Михаил Монастырский
Только о ней, только о нём
Зильферман потерял дар речи. Он впервые в жизни услышал от любимой женщины эти слова. Головокружение было настолько сильным, что он едва не промахнулся мимо кресла, в которое ему сейчас необходимо было скорее присесть. В висках, как и по всему телу, бешено стучал пульс.
– Да, я понимаю, что ты удивлён, но я решила признаться тебе сейчас.
– По-че-му? – протяжно произнёс он.
– Потому, что это последний раз, когда ты слышишь мой голос, мой дорогой Клаус…
– Как это, последний?
– Моя жизнь подошла к концу. Я кончилась, мой Зильферман. Я безнадёжно больна. Это такая банальность…
– Как это больна? Я найду лучших врачей, я всё сделаю, чтобы ты жила, Эльза!
Она с трудом, но негромко рассмеялась.
– Что с тобой?
– Неважно.
– Я должен знать, чтобы помочь тебе, дорогая. Я умоляю тебя, скажи, что происходит? Я сейчас же всё брошу и приеду к тебе.
– Я уже месяц живу на другом континенте земли, тебе не найти меня. А телефон, после разговора с тобой я отключу.
– Но…
– Не будем продолжать эту тему. Я прошу тебя о последнем, Зильферман.
– Но…
– Не стоит жалеть, дорогой. Спасибо, что мне посчастливилось знать тебя. Открой клетку. Пора. Прощай.
– Нет! Нет! Нет!
В ответ на том конце раздались короткие гудки. Связь прервалась.
Он не пережил этого. Разорвав свой белый халат и, скрутив из него верёвку, через несколько минут профессор повесился в своём кабинете.
Причина его самоубийства осталась для всех необъяснимой загадкой, потому как она была сокровенной тайной, связывающей его с Эльзой и, покончившей с собой этим же вечером, выпив до дна целый флакон сильнодействующего снотворного.
Их похоронили за десятки тысяч километров друг от друга. Невероятно, но словно, по чьему-то заказу, оба похоронных оркестра в завершение церемоний прощания исполнили заупокойную мессу Моцарта.
