Михаил Макаров
В понедельник дела не делаются
10
Впечатляющую картину праздничного стола завершила бутылка настоящего «мартини», водружённая Иркой в самый центр.
Сделав шаг назад, она придирчиво осмотрела результат своих стараний. Вроде ничего не забыла. Холодные закуски – балычок, масляная рыбка, ветчина, сырокопчёная колбаска, французский сыр в дырках. Вошедшая в моду острая корейская морковка, маслины, солёные чёрные грузди, правда, не свойские, а покупные, импортные. В духовке доходил цыплёнок, на противне готов был сложный гарнир, – отварной картофель (в прошлый раз Миша жаловался, что от жареного и от фри у него поджелудочная болеет), тушёная капуста. В холодильнике под морозилкой настывала литровая бутылка «Гжелки». Пару банок пива (поправить милому дружку с утра здоровье) она спрятала во встроенном шкафу под подоконником. Зеленоватые витые свечи в канделябре, салфеточки… Вспомнит ли Миша, что за день сегодня? Навряд ли… А ведь семь лет назад, подумать страшно – семь! – они познакомились. Совершенно случайно. Она тогда ещё первый раз замужем была, за Кирюшкой, который уже с катушек съехал капитально, каждый день приползал на бровях, на работе держался на сопливой ниточке, и вдобавок руку стал на неё поднимать. Ужас! К столбу фонарному ревновал. После очередной такой ссоры Ира с подружкой лучшей, со Светиком, с которой тогда дела коммерческие крутили, в Польшу катались, шмотками торговали, намылились в кафе. Тоску девичью развеять. Сидели они в «Ладе», тогда там ещё прилично было, только после капитального ремонта. Это сейчас в «Ладе» – гадюшник. Выпили девушки бутылочку водочки, покушали, поплясали, жизнь на поправку пошла. Миша ей сначала категорически не понравился. Они тогда отдыхали в том же заведении с приятелем Сашей Веткиным, который до сих пор в прокуратуре работает, а ведь тоже выпивает, только нос куда не надо не сует и язык на привязи держит, не в пример Мишке. Пришли в кафуху они заметно датые, догоняться пришли. Долго по меню ползали, а заказали скромно. Светик, высматривавшая по залу свободных мужиков, локтём её, помнится, тронула, а она, Ирка, губу оттопырила: «Вахлаки». Миша был в джемпере под горло (в кофте, как он всегда говорит) и в широких брюках, друг его – в клетчатом пиджаке, в джинсах. Ира подумала, это какие-нибудь захудалые инженеры с механического завода. Она ни разу до этого не видела живых прокурорских работников. Мужики заметили, что Светик на них косилась. Миша с сигаретой подкатил с понтом прикурить, хотя до этого своими спичками пользовался. – Вы позволите?
– Пожалуйста, – Ира с полным безразличием переложила на край стола одноразовую зажигалку.
Ей подумалось ещё: «Очень оригинальный способ знакомиться. Что дальше? Мы с вами где-то, девушка, виделись, скажет?»
– Девчонки, можно вас за наш столик пригласить? – спросил Миха.
– Это ещё зачем? – стрельнула глазками Светик.
Левую сторону лица, которую Миша не видел, она состроила в гримаску. Выщипанную бровь вопросительно вскинула, обращаясь к Ирке.
– Вы, я вижу, скучаете. Мы, честно говоря, тоже.
Миша улыбался. Хорошо так улыбался, естественно. У него оказался приятный грудной голос, богатый обертонами. Ира автоматически примерилась к нему. Не слишком маленький? Вряд ли, выше ста семидесяти пяти.
Миша, дожидаясь решения, покуривал. Его качнуло, – как он ни скрывал, а опьянел уже изрядно.
Светик, которая и тогда решающий голос имела, недаром сейчас она хозяйка, а Ира – работница наёмная, продавщица – предложила вдруг:
– Давайте вы к нам. У нас место лучше, не на ходу.
– Вопросов нет, девчонки.
Познакомились, выпили, станцевали пару медляков, лёд тронулся. Разговоры шли банальные, ознакомительные, про погоду, про кухню ресторанную. В танце Миша вёл себя деликатно, не лапал, но и на пионерское расстояние не отдалялся. Как по клавишам пробежался пальцами по застёжкам лифчика и ещё неожиданно, в такт музыке, в повороте сделал шаг вперёд, выставив колено, которое вошло между её ногами, на мгновенье низа живота коснулось. Ира глаза вскинула. Лицо партнёра оставалось естественным.
Парни врали, дескать, коммерсанты они. Как будто Ира со Светиком только сейчас из яйца вылупились.
Пошли провожаться. Хорошо провожались, с песнями, пива по дороге зацепили. В подъезде Иркином у батареи принялись целоваться. Ира помнит, как она словно очумела через десять минут яростного петтинга. Трусики со свёрнутыми колготками у неё уже на щиколотках мотались, стреноживая, а требовательная рука Мишкина исследовала её естество. Накрыло с головой бабу!
Но тогда в подъезде она не дала, она не шлюха ресторанная, которую в первый вечер трахнуть можно. Миша отвалил взвинченный, завёлся он до предела. Понятное дело, мужик, да ещё хорошо на грудь принявший. Перед расставаньем обменялись телефонами.
Потом за делами коммерческими и семейными проблемами она запамятовала про новое знакомство. Но позвонила ему первой. На работу, конечно. Миша обрадовался, предложил встретиться. На вопрос, почему сам не удосужился звякнуть, отговорился занятостью.
Встретились вечерком, в кафе посидели, пили только сухое. Миша в тот раз очень аккуратно выпивал. Был он другой – в новом костюме, при галстуке, красивый, как артист Збруев.
Неожиданно для себя Ира разоткровенничалась, принялась на жизнь жаловаться. В курилке, пройму платья спустив, продемонстрировала цветные кровоподтёки на плечах, у основанья груди. Миша тогда ничего не сказал, только по руке гладил. Когда провожал, Ира с надеждой готовилась, что пристанет. В паху у неё жало, но он только поцеловал целомудренно.
На следующий день за Кирюшкой участковый пришёл. По их микрорайону участковый, Муравьёв. Обычно не дождёшься его неделю, а тут сам прискакал. Увёл с собой Кирюшку – и с концами. К вечеру она запсиховала, муж всё-таки, ребёнку – родной отец. В милицию стала названивать. Там сказали, что дали гражданину Кравцову пятнадцать суток за мелкое хулиганство.
Она не поняла сразу, что это Мишиных рук дело. Смутные соображенья возникли, правда. Вчера синяки ему показывала, а на следующий день…
Пока Кирилл на сутках сидел, Миша звонил ей несколько раз домой, интересовался однообразно, как жизнь молодая. Услышав про мужа, удивился вроде. Сказал равнодушно: «Может, поумнеет».
Кирюша и вправду маленько, на месяц, что ли, притих. Почти не пил. Возвращался с работы, ужинал один и заваливался на диван, смотрел всё подряд по телику.
Ира отважилась, спросила его, за что забирали.
Кирюша надул щёки, молчал, потом всё-таки сказал:
– На убийство двух человек, мать, кололи. И в тот же вечер Светик позвонила. Ира уж спать ложилась, с мужем вместе, решив, что пожалеть его следует. Светик затараторила, что случайно разузнала, где работают их новые знакомые. – Догадайся с трёх раз! – Светик как всегда тащилась от интриги. А у Ирки сил в игры играть не было. – Ну и где? – В прокуратуре! Светик трещала, кто и когда ей про это рассказал, Ира ей поддакивала машинально, а сама думала, что теперь открылась тайна, как муж её на «сутках» оказался. И помнится, такое тёплое чувство к Мише в груди разлилось. Вот ведь, чужой человек, никто, а её беду так близко к сердцу принял. И виду не подал, сделал и сделал. И не получил от этого для себя ничего. Хотя запросто мог, например, в гости напроситься. Знал, что квартира свободная и Кирюшка неожиданно из ментуры не заявится. Светик попросила её, чтобы она через своего Мишу разузнала телефон его друга Александра. Теперь, когда пронюхала проныра Светик, где мужики работают, вахлаками они ей уже не казались. Позвонив на следующий день Мише на работу, Ира поинтересовалась, как прокуратура родная поживает. Он ответил просто: – А чего ей сделается? Первый раз они встретились по-настоящему у Светика на квартире. Светик, хоть и подруга лучшая, но из торгашеских своих принципов бутылку шампанского содрала за хату. А-а-а, не жалко. Ире давно не было так хорошо. Миша оказался нежным, но неискушённым, он не ожидал от неё такого первобытного напора. Она тогда знала, что у него семья, ребёнок. Он обиделся на вырвавшуюся у неё фразу. – Зачем ты так рано женился? Ира опустошённая лежала в смятой постели. Простыни – она, разумеется, своё постельное принесла – были перекручены в жгуты. Хотелось петь и хотелось ещё. Миша курил, она потянула его.
– Иди ко мне!
С ним она открыла в себе желание к оральному сексу. Причём абсолютно искренне, без понуждения. Чтобы до самого конца. Выпивала его до последней капли. И для Мишки это оказалось новым. Что женщина может минет брать без отвращения, без горловых спазмов, не отстраняется судорожно, когда понимает, что у него подходит к краю.
После нескольких встреч у Иры оформилась мысль – увести Мишу от жены да и жить с ним поживать, добра наживать. Пьёт мужик умеренно (тогда он ещё не уходил в загулы), с высшим образованием, при уважаемой должности. Шутка ли, заместитель прокурора города! В двадцать семь лет. Все его знают. В газетах то и дело поминают. «Как сообщил нам заместитель прокурора М. Маштаков, следствие выдвинуло несколько версий данного убийства…»
Но каждый раз, когда Ирка на тему их отношений разговор заводила, он сердился, обрывал сразу. Говорил, что дочь очень любит и никогда не оставит, и чтобы Ирка его жены не касалась, не её это дело. Не её так не её, Ира не спорила, чтобы не злить мужика. Рассуждала так, что время не стоит на месте, всё меняется.
С Кириллом она под Новый, девяносто третий год развелась, он к матери жить перебрался, на квартиру не претендовал. Царствие ему небесное, в девяносто пятом сгорел от пьянки своей.
Потом история с бандитами приключалась. Она, дурёха, взаймы дала Ленке Свистуновой, рядом с ней на рынке торговали. Немало дала, даже по тогдашним меркам. Пять тысяч баксов. Даже до всяких «дефолтов» сумма была серьёзная. Ленка сперва завтраками кормила, потом огрызаться стала, торговлю свернула, по телефону не отвечала. Ира со Светиком нашли её, пригрозили, что в милицию заявят, расписки у них были в наличии.
В феврале месяце это было, в субботу, торговля заканчивалась. Намёрзлись они тогда, напрыгались, а наторговали всего ничего. Подошли к их прилавку двое бритых, здоровых, в коротких курточках. Дождались, когда никого рядом не будет. Один, – морда шершавая, нос перебитый, – взял посмотреть сапоги женские зимние. Хорошие сапоги, португальские. Девятьсот рэ они тогда стоили. И р-раз, по голенищу ножом – крест-накрест. Из ладони у него лезвие выскочило, на пружине.
Ира завизжала, а Светик, голова бедовая, на него кинулась.
Второй бандюк её, как пушинку, отшвырнул.
– Вы чё, биксы, на человека наезжаете? – второй в киоск наполовину залез. – Проблемы себе ищете? Считайте, что нашли. Если продолжения не хотите, от бабы отстаньте. А нам за хлопоты завтра принесёте штуку «бакишек». Въезжаете?
Когда истерика у Светика прошла, они товар сгребли, в камеру хранения сдали, побежали Мише звонить. Он, к счастью, на работе оказался. Выслушал внимательно, сразу заинтересовался, про приметы бандитов подробно расспрашивал.
– Помочь могу только официально, – сказал. – Заявление писать будете?
А они: «Мы на всё согласные, заступаться за нас всё одно некому!»
Светика тогдашний сожитель, Мартьяныч, ни рыба ни мясо был, а она, Ирка, вообще в одиночестве прозябала.
Миша сразу закрутил машину. Позвонил какому-то Вадиму Львовичу, – теперь она знает, что это большой милицейский чин, сейчас он снова в город из областного центра вернулся.
В ту пору Вадим Львович командовал «шестым» отделом, который по бандитским делам специализировался. Светику с Ирой в милиции, на третьем этаже показали фотоальбомы и видео. Урод с перебитым носом был и там, и там. Когда они на него указали, милиционеры и Миша запереглядывались. Не скрывая интереса.
– Молотков Борис. Второй, наверное, брательник его, Костя.
Светик напряглась. Фамилию такую – Молотков – она слышала на рынке.
– Может, мы зря связываемся? С крутыми?
Оперативники насели со всех сторон.
– Да вы чего, девчонки, закроем эту мразь в два счёта! Надолго! Никто вас не тронет! Охрану обеспечим.
Мужики молодые, здоровые, говорливые… как устоять!
На следующий день после передачи «меченых» денег (деньги их со Светиком, разумеется, вернули только через месяц, после всех формальностей), бандитов повязали. Совсем как в кино показывают, в «Шестьсот секунд», наглыми харями – в сугроб, собаками расписанный. Сколько страху тогда они натерпелись!
Она даже сына Лёвушку из садика вывела, к матери в деревню увезла от греха. Никто к ним, однако, не сунулся, только на суде косились такие же бандюки. Но там вокруг оперативники из «шестого» отдела были и ещё собровцы из Андреевска – в камуфляже, в масках. В суд их со Светиком привозили на машине и увозили так же. Ха, один молодой оперок, Паша, всё в гости к ней напрашивался, настойчиво так. Под предлогом обеспечения безопасности. Хороший мальчишечка, свежий, смугленький.
Ире он глянулся, но пригласить его боялась. Мишки боялась, потому как виды на него имела серьёзные. Но ему тогда всё некогда было, не звонил неделями.
Всего два раза у неё с этим Пашей и получилось, – физиология, она своего требует.
В итоге дали бандитам за вымогательство по пять лет, а Ленке Свистуновой как подстрекательнице – три условно. Свистунова, стервозина, ещё когда следствие шло, деньги им со Светиком вернула, смягчение себе перед судом зарабатывала.
А потом у Миши чёрная полоса началась. Нет, он и раньше много на грудь мог принять. Но на следующий день брал себя в руки, выхаживался, шёл на работу. А тут забил на всё. День, два, три пьёт. Как начинает с утра с пива, так за день несколько раз до соплей наберётся, потом протрезвеет немножко и снова здорово: «Ира, сбегай в лавку. Возьми маленькую и пива». Это, конечно, хорошо, что он ночевал у неё, но ей мужик требовался нормальный, а не Кирюша номер два. Потом на пьяную лавочку у него на сексе крыша съехала. Неведомо что хотел. Стыдно вспомнить, чего и выделывали… ни с одним мужиком она ни до, ни после на подобное не отваживалась. А всё потому что шибко умный, слишком книжек много читает. И пил он не весело, как другие, а отчаянно, как будто последний день Помпеи встречал.
На почве пьянки прогнала она его. Миша ушёл, – оказалось потом, что не домой направился, а дальше куролесить. Беда с ним вышла, порезали его в одной непонятной компании, жив остался чудом. Шрам с тех пор на боку имеет ужасный. У Иры каждый раз, когда она шрам этот увидит, пальчиками потрогает, в животе леденеет, ноги подкашиваются.
Скандал разразился. Миша не признавался, что да как с ним вышло. А человек он не последний в городе, начальство его терзает. В итоге разобрались и попросили Мишу по собственному из прокуратуры. Он сразу согласился, значит, сильно в пушку у него было рыло. Болтали в городе, что, дескать, на чужую женщину он тогда позарился против её воли, за что и получил.
«Господи! – взмолилась тогда Ирка. – Ну чего ему, идиоту, не хватало? Всё ведь позволяла! Кроме анала».
Как давно это было…
Потом их отношения то умирали, то вспыхивали вдруг, как птица Феникс. Она второй раз замужем успела побывать. Венчалась, думала – венчанная грешить не сумеет. На какое-то время действительно помогло. Сколько раз Мишка звонил, уговаривал: давай встретимся. Она – ни в какую. Потом Рома, муж второй, испортился, гулять стал, и она в отместку с Мишей, старым другом, который борозды не испортит, Роме рога наставила. А в прошлом году Рома к другой бабе от неё ушёл с концами. Ладно бы к молодой, а то к её ровеснице и тоже с ребёнком.
У Миши за прошедшие годы жена ещё одну девчонку умудрилась родить. Ира понимала прекрасно, что делается это исключительно для того, чтобы мужика в семье удержать. Он теперь в милиции работал, всё так же бандитов ловил, только получать стал меньше гораздо, кабинет имел позачуханней, а вот бухать стал больше.
Ира предлагала ему кодироваться, он ни в какую. Потом один раз, когда припёрло сильно, после загула очередного согласился вроде. Она его со знакомыми реаниматорами свела, они уколы от алкоголизма делали, в Москву возили запойных, на три года давали гарантию. Сначала согласился Мишка, а потом послал всех – и её, и реаниматоров. «За кого вы меня держите? Какой я вам алкоголик?!»
На время он расправлял крылья, по струнке ходил, держал себя, но потом неминуемо срывался в штопор, в крутое пике.
Приезжал пьяный, сраный, без копейки в кармане. «Ира, заплати за тачку». В койке всё доказать пытался какой он мужик… и её, и себя мучил.
На нём свет клином, разумеется, все эти годы долгие не сходился. Однова живём, как сказала бы покойная волгореченская бабушка Марфуня. Встречались на пути жизненном мужики, но или случайно происходила встреча, после праздника какого-нибудь разгульного, или женатые попадались, которым новенького захотелось попробовать. Серьёзного ничего не завязывалось.
С Мишкой хоть поговорить было о чём. Он и посоветовать мог, и помочь всегда вызывался. Редко, правда, стало получаться у него с помощью в последнее время.
Два года уж Ира как с коммерческой деятельностью завязала, свидетельство сдала в администрацию. Торгует в сменах у Светика в магазине на проспекте. Светик теперь, как это, бизнес-вумен. Четыре штуки свои Ира имеет. Немного, конечно. Но на жизнь ей хватает. Даже в кабачок иногда зарулить можно. Лёвушке уже тринадцать исполнилось, большой совсем, он у бабушки живёт и учится там же, в деревне, ему нравится. Но она, Ирка, строго каждую неделю к нему ездит. Вот сегодня расслабится с Мишей, а с утра на «восьмичасовом» автобусе в Соломино покатит. Выходной у неё завтра.
– Сколько в’емени? – глянула на часы.
Половина пятого… Мишка пораньше обещался с работы сбежать. Подвести не должен, звонил перед обедом, подтвердил, что всё в силе остаётся, сказал, что начальству серьёзную причину выдумал, дома тоже заранее обставился.
Понятное дело, после истории с трупом плечевой, благодаря Ирке из земли выкопанным, Миша теперь её должником сделался. Небось, начальник поощрит его за раскрытие убийства.
Повышение, может, дадут. Премию точно должны подкинуть, сотенок хоть пять, у них в милиции на денежки скупы. Догадается, наверное, с премии ей цветочков купить, шампанского бутылочку?
– Да где он, сте’вец, п’опал?
11
Димка Помыкалов длинно на пол сплюнул. Пусть менты сосут у пьяного ёжика! Ни в жисть он им, козлам, не поверит. Нашлись благодетели.
И то, что он «явку» написал, ничего ещё не значит. Один эпизод он, раз обложили со всех сторон, на себя берёт, но только на себя, пацанов не сдаст. Групповая статья тяжелее, да и вкладывать западло.
Это и дядя Витя Зефир, новый знакомый, который здорово его в спецприёмнике поддержал, затвердил. «Последнее дело, Диман, корешей вваливать!» Надо же, оказалось, что дядька этот с отцом кентовался по малолетке. Много он про отца порассказал, тот, оказывается, правильный был.
А корешкам дядя Витя сказал, надо срочно малявку загнать.
Предупредить об опасности надвигающейся, чтобы на дно залегли, чтобы шмотки, на которых погореть могут, скинули.
Куда и как могут залечь на дно Воха, Белик и Ленка, Диман не представлял, но маляву им отписал. Написал, чтобы пацаны не стремались, они тут не при делах, а Ленка чтобы часы, которые купили на бабки, что у последнего алконавта вытрясли, подальше заховала.
Малявку дядя Витя передал на волю через верного человека. У него вообще всё здесь было схвачено. Курево, чай индийский со слоном. Димана он угощал как равного.
«Трое суток промурыжит тебя следак, а потом выпустит, – объяснял дядя Витя. – Один эпизод. Судимость у тебя погашенная, единственный сын у матери, восемнадцать только-только стукнуло, опять же. Сейчас местов в СИЗО[47] нету, гуманизация, ети её мать, кругом. Менты теперь беспредельничать, как раньше, не должны, а бродягам – послабление от властей, от президента. А там и глядишь, Диман, и под амнистию попадёшь. Нынче что ни год, то амнистия!»
Блин, жалко всё равно, что засыпался. Углядел глазастый опер ботинки. Думал ведь тогда, что не надо их оставлять, да не в чем было совсем ходить. Коры развалились, а эти подошли размер в размер, почти не ношеные, прошитые. Опознал терпила колёса. Оказалось, прошивать он их в мастерскую носил.
Да ещё мать подвела, не сообразила, что послать надо было подальше мусоров, дядя Витя просветил, что не имеют они теперь права родственников допрашивать, не по Конституции это.
От простоты душевной сказала мать ментам, мол, на днях появились у Димки ботинки, где взял он их – не знает она, денег не давала.
И опера вконец достали! То борзый молодой наезжает, перчатки наденет боксёрские, поставит напротив себя, заставит в стойку стать. И давай изображать, что бить сейчас будет.
Димка дёргается, всё ждёт, что в солнечное ударит или в печень, а опер танцует вокруг него. Потом херак, неожиданно сверху – по кумполу. Вполсилы стукнет, а голова от удара уже гудит и кружится. И следов не остаётся. Молодой уйдёт, старый – ему на смену. Этот, с мордой помятой, пропитой, скользкий, без мыла в душу лезет. То про мать рассказывает, как ей плохо одной, то судьбу его Димкину будущую начнёт в цветах и красках рисовать – срок, зона, петушиный куток в «шестёрке»…
И так всё воскресенье. Дома, что ли, им делать нечего?
Ну не-ет, один эпизод получили – подавитесь! Больше не дождётесь, псы.
Не всё менты знают, только про четыре случая выспрашивают. А так, если бабки подбить, за лето с десяток алкашей они обули. И у себя на «Восточке», и к Центру ходили.
Бляха-муха, у Белика майка с одного гоп-стопа осталась, фирменная. Белик её от крови отстирал и таскал всё лето.
Забыл, бляха, в малявке за эту майку отписать! Догадаются ли сами заховать её подальше?
Следователь, – молодой, худой и ушастый, – вроде ничего. И задерживать не хотел, опера уламывали его. Диман, когда в коридоре у кабинета стоял, через дверь слышал. Не, нормальный следак, долго не мурыжил. Записал, чё он говорил, не переспрашивал. Не то что опера.
«Чё ты нам лепишь, что один грабил, когда потерпевший чётко говорит про троих!»
А Диман им в ответ: «А я почём знаю? Он пьяный был, может, у него в глазах троилось?»
Следак и адвоката предложил, и про права по книжке прочитал, УПК называется. Оказывается он, Диман, вообще по пятьдесят первой статье Конституции молчать может, и ничего ему за это не будет. От адвоката он, правда, отказался. Чтобы хорошего нанять, у матери денег нет, а от бесплатного – дядя Витя сказал – толку не будет.
Ништяк, прорвёмся!
И всё-таки не по себе. И всё-таки колбасит. Перевели вот теперь в ИВС, в изолятор временного содержания, тюрьму нашу местную.
ИВС в подвале милиции располагается. Менты тут совсем другие. В спецприёмнике один был, старый уже, не злой, всё ему по барабану. А тут как Димана завели, налетели трое как вороны. Руки – на стену! Распорядок дня в рамке заставили читать. Потом раздеться догола велели. Обыскали, даже в очко заглянули. Потом по коридору повели. «Стоять! Лицом к стене!»
Дверь в камеру полностью не открывается, боком только можно в неё зайти. Камера маленькая, нара в ней деревянная, как эстрада, и унитаз справа от входа.
На нарах, когда заводили, спал на полосатом матрасе мужик или парень, не разберёшь, он с головой накрытый. У стены по настилу на газетах было разложено его имущество. Зубная паста «Жемчуг», мыло розовое в мыльнице, помазок, станок пластмассовый. Жратва – варенье, белый хлеб, сало, вермишель одноразовая «Анаком», ещё чего-то. Несколько пачек «Примы».
Диман сглотнул густую слюну. Как жратву увидел, сразу хавать захотелось. А если не выпустят через трое суток?
На двери – кормушка, сейчас она закрыта. Тяжёлый дух в камере, спёртый, полной грудью не вздохнёшь. От параши воняет, вода в ней журчит постоянно. Под потолком в проволочном наморднике – слабая, ватт на сорок, лампочка.
– Начальник, к один-один подойди! – закричал рядом хрипатый голос.
Из глубины коридора ему отозвались.
– Жди!
Лечь что ли? Диман потрогал доски. Твёрдые, щелястые, рёбра на них поломаешь. Нет, надо дождаться, когда сокамерник проснётся, чтобы познакомиться с ним по-людски, поговорить.
Не положено так – пришел и сразу спать заваливаться. Будет выглядеть, что он ныкается.
Следак сказал – передачка ему не положена. Что он пока как подозреваемый на семьдесят два часа задержан. Да, курить у него есть, дядя Витя почти целую пачку ему в руку сунул, когда вызвали с вещами. Знали уже тогда, что не нагонят, что в ИВС опустят.
Закурить, поди, можно? Диман сигареты вытащил, ан опять облом. Ни одной спичинки в коробке целой, одни горелые. У соседа вон, на верхней пачке «Примы» спички лежат, но без разрешения чужого ничего в камере нельзя брать. Это правило он знает.
Чтобы скоротать время, Диман начал думал о Ленке, будет ли она ждать его, если посадят всё-таки. Не дай боже, наставит рога! Срок-то, он не резиновый, пожалеет Ленка, если чё…
В коридоре залязгало железно, металлические колёса покатились медленно по каменному полу, голоса загомонили. Ужин?
Как по сигналу, сокамерник сел на нарах. Телогрейку, которой укрывался, сбросил.
– Уф! – приходя в себя, заспанное лицо ладонью потёр. – Привидится же такое?
На пальцах у него – синие, в точках и в звёздах перстни.
Наконец он Димана заметил, стальной фиксой цыкнул.
– Привет, зёма. Обзовись, кто такой?
– Помыкалов я, Диман, с «Восточки».
– Кто по масти? Не пидор?!
– Я – первый раз…
