Михаил Волконский
Два мага
Новые сведения
Просидев остаток вечера у Бессменного и дождавшись, пока тот заснул, Цветинский все же отправился не домой к себе, а в трактир, чтобы поужинать.
Здесь было не особенно многолюдно, Цветинский же любил больше есть не один, а в компании. Он внимательно оглядел занятые столики – нет ли кого из знакомых, и нашел Кулугина, сидевшего одиноко у стола.
– Здравствуйте, – подошел к нему Цветинский. – Что это вы едите? Осетрину? Хорошая вещь! Можно присесть к вам?
– Пожалуйста, – даже несколько обрадовался Кулугин, потому что общество такого человека за столом, как Цветинский, известного среди офицеров умением поесть, было даже очень приятно.
– А я вот тоже проголодался, – пояснил Цветинский и стал заказывать ужин, после чего обернулся к Кулугину, – послушайте, мы с вами все-таки недавно были секундантами на одной и той же дуэли, положим, с разных сторон, но все-таки на одной и той же. Не выпить ли нам по этому случаю?
– Я выпить всегда рад, – согласился Кулугин. – А что, Бессменный поправляется?
– Поправляется.
– Я очень рад, – сказал Кулугин, стараясь проговорить это искренне.
– Выпьем шипучего? – решил Цветинский.
– Шипучего так шипучего.
– А сначала водочки?
– И против этого ничего не имею!
Так и сделали.
Соединение напитков было довольно жестокое в смысле своего действия, так как шипучее вино после водки действует особенно сильно.
Кулугин знал, сколько он может выпить без того, чтобы не быть совсем пьяным, но тут он не рассчитал одного – жары и духоты, стоявшей на дворе. Благодаря этой жаре его разобрало довольно быстро. Принял ли во внимание Цветинский эту жару или уж был он таков от природы, что вино на него не действовало, но только, когда Кулугин захмелел, он был еще совсем свеж и решил воспользоваться этим, чтобы порасспросить собутыльника.
– Кстати, – проговорил Цветинский, хотя это было вовсе не кстати, потому что они говорили совсем о другом, – вы давно знакомы с графом Фениксом?
– Я-то? – переспросил Кулугин, посмотрев на него мутными, пьяными глазами.
– Ну да, вы! Хороший человек этот граф Феникс?
– У-ди-ви-тельный!.. Он все… может…
– Как это все?
– А так, все… Знаешь, Цветинский, будем на «ты»… Выпьем и будем на «ты».
– Хорошо, выпьем, – согласился Цветинский и продолжал выпытывать у Кулугина, – так ты говоришь, что Феникс все может, что захочет?
– Все… что захочет… Вот мы с тобой выпили… И ты – мне друг?
– Друг.
– И я должен быть с тобой откровенным?
– Должен.
– Ну, так я буду откровенен. Я вот влюблен, понимаешь, влюблен – оттого и напился.
– И что же, она хороша?
– То есть вот как хороша! – Кулугин ударил себя кулаком в грудь, – то есть так хороша, что прелесть. Ты ее не видел?
– Кого?
– Воспитанницу Елагина.
– Так ты в нее влюблен?
– Ну да! А в кого же еще?
– Ну, а что же тут может граф Феникс?
– Все. Он так и сказал, что все может. «Ты – говорит, – достань медальон, а я все могу».
– Так ты для него старался достать медальон через горничную?
– Для него, разумеется, для него, потому что я знаю, что он все может. Он говорит: «Только торопись, иначе я сам достану!» – и действительно я опоздал… Медальон-то у меня тю-тю!..
– Куда же он девался, по-твоему?
– По-моему, он у графа Феникса, потому что он все может. Он мне сказал: «Торопись, не то упрежу!» – и упредил…
– Вот оно что!
– Да, он мне вдруг задал тоже задачу, ну, на этот раз я все выполнил в точности…
– Какую же задачу?
– Так я тебе и сказал! Ты думаешь, я пьян, так ты все от меня и узнаешь? Как же! Я даже поклялся Фениксу, что никому не скажу, как записку подложил светлейшему, как самого Феникса за гардину спрятал… Никому, брат, я этого не скажу…
– И не говори, а то, пожалуй, станет известно, где и когда это было.
– Разумеется, потому что это было на моем дежурстве в Таврическом дворце. Так мне самому так может влететь, если я болтать буду.
– Ты и не болтай!
– Поэтому и не проси меня рассказывать…
– Я и не прошу.
– Да вообще и разговаривать не стоит. Давай лучше пить!
– Давай! – согласился Цветинский, наполняя стакан Кулугину.
Он узнал от него больше, чем ожидал.
На другой день Кулугин проснулся поздно, с сильной головной болью. Он плохо помнил, что произошло с ним накануне. Что он говорил и что он делал, как ни старался он вспомнить, – бесследно исчезло из его памяти.
«Не наговорил ли я чего-нибудь лишнего?» – испугался он и, поскорее одевшись, отправился к Цветинскому.
Тот давно уже встал, успел проголодаться и ел кислую капусту с горчичным соусом.
– А, милости просим, – приветствовал он Кулугина. – Здорово мы вчера выпили! Капустки не хотите ли? С похмелья освежает.
– А вы тоже были вчера пьяны? – стал спрашивать Кулугин.
– Как стелька.
– Не помните, о чем мы говорили?
– Плохо.
– Я о Таврическом дворце рассказывал что-нибудь?
– О пожаре там, вероятно? Об этом все говорят.
– Нет, не о пожаре; о другом я ничего не рассказывал?
– Нет.
– А об Елагине?
– Тоже, кажется, нет… Впрочем, я не помню… Кто-то мне говорил, что воспитанница Елагина уехала, но, кажется, не вы.
– А о медальоне я вам ничего не говорил?
– О каком медальоне?
– Так, вообще… Так, значит, я ничего не сказал лишнего?
– Если бы даже и сказали, я все равно ничего не запомнил бы: я сам был пьян.
– Ну, я очень рад, – успокоился Кулугин. – а то боялся… Впрочем, нечего об этом говорить…
– Конечно, нечего! – равнодушно согласился Цветинский. – Капустки не хотите ли? А вот вы вспомнили об отъезде воспитанницы Елагина. Вы знаете, всех интересует, куда она делась? Говорят, ее мадам видели у графа Феникса.
– У графа Феникса! – привскочил на месте Кулугин. – Кто вам говорил, что она у Феникса?
– Не помню, кто-то из барынь.
– А не я вчера?
– Наверное нет.
– Благодарю вас!.. Ну, до свидания, мне пора!
– Куда же вы? А капустки с похмелья?
Но Кулугин отказался от капустки и поспешил распрощаться.
От Цветинского он отправился непосредственно к графу Фениксу. Здесь он миновал лестницу, миновал пустую переднюю и направился по анфиладе комнат. В одной из них его встретил сам Феникс.
– Граф, ради Бога, я с ума схожу! – заговорил Кулугин. – Мне сейчас сказали, что мадам воспитанницы господина Елагина у вас тут.
– Мало ли что говорят!..
– Но помните, тогда, когда мы завтракали с вами после дуэли, я сам видел в окне, в саду…
– Мало ли что вам могло показаться!
– Послушайте, граф, вы мне доверили важную для вас тайну… тайну вашего появления у светлейшего.
– Ну, что же из этого?
– Неужели вы не можете доверить мне другую?
– Другую?
– Ну да, если воспитанница Елагина у вас?
– Ее нет у меня, что за пустяки! Откуда вы взяли это? Что может быть общего между мной и воспитанницей господина Елагина?
– Не знаю, но уверен, что у вас есть общее между вами и ее мадам-француженкой. Вы мне говорили, чтобы я достал медальон и торопился исполнить это, иначе вы обойдетесь без меня. Как вы могли обойтись? Достать медальон через француженку. Кроме нее, никто не мог войти в комнату к ее питомице, она вошла и взяла, и, когда горничная пошла, медальона уже не было. Все ясно. Потом я вижу француженку у вас в саду в окно, и мне говорят также, что она у вас.
– Я вам не говорил этого!
– В том-то и дело, что вы скрываете.
– Послушайте, однако! Вы настойчиво допытываетесь, хотите словно силой принудить меня.
– И хочу принудить…
Кулугин раздражался все больше и больше. Мало-помалу раздражение его передалось и графу.
– Каким же образом вы принудите меня? – повышая голос, произнес Феникс.
– Просто, граф, просто: если вы не скажете мне сейчас правды, у вас ли француженка, то я отправлюсь к светлейшему и расскажу ему всю подкладку комедии, которую вы заставили меня разыграть в его дворце на моем дежурстве, и как вы его обморочили…
– Угроза серьезная, – усмехнулся Феникс. – Если вы решились на нее, значит, вы действительно себя не помните. Так и быть, жалея вас, я вам скажу: француженка у меня.
– И она принесла вам медальон?
– Да в том-то и дело, что нет, в том-то и дело, что нет! – повторил граф несколько раз, и в его голосе против обыкновения послышалось волнение. – Будь этот медальон у меня, я держал бы моих врагов вот где… – и он, сжав кулак, протянул его. – Тогда бы я был спокоен, – продолжал он и заходил по комнате. – В том-то и дело, что моя француженка, видно, опоздала так же, как и ваша горничная. Она прежде горничной пробралась к шкатулке, но там медальона не нашла. Его кто-то унес раньше, а кто? Помогите мне найти…
Лакей в ливрее графа появился в дверях.
– Что нужно? – спросил его Феникс по-французски.
– Приехала карета, – ответил лакей по-французски же, – из Таврического дворца. Князь Потемкин просит к себе немедленно господина графа.
– Вы видите, – обернулся Феникс к Кулугину, – мне нечего было бояться вашей угрозы относительно светлейшего. Он мне доступен более, чем вам, и я сумею принять к нему должные меры…
И он поклонился, показывая этим, что извиняется, но должен спешить на приглашение Потемкина.
– Одно еще слово! – остановил его Кулугин. – Скажите мне, ради Бога, воспитанница Елагина у вас?
– Вы слишком требовательны, – твердо ответил Феникс, – я вам сказал: ищите медальон и тогда говорите о ней, без медальона же, к сожалению, вы ничего не узнаете.
Он поклонился еще раз и вышел из комнаты.
Радость
Цветинский перестал уже сидеть у постели Бессменного с утра до вечера. Во-первых, в этом не было надобности, потому что князь выздоравливал, а во-вторых, Цветинский бегал, как он говорил, по делам самого же Бессменного и хлопотал для него. Но до поры до времени он держал свои действия в секрете и ничего не рассказывал.
– Я, брат, тоже маг, – сказал он только как-то князю, – и привел к подчинению Кулугина, прочтя его мысли.
– Какой же такой силой? – удивился Бессменный.
– Силой бутылки. Напоил его пьяным, он мне и выболтал все, что знал. Вот тебе и вся моя магия.
– Что же он тебе выболтал?
– Потом расскажу. Дай сначала кое-что в известность привести.
Больше ничего нельзя было от него добиться.
Навещал он Бессменного урывками, в неопределенное время, когда появится свободная минута; являлся обыкновенно очень оживленным и даже о еде стал разговаривать меньше.
Бессменный был настолько уже силен, что мог читать книги, и проводил почти все свое время за чтением. Читал он и прозу, и стихи. Один сборник особенно понравился ему. Назывался он «Эрато, или Приношение прекрасному полу, состоящее в песнях». Тут были стихотворения чувствительные и неясные, и комические. Одно из них особенно понравилось Бессменному, и он учил его наизусть:
Расставшися с тобою,
Расстанусь я с душою;
А ты, мой друг, – кто знает? –
Ты вспомнишь ли меня?
Позволь мне в утешенье
Хоть песенкою сей
Открыть мое мученье
И скорбь души моей.
Пусть за меня в разлуке
Она напомнит муки;
А ты, мой друг, – кто знает? –
Ты вспомнишь ли меня?
Бессменный, благодаря этим стихам, был в грустно-размягченном настроении, когда в комнату влез Петрушка.
– Что тебе? – спросил его князь, с невольной улыбкой глядя на далеко не поэтическую наружность Петрушки.
– Там солдат вас спрашивает, – доложил тот. – Говорит, ему надо видеть князя Николая Семеновича Бессменного. Значит, вас, и притом в собственные руки…
– Что ты врешь? Ну, зови сюда солдата!
Вошел солдат драгунского полка, не молодой уже, вытянулся во фронт, руки по швам, и ясно отчеканил:
– Честь имею явиться!
– Что тебе нужно?
– Обязан доложить вашему высокородию случай, который произошел со мной. Был я это отпущен к куме на побывку и возвращаюсь к сроку домой. Иду это я по дороге, а возле дороги высокий частокол, и вдруг слышу – окликает меня кто-то – так это и слышу: «Солдат, – говорит, – а солдат!». Смотрю, у дороги канава, за канавой частокол, а в частоколе меж расшатанных кольев щель, и оттуда девица в пудре, и все как следует, выглядывает. «Поди сюда!» – говорит. Перепрыгнул я канаву, подошел к самой щели, а девица мне: «Пойди, – говорит, – и отыщи князя Николая Семеновича Бессменного, и передай ему от меня колечко…» Вот это самое колечко, – и солдат начал разворачивать зажатую у него в кулаке тряпку.
Сильно забилось сердце у Бессменного, грудь высоко задышала, и такая радость охватила его, что он почувствовал, будто голова словно кружится, как если бы он взвился вдруг на страшную высоту, в самое поднебесье.
Он сразу догадался, что это Надя шлет ему весть о себе, – значит, она помнит, скучает по нему, думает, любит. Значит, она здесь, в Петербурге, и он узнает сейчас, где она; а только бы узнать, ведь тогда никто в мире не помешает им увидеться…
Солдат развернул тряпку и достал из нее кольцо.
– От кумы домой, ваше высокородие.
Кажется, будь он в силах двигаться свободно – он бросился бы на шею солдату!
– Голубчик, – заговорил он, – спасибо! Как же ты нашел меня?
– Солдату нетрудно найти офицера, ваше высокородие! По полковым канцеляриям справился, где служит и стоит князь Бессменный, и нашел!
– Молодец! Ну, а где же это было все, где ты кольцо получил? – едва переводя дух от нетерпения, спросил Бессменный.
– У частокола, ваше высокородие, сейчас за канавой…
– Слышал. Да канава-то где была?
– При дороге.
– При какой дороге?
– От кумы домой, ваше высокородие…
– Я не про то спрашиваю. Не знаешь ли ты, чей частокол был, чьего дома?
– Как не знать! Частокол этот не дома, а дворца его светлости князя Потемкина, Таврического дворца. Сюда к дороге на пустырь сад дворцовый выходит и частоколом огорожен, там я колечко и получил…
Теперь Бессменный знал, где была Надя.
Он расспросил солдата, в каком тот полку служит, как его зовут, дал ему целый рубль денег и отпустил.
Кольцо, Надино кольцо, было у него в руках. Она жила теперь в Таврическом дворце, но зачем, почему? Зачем ее отвезли с такой таинственностью в Таврический дворец, зачем скрывают ее местопребывание, что она делает там? В Таврическом дворце живет теперь сам светлейший князь Потемкин. Какое он может иметь отношение к Наде?
И вдруг Бессменный почувствовал, что холодеет весь и капли холодного пота выступают у него на лбу.
– Не может быть, этого не может быть! – проговорил он вслух.
Он испугался сам того соображения, которое пришло ему в голову. Это было чудовищно, невероятно, но оно могло оказаться правдоподобным.
Кто была Надя? Сирота без рода, без племени, беззащитная девушка, за которую некому было заступиться. Ее красота могла прельстить светлейшего, и неужели, неужели ее отдали к нему? Иначе как же объяснить, что ее скрывают, зачем тогда таинственность ее отъезда?
В маскараде
Лето 1791 года проходило весело в Петербурге. После праздника, данного Потемкиным в Таврическом дворце и затмившего своим великолепием все, что было до сих пор в смысле роскоши и веселья, вельможи один за другим, каждый по мере сил и возможности, старались также не ударить в грязь лицом и, сзывая гостей, обставляли свои торжества, не жалея денег.
Дал, между прочим, маскарадный бал в своем дачном каменном доме на Фонтанной и богатейший вельможа граф Шереметев.
Погода стояла чудесная, покои дома не могли вместить всех приглашенных, и густая толпа пестрых масок заполнила примыкавший к дому сад, великолепно украшенный гирляндами лампионов и цветных фонарей, щитами с эмблемами, раскрашенными фигурами, и импровизированными беседками и киосками, где были накрыты столы с фруктами и прохладительными напитками. Гремела музыка в самом доме, в саду играли рожочники, пели русские песенники и итальянские певцы.
На одной из отдаленных дорожек, где огней было меньше и толпа не теснилась, остановились в масках Пьеро и Арлекин. Оба они казались очень веселыми и, как только замечали, что кто-нибудь издали глядит в их сторону или обращают внимание на них, сейчас же выкидывали какое-нибудь смешное коленце. Но разговор, который они вели, шел, по-видимому, в серьезном тоне. Они перекидывались словами, урывками понижая голос, как делают это люди, опасающиеся, что их услышат посторонние.
– Так медальона у нее нет? – спросил Пьеро по-французски.
– Нет, – ответил Арлекин, подпрыгнув и раскинув руки, словно хотел охватить Пьеро.
Мимо них проходили в это время другие маски.
– Вы наверняка знаете? – переспросил Пьеро, дав пройти маскам.
– О, наверняка! Я сам слышал, как «он» сказал Кулугину, что она пробралась в шкатулку раньше горничной, но медальона там не нашла.
– Может быть, он скрывает от Кулугина?
– Не думаю. Он заставляет Кулугина искать медальон и обещает ему за это любовь чьей-то воспитанницы.
– Господина Елагина?
– Да, кажется, так… эти ваши русские фамилии ужасно трудны для запоминания. Во всяком случае, если бы я знал, какой это медальон…
– Я сам его никогда не видел, а по описанию знаю его смутно.
– И все-таки думаете найти?
– Надобно. Я думал, что я на верном пути, что медальон у графа через мадам.
– Могу вас уверить, что нет. Он прямо сказал: «Будь этот медальон у меня, я держал бы в руках своих врагов и никого не боялся бы».
– Жаль! А Кулугин ищет для него?
– Вероятно. Он от него требовал этого.
– Если он принесет какие-нибудь новости, вы сообщите мне?
– Если удастся только узнать… Дело в том, что там нужно быть очень осторожным. Петручио следит повсюду…
– А нельзя его склонить на нашу сторону?
– И думать нечего об этом.
– Жаль! В каких они костюмах здесь сегодня?
– Граф одет венецианским дожем, а Кулугин – капуцином.
– Пойдем, поищем их!
И Пьеро с Арлекином, взявшись под руку, направились в толпу и смешались с нею.
Здесь, в толпе, они держали себя весело, дурачились, задевали других своими шутками.
Через некоторое время Арлекин толкнул Пьеро и, сказав: «Вот они!» – показал ему кивком головы на киоск, у которого стояли рядом великолепный венецианский дож с бриллиантовой цепью на груди и скромный капуцин с поднятым капюшоном. Дож с капуцином не разговаривали, а стояли, наблюдая за толпой и рассматривая проходивших.
Отделенные от них этими проходившими, Арлекин и Пьеро остановились по другую сторону аллеи.
Вдруг они увидели, что дож схватил за руку капуцина, быстро проговорил ему что-то и показал в толпу. Капуцин вытянул шею и стал оглядываться. Их внимание было привлечено высокой фигурой византийского царя.
– Посмотрите, – сказал Пьеро Арлекину, – у этого царя, на которого он ему показал, на груди, вы видите?..
– Медальон! – подхватил Арлекин.
– И вероятно, тот самый. Посмотрите, как они заволновались!
– Они идут за ним.
– А мы зайдем ему навстречу.
Пробежав вперед по краю дорожки, они повернули навстречу византийскому царю и, притиснутые к нему толпой, загородили ему дорогу. На богатом одеянии царя было множество драгоценных украшений, и среди них на видном месте висел простой золотой медальон. Византийский царь приостановился, выждал немного и пошел дальше.
– Вы разглядели хорошо? – едва слышным шепотом спросил Пьеро у Арлекина.
– Отлично. Теперь я узнаю этот медальон, кажется, с закрытыми глазами… Только он ли это?
– А это мы должны проследить!.. Вот так случай! А дож с капуцином так и кинулись за ним.
Действительно, дож с капуцином кинулись по следам византийского царя. Арлекин и Пьеро поспешили за ними.
На повороте, где аллея пересекалась другой и где был высокий фонтан, вокруг которого толпились любопытные, расшалившийся Арлекин вдруг, точно он с неба свалился, наскочил сзади на венецианского дожа и капуцина и схватил их за плечи.
– Ах, не видели вы моей Коломбины? – сквозь хохот стал спрашивать он.
Капуцин сделал движение, чтобы освободиться, и рванулся вперед, но Арлекин крепко держал их.
– Сударь, такие шутки неуместны, – сердито проговорил капуцин. – Пустите!
– А разве мы не для того здесь, чтобы шутить? – снова рассмеялся Арлекин.
Дож в это время успел повернуться и оттолкнуть его.
Арлекин, как бы обидевшись, что не понимают его шуток, оставил их в покое и обратился к другим маскам.
– Проклятый Арлекин! – проворчал Кулугин из-под своего капюшона капуцина.
– Вы не видели, куда повернул византиец? Направо или налево? – спросил его граф Феникс, скрывавшийся под одеянием дожа.
– Да нет же, – подхватил Кулугин, – тут, как нарочно, такая толпа… Мы его потеряли…
Арлекин задержал их не более чем на секунду, но и этого было достаточно, чтобы византийский царь, за которым они следили, исчез среди общей пестроты причудливых нарядов и масок.
– Тогда идите направо, а я пойду налево; кто-нибудь из нас да поймает его, – решил Феникс. – Надо во что бы то ни стало узнать, кто это. На нем тот самый медальон, который я ищу, и нельзя упускать этот случай…
Кулугин повиновался, и они разошлись в разные стороны.
С каждым шагом продвигаться становилось труднее и труднее. Кулугину выпало на долю идти по дороге, ведшей к дому, и на ней было особенно тесно. Здесь по сторонам был устроен трельяж, весь усыпанный зажженными шкаликами, и потому большинство жалось к середине, медленно и не торопясь прогуливаясь. Никому, кроме Кулугина, спешить было некуда, и волей-неволей общая неторопливость задерживала его.
От шкаликов было не только светло, как днем, но даже жарко. Однако, как Кулугин не заглядывал вперед, как ни напрягал зрение, он не мог разглядеть ничего похожего впереди на высокую фигуру византийского царя.
– Простите, позвольте пройти, – повторял он, вынужденный поминутно извиняться и с неимоверным трудом пробираясь дальше.
Наконец идти стало совсем невозможно. Маски остановились, загородив дорогу, и их веселый говор сменился беспокойным шумом.
– Что случилось? А, что? Раздавили?.. Что за вздор? Да нет же… Опасно? – слышалось кругом.
– В чем дело? – поинтересовался Кулугин.
Ему объяснили, что девушка попала под шкалики, которые бог весть каким образом посыпались на нее; сама ли она задела их или расшатался трельяж и его толкнули – нельзя было разобрать.
– Конечно, эти Иллюминации устраиваются всегда на живую нитку!.. – успокаивал кто-то.
Кулугин решился лезть вперед, потому что случай с девушкой не тронул его: у нее тут найдется много помощников, а ему нужно, не теряя времени, пробраться дальше.
Он протиснулся к самому месту происшествия, где оранжевое мужское домино поддерживало закутанную с ног до головы в домино такого же цвета девушку, очевидно, пострадавшую. Она стояла спиной к Кулугину. По-видимому, никакой серьезной опасности не было, или, вернее, опасность миновала. Домино было залито только салом шкаликов, но не сожжено, так что девушка должна была отделаться испугом.
– Знаете, ведь это не кто иная, как воспитанница Елагина, – сказали рядом с Кулугиным.
– Неужели? Не может быть!
– Право, она самая.
– Неужели? – проговорил Кулугин, вздрогнув, и подошел ближе.
Испуганная, бледная, как полотно, Надя была с открытым лицом. Маску сняли с нее в минуту суматохи, когда охватили ее, боясь, что на ней загорится одежда.
– Надежда Александровна, вы? – воскликнул Кулугин.
– Маску, дайте ей скорее маску!.. – волновалось поддерживавшее Надю оранжевое домино.
Кулугин сорвал свою и подал ее Наде.
– Благодарю вас, – проговорила она, закрывая лицо кулугинской маской, но ее рука опустилась, она склонилась головой к своему провожатому, и он сделал усилие, чтобы поддержать ее, иначе она упала бы.
– Ей дурно! – испуганно сказал провожатый.
Кулугин, не раздумывая и не колеблясь, забыв уже обо всех византийских царях на свете, подхватил Надю и понес ее к дому. Оранжевое домино поспешило за ними, указывая дорогу.
Вынести Надю из толпы было для Кулугина делом одной минуты. Между тем весть о происшествии быстро разнеслась и достигла дома, откуда бежали уже навстречу дворецкий и еще несколько слуг.
– Куда отнести? Нет ли отдельной комнаты? – спросил у них на ходу Кулугин.
– Сюда, сюда пожалуйте! – суетился дворецкий, отворяя дверь маленького подъезда на нижнем этаже.
Здесь были комнаты, удаленные от нарядных настолько, что шум праздника долетал сюда глухо, и никто из любопытных не мог попасть сюда.
Надю усадили в кресло, дали ей воды. Она очнулась. Оранжевое домино, ухаживая за Надей, не снимало своей маски.
Исполнив свое дело, Кулугин чувствовал, что это домино ждет, что он удалится сейчас же, но он вовсе не намерен был делать это, тем более что Надя пришла, в себя.
– Вы испугались, но с вами ничего не случилось серьезного, не правда ли? – стал спрашивать Кулугин.
– Это вы меня высвободили из этой толпы? – ответила ему Надя вопросом.
– Не разговаривайте много, это утомит вас! – остановило ее домино. – Я послал, чтобы отыскали нашу карету; мы поедем сейчас домой.
– Где вы живете? Где вас можно найти, увидеть? – заговорил снова Кулугин.
Надя поглядела на него. По ее взгляду он понял, что она не помнит его. Правда, он был представлен ей в числе многих других молодых людей и никогда не был близок к дому Елагина, но все-таки было неприятно, что она не признала его.
– Вы не узнаете меня? – спросил он. – Я – Кулугин, офицер; я был вам представлен…
– Ах, как же! – перебила Надя. – Конечно, узнаю вас.
– Где же вас можно видеть? У кого вы живете теперь?
Надя оглянулась на своего провожатого в оранжевом домино. Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу и стараясь показать, что, ему разговор ее с молодым офицером очень неприятен и что, умей он прекратить его, он сделал бы это немедленно.
– Где я живу – не знаю! – сказала Надя.
Видно было, как человек в домино вздохнул с некоторым облегчением после такого ее ответа.
– Милостивый государь, – заговорил он, обращаясь к Кулугину, – вы нам оказали немаловажную услугу, за которую я вам очень благодарен, но это не дает вам права быть слишком любопытным. Если вы узнали мою спутницу, то лишь благодаря несчастной случайности, пользоваться которой вы не должны, если желаете соблюсти обычай не только маскарада, но и вообще деликатности, свойственной тому кругу, к которому вы, по-видимому, принадлежите.
После такой тирады Кулугину оставалось только раскланяться, но он был не из таких, чтобы позволить читать себе нотации. Он встал в соответствующую позу и в тон высокопарной речи, которую только что должен был прослушать, ответил с грациозным поклоном.
– Поверьте, таинственный незнакомец, что ваши драгоценные советы навсегда запечатлеются в моей памяти, хотя черты вашего прекрасного (в чем я не сомневаюсь) лица и останутся для меня тайной, ибо они закрыты непроницаемой для взоров маской.
Должно быть, лицо незнакомца было вовсе не похоже на «прекрасное», потому что при этом слове Надя, которая, очевидно, видала это лицо без маски, очень весело расхохоталась.
– А мне сказали, – обратился Кулугин к Наде, – что вы уехали за границу. Но я рад, что это оказалось неправдой и что вы снова показались в обществе. Отчего, в самом деле, вы не хотите сказать, где можно увидеть вас?
– Потому что я этого не знаю, – серьезно ответила Надя.
– Вы желаете интриговать меня без маски?
– Да нет же, я живу…
– Ради Бога, не разговаривайте слишком много? – снова остановило ее оранжевое домино.
– Я живу, как в заточении, – продолжала Надя, не обращая на него внимания. – В первый раз мне сегодня позволили выехать, и то благодаря тому, что это маскарад и что мое лицо будет закрыто маской… А где я живу…
– Ну, едемте домой! Наша карета подана! – перебил ее провожатый, которому доложил о карете вернувшийся дворецкий, посланный за нею.
Он поднял Надю с кресла и почти насильно повел ее. Кулугин последовал за ними. На крыльце Надя улучила минутку и шепнула ему:
– Таврический дворец!..
Между тем Пьеро, который был не кто иной, как переодетый в этот костюм Цветинский, не спускал глаз с византийского царя и шел за ним по пятам.
Когда Арлекин задержал дожа с капуцином, Цветинский заметил, что они потеряли из виду византийца, и успокоился, поняв, что он остался следить за ним один, избавившись таким образом от лишних соглядатаев.
Византиец, ускоряя шаг, направился к дому, миновал парадные комнаты и вышел на лестницу.
«Он, кажется, хочет уезжать, – тем лучше», – сообразил Цветинский и, отыскав свой плащ, закутался в него и был готов идти хоть на край света.
Византийский царь был один, без гайдуков и лакея. На подъезде он свистнул три раза, и на его свист к крыльцу подъехала ямская карета.
Цветинский садился в это время на извозчичьи дрожки-гитару, называвшиеся тогда «колибером», и велел извозчику ехать за каретой.
Дорога была не длинная; они проехали по набережной Фонтанной, и карета завернула во двор бывшего дома князей Туровских, где жил граф Феникс.
Этого уже никак не ожидал Цветинский.
«Что за притча? – удивился он. – Этот царь с медальоном живет в одном доме с Фениксом, а тот из кожи лезет, чтобы найти медальон».
Цветинский так заинтересовался, что, забыв о всякой предосторожности и рискуя быть открытым, соскочил с дрожек и припал к сквозной решетке, огораживавшей двор со стороны набережной.
Карета остановилась у парадного входа. Византийский царь вышел из нее и прошел в дверь, которая затворилась за ним. Карета направилась к воротам и шагом выехала из них.
– Тебя отпустили, ты домой едешь? – спросил Цветинский у кучера, когда экипаж поравнялся с ним. – Можешь меня довезти до дома Шереметева?
– Садись, барин, – равнодушно ответил кучер, останавливая лошадей.
Цветинский сел в карету. Не было сомнения, что человек, бывший на маскараде в костюме византийского царя с медальоном, жил в одном доме с графом Фениксом. Кто он был и на чем основывалась такая комбинация, сразу сообразить было трудно, но Цветинский держал уже один конец нити, и этого ему было достаточно, чтобы не только не выпустить ее из рук, но и распутать, дойдя до другого конца ее.
Это требовало только некоторого труда и времени, а средства у Цветинского были; он уже составлял план действий. Когда карета подъехала к крыльцу шереметевского дома, то вдруг оказалось, что вовсе не надо прилагать никакого труда, ни тратить времени, ни употреблять какие-нибудь средства, чтобы найти медальон. Он лежал на дне той самой кареты, в которой сидел Цветинский, попался ему под ногу и блеснул, когда внутренность кареты осветилась светом фонарей и шкаликов, зажженных у подъезда. Византийский царь обронил его, очевидно нечаянно, как предположил Цветинский.
Он так обрадовался, что, схватив медальон, выпрыгнул из кареты и не заплатил бы кучеру, если бы тот не догадался окликнуть его. Тогда Цветинский дал ему целый четвертак цену огромную по тем временам за конец, который они сделали.
Маскарад еще был в полном разгаре.
Цветинский в своем костюме Пьеро, с медальоном в кармане, веселый и довольный, что так неожиданно поиски его увенчались такой баснословной удачей, побежал отыскивать Арлекина. Тот, конечно, по уговору с ним, задержал дожа с капуцином и должен был следить за ними, пока Цветинский пойдет за византийским царем. Вследствие этого теперь Цветинскому оставалось встретить одного из них, чтобы найти двух других.
