Михаил Перельман
Гражданин Доктор
Кологрив
Летом 1947 года меня направили в больницу города Кологрива руководить производственной практикой четырех студенток четвертого курса – Немцевой, Пошехоновой, Щукиной и Клюевой.
Город расположен в северо-восточной части Костромской области, на реке Унже, население его было около 3,5 тысяч человек. До ближайшей железнодорожной станции Мантурово – километров 80, дорога грунтовая, с колеями и ухабами. Проехать можно только в сухую погоду на лошади или грузовой машине. Больница на 90 коек находилась в двухэтажном доме. Первый этаж частично кирпичный, второй деревянный. Хирургическим отделением больницы, как мне рассказали, раньше заведовали Василий Васильевич Успенский и Николай Федорович Березкин, которые затем стали широко известными профессорами хирургии. Ко времени нашего приезда хирурга в больнице не было уже в течение двух лет, и я был временно оформлен на две врачебные ставки – заведующего хирургическим отделением и ведущего прием амбулаторных больных хирургического и гинекологического профиля.
Воду в больницу приносили из колодца во дворе. Электричества летом не было. Для стерилизации белья, перевязочного материала и инструментов пользовались автоклавом на дровах, плитой и примусами. Все операции производили в перчатках. Из-за отсутствия в течение месяца спирта перчатки обрабатывали раствором сулемы. Штат хирургического отделения состоял, кроме заведующего, из операционной сестры (она же старшая сестра отделения), четырёх палатных сестер и пяти санитарок. Все они имели большой стаж и отличались исключительным трудолюбием, добросовестностью и честностью.
Больных в хирургическое отделение мы направляли из амбулатории, где ежедневно принимали всех приходящих и приезжающих. Многие нуждались в хирургической помощи. Списки операций на каждый день, включая субботу, в условиях Кологрива того времени кажутся фантастическими. Удивительно, но факт! С 17 июня по 22 августа 1947 года мы произвели 154 операции.
На голове и на шее были сделаны по 7 операций, на груди – 2, на брюшной стенке и в брюшной полости – 119, на конечностях – 19 операций. Десять детей оперировали под масочным эфирным наркозом, у 6 взрослых применили спинальную, а у всех остальных – местную анестезию. Средняя продолжительность пребывания больного на койке составила 6,5 дня. Умерли 2 больных, оперированных в крайне тяжелом состоянии. У одного из них были нагноившиеся эхинококковые кисты печени, у второго – заворот тонких кишок недельной давности. Нагноений операционных ран и пневмоний после операций не было.
Истории болезни были недопустимо краткими – по типу амбулаторных карточек. В то же время операционный журнал вели аккуратно и достаточно подробно. Операционные препараты исследовали на кафедре патологической анатомии в Ярославле, а заключения позже вклеивали в журнал.
Перед отъездом из Кологрива мне вручили дорогие сувениры, которые бережно хранились 60 лет, – справку о работе, приказ по районному отделу здравоохранения, характеристику и почетную грамоту.
В июне 2005 года мы вместе с начальником Департамента здравоохранения Костромской области В. И. Пришвиным, главным врачом областного противотуберкулезного диспансера М. Ю. Петруниным и профессором нашей московской кафедры И. В. Богадельниковой посетили Кологрив. Приехали на легковых автомашинах по более короткой асфальтированной дороге. Главный врач больницы Л. B. Шевченко работает в городе уже 20 лет. Она активна, в спортивной форме. Разумеется, есть электричество. Во дворе больницы стоит высокая водонапорная башня. Вывеска «Хирургическое отделение» сохранилась без изменений. Наша операционная переехала с первого этажа на второй, отремонтирована, с подвесной лампой. Из старых, хорошо знакомых мне сотрудников нет никого. Погуляли по городу, получили удовольствие от вида нового моста через Унжу и посещения школы творчества детей.
Наука
Во время учебы на пятом курсе, которую я совмещал с хирургической работой в больницах и преподаванием на кафедре нормальной анатомии, отец настроил меня работать над кандидатской диссертацией. Представлялось ясным, что тема должна быть анатомо-клинической или клинико-анатомической. Выбор пал на «Анатомические и клинические материалы к операции Лериша на бедренной артерии». После окончания института работа над диссертацией активизировалась. Бедренную артерию и ее нервы мы со студентами-кружковцами препарировали по вечерам и ночам в морге больницы им. Н. В. Соловьева, в которой я часто дежурил.
Клиническая часть работы была основана на опыте 100 периартериальных симпат-эктомий у больных с различными заболеваниями нижних конечностей, в основном с трофическими язвами после огнестрельных ранений. В процессе анатомических исследований и клинической работы был предложен новый оперативный доступ к бедренной артерии через влагалище портняжной мышцы.
Художественно выполненные зарисовки всех препаратов для моей диссертации сделал талантливый художник, в то время наш студент Юра Стовичек. В последующем профессор Георг Викторович Стовичек стал крупным анатомом-нейроморфологом, заведующим кафедрой нормальной анатомии. С 1968 по 1977 год он был ректором Ярославского медицинского института, а в настоящее время является профессором кафедры анатомии в Ярославле.
Подготовка к защите кандидатской диссертации не прошла мимо партийной организации института. Последовало предложение вступить в ВКП(б). Для меня это представлялось закономерным и естественным. Воспитан я был в пионерской и затем в комсомольской организациях, всегда добровольно и активно участвовал в общественной жизни, полностью разделял доктрину Коммунистической партии. Посоветовался с беспартийным отцом. Он в восторге от предложения не был, но и не возражал. В 1946 году я был принят в кандидаты, а еще через год – в члены ВКП(б).
В 1947 году в центральных медицинских журналах опубликованы две мои статьи – о кишечных узлообразованиях и об операции Лериша на бедренной артерии. Значение публикаций в журналах «Хирургия» и «Вопросы нейрохирургии» в то время было несравненно выше, чем в наши дни. Особенно велико оно было в небольших городах. Коллеги-врачи, родственники, знакомые передавали журналы из рук в руки. Статьи внимательно рассматривали, обсуждали, автора поздравляли.
24 ноября 1947 года я защитил кандидатскую диссертацию на заседании Ученого совета санитарно-гигиенического факультета 1-го Московского медицинского института (в Ярославле Совета по защите диссертаций не было). Моими оппонентами были профессор И. С. Жоров, имевший большой опыт военного хирурга, и профессор Ф. М. Ламперт – специалист по хирургии вегетативной нервной системы. Защита прошла гладко. Вскоре в мое удостоверение вписали «кандидат мед. наук», и сразу же возникли мысли о второй диссертации – докторской.
Мне казалось, что тем для докторской диссертации могло быть две. Первая из них относилась к боталлову протоку, вторая – к ваготомии при язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки.
Первая тема возникла во время работы над кандидатской диссертацией в Центральной медицинской библиотеке в Москве, на площади Восстания (теперь это Кудринская площадь). По письму из Ярославского медицинского института я получил разрешение на пользование иностранными журналами – в то время свободно получать их было нельзя. Неудивительно, что в этих журналах было много нового и интересного. И вот случайно вижу статью американца Роберта Гросса из Бостона об успешной операции по поводу врожденного порока сердца – открытого боталлова протока. При этом пороке очень часто развиваются тяжелые осложнения со стороны сердца и легких, возникает инфекционное поражение легочной артерии. Взял англо-русский словарь, все внимательно прочитал, вгляделся в рентгеновские снимки и рисунки. Операция представилась мне выполнимой в условиях Ярославля. Вместе с членами научного студенческого кружка, которым я руководил, мы провели обследование ярославских школьников, выискивая систолический шум и «кошачье мурлыканье» над легочной артерией.
Одновременно для выявления больных с открытым боталловым протоком связались с педиатрами. Помогали также друзья – терапевты E. Л. Тынянова и А. Н. Фурманова (кстати, обе – близкие родственницы широко известных советских писателей).
На кафедре топографической анатомии мы планировали изучение оперативных доступов к боталлову протоку. Мой шеф – Александр Владимирович Тихонович – настоятельно советовал: «Для подготовки к такой операции тебе нужен консультант из Москвы». Это предложение поддержал и отец. Так я попал в 1-й Московский медицинский институт к заведующему кафедрой оперативной хирургии и топографической анатомии профессору В. В. Кованову.
Большую Пироговскую улицу и переулок, в котором стоял памятник А. И. Абрикосову, нашел быстро. Открыл массивную дверь в старинное здание. В нем, согласно вывескам, располагались кафедры патологической анатомии, топографической анатомии и оперативной хирургии, судебной медицины.
К Владимиру Васильевичу Кованову я приехал с одним только кратким письмом от A. B. Тихоновича – без телефонных звонков и какой-либо предварительной договоренности. Пока я, волнуясь, ждал приезда профессора, осмотрел в коридоре многочисленные стенды и почувствовал столичный уровень науки. Владимир Васильевич быстро принял меня, одобрил анатомо-экспериментальные старания и предложил продолжить работу совместно с аспиранткой кафедры Наташей Добровой (позже профессор Наталья Борисовна Доброва работала в Научном центре сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева). Вскоре экспериментальная часть начатой в Ярославле работы была завершена, а ее результаты опубликованы.
Осенью 1948 года состоялась встреча врачей, окончивших Ярославский медицинский институт в 1945–1948 годах.
Операции на боталловом протоке
В июне 1949 года в больницу им. Н. В. Соловьева из городской детской больницы в довольно тяжелом состоянии была переведена 14-летняя девочка с диагнозом незаращения боталлова протока, осложненного септическим эндартериитом. После консилиума с участием главного врача больницы Николая Михайловича Крашенинникова, который руководил больницей с 1943 по 1952 год, было решено больную оперировать. Способствовало такому решению успешное ушивание колото-резаной раны сердца, которое мне незадолго до этого удалось сделать у молодого парня Соколова во время дежурства. Однако за день до назначенной операции состояние девочки резко ухудшилось, и она умерла. На вскрытии диагноз подтвердился, а полученный патолого-анатомический препарат был широко демонстрирован. Всем стало ясно, что таких больных необходимо оперировать раньше.
2 июля 1949 года в Ярославской городской клинической больнице им. Н. В. Соловьева 8-летней Тамаре под масочным эфирным наркозом в сочетании с местной анестезией была успешно сделана операция двойной перевязки открытого боталлова протока. Больную перевели в палату. Убедившись в благополучном состоянии девочки, я вскочил в трамвай и поехал к Александру Владимировичу Тихоновичу. Ведь именно он активно поддержал небезопасную инициативу своего молодого ассистента, направил меня к Кованову и дал ряд разумных советов. В связи с этим было важно, чтобы он узнал об операции и всех ее деталях именно от меня.
– Только сам поменьше рассказывай об операции и не вздумай где-нибудь хвастаться успехом, – сказал старый профессор. – Пусть это делают другие. Понял?
– Понял, Александр Владимирович, большое спасибо за все!
Мудрому совету старого интеллигентного хирурга я стараюсь следовать всю жизнь и понимаю, как это правильно и важно со многих позиций.
Мать Тамары работала кондуктором на трамвайном маршруте, который пересекал почти весь город и проходил мимо больницы имени Н. В. Соловьева и областной больницы. Как разговорчивая женщина, она играла роль надежного средства массовой информации. Об успехах хирургии быстро узнал весь город. Вскоре было сделано несколько аналогичных операций на боталловом протоке. Они оказались пионерскими хирургическими вмешательствами по поводу врожденного порока сердца в стране.
Наша первая пациентка Тамара была представлена на научной сессии Института хирургии им. A. B. Вишневского АМН СССР по ходу моего доклада о хирургической анатомии боталлова протока в Москве 14 ноября 1949 года. Сессия была посвящена памяти Александра Васильевича Вишневского в связи с годовщиной его смерти.
После доклада и демонстрации ко мне подходили многие хирурги, завязывались разговоры и знакомства. Больше других я запомнил A. C. Харнаса и В. М. Сергеева, с которыми затем был дружен многие годы.
На тему диагностики и хирургического лечения незаращения боталлова протока мною была подготовлена в черновом виде докторская диссертация. Однако визит к лидеру советской кардиохирургии А. Н. Бакулеву не дал оснований для оптимизма. Причинами, как я понял, были моя молодость, работа на периферии, отсутствие входившей в практику ангиографии и, наконец, подготовка самим Александром Николаевичем руководства по хирургии врожденных пороков сердца. От дальнейшего продвижения этой работы как диссертационной я отказался и ограничился итоговой статьей, которая открывала раздел оригинальных исследований в третьем номере престижного журнала «Клиническая медицина» за 1952 год.
Кафедра госпитальной хирургии
В 1948 году я по-доброму расстался с основной должностью ассистента на кафедре топографической анатомии. Александр Владимирович Тихонович считал закономерным мое желание полностью перейти в клинику на освободившуюся должность ассистента кафедры госпитальной хирургии на базе областной больницы. Заведовал кафедрой мой отец.
Работа ассистента в областной больнице сочеталась с многочисленными дежурствами и большим числом экстренных операций. Во время дежурства мне пришлось оперировать по поводу острого аппендицита свою родную младшую сестру. Нередко вечером и ближе к ночи производили даже плановые операции, которые не было возможности сделать днем. В качестве помощников широко привлекали студентов – членов научного кружка.
Врачи областной больницы часто вылетали в районы области самолётами санитарной авиации. Я был в числе активных бортхирургов, которые охотно консультировали и оперировали в городских и районных больницах области. Это были Брейтово, Некоуз, Большое Село, Углич, Пошехонье, Арефино, Песочное, Владычное, Кукобой, Давыдково, Пречистое, Данилов, Норское. Некоторые районы были, конечно, любимыми. Там работали хорошо знакомые, симпатичные врачи и операционные сестры, было удобно оперировать, радушно встречали, принимали и провожали. Для меня такими районами были Любимский, Мышкинский и Тутаевский.
В Любиме было хирургическое отделение, которым руководил наш бывший студент-фронтовик Михаил Сергеевич Сковородкин. Теперь его сын занимает мою бывшую должность – заведует хирургическим отделением Больничного городка в Рыбинске. В Мышкине работал типичный земский врач и хирург высокой квалификации Д. Л. Соколов. У него была изобретательская жилка, и он сделал из деревянных брусков и фанеры удобный дополнительный инструментальный столик. При операциях на брюшной стенке и в брюшной полости этот столик ставили над тазом и бедрами больного, а затем накрывали простынями. Операционные сестры и хирурги считали столик Соколова очень удобным, и мы в Рыбинске широко пользовались им.
В Тутаеве (это районный центр в 35–40 км от Ярославля) нам вместе с моей бывшей студенткой Олей Колчиной (Ольга Вениаминовна Неклюдова, недавно скончалась в Ярославле) удалось с успехом сделать под местной анестезией экстренную резекцию желудка у совершенно обескровленного больного с язвенной болезнью. Помогала отличная операционная сестра тутаевской больницы, а кровь для прямого переливания дали дежурный терапевт и две палатные сестры.
За время работы под началом отца я хорошо прочувствовал преимущества и еще лучше – недостатки «семейственности», с которой в здравоохранении и медицине партийные и административные органы в то время развертывали активную и непримиримую борьбу. Она происходила на фоне поощрения потомственных династий шахтеров, сталеваров, трактористов, ткачих и других рабочих профессий. Однако в среде врачей семейственность считалась недопустимой. Ситуация особенно обострилась после нашумевшей статьи в газете «Медицинский работник» о вредной семейственности в Институте хирургии Академии медицинских наук СССР, где работали вместе отец и сын – выдающиеся хирурги Александр Васильевич и Александр Александрович Вишневские.
Агрессивная кампания борьбы с семейственностью привела многих врачей, находившихся в родственных связях, к своеобразному изменению поведения и менталитета. Так, я старался не подчеркивать значение отца в моем развитии. В присутствии других не пользовался его советами и консультациями. Воздерживался от ассистенции ему на операциях. Иногда не ставил в докладах и статьях гриф с его фамилией. Изменение менталитета оказалось чрезвычайно стойким. Лишь спустя десятилетия я внятно ощутил особенности своего поведения и порочную недооценку роли отца во всем, что было успешного в последующие годы. Полагаю, что такое просветление среди моих коллег – детей одной эпохи – совсем не редкость.
Нейрохирург
Областная станция санитарной авиации получила вызов из города Тутаева – просят срочно направить невропатолога и хирурга к больному с черепно-мозговой травмой. Мы выехали на машине с опытнейшим невропатологом, замечательным человеком Валентином Николаевичем Ключиковым. Во время войны он заведовал неврологическим отделением эвакогоспиталя в Рыбинске, затем стал ассистентом кафедры нервных болезней, будущим профессором, заведующим кафедрой нервных болезней Ярославского медицинского института. Как нам рассказали местные врачи, молодой человек после травмы был в сознании и жаловался на головную боль. Однако его состояние прогрессивно ухудшалось. К моменту нашего приезда он был без сознания. Пульс и дыхание редкие, зрачки разной ширины. Валентин Николаевич диагностировал внутричерепное кровотечение и сдавление мозга.
– Скорее всего, – сказал он, – порвана средняя артерия мозговой оболочки, ориентировочно на стороне более широкого зрачка.
Состояние больного ухудшалось на наших глазах и приближалось к агональному. Мы приняли решение немедленно вскрыть череп. Необходимых фрез в операционной не оказалось, и трепанацию пришлось сделать желобоватым долотом, молотком и кусачками. Через отверстие сразу же стали под давлением выделяться сгустки крови. Сторона была определена правильно! Эффект был потрясающий – у больного вскоре восстановилось сознание, и он даже пытался что-то сказать. В итоге парень выздоровел без каких-либо неврологических последствий и затем долго отказывался от закрытия довольно большого дефекта костей черепа.
Этот эпизод получил в Ярославской области широкую огласку. Вспомнили, что в облздравотделе давно лежит путевка для специализации по нейрохирургии в Ленинградском нейрохирургическом институте им. А. Л. Поленова. Явных кандидатов для специализации не было, и после переговоров с руководством медицинского института я был направлен в Ленинград.
В двухместной комнате общежития ленинградского Института усовершенствования врачей моим соседом оказался хирург из Брянска – молодой, крепко сложенный и энергичный человек. Познакомились. Он представился: Саша Шалимов. Да, это был будущий известный советский и украинский хирург, Герой Социалистического Труда, академик и главный хирург Украины Александр Алексеевич Шалимов. Мы добросовестно учились у профессоров И. С. Бабчина, A. B. Бондарчука, Е. Ж. Трона, но нейрохирургами не стали. На память о нейрохирургии у меня остались запись в военном билете («нейрохирург») и приказы Минздрава об участии в разных нейрохирургических конференциях.
С Александром Алексеевичем Шалимовым мы по жизни много раз встречались в самых разных ситуациях, не раз поминали нейрохирургию и слушали исполняемые им украинские песни.
Осенью 2005 года я опять вспомнил о нейрохирургическом прошлом. Приближалось 80-летие Российского нейрохирургического института им. A. Л. Поленова, и меня, как учившегося в этом институте и бывшего нейрохирурга, пригласили в Санкт-Петербург на юбилейную конференцию «Поленовские чтения».
На пути к докторской диссертации
В научном плане с прицелом на докторскую диссертацию напрашивалась вторая тема, которая представлялась новой, актуальной и интересной в анатомо-хирургическом, клиническом и физиологическом плане. Этой темой была ваготомия при язвенной болезни, которую после американцев начал производить А. Н. Филатов в Ленинграде. В нашей клинике ваготомию стали делать в конце 1946 года. Оперировали, как правило, при язве двенадцатиперстной кишки с выраженным болевым синдромом. Эффективных методов консервативного лечения в то время не существовало, из лекарств была лишь питьевая сода. В то же время чрезбрюшинная стволовая ваготомия под спинальной анестезией у худых мужчин представлялась относительно простой и высокорезультативной операцией. Изучение литературы закончилось написанием обзора, который позже был опубликован в журнале «Хирургия» № 12 за 1948 год. Для выполнения анатомической части работы я решил пойти по уже испытанному пути – обратиться за помощью в Москву, к Владимиру Васильевичу Кованову. По его предложению к этой работе подключилась ассистент кафедры Татьяна Борисовна Богуславская. Она была военным хирургом на фронте, а после демобилизации активно работала на кафедре и имела большой опыт в препарировании нервов и приготовлении анатомических препаратов.
Во время моих приездов холодной зимой в Москву мы на трамваях ездили в морг психиатрической больницы им. П. П. Кащенко, в котором были условия для получения анатомического материала. Одновременно с моим товарищем по Новосибирскому медицинскому институту физиологом и неврологом Иосифом Фейгенбергом мы в электрофизиологической лаборатории НИИ психиатрии в Сокольниках стали разрабатывать электрогастрографию. Эксперименты с заглатыванием в желудок электродов проводили на себе и моей двоюродной сестре. В Ярославле продолжали оперировать больных, предложили способ «мнимого кормления» для определения радикальности ваготомии в клинической практике («Хирургия», 1950, № 5, с. 29–31). Работа продвигалась, но моя неудача с диссертацией по хирургии боталлова протока подсказывала необходимость солидной столичной шлифовки и поддержки. В мае 1950 года, собрав весь имеющийся материал, я приехал к Владимиру Васильевичу Кованову. Кратко изложил результаты полученных анатомических, физиологических и клинических исследований. Реакция Кованова была мгновенной – пиши заявление и с осени приезжай ко мне, будешь работать ассистентом кафедры. Листа хорошей бумаги под рукой не оказалось. Я вырвал лист из школьной тетради и написал заявление. Владимир Васильевич его тут же подписал:
– Передай или перешли моему секретарю в дирекцию вместе с пакетом необходимых документов, – сказал он.