и сын были похожи на простых крестьян. Но следы от тернового венца на голове мужчины придавал этой картине другой – высший смысл. Богоматерь всматривалась в лицо умершего в страданиях сына. Не было в этой картине ничего о будущем вознесении и бессмертии. Мертвый, его мать и ее безграничное горе.
Нижний край листа был оборван, и он не узнал имени автора. Сюжет – «Пьетта» – оплакивание Иисуса. Отсутствие имени художника придало картине загадочность.
Он повесил репродукцию над своим рабочим столом: несмотря на изображенное горе, она возвращала ему душевные силы. Он знал: любовь матери воскресит сына.
А ему, старшему следователю «убойного» отдела, ох, как нужны были минуты душевного отдыха.
Он постоянно видел мертвых! Смерть равнодушно уравнивает всех: владельцев пенхаусе и «Лексусов» и живущих в квартирах с ободранным линолеумом и просиженными диванами, заваленными грязным тряпьем. И тех, кто ютится в подворотнях и у мусорных контейнерах.
За столько лет работы он привык к виду смерти и страданий, но бывали случаи, которые долго не уходили из памяти.
Но это были не ужасающие своим безобразием смертельные раны. Навсегда запомнился пушистый игрушечный зайчик с жизнерадостно распахнутыми пластмассовыми глазками, перепачканный кровью своей хозяйки – пятилетней девочки, убитой отцом, потерявшим рассудок из-за банкротства
Или залитые кровью позолоченные переплеты старинных книг в кабинете, в котором озверевший от ломки внук забил деда-профессора ножкой от стула.
А как остро пронзило ему душу возмущение, когда он увидел в изгвазданной квартире алкоголиков, в туалете с не закрывающейся дверью, пачку репродукций живописи Возрождения, разорванных на квадратики и сложенных на бочке унитаза. Люди лицами мадонн задницу вытирали! В такие минуты он начинал презирать людей… Человечество…
И оно этого заслуживало! Причиной самых жестоких преступлений обычно были самые примитивные страсти – злоба, жадность, зависть, ревность. А случалось, люди убивали друг друга просто так, по пьяной, мутной дури. За недолитый стакан, за непонравившуюся шутку, за грошовый должок, за косой взгляд, который мог просто привидеться в пьяном угаре. Были у него случаи, когда убийца так не смог вспомнить, за что убил человека?
Нилов замечал, как год от года накапливалась душевная усталость, с которой все труднее было справиться. Он уже не пытался, как в первые годы работы разбираться в мотивах преступления. Он знал, что они ничтожны и однотипны.
Часто ему хватало одного допроса подозреваемого, чтобы получить признание. У него были высокие результаты по раскрываемости. Но чем выше был его профессионализм, тем неинтереснее становилось для него дело, которым он занимался.
Иногда он погружался в апатию: задумывался о том, что растрачивает жизнь на бессмысленное дело – невозможно полностью очистить мир от скверны. Он казался себе ассенизатором, опустившим в отхожую яму трубу и, преодолевая отвращение к мерзко пахнущей жидкости. Он качает отходы человеческого бытия, а они обдают его своими миазмами. Он задыхается, но отойти он трубы не имеет права. А яма – бездонна.
Когда он был в таком душевном состоянии, то старался приходить домой как можно позже, когда Лиза уже ложилась спать. Он тяготился ее расспросов, сочувствия и, главное, советов, по-женски безапелляционных и наивных.
В такие минуты эта женщина, прожившая с ним пять лет, казалась ему лишней в его жизни. Порой он с недоумением спрашивал себя, как получилось, что они так долго вместе.
Шесть лет назад при их первой встречи она показалась ему неотразимо обольстительной. Высокая, рыжеволосая, длинные ноги из-под короткой, на грани приличия, юбки. Он не мог отвести глаза от этих ног весь вечер их знакомства. Она заразительно смеялась над каждой его шуткой. И думая об этих ногах, он привел ее к себе в один из душных летних вечеров, когда мама уехала на дачу.
Лиза при любой возможности стала оставаться у него. Любовь (так называла их отношения Лиза) стала для него физиологической привычкой, такой же, как завтрак или чистка зубов.
Мама, самый близкий ему человек, умерла неожиданно – она никогда и ничем серьезно не болела. И он был так раздавлен неожиданностью и неразрешимостью этого несчастья, что боялся оставаться один в квартире, по-прежнему наполненной любимым человеком – ее вещами, ее запахами, ее привычками. И он не нашел в себе силы возразить, когда Лиза перенесла свои вещи к нему. С тех пор они вместе.
Но на ее настойчивые предложения «оформить отношения» он отмалчивался. Он так и не смог окончательно принять то, что эта женщина с настойчиво-назидательным голосом учительницы, с кисловатым запахом курильщицы будет с ним рядом всегда.
Он был благодарен ей за заботу, за уют, за всегда чистые рубашки, но часто ловил себя на мысли, что хотел бы отдохнуть от нее. И этим чувством душевной неустроенности, как и тяжелыми впечатлениями от работы, подпитывались его депрессии.
Он становился мрачен, замкнут, занудлив и был в тягость даже самому себе.
Он часто думал, что ему пора изменить свою жизнь. Но как? Найти другую работу. Уехать из страны. Но любой план натыкался на препятствия, казавшиеся ему непреодолимыми.
Поменять профессию … Но кем бы он может работать? Адвокатом? Для этого надо уметь сочувствовать! А он разучился это делать…
Бизнесом заняться … С его равнодушием к деньгам … Неразумно …
Уехать из страны, но это немногое изменит. И там ему, скорее всего, придется ловить преступников. То, что под пальмами, а не среди берез, сути дела не меняет.
Была у него тайная мечта… Ребенок… … Сын…
Вырастить его счастливым и сильным, целеустремленным, непохожим на себя!! Тогда его, Алексея Нилова, жизнь можно будет считать черновиков для него.
Они с Лизой регулярно выполняли ритуал под названием «супружеские обязанности», но пять лет усердия не принесли результатов. Он заметил, что Лиза потихоньку от него стала посещать какие-то консультации, но ничего не говорила. Значит, ничего утешительного она не узнавала.
В минуты печальных размышлений он снова и снова смотрел на репродукцию над своим столом.
Он знал ее до малейших подробностей. Голова женщины повязана двумя платками, белым и темным. Так повязывают деревенские женщины, когда возвращаются зимой из бани.
Мать пристально вглядывается в лицо мертвого сына. Он отдал все свои силы, он выполнил свое предназначенное. Он заслужил покой.
Такой отрешенности Нилов не видел никогда, на лице ни одном мертвого.
Сын еще не знал, что его покой будет недолгим. Что скоро на него обрушаться молитвы, слезы, просьбы, миллиардов людей. А он будет обязан даровать им веру, надежду, любовь и прощение. И новым испытанием для него станет необходимость не только миловать, но и казнить.
Дома Нилов, отдыхая, доставал из книжного шкафа любимые альбомы по искусству и не спеша перелистывал их плотные листы. И душевное равновесие возвращалось к нему.
Он смотрел на лица мудрых стариков, пристально всматривающиеся в вечность своими выцветшими глазами. На прекрасных женщин: юных с по-детски чистыми глазами, и немолодых с тяжелыми подбородками и телами, далекими от современных идеал «бестелесной» красоты. Они сохранили свою красоту навечно.
Он встречался взглядом с надменными мужчинами, знающими себе цену и готовыми ее заплатить.
Да, эти люди жили давно. Но их тоже терзались страсти, они любили, ненавидели, совершали преступления … Но, он уверен, что они не были так ничтожны, как те, с кем ему приходиться имеет дело сейчас.
Но вот домой возвращался Лиза, гремела ключами, с шумом кидала сумки в коридоре. И начинала говорить, говорить. О работе, подругах, покупках, болезнях, родственниках.
Или звонок телефона! И начальник, полковник Мухоморов возвращал Нилова в реальность: «Два трупа у нас. Возможно, заказное, за тобой выехали».
И если от Лизы он мог отгородиться молчанием, делая вид, что слушаешь, и думать о своем, то на работе реальные картины жизни мгновенно вытесняли художественные.
Особенно тяжело ему было после расследований убийства на бытовой почве. Часто они происходили в неблагополучных квартирах. Все эти квартиры были похожи друг на друга ужасом запустения. Ободранные стены, продавленные диваны, горы вонючего тряпья по углам, прожженные кастрюли с остатками засохшего варева. И бутылки из-под алкоголя, десятки, сотни бутылок под ногами, в углах квартиры, на балконе. Хозяевам таких квартир было все равно, как жить. И от этого патологического равнодушия к себе, к родным людям, к своим детям Нилову становилось жутко.
И трупы. Мужчин и женщин, стариков или даже, случается и детей. Удар ножа, молотка, бутылки превращал человека – вместилище божьего духа – в кусок скоропортящегося мяса.
У него складывалось впечатление, что он все время выезжает на место одного и тоже преступления. Сходство было не только в состоянии квартир, но и в анемичных выражениях лиц жертв и участников, отупевших от беспросветного пьянства.
Раскрывались такие преступления быстро. Преступник обычно находился рядом – в соседнем доме, в соседней квартире, в соседней комнате. Это был или постоянный гость в доме жертвы, сосед или родственник, и обязательно собутыльник. Жертва и убийца вместе выпивали, спали с одними женщинами, честно скидывались на общую бутылку – спасительницу от мук бесконечного похмелья.
Но вот помутненное, разлагающееся под действием алкоголя сознание давало сбой, и друзья-родственники хватались за нож или топор, чтобы доказать или наказать, отомстить или … Нередко повод оставался тайной даже для них.
Нилов спрашивал себя: почему люди так бездарно, ничтожно, глупо и грязно растрачивают свою жизнь?
После посещения таких квартир ему хотелось вымыться, надеть чистое белье, всеми способами отстраниться от увиденного. А иногда возникало злобное желание сбросить на этот город, на весь мир бомбу и очистить Землю от людей, наверняка и навсегда. Нилов был готов вместе со всеми сгореть в очистительном пламени.
Лиза с пониманием относилась к этим приступам ипохондрии и пыталась отвлечь его: покупала ему книги по искусству, билеты на выставки. И давала совет, раздражающий его своей примитивностью: «Тебе надо больше отдыхать от ужасов твоей работы».
часть 2
Алексей Нилов
А в самом деле: чем пахнет Время?
Пылью, часами, человеком.
Р.Бредбери.
Грустные мысли становятся особенно назойливыми поздней осенью, когда неумолимо расползающиеся вширь ночи торопливо сдавливают короткие, пасмурные дни.
В один из таких грустных осенних вечеров Лиза принесла Алексею пригласительный билет на открытие выставки немецкой живописи в городском музее.
Алексей часто посещал его, но международная выставка проходила в нем нечасто. Он обрадовался, надеясь, что впечатления от картин хоть немного потеснят мрачное настроение, в котором он находился.
В холле музея собрались нарядные люди. Женщины бальзаковского возраста в красивых платьях. Мужчины в строгих костюмах, придающих элегантность любой фигуре. Молодежь не изменила джинсам и свитерам, но юность – лучшее из украшений.
Сначала выступил солидный мужчина в дорогих очках – представитель немецкого культурного фонда. Его косноязычно приветствовали толстолицые мешковатые товарищи – чиновники из мэрии. Их речи состояли из штампов, пропахших пылью.
Алексей порадовался, что немецкий гость услышит только перевод, быстро нашептываемый ему симпатичной девушкой. После недолгой официальной процедуры экспозицию открыли.
Алексею был не по карману роскошный каталог выставки, и поэтому осмотр приобрела прелесть интриги – каждая картина становилась открытием.
В первом зале были выставлены картины, созданные в те времена, когда живопись считалась ремеслом. Художник обязан был следовать строгим правилам, ограничивающим полет творческой мысли. Новаторство считалось признаком отсутствия мастерства. И лишь немногие (те, кого позже назовут гениями) решались нарушать правила.
Во втором зале были картины мастеров, признававших только одного заказчика – Бога. Их творчество не зависело от мнений и вкусов толпы.
Алексей любовался полотнами, и его проблемы, становились ничтожными, почти забавными перед теми истинами, которым служили эти художники.
Лизы, к счастью, рядом с ним не было. Она металась по залам в поисках знакомых, громко смеялась. «Слишком громко для музейных залов», – подумал Алексей. Он хотел сделать ей замечание, но решил не портить себе настроение и перешел в последний зал, где еще не было ни одного посетитель.
Там висела только одна картина в широко раме, украшенной изысканной позолоченной резьбой. Он подошел поближе, и сердце у него замерло. Как хорошо он знал эти два лица: матери – полное скорби, и сына – полное покоя.
Вся суета мира за последние две тысячи лет – рождения и смерти миллиардов людей, их жизни с радостями и горестями, мольбами и проклятиями не отвлекли внимание матери от сына.
Алексею на мгновение показалось, что они остались втроем на всем свете: человек, заплативший ужасными страданиями за прошлые и будущие грехи всего человечества. Его мать, раздавленная тяжестью своей потери. И он, Алексей Нилов, простой смертный, измученный сомнениями и душевной усталостью.
Ему очень хотелось, чтобы в этот зал больше никто не заходил. Но он быстро заполняли посетители. Какой-то импозантный старик подошел к картине и, тыча ручкой в холст, стал делиться впечатлениями со своей попутчицей.
Алексей не захотел больше оставаться в музее. Он прочел имя художника и ушел.
На улице ему по-прежнему казалось, что он там, рядом с ними, на вершине Голгофы, невольный свидетель величайшей трагедии в истории человечества. И эта сопричастность просветляла душу.
Он пробыл в состоянии этого просветления до утра. Но когда на следующее утро он вошел в свой рабочий кабинет, оно кончилось. Там было как всегда мрачно и неуютно: солнечный свет безуспешно пытался пробиться сквозь грязное оконное стекло.
Алексей нашел уборщицу и попросил помыть окно в его кабинете.
Тетя Нина, седая, худая, с желтыми пальцами и хриплым голосом заядлой курильщицы, сама бывший следователь, выполняла свои обязанности с глубоким презрением к ним. Всю жизнь она с мужской жесткостью ловила бандитов, а под старость осталась одна, и чтобы по-прежнему приходить в то здание, в которое она просидела сорок лет, она работала уборщицей.
Поворчав, она стала размазывать грязь по оконному стеклу. Но потом увлеклась, постаралась, и в окне, казалось, исчезли стекла.
Алексей залюбовался облаками, вальяжно скользящими по небу. Он переводил на них взгляд с взъерошенной головы подследственного Седого И.П. Тот сидел напротив и рыдал тяжелыми, искренними с непривычно затянувшегося похмелья слезами. Он только что признался в убийстве родного брата, которому вчера в пьяном угаре воткнул в затылок топор. И теперь никак не мог вспомнить: за что?
Алексей знал о мотивах его поступка больше, чем он сам.
Единственной причиной произошедшего было безволие Седого И.П., под влиянием которого, он каждый день отправлялся на поиски выпивки. После принятия любой спиртосодержащей жидкости реальность становилась искаженной и комфортной для него. В ней он, Ванька Седов, был всегда и во всем прав, красив, умен, успешен, нравился каждой женщине, и окружен восхищенными друзьями. И имел право указывать людям, как они должны жить.
И сейчас он, искренне мучаясь угрызениями совести и головной болью, не мог вспомнить, почему вчера разрушилась эта гармония. Он не мог вспомнить, почему в его руках оказался топор, валявшийся много лет под ванной среди пыльных бутылок из-под импортного (забытая роскошь!) вина. И почему не дрогнули обычно непослушные руки? И откуда взялись силы в его теле, разрушаемом циррозом печени, и ему удалось одним ударом раскроить череп родному брату Сереге? Единственному родному человеку, с несчастных ранних лет спасителю от пьяного отцовского гнева, всегда честно делившемуся конфеткой, редкой в семье алкоголиков.
Ванька Седой рыдал по-детски обильными слезами и честно отвечал на все вопросы. Алексей подумал, что тюремный срок, пожалуй, может дать ему шанс на спасение. На зоне от алкоголизма он волей-неволей вылечиться. И вернется домой через десять-пятнадцать лет еще не старым человеком. И если раскаянье его искренне, то, может, попытается жить по-другому.
Выплакавшегося Седого увели. Нилов поработал с материалами по заказному убийству. В деле много подозреваемых. Многие завидовал убитому – богатому бизнесмену. Да и конкурентам эта смерть была выгодна.
Алексей пересмотрел фото с места преступления,
У колеса огромной машины лежат два тела со спущенными штанами и задранными рубахами. Объемистый живот, пузырем белеющий на темном от дождя асфальте, – этот самый бизнесмен, «владелец заводов…. пароходов».
Второе тело, смуглое, мускулистое, молодого охранника, самоотверженно вставшего на защиту хозяина. Несчастный малый! У него годовалая дочка, юная жена, мать-инвалид второй группы. И престарелая бабушка, и все четыре женщины были у него на попечении. Бедные, бедные!!!
Алексей представил, что происходит сейчас у них дома. Две безмолвные старушки, у которых нет больше сил на слезы. Рыдающая молодая женщина. Зеркала, занавешены черными платками, тяжелый запах лекарств. Лишь малышка, что-то щебечет, перекладывая игрушки.
А вот смерть его хозяина может и порадует семью – какое наследство им перепадет! Если только жива мать убитого, то будет кому искренне оплакать этого «хозяина жизни». Да, за деньги, даже самые большие, любви не купишь.
Вечером Алексей снова поехал в музей, чтобы полюбоваться любимой картиной. Она немного потеряла то первое пронзительное, почти шокирующее обаяние. Он рассматривал детали: мазки кисти, с помощью которых была создана иллюзия игры света и тени. Его умилили подробности: трогательно курчавой бородка мужчины, чистые, по-детски розовые ногти матери.
На следующий день снова навалились дела. Одно оказалось резонансным: группа подростков спровоцировала драку, в которой были убиты два немолодых мужчины «кавказской наружности».
Они погибли от ударов ногами, и экспертиза не смогла точно назвать виновников, нанесших смертельные удары по голове жертв. Подозреваемые сменялись в его кабинете и с озлобленными лицами «закладывали» друг друга: страшась тюрьмы, они винили всех кроме себя. На Алексея обрушились звонки с угрозами отцов и истериками матерей. В дело вмешались дипломатические службы страны, гражданами которой были убитые. Стремительно накапливались усталость и раздражение.
И когда утром телефонный звонок выдрал его из спасительного сна, он схватил трубку с раздражением. Раздался голос начальника.
– Алексей, доброе утро, Мухоморов тебя беспокоит. Тут мне ребята в отделе подсказали, что большой знаток живописи.
– Ну, уж прямо знаток, – пробормотал Алексей. Что за странный вопрос в семь часов утра?
– Проблемы у нас, – продолжал начальник.– Громадные. Международные.
– Какие? – давясь зевком, спросил Алексей.
– Ты на выставке в музее был, ну это новой, немецкой кажется.
– Да.
– Картину там ночью украли. Из этой самой экспозиции. Неустойка по договору предусмотрена огромная. Директриса музея в истерике бьется. Прошу тебя в качестве личного одолжения: подключись к ребятам из отдела по хищению художественных ценностей. Они старательные, но уж очень неопытные.
– Дело об убийстве кавказцев заберете? – решил воспользоваться ситуацией Алексей.
– Да уж придется. Тут родители подозреваемых все начальство подняли на ноги. Сам буду разбираться. Отправляйся в музей сейчас же, пожалуйста.
В холле музея Нилова ждал лейтенант Волков из отдела хищения художественных ценностей. Молодой, невысокий, плотный парень с умным цепким взглядом оставил хорошее впечатление. Он коротко и толково обрисовал ситуацию.
К ним подошел пожилой человек с аккуратно подстриженной бородкой. Это был научный сотрудник музея, курировавшим немецкую выставку живописи. Алексей попросил его показать место преступления.
Он шел за ним по залам музея все с нарастающей тревогой: «Какую же картину похитили?»
Они вошли в последний зал. Рама, так хорошо знакомая ему, зияла рваной дырой.
«Господи, – почти вслух пробормотал Алексей. – Господи, за что?»
– Вот здесь она находилась, – развел руками искусствовед. – Чудесная работа. Изумительная экспрессия, столько выразительности. Очень редкий экземпляр…
В голове Алексея мелькнула безумная мысль: «Они ушли. Петр и Иосиф понесли его тело, Магдалина увела ослабевшую от горя Мать. Они просто ушли …». На мгновение ему показалось, что и он стоит под белесо-голубым небом на Голгофе. А за его спиной – опустевший крест.
Искусствовед с недоумением посмотрел на Алексея.
– Что с вами?
Тот встряхнул головой и стал задавать вопросы: «Это была самая дорогая картина в экспозиции?»
–Пожалуй, нет, на выставке есть несколько равноценных.
–Почему она висела здесь одна?
– Ну, вы понимаете, такая пронзительная работа. Соседство других полотен могло исказить впечатление от нее.
– А как работает охранная система? – спросил Алексей.
Собеседник отвел взгляд.
– Вы понимаете, у нас никогда не было краж, понимаете, никогда, со дня создания музея. Даже попыток не было. Никому не могло даже в голову прийти такое, – объяснял искусствовед.
Алексей уже не слушал его оправдания. Как и при раскрытии любого преступления, время работало против них. Он вернулся в холл.
–
Ну, докладывай? – сказал Алексей лейтенанту.
Тот выяснил, что следов никаких нет, так как полы тщательно вымыли утром, перед открытием музея. Уборщица и заметила пропажу, когда захотел протереть пыль с рамы.
Холст вырезали тупым, коротким ножом, похожим на перочинный. Отпечатки пальцев снять невозможно: рама покрыта сложнейшей резьбой. Следов внешнего проникновения нет. Вероятнее всего вынесли еще во время работы музея. Полотно небольшое, если свернуть в трубочку, то оно поместиться под одеждой.
Алексей дал ребятам несколько распоряжений и снова вернулся в зал, где висела картина. Его закрыли для посетителей, он постоял перед опустевшей рамой в одиночестве, пытаясь собраться с мыслями.
Сколько он перевидал истерзанных, обезображенных трупов, но вид этой зияющей пустотой рамы был невыносим. Нет, он не должен поддаваться эмоциям. Они нуждаются в его помощи.
Он осмотрел раму еще раз. Очевидно, что действовал непрофессионал. В раме остался край холста и волоконца, а значит, картина повреждена по краям. Преступление совершили спонтанно, иначе преступник имел бы более подходящий инструмент, чем перочинный нож. Профессиональный вор достал бы холст из рамы и срезал бы по кромке подрамника, чтобы сохранить размер картины. Случайного преступника найти сложно, почти невозможно.
Он не будет предлагать картину криминальным коллекционерам или перекупщикам, людям, которых легко вычислить. А если он не сможет продать картину? Какая судьба тогда ее ожидает? Лежать где-то под кроватью, как похищенная «Джоконда».
Хорошо, если ее будут держать в комнате. А если засунут в подвал или на чердак, то через месяц-другой бесценный лакокрасочный слой картины начнет необратимо разрушаться под воздействием сырости и перепадов температуры.
А ведь, возможно, что вор – маньяк или психопатии и украл картину, чтобы уничтожит.
Алексей сжал виски ладонями.
В зал зашел полковник Мухоморов. За ним семенила заплаканная женщина. На ее голове смешно топорщились пряди волос, залитые лаком, нос, глаза покраснели и опухли. Дрожащей рукой она что–то рисовала в воздухе перед полковником и говорила, говорила. Он подвел ее к Алексею, представил: «Надежда Федоровна – директор музея."
– – Помогите!!! – взмолилась женщина. И лихорадочно заговорила о страховке, об обязательствах …
Полковник, извинившись, прервал ее и отвел Алексея в сторону:
– Ну? Какие-нибудь выводы можешь сделать.
– Пока очень неутешительные. Дилетант работал: холст вырезан тупым ножом и сильно испорчен. Даже если найдем ее, возможно, неустойку придется частично выплачивать.
Начальник вздохнул, походил около рамы, посмотрел на пол, в окна. На мгновение Алексею показалось, что во взгляде его мелькнула растерянность. Но тут же он распорядился:
– Снимаю тебя со всех остальных дел на неделю, две – не больше. Ищи вора, шедевр это, двойные сверхурочные получите. Ночуй на работе, если надо. Не знаю, что ты надумаешь сделать, но позволяю тебе все. Только найди картину. В любом состоянии…
Часть 3
… год н.э.
… весь народ стал кричать:
смерть Ему!
А нам отпусти Варавву.
Гл.23 стих 18
Евангелия от Луки
Ученик протолкнулся сквозь толпу к дому Пилата. На крыльце стоял сам прокуратор в белоснежной тоге с ярко-пурпурной каймой. За его спиной стояли на коленях четыре человека в лохмотьях. Их лица были покрыты кровавыми потеками. На голову одного из них был нахлобучен терновый венок.
Пилат указал на них и обратился к толпе.
– В день вашего главного праздника, иудеи, я по воле великого римского императора милую одного из этих преступников?? Кого?
Толпа у его ног безмолвствовала. Пилат продолжал:
– Двое из них убийцы, вот – этот и тот, один – вор, а последний – безобидный сумасшедший.
Он указал на человека в венце, тот с трудом поднял голову. Этот несчастный – Учитель. Его было лицо в кровоподтёках, сквозь лохмотья были видны кровавые рубцы.
Кто-то крикнул: «Хотим Варавва, милуй Варавву».
Толпа подхватили:
–Варавву, Варавву!!! Милуй Варавву!!!!
Прокуратор молчал, толпа кричала все громче. Тогда он властным жестом погасил крик. И подал знак стражникам. Те подняли с колен первого из приговоренных.
Радостный вопль пронесся над площадью.
«Варавву освобождают!!! Прокуратор милует Варавву!!!»– кричал толстяк, стоявший рядом с Учеником. Его -красный нос подергивался от радости.
– Почему «Варавву!» – застонал Ученик. – Почему эти люди не попросили за того, кто сделал для них столько добра?
Он не мог, не хотел принять происходящее.
С крыльца спрыгнул огромный человек с грубым лицом, покрытым шрамами. Он довольно ухмылялся.
Прокуратор презрительным взглядом окинул толпу, суетившуюся у его ног.
– Его надо спасти, Его, – кричал Ученик, указывая на Учителя.
Прокуратор что-то вполголоса приказал слуге, тот убежал и через мгновение вернулся с чашей в руках. Золотая, богато украшенная камнями чаша ярко блеснула на солнце. Толпа притихли. Пилат сказал.
– В этой чаше вода для омовения. Я хочу, чтобы все знали: этот выбор сделал не я, а вы. Я не хотел этого. … Я умываю руки.
В наступившей тишине Пилат опустил руки в чашу и долго, тщательно полоскался в воде. Потом вытер их платком, торопливо поданным слугой, бросил его себе под ноги и скрылся за колонами.
Пилат был недоволен выбором жителей Иерусалима. Варавва был жестоким преступником, призывавшим иудеев убивать римлян. Правильнее было бы помиловать этого пророка, который призывал всех отказаться от насилия и оружия.
Пилат ушел, сердце у Ученика упало – исчезла последняя надежда на спасения Учителя.
Ему осталось одно – быть свидетелем казни Учителя, страдать с ним и проклинать свое бессилия.
Троим приговоренным водрузили на спины перекладины от крестов, на которых они будут распяты, и повели к месту казни. Первый, тощий человек с раной на лбу, бросал злобные взгляды на людей и выкрикивал проклятья. Второй, молодой, с выбритой до синевы головой, испуганно оглядывался и кривил губы, словно ребенок, готовый заплакать.
