Михаил Попов
План спасения СССР
План спасения СССР
1
1990 год. 26 сентября. 3 часа 00 минут.
Тиха подмосковная ночь. Направо от поблескивающих в лунном свете ниток железной дороги большой, утонувший в сосновом массиве дачный поселок. Поселок старый, с двух- и трехэтажными особняками, огромными участками, высоченными глухими заборами. Он разрезан пополам оврагом, который до краев зарос черемуховыми кустами. На участке, примыкающем к оврагу, стоит большой, в два этажа деревянный дом на каменном фундаменте. Окна его темны. Лунный свет, падая в окно второго этажа, освещает большой кабинет с книжными шкафами вдоль стен, огромным письменным столом, кожаными креслами.
В углу кабинета стоит распахнутый сейф из крашеного железа.
На полу лежит навзничь человек в дорогом халате.
В груди у него торчит нож.
1a
1990 год. 26 сентября. 3 часа 1 минута.
Иван Денисович Аникеев проснулся в своей постели и некоторое время лежал неподвижно, глядя в невидимый потолок. Рядом тихо похрапывала жена. Осторожно, чтобы не потревожить ее, Иван Денисович отвернул край одеяла и спустил ноги на пол. Нащупал тапочки и отправился на кухню. Достал сигарету из пачки, лежавшей на холодильнике, и вышел на балкон. Закурил, опершись локтями на балконные перила. Было прохладно, но Иван Денисович терпел, зная по опыту, что лучший способ заснуть – это продрогнуть. Взгляд его был устремлен в ночное небо, но не лунный диск был предметом его интереса. А вот что, сказать было затруднительно. Ничего особенного там, в небесах, не происходило. Так ничего и не дождавшись, Иван Денисович потрогал бородавку у себя на щеке, забычковал окурок и отправился спать.
2
1990 год. 25 сентября. 18 часов 7 минут.
Все-таки справедливость есть на свете и счастье возможно!
Он уезжает!!!
Если бы мне еще вчера предсказали такое развитие событий, я бы решил, что надо мной издеваются. Этот аспирант Женя казался человеком, который будет добиваться своей цели невзирая ни на что. Но приходится верить глазам своим: молодой смазливый негодяй Шевяков стремительно оставляет пост сторожа на даче академика Модеста Анатольевича Петухова, моего работодателя, может быть, благодетеля, человека, к которому устремлены все мои тайные и возвышенные помыслы. Да-а, теперь Женечка не сторож нам. И неважно, куда он убывает, главное – навсегда. «Навсегда» – так и было сообщено Модесту Анатольевичу, едва очнувшемуся от послеобеденного сна.
Академик был в неважном расположении духа-обычное дело во время его ежеквартальных недельных голодовок. Сторож-аспирант почти ворвался к нему и заявил о своей отставке с таким видом, как будто это сообщение должно потрясти академика. Потрясла же Модеста Анатольевича, пожалуй, лишь бесцеремонность молодого человека.
Я вбежал вслед за ним, пытаясь пресечь вторжение, и невольно стал свидетелем короткой сцены. Академик слишком резко и нервно захлопнул дверь своего заветного сейфа, бог знает какие тайны и богатства хранящего. Сейфа, к содержимому которого никто, кроме хозяина, допущен не был. Даже я, его секретарь и преданнейший помощник.
Правда, увидев, что железный ящик в безопасности, Модест Анатольевич тут же успокоился, он вообще великолепно владеет собой, что неизменно, вот уже не один десяток лет, производит сильное впечатление на женщин. Модест Анатольевич не выразил ни малейшего неудовольствия или удивления в связи с неожиданным решением своего ученика. Не задал ни одного уточняющего вопроса и предложил заплатить ему вперед за недоработанные полмесяца. Не исключаю, что он был рад его отъезду, но этого он тоже не показал.
Шевяков отказался от денег с таким видом, будто его оскорбили до самой глубины души.
– Но ты нас будешь, надеюсь, навещать? Просто так. Иногда. – По тону Модеста Анатольевича нельзя было понять, говорит он это всерьез или иронически.
– Боюсь, что такое не случится никогда, – саркастически усмехнулся бывший сторож.
– Ну что ж, дело твое. Только как теперь быть со сторожкой, кто нас будет теперь, так сказать, охранять?
Конечно, в охране нуждались не столько жители дачи, сколько сама дача. Местные алкаши взяли моду совершать в осеннее и зимнее время набеги на оставленную без присмотра собственность. Эта публика не столько ворует, сколько свинячит. Приходится им оставлять на видном месте пару бутылок водки в качестве дани. А тут часто никого нет. Модест Анатольевич то в экспедиции, то на конференции, супруга в Соловьевке, дочь Настенька не вылезает из московских компаний. А ведь дачка-то адмиральская, приданое жены Юлии Борисовны, могли бы держать тут одного какого-нибудь матросика, а то приходится нанимать страстно влюбчивых аспирантов.
Модест Анатольевич отхлебнул из своей чашки с отваром шиповника и недовольно наморщил лоб. Неотвратимость новых хлопот досаждала ему. Но тут Шевяков объявил, что подготовил себе замену. Уверен, он сделал это не для того, чтобы облегчить жизнь великому ученому, а для того, чтобы отрезать себе пути к отступлению.
– Это тот человек, что сидит на скамье у калитки? – позволил я себе поинтересоваться, выглянув в окно.
– Да, это хороший парень, Леня. Я знаю его много лет, он учится…
– Судя по экипировке – в Оксфорде, – не удержал я шпильку во рту.
Шевяков брезгливо на меня покосился. А мне плевать! Женин ставленник был одет как-то уж совсем просто. Черная, липкая на вид болониевая куртка, подольские джинсы, короткие резиновые сапоги, синяя вязаная фуражка, у ног рюкзак, видимо, с пожитками. Я, конечно, сам никакой не денди и не считаю, что человек, одетый бедно, обязательно плохой человек, просто меня злило все, что исходило от этого прилипчивого мечтателя Шевякова.
Модест Анатольевич не стал долее растягивать сцену прощания. Попросил только бывшего хозяина сторожки ввести в курс местных дел хозяина будущего.
Этот Леня в резиновых сапогах при ближайшем рассмотрении не изменил впечатление от себя в лучшую сторону. Русая шевелюра, усы скобою, голубые внимательные глаза, немного косолапит. Рукопожатие-рабочее. Говорит мало, но достаточно, чтобы различить акцент. Наш новый сторож, по всей видимости, малороссиянин.
Свою принадлежность к племени мужиков, у которых руки растут откуда надо, Леня начал доказывать немедленно. Предложил совершить обход владений. Предполагалось, что человек, занимающий сторожку – домик в одну комнатку с кухней, стоящий в дальнем конце немаленького участка за соснами и сиренями, – берет на себя и всю инфраструктуру большого дома, а также присматривает за гаражом и сараем.
Я присоединился к походу в основном для того, чтобы в конце его убедиться, что съезжающий аспирант на самом деле съедет. Честно говоря, так до конца мне и не верилось в мое счастье.
Надо сказать, что за те полтора часа, что мы провели втроем, я пережил немало приятных минут. Шаг за шагом выяснялось, что все дачное хозяйство влюбленный аспирант запустил, довел до ручки, а кое-что даже запорол. Таким образом, я мог заключить, что мое презрение к убывающему Шевякову строится на вполне объективной основе.
Леня в три секунды выяснил, почему выбивает автомат на силовом щите. Женя не только неправильно его использовал, но еще и называл смешно – «спускателем». Даже для биолога это непростительно.
Погремев ключами у батарей отопления на кухне, Леня сделал так, что стала поступать горячая вода на второй этаж. После краткого нашего визита на чердак перестала барахлить антенна. Программа «Взгляд» вновь вернулась к нам.
В течение всего лишь получаса, используя один только хорошо наточенный (им же) топорик и какие-то клинышки, Леня справился с застарелой и, как казалось, неизлечимой болезнью лестницы, ведущей наверх, в кабинет Модеста Анатольевича, к пресловутому сейфу. Дело в том, что, ступая по ней, ты никогда не знал, какая именно ступенька издаст в этот раз склеротическую трель. Всякие приходили плотники, меняли отдельные ступеньки, но это не приносило эффекта. Нужно, оказывается, было скорректировать всю конструкцию. Леня вправил один деревянный позвонок, и лестница ожила, вернее умерла.
Обошли мы дом и с внешней стороны. Новый сторож проверил окна, запоры и прочее в том же роде. Подольше задержались у задней глухой веранды. Дверь, ведущая на нее, была заперта еще в незапамятные времена, а ключ утерян. Да это и к лучшему, так спокойнее. Наша дача не конспиративная квартира, чтобы иметь два выхода. Леня присел на корточки перед нею, поковырялся отверткой в замочной скважине, задумчиво прошептал своими хохляцкими губами «чаго тэта», да этим обход и кончился. Вернее, мог бы кончиться. Если бы я не вспомнил еще об одном «спускателе». О сливном бачке в туалете на первом этаже.
Я увидел, как перекосилась физиономия Шевякова. Этот туалет располагался как раз возле комнаты Маруси, с которой бывшему сторожу после состоявшегося меж ними объяснения встречаться было весьма болезненно. Младшая дочка Модеста Анатольевича, кажется, еще почивает после обеда. Инспекция этого туалета может быть ею истолкована превратно. Все дело в необычном устройстве этого отхожего места, оно имеет два входа, один из коридора, второй из комнаты Маруси. Так что, входя к бачку, Шевяков в известном смысле проникал и в жилище девицы, то есть туда, откуда его совсем недавно и решительно выставили.
Но неисправный туалет есть неисправный туалет, Леня в силу своего характера не мог допустить такого безобразия. Мы отправились.
Пока новый сторож боролся за нормальную водосбрасываемость бачка, Шевяков стоял бледный, напряженный, явно боясь Марусиного появления. Но за ее дверью было тихо. На шум сантехнических работ явился Арсений Васильевич Барсуков, человек, еще неделю назад казавшийся мне странным и милым, а теперь представляющийся странным и опасным. Кто он такой? Сам он о себе ничего не рассказывает, Модест Анатольевич от разговоров на эту тему, усмехаясь, уходит. Маруся, само собой разумеется, ничего о нем знать не может. Приехал Арсений Васильевич в дом академика неделю назад, был рекомендован «стариннейшим другом», но было видно, что гость он незваный. Да и «стариннейшим другом» шестидесятилетнему академику этот максимум сорокалетний дядя быть не мог.
Почему он мне сначала показался милым? Маруся как-то на кухне порезалась рыбным ножом. Увидев это, Арсений Борисович тут же принес флакончик с какой-то мазью, помазал рану и сказал, что к вечеру все пройдет. Все прошло уже через два часа. На месте пореза был едва различимый белый шрам. Увидев результат действия своего лекарства, Арсений Васильевич повел себя странно. Тут же исчез на целые сутки. Вернулся мрачный, ничего не объясняя, заперся в своей комнатушке. Повел жизнь настоящего барсука. На животное это он был и внешне похож. Массивностью, неторопливостью, а главное, мощными, в стороны от щек расчесанными бакенбардами. Что-то было в нем неприятно-таежное.
Леня потянул за фаянсовую каплю, вода с радостным шумом хлынула из бачка. Вслед за этим шумом раздался шум в комнате Маруси. Нервный аспирант тут же торопливо объявил, что осмотр хозяйства окончен. Леня завел было речь о колонке в ванной, но Шевяков был непреклонен.
– Нет, все-все, сам потом разберешься. Пойдем в сторожку.
Бросив в сторону старого знакомого внимательный и удивленный взгляд, Леня стал собирать ключи в фанерный ящик. Шевяков нервно кусал губы, правая рука у него чуть подергивалась. Я переживал минуты блаженства. Браво, Марусенька, представляю, какого она вручила бедному биологу «гарбуза», так, кажется, говорят на изобильной родине нашего неторопливого Леонида.
И вот направились мы к гаражу.
– Мне нужно сказать тебе несколько слов, – выразительно глядя на меня, объявил своему заместителю Шевяков. Ради дела я готов был демонстрировать неделикатность, невменяемость и даже выглядеть полным кретином, но понял, что от меня все равно отделаются, и, чуть поклонившись, отправился в сторону теплицы. Устройство территории дачного участка я знал значительно лучше нашего лже- и горе-сторожа, хоть это и не входило в мои обязанности. За руиной из потрескавшегося стекла и погнутого алюминия имелась укромная тропинка, незаметно выводящая к задней стенке гаража. Едва скрывшись за ближайшим жасминовым кустом, я перешел с нормального шага на тот, что применяется при тройном прыжке, и всего через каких-нибудь пятнадцать секунд уже смог приложить ухо к отверстию, образованному вынутым кирпичом.
– Слушай, ты мне так ничего и не объяснил. Я вижу, тебя прямо трясет, в чем дело?
Говорил сантехник Леня, и говорил без намека на какой-либо акцент. От имени Шевякова слышалось только тяжелое и шумное дыхание. Не удивился бы, увидев, что он рвет на себе волосы.
– Еще полгода назад ты радовался, что попал сюда, а теперь бежишь!
– Да, бегу.
– Ну так объясни, почему?!
Опять взрывы тяжелых выдохов.
– Объясни хотя бы, зачем ты меня сюда затащил?
– Тебе что, не подходит эта работа?!
– Очень даже подходит, но я не хотел бы пользоваться твоей истерикой, чтобы ее получить.
– Хорошо, сейчас объясню. Я ухожу отсюда, потому что перестал уважать Модеста Анатольевича. Я кое-что о нем узнал. Раньше не знал. Теперь узнал. Я перестал уважать его как ученого, я… Знаешь, как он стал членкором?
– Как он стал членкором? – В голосе Лени не чувствовалось заинтригованности.
– Он же никакой не ученый на самом деле, а шарлатан. Его научная репутация ниже нулевой отметки.
Вокруг вьются какие-то темные личности, чуть ли не изобретатели вечного двигателя. Занимается он всем, и ясновидящими, к Ванге в Болгарию ездил, и Тунгусский метеорит разгадывает, Шамбалу-мандалу якобы видел собственными глазами, с Рерихом переписывался. Но это все чушь. А все его настоящие успехи – это успехи у баб. Он всегда был огромный ходок. У него по всей стране их, может быть, сотни. И детей разбросано… Вот Маруся, например, нашлась только три месяца назад.
– Она сама сюда приехала?
– Да, то ли из Томска, то ли из Омска. Двадцать лет назад он искал там упавшую ракету и сошелся с учительницей какой-то сельской школы.
– Ты начал рассказывать, как его принимали в академию.
– Ах, да. Понимая, что шансов у него никаких, над ним почти открыто смеются, он придумывает такой ход. Вечером перед днем голосования он объезжает членов совета и говорит каждому примерно следующее: «Иван Иваныч, я понимаю, шансов у меня на вступление в академию никаких, что и справедливо, конечно, я всего лишь автор популярных журналов, а не ученый. Но будет слишком уж мне больно, если завтра в урне окажутся все до единого черные шары. Бросьте хотя бы один белый вы, пусть поражение будет без позора». А назавтра в урне, как и следовало ожидать, не было ни одного черного.
Эту бредовую сказку я слышал уже раз двадцать. Источник ее происхождения слишком известен – зависть. Люди, добившиеся успеха, обречены тащить за собой шлейф диких и жалких клевет. Что там Модест Анатольевич, есть господа, считающие, что не Ньютон открыл законы Ньютона, но некий Гук, что не Эйнштейн автор теории относительности, а Пуанкаре. Это какой-то всемирный комплекс, мосечная философия. К несчастью всех этих гавкающих из подворотни, слон все равно остается слоном.
Новый сторож тоже не проникся аргументацией Шевякова.
– Ты мне рассказывал эту байку еще когда устраивался. Но тогда она тебя веселила.
Было слышно, что аспирант запыхтел, как школьник, пойманный на очевидном вранье.
– Тут что-то другое. Не хочешь – не говори.
Какое благородство, и по-прежнему, прошу заметить, ни намека на акцент. Не прост этот парень в болониевой куртке. Боюсь, что это вообще никакой не хохол.
– Знаешь что, ты мне лучше скажи, кто это все время с нами ходил, этот худенький черненький.
Ну-ка, ну-ка! Сейчас мы узнаем, какими выглядим в глазах этого неврастеника!
– Да черт его знает. Зовут Дементий. По-моему, он немного с приветом. Появился здесь месяцев пять назад. Из новосибирского Академгородка вроде бы. Составлять и редактировать какой-то сборник. Модест ведь во все нос сует, ему все интересно, вплоть до самой жалкой уфологии. А этот парень личность, по-моему, темноватая. Впился, как репейник. Какой там сборник, он уже вроде секретаря у Модеста. Переписку ведет. Мне кажется, он…
Договорить Шевякову помешали. Явилась своей собственной персоной, на своем собственном, хотя и сильно поношенном «форде» старшая дочь Модеста Анатольевича, рожденная в законном браке, Вероника Модестовна. Отвратное кваканье ее американской развалюхи я узнаю из тысячи автомобильных голосов.
Шевяков выскочил из гаража и отворил ворота.
Таких, как Вика, в наших советских милицейских фильмах умудренные следователи с седыми висками сразу берут на подозрение. Сама девушка вроде как обыкновенный МНС в тихой ихтиологической конторе, но знакомства!!! Фарца, массажисты-шантажисты, подпольные парикмахерши и всякая мелкая «иносрань». Сюда, на дачу, она залетает нечасто, подозреваю, только лишь затем, чтобы разжиться папиной копейкой. Меня она в упор не видит, да я стараюсь и не приближаться на такое расстояние. С Марусей настолько корректна, что это вызывает у меня беспокойство.
Ну вот, въехала звезда наша. Выбирается из тачки, сладко потягиваясь. Смотрите, какая я. Кожаные брюки, белый ангорский свитер, на шее массивное ожерелье из китайской бирюзы. Высокая, стройная, но какая-то чересчур жилистая, нервная, неплавная. Лицо заметно вытянутое, подбородок папин, клином вниз. И веки, тяжелые папины веки. Во рту сигарета коричневая с золотым ободком. Вот законченный образ.
Но не сама Вероника была главным сюрпризом к ужину. Посмотрите, кого она привезла!
– Фил Мак Мес, из Арканзаса.
Вот этого нам только и не хватало!
Высокий, сутулый, веснушчатый мужик под пятьдесят в толстенных очках. Поразительно остроносый. Ему, наверно, очень удобно соваться в чужие дела. Про зубы ничего не будем говорить. Не в джинсах. Такой костюмчик и «Большевичка» может пошить. Клетчатая рубашка. В руке парусиновый портфель. Стоит, улыбается, а что ему еще делать? Вероника представила его Шевякову и Лене в тот момент, когда у одного был в руках ломик, каким запираются изнутри ворота, а у другого ржавый газовый ключ, отчего их вид нельзя было назвать дружелюбным.
Видя, что радушия тут не жди, Вероника скомандовала:
– Камон, Фил, камон.
И они двинулись по кирпичной дорожке к передней веранде дома. Воспользовавшись тем, что эта пара привлекает сейчас всеобщее внимание, я незаметно выбрался из засады. Навстречу гостям вышел сам Модест Анатольевич, со своей неизменной красной кружкой. Он был по-хорошему вальяжен в своем тибетском халате. Мужественные залысины, серебристые виски, мудрый прищур век, выправка. Как будто не его тесть, а он сам был адмиралом. Такой до восьмидесяти будет нравиться дамам. Никакого смущения визит иностранца у него не вызвал. Перевидал он иностранцев на своем веку предостаточно.
– Это Фил, папочка. Он адвокат, журналист и издатель. Он страшно хотел с тобой познакомиться.
Издатель? Интересно.
– Ну, если страшно, – Модест Анатольевич сделал приглашающий жест кружкой. – Думаю, сейчас нам дадут перекусить.
Не желая никого тиранить своим голоданием, он настаивал на полноценном четырехразовом питании для всех прочих домочадцев.
– Ах, да, – Вероника встрепенулась, услышав о еде. – Я, папуль, твои академические заказики привезла. Там в багажнике, пусть Женечка отнесет Марусе на кухню.
– Я отнесу, – сказал Леня.
На веранде появился Барсуков, видимо, проголодался господин таинственный. Модест Анатольевич предложил всем рассаживаться. Половину веранды занимал огромный овальный, застеленный клетчатой скатертью стол. Посреди него стоял настоящий медный самовар с погнутым боком и плетеные корзиночки с сушками и карамельками.
Вика ткнула локтем американца, мол, не церемонься, садись, а сама со словами «пойду сестричку проведаю» исчезла на кухне. Она не принадлежит к породе людей, любящих сидеть на одном месте. Фил, как выяснилось, и не собирался церемониться. Как все американцы, он был уверен, что его появление есть центральное событие в любое время в любом месте. Едва поставив локти на скатерть (хорошо, что не ботинки), он полез к академику с серьезным разговором. Причем все попытки Модеста Анатольевича перейти на английский адвокат пресек, он считал, что достаточно хорошо говорит по-русски. Конечно, наш язык – это такая мелочь, которой любой арканзасский адвокат может овладеть прямо в самолете при перелете через океан.
Из той каши, что представляла собой речь очкастого издателя, съедобными для слуха оказались всего лишь несколько мыслей. Вот они: «Ваш выступлений» (повторено два раза), «давном давном думал» (три раза), «социализмус – но, капитализмус – но», и «третий пут» (по три раза). «Элцин пяный» (пять раз).
Штатник – он и есть штатник. Я лично не решился бы в первые пять минут после появления заявить в американской аудитории, например, что «Буш – наелся груш».
Барсуков сидел мрачный, мне кажется, мучило его не качество русской речи американца и не ее провокационная направленность, а что-то свое, неизъяснимое. Я же с первых слов адвоката немного занервничал, хотя к моим видам на будущее его появление вроде бы прямого отношения иметь не могло.
Тут надо пояснить – Модест Анатольевич на днях дал одной зарубежной радиостанции очень энергичное и немного неосторожное интервью. Мысль, которую он в нем проводил, была такова: по его, академика Петухова, мнению, нынешний СССР никакой перестройке не подлежит, должен быть упразднен, а на его месте следует возвести совсем иное государство. Вместе с тем он, академик Петухов, категорически не согласен с моделями, предлагаемыми Сахаровым и Солженицыным, который на днях опубликовал в «Комсомолке» свою обширную статью «Как нам обустроить Россию». Интервью, как можно видеть, вызвало международный резонанс, будь он неладен!
Из той речи Модеста Анатольевича можно было понять, что им написана уже целая большая книга, в которой затронутая в интервью тема разработана исчерпывающе. Вот уже и американский издатель наготове, и любимая дочка помогает ему добраться до рукописи любимого батюшки. Интересно, за какие комиссионные.
Особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что не далее как завтра Модест Анатольевич, в компании нескольких академических старцев, должен был отправиться в Кремль, на встречу с «самым высшим руководством» страны. Академик, явно польщенный доверием власти, не скрывал тему предстоящего курултая – референдум о сохранении СССР.
Одного, убей меня бог, одного не могу понять, как Модеста Анатольевича, человека, причастного тайнам высшего порядка, тайнам и ослепительным, и умопомрачительным, может занимать муравьиная суета политики. Что ему до этого референдума, когда… нет, нет, отказываюсь понимать!
– Так что же, дадут нам чего-нибудь сегодня перекусить?! – громко сказал хозяин, вальяжно и небрежно перебивая нервную речь иностранца.
Американец смущенно улыбнулся, догадываясь, кажется, что одним косноязычным наскоком такую крепость, как академик Петухов, не возьмешь. Портфельчик, из которого он, может быть, уже готовился достать текст наглого издательского договора, был убран с колен к ножке стула.
Шевяков, пользуясь моментом, подвел к Модесту Анатольевичу своего преемника. Едва услышав чечеканье Леонида, академик воскликнул:
– Белорус?
Прирожденный сантехник с достоинством кивнул. Ага, значит, я не угадал, он не хохол, но это мало что меняет.
А на Леонида между тем обрушился целый шквал вопросов:
– А Карпюка вы знаете? А Тикоту? А Казимирчика, Сергея Адамовича? А Кулинича, ну такой директор музея в Речице? Нет? А Стрельчика, Васю Стрельчика?!
Все же как много, как разнообразно путешествовал в своей жизни Модест Анатольевич. Но новый сторож на каждый вопрос отвечал отрицательным кивком. Видя, что академик все больше и больше мрачнеет, Леонид заметил, что Белоруссия все же превосходит размерами деревню, где все знают всех. Отзвук ущемленной гордости представителя малого народа.
– Да, да, – уже равнодушно кивнул Модест Анатольевич, – значит, теперь вы теперь будете там, м-м, в сторожке?
– Я.
– Что ж, приступайте, пусть Женя вам все покажет.
Женя сказал, что все и так уж показано, и молодым людям ничего не оставалось, как отойти в сторонку.
– Никакой он не белорус, Васю Стрельчика не знает, – хмыкнул академик, отхлебывая из кружки.
На веранду выпрыгнула раскрасневшаяся Вероника с сообщением, что Маруся с минуты на минуту принесет блинчики с мясом.
– А я уезжаю.
– То есть как? А-а-э…
– А Фил остается. Поверь, у него к тебе самое серьезное предложение. Но даже если ты ему откажешь, ты хотя бы обязан накормить человека, прежде чем выгнать из дома.
Вероника чмокнула отца в висок.
– А ты перекусить? – не находя лучшего аргумента, спросил отец.
– На диете. Не воображайте, товарищ академик, что только вы имеете право не есть.
Я посмотрел на Фила, он облизывался, явно показывая, что мечтает добраться не только до блинчиков академика, но и до его рукописей. Вероломная Вероника! Хороший подарок папочке! Дом и так забит чужаками. Дочка уже спускалась по лестнице, когда Модест Анатольевич зацепил ее последним крючком.
– А как же Фил уедет без машины?
– Ой, пап, поедет, как все. На электричке.
– А если дождь?!
– Ничего, не размокнет.
Фил радостно закивал и полез в свой портфельчик, извлек оттуда книгу в суперобложке и протянул Модесту Анатольевичу.
В этот момент в коридоре, ведущем к веранде, послышались шаги Маруси с подносом.
– Вика, ты меня захватишь? – быстро спросил аспирант, как раз появившийся со своим саквояжем.
– Прыгай в машину.
Академик с удивлением разглядывал фотографию на рекламном отвороте супера, там был изображен наш остроносый очкарик в камуфляжной форме, он стоял под деревом и под дождем. Улыбаясь совсем так, как улыбался сейчас. Книга была, судя по всему, написана Филом, но показывал он ее явно не для того, чтобы похвастаться, но в доказательство того, что не боится дождя.
– Это Вьетнам.
– Где вам дали просраться, – сказал вдруг Барсуков, которого я до сих пор считал человеком либеральных, то есть проамериканских взглядов. Впрочем, ничего удивительного, Барсуков был за демократическую Америку и против Америки милитаристской.
– Так ест, да. Я был прострация. Сикс манс.
– Пап, – крикнула Вероника, высовываясь из-за руля, – вам и без меня будет весело!
И тут же стало ясно почему. Послышалась песня, она приближалась вдоль лицевого забора. Певец был пока не виден за кустами жасмина. Пел он неприятным, небритым голосом на мотив «Марсельезы»:
Коммунисты поймали
мальчи-ишку, затащили его в КГБ.
«Говори нам, кто дал тебе кни-ижку,
руководство в идейной борьбе».
Вероника фыркнула, фыркнула и ее машина, и они отчалили. В распахнутых воротах нарисовался во всей своей отрицательной привлекательности Валерий Борисович, родной брат Юлии Борисовны, супруги академика. На несколько секунд он замолк, была короткая немая сцена, потом гость решительно двинулся внутрь дачной территории. В это время из сторожки вышел белорус с косою. Не знаю, что он намеревался с нею делать под вечер, может, просто отбить, не умея по своей крестьянской закваске сидеть без дела. Валерий Борисович замахал на него руками, как будто признал в нем Смерть.
– Рано, рано!
Пожевал губами, собираясь с певческой силой, и снова загорланил:
«Говори, кто учил злонаме-еренно
клеветать на наш ленинский строй!» —
«В жопе видел я вашего Ле-енина!» —
Отвечает им юный герой.
Дешевое фрондерство дешевого человека, да еще напившегося под вечер дешевого одеколона. Никакой смелости для того, чтобы издеваться над Лениным, сейчас не требуется.
Было видно, что Модест Анатольевич не рад визиту родственника. Свояк жил на другом конце дачного поселка на небольшой съемной дачке и получал определенное содержание с условием, что не будет докучать своим присутствием. Причина такого условия была очевидна. Валерий Борисович был очень уж неприятен собой. Университет закончил, а пахнет как от бомжа. Но дело даже не в жуткой похмельной щетине, не в пиджаке, застегнутом не на ту пуговицу, а в тяжелейшем характере. Смесь Ноздрева и Мармеладова. Никогда не знаешь, бросится он в ножки или в рожу плюнет. Никак не могу понять, почему Модест Анатольевич не разорвет с ним отношения полностью и терпит порою его выходки. Одного звонка местному участковому за глаза хватило бы для полной победы над этим домашним диссидентом.
Когда Валерий Борисович подошел к ступеням веранды и остановился, дав себя рассмотреть, мне показалось, что он не так уж и пьян, а неправильно застегнутый пиджак и разные носки – наигрыш. Валерий Борисович стоял молча, как бы скромно, но при этом выражая всем видом уверенность, что его сейчас пригласят к столу.
Так оно, как это ни дико, и случилось.
– Ну что же ты там застрял? Пришел – проходи, садись.
И опустившийся человек начал подниматься по ступеням.
